Намче-Базар

      Руслан стряхивает пепел в стакан вместо пепельницы, не глядя делает глоток и морщится от мерзкого привкуса — времени всего лишь сорок минут четвёртого, стэндап стор ещё не открыт, а он уже с сигаретой и коньяком сидит, тупо уставившись на ещё пустую тёмную сцену, и ждёт ремонтную бригаду, которая должна заменить оборудование на кухне.       Сорок минут четвёртого, ему сорок лет; эта цифра еба́ная, как и всё вокруг происходящее, он даже шутил на эту тему. Сорок лет ему, сорок лет Моисей слонялся по пустыне, через сорок дней после похорон зачем-то принято опять накрывать огромный стол. Отец не оценил бы этих шуток, хотя Руслану ли судить; на сорок дней он был всё ещё настолько не в себе, что матери пришлось улаживать всё в одиночку. Потом, конечно, было так хуёво из-за придавившего чувства вины, что он отправил её в санаторий в Кисловодск, откуда она привезла ему фарфоровую тарелку и бутылку минеральной воды – утром Руслан был ей даже благодарен.       Давно всё это было. Сорок недель назад.       Бригада вваливается в стор с шумом и грохотом табора, и Руслан морщится, закатывает глаза и думает, что он бы вообще эту вытяжку выкинул нахуй, но Юля сказала, что им обязательно нужно жральное меню, а если Юля что-то сказала, то даже Руслан это изменить не в силах. Он предлагал, конечно, что гости могут куснуть хуёв, а Ахмедова может караулить всё сама — да что толку-то.       Она опять куда-то уехала, а он никому не доверяет. Даже себе.       Шум стоит скотский.       Они что, цыгане, что ли? Ненавижу, блядь, цыган.       — Какой ты чувствительный мальчик, Руслан, — бормочет Белый себе под нос и проводит руками по лицу; ему сорок, а он не понимает, зачем на кухне нужна вытяжка. И если быть честным, он не понимает ещё много чего, и это осознание каждый раз мешает ему с утра вставать с постели, потому что он не видит в этом какого-то особого сакрального смысла.       Каждое утро он лежит в своей спальне и смотрит в потолок, давая мыслям роиться в голове, пока они не начинают жалить, как осы; ну и зачем, ну и почему, ну и кто я такой — и есть ли во мне что-то, достойное того, чтобы вот сейчас встать и пойти нести это в жизнь? Минут через пять это проходит и Руслан встаёт; глаза боятся, а руки делают — от чистки зубов (а ими надо бы заняться, там работы полон рот) и до написания очередного монолога, чтобы обличить всю эту жизнь. Весь этот мир. Как будто это имеет значение, и весь мир, обличённый Русланом Белым в своих монологах, пойдёт на поправку.       Вообще, говорят, что от бубонной чумы не оправляются. Как и от бешенства, поэтому не прикармливайте чужих кошек, собак и людей; прививки потом делать ещё, в травмпункт ехать, к психотерапевту. Руслан знает, что это такое, поэтому с некоторых пор не любит собак, размер которых соотносим с высотой расположения его паха. И не только собак.       Грохот стоит такой, что уши закладывает.       — Ненавижу, блядь, цыган, — Руслан встаёт из-за стола, понимая, что нужно идти и всё проверять, иначе ребята сегодня будут обкатывать материал в запахе кошачьей жопы. Хотя есть подозрение, что кошачья жопа пахнет приятнее, чем горелое масло во фритюре.       Юля приезжает в стор совсем поздно, когда Руслан снова сидит там один: и комики уже всё обкатали, и гости всё выпили и уехали, и эти цыгане вынесли из кладовки коробки от техники, и всё хорошо. Руслан заворожённо наблюдает за бликами на дочиста отполированных бокалах, которыми занимается бармен, и в приглушённом свете они почему-то напоминают ему ледяное или снежное сияние, как будто горные склоны ловят тусклый свет луны в темноте.       Романтика.       Они курят вместе прямо в помещении, пока никого нет, и Руслан уже знает, о чём Ахмедова будет говорить, если вообще будет; она тоже выглядит усталой, и тени под глазами проступают даже под слоем плотного консилера — Белый за каким-то хуем даже знает, как называется эта ерунда. В последнее время их совместное времяпрепровождение сводится либо к молчанию, либо к разговорам о том, что пора бы уже куда-нибудь поехать и отдохнуть.       Руслану забавно, как он сам всегда цепляется за эту идею, хотя получше остальных знает, что это бесполезно, потому что в любую поездку ты всегда берёшь самого себя.       — А помнишь, как мы на Эльбрус вместе поехали, — вдруг хрипло усмехается Юля и прокашливается; то ли молчала долго, то ли говорила много. — И ты с гидом вечно ругался, а потом вниз полз, как собака сутулая. И говорил ещё, что никогда больше в горы не пойдёшь. Пиздун. Вот бы щас так…       — Ага, — Руслан затягивается и откидывается на спинку дивана. — Но у тебя же телик, туры. Это у меня нихуя.       — Нечего было в политику лезть. Правоборец. Брекеты снял?       — Неделю как.       Они погружаются в молчание, а Руслан — в воспоминания; он никогда бы не подумал, что однажды полюбит активный отдых, и с Юлькой на Эльбрус тогда поехал только потому, что она очень не хотела ехать одна. Белый тогда тысячах на трёх словил горняшку и проклял и свой желудок, и горы, и гида; гида вот особенно, поэтому кусался с ним во время всего тура, два раза пытался сам уйти вниз, сев на жопу, а когда его буквально за шкирку притащили на вершину — встал, преисполнился в своем познании, осмотрелся вокруг, сказал «заебись» и снова попытался скатиться с горы на жопе, а потом всем рассказывал, какой он охуительный альпинист.       Уже много после он думал об этом почти постоянно и в следующий отпуск тоже зачем-то решил съездить в горы; в этот раз уже разумнее: просто жил в отеле, гулял и любовался видами, а потом снова преисполнился в познании — как будто даже мысли оставили на время, зацепившись за вершины гор, как цепляются за них облака.       И стало легче и спокойнее, и потянуло куда-то дальше; Руслан начал покупать туры и на другие горы и даже в некоторых случаях на них восходить — организм противился, мучился, блевал, но переставал ощущать себя камнем, прибитым к земле.       Капризы и гавканье с гидами никуда не делись, а вот умиротворение — пришло, пусть всего лишь на это время.       Горе на третьей Руслан даже перестал блевать по дороге к высотным лагерям, а после четвёртой посмотрел фильм про Белуху и вознамерился поехать на Алтай — Юля тогда наблюдала за всей этой лихорадкой, посмеиваясь, а Белый в палатках и термосах с чаем пытался найти себя; тем более Белуха белая, Белуха — Белое ухо, а он тоже Белый, пусть даже ухо у него не белое, зато русский в стакане всегда белый.       Руслан купил тур и сразу же пошёл в спортзал, заказал снаряжение и в первый же вечер порезался о зубья на кошках; прежний Руслан, блюющий на Эльбрусе, в ту же секунду плюнул бы на всё, сдал снарягу обратно в магазин и потребовал вернуть деньги за тур, а этот, отчаянно пытающийся увидеть себя хоть в чём-то, даже смог самостоятельно эту кошку на ботинок надеть. Снять — не смог, но это значения уже не имело.       Примерно в то же время он в попытке как-то отвлечься от повседневной работы купил неплохой курс скалолазания с тренером и даже съездил на альпинистские курсы в Кавказские горы, где пару раз пытался всё к хуям бросить, но что-то не дало; что-то, как потом Руслан для себя понял, это элементарное самоуважение, куски которого он и без того по жизни ронял где попало, и уронить ещё и здесь значило бы дать себе хорошего леща. Получил тогда бумажку, что может ходить на маршруты третьей и даже четвёртой категории, если с опытным гидом, и целый месяц думал, что никогда больше ей не воспользуется, потому что болело всё: тело, душа и амбиции, здорово обгаженные видами двадцатилетних мальцов, щёлкающих эти курсы, как семечки.       В то время как Белый, словно собака, вешал язык на плечо и за углом торопливо выкуривал хотя бы одну сигарету.       На Белухе Руслан был два раза, потому что в первый опять блевал, а во второй уже стоял на макушке, на Белом ухе, и пытался вытереть грубой перчаткой слёзы, которые сразу же, как ему казалось, примерзали к щекам.       — Знаешь, Юль, наверное, пора, — вдруг говорит Руслан и сам ужасается тому, как устало и бесцветно звучит его голос. Последние сорок недель проходят для него будто в тумане, и он уже не понимает, где начинается день, а где он завершается, где говорят люди, а где молчат, где говорит он сам, а где молчит; еба́ная эта цифра — сорок, когда ему сорок лет, Моисей сорок лет где-то гулял, через сорок дней обязательно надо накрыть стол, когда кусок в горло не лезет, и даже с отцом он в последний раз ругался примерно сорок минут. И так и не успел попросить прощения.       Еба́ная, в общем, цифра, а может, дело не в ней.

***

      Руслан сидит в тёмной комнате, и свет от ноутбука больно режет глаза — монолог не пишется, зато сигареты уходят одна за другой, и весь стол уже в сброшенном мимо кружки пепле. Глазам сухо и неприятно, и в горле тоже какое-то похожее ощущение, только оно сопровождает уже настолько долго, что Руслан к нему привык — не помогает ни вода, ни кофе, ни даже виски или коньяк, которые, казалось бы, вообще часто помогают от всего (включая разумность).       На ноутбуке открыт ворд и много разных вкладок в браузере, и так уже три дня подряд с перерывом на работу в офисе «камеди» и выступления в сторе — Руслан думает, думает, думает, пытается что-то просчитать, читает десятки разных источников, прикидывая шансы, и в итоге просто плюёт, потому что даже в анале он более хорош, чем в аналитике.       Да и нахуй нужен этот анализ, если от него становится только хуже?       Руслан закрывает ворд и переходит в браузер, где уже давно висят маршрутные карты и брони. Помешкав с минуту, оплачивает у туроператора авиабилеты в обе стороны с возможностью обмена, бронирует первый попавшийся относительно приличный отель и прямо так, в два часа ночи, пишет Юле, что он берёт отпуск.       «Я улетаю в Катманду».

***

      Юля говорит ему, что он ёбнутый, но в её голосе Руслан слышит восхищение: бывает, вот скажет человек, что ты ёбнутый, и сразу хочется «сам ты ёбнутый» и «кто обзывается, тот сам и называется», а тут даже бальзам на сердце — «ого, ну ты и ёбнутый». Белый отчасти приободряется и решает, что это решение правильное, да и в конце концов, ну кто и что ему скажет — он уже взрослый мальчик, у него есть время и деньги, и нихуя больше нет (и это главная причина происходящего).       Он решает купить всё через туроператора, чтобы не остаться в случае чего без поддержки, и даже приезжает в офис получить инструктаж; не планирует брать с собой ничего, что можно купить или взять в аренду на месте — никакого туристического скарба, никакого снаряжения и даже лишней пары трусов, чтобы из вещей с собой была только сумка с самым необходимым. В глазах московского гида Руслан явно выглядит либо а) как умалишённый, либо б) как сильно опытный пеший турист, но в действительности не является ни одним, ни другим — он просто готов потратить бабки, даже хорошее наличие которых уже давно перестало приносить ему какую-то особенную радость.       — Хорошо, я предоставлю вам точки, где можно на месте купить или взять в аренду снаряжение, — судя по лицу этого Леонида, он уже поставил крест на своей карьере консультанта, потому что Руслан бычится и стоит на своем; переубедить его просто невозможно. — Конечно, в мае там очень много русскоязычных групп, и можно найти, к кому присоединиться, но не лучше ли будет оформить весь тур сраз…       — Нет, — фыркает Руслан и закидывает ногу на ногу, всем своим видом пытаясь поскорее закончить эту отработку возражений. — Послушайте, давайте не будем тратить время друг друга. Я хочу добраться до Катманду, покантоваться там пару дней и улететь в Луклу. Добраться до Намче-Базар и пожить там пару недель сам, без группы, а то я начитался всякого, они там скачут, как олени, времени нихуя не дают, а я не собираюсь блевать всю дорогу от горняшки. Найду какую-нибудь группу прямо там и пойду с ними, как только буду готов. Неужели это так сложно? Вы можете просто дать мне варианты?       — Конечно, но…       — Вот и прекрасно.       — Для восхождения на Ама-Даблам требуется опыт маршрутов четвёртой категории.       — Да есть, есть, — ворчит Руслан; в конце концов, он платит деньги не за то, чтобы его спускали с небес на землю. — Я в курсе.       За оставшиеся до вылета дни Руслан предупреждает всех, кого надо, что его долго не будет в городе, покупает хорошие удобные ботинки, тёплую одежду и спальник, решив, что всё остальное он купит на месте. Даже здесь, в России, он делал так же, предпочитая добираться налегке — он вообще никогда не претендовал на звание опытного походника, способного выжить на три копейки в день, зато взять с собой по-максимуму. Любые его поездки в горы и до этого всегда влетали в копеечку, но Руслан готов платить и больше, если это подарит ему покой; пусть даже ненадолго, пусть даже с побочкой, но пока такое средство есть — он будет им пользоваться.       И вообще, говорят, что в Непале уже все в своем познании давно преисполнились — ну чем он хуже?       Руслан прекрасно понимает, что это не самая безопасная затея — всё же Ама-Даблам высокая и сложная гора, гораздо выше и сложнее тех, на которых он уже бывал; разумом он понимает всё, но какая-то нематериальная субстанция внутри разуму противится — он просто устал уже безопасно сидеть на жопе в баре или дома, и ему физически требуется глоток свежего воздуха. А чем выше, тем воздух свежее, холоднее и кристальнее, и чем меньше в нём кислорода, тем меньше в голове мыслей.       И эти мысли остаются там, цепляясь за гребни и вершины гор, как цепляются за них облака.       Он всё осознаёт, поэтому не говорит о своём плане действий ни маме, ни даже Юле, ограничиваясь тем, что просто летит в долгий отпуск пожить в горах и немного перезагрузиться; для себя решает вопрос просто — если поймет, что не вывозит, он просто не пойдет наверх, потому что у него нет никакой идеи фикс. Тут точно главное не победа, а участие, Руслан понял это ещё на Белухе, когда не смог пройти перевал Делоне; хотя горячие вымученные слёзы там, на вершине, стоят многого — но Руслан не уверен, что они стоят жизни.       Катманду встречает его неразберихой в аэропорту, суетливым шумом, пылью и копающимися в помойках коровами: конечно, прочитанные путеводители предупреждали об этом, но Руслан всё равно вздыхает, в особенности, когда понимает, что если местные говорят по-английски с горем пополам, то он не говорит вообще. В конце концов, он здесь ненадолго, всего на пару дней, которых должно хватить, чтобы разобраться со всеми пермитами, билетами и наймом гида — Белый, конечно, достаточно пизданут, но не настолько, чтобы идти в Намче-Базар без проводника. И всё это желательно сделать здесь, в Катманду, потому что чем дальше, тем меньше цивилизация будет показывать свое унылое технологичное лицо.       В гостинице уже в первую ночь он спит так крепко, что его не будит ни будильник, ни несколько звонков в мессенджерах, потому что усталость и высота берут своё — нет, никаких признаков горной болезни, это Руслан научился распознавать прекрасно; просто он, наверное, наконец вырывается из одного опостылевшего мира в совершенно другой — пока ещё новый, пока ещё такой же суетливый, но где его никто не знает и где он совершенно никому не нужен. Где он обычный турист, не знающий английского языка и не смотрящий под ноги, а потом отскребающий от треккинговых ботинок коровье говно.       И этот мир настолько удивительный, что Руслан иногда останавливается посреди оживлённой улицы и просто смотрит вокруг, словно впервые в жизни замечая, насколько яркими могут быть цвета — разноцветные флажки на гирляндах почти режут глаза, и он жмурится, потирая их кулаком.       С помощью координатора из Москвы и не без помощи божьей Руслан разбирается во всех вопросах, которые нужны ему для поездки: покупает рупии, оформляет билеты в Луклу и нанимает гида, который поведёт его до Намче-Базар, потому что Белый вообще не уверен, что даже все карты мира и протоптанные тропинки помогут ему не потеряться. Докупает немного сменной одежды, наслушавшись, что постирать потом возможности не будет; прежде чем поехать в аэропорт, от пуза наедается момо с картошкой и чечевичной похлёбки — на красоты Катманду он сможет полюбоваться и на обратном пути, а вот в Намче-Базар ему нужно побыстрее, чтобы начать уже акклиматизацию на высоте.       На календаре середина апреля; у него есть ещё несколько недель, чтобы найти группу, к которой можно присоединиться на восхождении. Он ещё раз взвешивает все за и против, сидя в аэропорту в ожидании своего рейса с рисовым пирожком в зубах и горным путеводителем: идти на восьмитысячник опасно и явно ему не по зубам, а вот жемчужина Гималаев — самое то.       Ама-Даблам, обнимающая путников снежными скальными рукавами.       Руслан не дурак, и с экстримом у него отношения достаточно разумные даже в самые унылые, как сейчас, периоды жизни, когда хочется хапнуть всего и сразу, чтобы забыться, — даже в эти моменты он способен трезво оценивать свои возможности; он понимает, что и Ама-Даблам для него будет удачей, потому что его подготовка не блещет профессионализмом, но за ним всегда остаётся право остановиться в одном из лагерей и вернуться назад.       Белуха и перевал Делоне в своё время пообломали зубы его напускной яжмужественности — иногда разум оказывается куда большим проявлением силы, чем амбиции и горячая голова.       В Намче-Базар он оказывается через несколько дней, вместе со своим гидом присоединившись при переходе к небольшой группе туристов; достаточно резкий набор высоты всё равно даёт о себе знать, но Руслану, занятому мыслями о том, где бы зарядить телефон и портативную зарядку, на это почти плевать — симптомы совсем лёгкие, а в Намче он планирует пробыть несколько недель, прежде чем найдёт себе группу, так что он точно успеет акклиматизироваться.       Заселившись в гестхаус по рекомендации гида и разложив свой немногочисленный скарб в холодной неотапливаемой комнате, Руслан наконец выдыхает впервые за последнюю неделю: выйдя на веранду, теплее кутается в походную куртку и закуривает, выпуская с губ маленькое облачко крепкого дыма.       Голова немного кружится, и Руслан знает, что это головокружение станет его постоянным спутником на ближайшие дни — здесь, в условной дали от цивилизации, на высоте три с половиной тысячи метров над уровнем моря, нужно привыкать даже к самому воздуху. Руслан останавливается и улыбается, садясь на деревянные ступеньки и поднимая взгляд на горизонт — там, далеко, будто на краю земли, и бесконечно близко, будто на расстоянии вытянутой руки, величественный Махалангур-Химал простирается длинной цепочкой гор, каждая из которых напоминает драгоценный камень на ожерелье.       Воздух здесь удивительно чист, а погода сегодня шепчет — Белый не силён в географии этих мест, но карты на телефоне подсказывают, что он видит перед собой; будь он более способен к иностранным языкам, он бы разговорил хозяина гестхауса или кого-нибудь из постояльцев, но приходится обходиться жестами и косым переводом из гугла, если будет удача словить интернет. Он берёт себе на стойке жидкий, но хотя бы горячий чай, подкуривает вторую сигарету и вот так, на пустой веранде, сидит до самой ночи, встречая сначала бледную луну, а потом и звёзды на тёмном небе — и вокруг, несмотря на то, что иногда приходят люди, тихо и удивительно спокойно.       Руслан смотрит на звёздное небо, и ему кажется, что он всего лишь очередной крошечный камушек на тропе, ведущей к короне Земли.       А ещё – что в планетарии ему врали, потому что настоящее звёздное небо       во много раз       красивее.

***

      — Да не понимаю я, бля, не понимаю, — почти в отчаянии размахивает руками Руслан, битый раз пытаясь объяснить продавцу, что ему нужно. — Кошки нужны, кошки! Кэтс! Нет? Не такие, другие, крепление под рант...       С самого утра он пытается найти хоть одну точку, где ему могут продать или дать в аренду то снаряжение, которое необходимо, — список на руках, и он десять тысяч раз изучен и дополнен, но местные, конечно, не понимают по-русски, а на английском составлять уже поздно. Продавец в итоге просто пускает Руслана самостоятельно всё смотреть, но у Белого начинаются вопросы, на которые тот опять ответить не в состоянии. Во втором магазине Руслан отчаивается и решает сначала найти группу для восхождения, чтобы гид помог ему взять всё оборудование, но понимает, что группы обычно останавливаются в Намче-Базар всего на день или максимум два — и в случае, если ему дадут присоединиться, времени нянчиться со снаряжением просто не будет.       — Слушайте, у вас тут есть кто спик рашн? Рашн, руски, русский? — Руслан понимает, насколько его затея бредовая, но за спрос обычно не бьют. — Да не это мне надо, господи. Бля, пиздец, я щас с ума сойду.       Пока Руслан убивается, что со снаряжением всё оказывается не так просто, непальцы вдруг замирают, прислушиваясь к нему, и принимаются что-то быстро щебетать на своём местном; размахивают руками, поглядывают на него, а потом один, коренастый торговец из соседней лавки, похожий на статуэтку какого-нибудь местного божка, тащит Руслана за рукав на улицу.       Белый уже было грустно думает, что его просто выгоняют, как непалец, проведя его через пару небольших кварталов, эмоционально показывает ему дорогу, которую Руслан поначалу не может понять, и непальцу приходится палочкой чертить схему на земле — это даже умиляет и отбрасывает в далёкое детство. Ну, лет так тридцать пять назад. А потом принимается что-то описывать, вставляя английские слова и показывая на себе: рост, волосы, кожа, глаза, и Руслан понимает, что непалец описывает человека, который ему нужен. И получается что-то странное для местного фенотипа — из этого описания получается, что Руслану нужно найти кого-то высокого, белокожего, беловолосого (вайт, вайт хеар) и с зелёными глазами.       — Европин, — говорит ему непалец, и во всём его существе читается надежда на то, что этот тупой мужик всё-таки его поймет. — Вайт толл европин. Хи хелп.       Руслан благодарно кивает, как болванчик, и торопливо благодарит на смеси русского и английского с привычным воронежским акцентом, и начинает петлять среди узких мощёных улочек, потому что найти необходимое место оказывается не так просто — если все основные магазины располагаются вдоль типичных туристических тропинок, то путь к этому уходит вглубь и вверх поселения.       Руслан сворачивает в нужный переулок и кутается в пуховку, потому что вдруг становится ощутимо холоднее, хотя ветер вроде давно затих; холод забирается даже под качественную одежду, но он не колючий, а скорее просто освежающий — Руслан поглубже вдыхает кристально чистый воздух и толкает деревянную дверь, отзывающуюся тихим переливом колокольчиков, подвешенных над входом.       Внутри оказывается небольшой тёмный магазинчик, увешанный гирляндами из разноцветных флажков и крошечными колокольчиками; на полках стоят различные фигурки, старые книги, аккуратно выстроенные в ряд, и — альпинистское снаряжение, которое бросается в глаза в самую последнюю очередь.       В воздухе чувствуется странный, но приятный запах — как будто из-под снега пробивается свежая трава. Руслан вообще не понимает, откуда в его голове такие поэтические сравнения — он никогда не нюхал траву рядом со снегом, делать ему больше нечего.       Не успевает он осмотреться и позвать кого-нибудь, как из подсобного помещения, вход в которое завешен звенящими бусами, появляется молодой человек — по крайней мере, на первый взгляд он кажется очень молодым, но уже через мгновение Руслан замечает и глубокие тени под глазами, и морщинки у уголков глаз, и узловатые пальцы; моргает, открывая рот, чтобы задать вопрос, и снова теряется — человек опять кажется совсем молодым.       Да и какая разница, потому что это явно не тот, кого Руслан ищет, — этот хоть и высокий, и белокожий, но с тёмными волосами и яркими голубыми глазами.       Мужчина — а он опять кажется мужчиной, стоит Руслану моргнуть — мелодично спрашивает что-то на местном языке, и Белый тяжело вздыхает; кажется, сегодня всё против него.       — Русский, — устало повторяет он, не надеясь уже, что его поймут. — Я ищу…       — Я понял, — улыбается вдруг продавец и кивает, склоняя набок голову. — Наверное, вас отправили сюда, потому что вы не смогли объясниться с местными жителями?       — Ага, — Руслан теряется, когда слышит почти идеальную (да нет, идеальную) привычную русскую речь. Он здесь меньше недели, а уже успел от этого отвыкнуть. — Мне сказали, что мне поможет какой-то бело-зелёный блондин.       Продавец хмыкает, доставая что-то из стола, и кладёт на стойку несколько каталогов, видимо, с различным альпинистским снаряжением, выбор которого здесь оказывается больше, чем на первый взгляд; Руслан только сейчас замечает, что мужчина очень легко одет для местной апрельской погоды — на нём всего лишь самые обычные хлопчатобумажные штаны и свободная белая рубашка с закатанными рукавами.       — Вы меня искали, всё правильно, — говорит он. — Наверное, вы просто плохо друг друга поняли. Меня зовут Арсений, и ко мне часто отправляют туристов, потому что я знаю несколько языков. Какой-нибудь да пригодится.       Руслан смотрит на него во все глаза, будто духа какого увидел, — таким невозможным сейчас кажется факт встречи в этом месте с кем-то, кто говорит на его родном языке.       — А я Руслан.       — Я знаю, — вдруг тихо смеётся этот Арсений, и Белый выпадает в ещё больший осадок.       — Ты что, провидец какой, что ли?       — У тебя на куртке написано.       Руслан аж выдыхает, потирая пальцем нашивку на куртке, которая нужна любому альпинисту или походнику, — мало ли, как жизнь повернётся, и чтобы всегда можно было опознать; постепенно отходит от странной сковавшей мысли растерянности и начинает оглядываться уже с любопытством, пока не беря в руки каталог. Что-то подсказывает, что этот продавец своё дело знает, пусть сам и не выглядит любителем альпинизма — вот если бы он, Руслан, постоянно жил в Непале, у него вечно на лице были бы следы от загара по очкам.       — Как ты здесь вообще оказался? — спрашивает Руслан, медленно обходя магазин по периметру и рассматривая товары. Площадь пусть и небольшая, но и здесь находятся хорошие модели двойных ботинок, кошки, ледорубы и айсбайли, жумары, верёвки и крепежи — словом, всё необходимое, что может понадобиться для семи-восьмитысячников. Белый не очень ориентируется в рупиях, но и цены здесь вряд ли выше, чем в Москве. Только из Москвы это всё пойди притащи, когда один кислородный баллон весит больше, чем вся пукалка, которая летит из Катманду в Луклу. Это же не самолет даже.       — Я давно здесь живу, — отвечает Арсений, снимая с витрины облегчённые модели кошек и выкладывая перед Русланом. — Эти с креплением под рант. Их проще надевать в перчатках. Когда-то приехал сюда заниматься пешим туризмом и остался нелегалом, трудные времена были в жизни. Но вот прижился, работаю, местным помогаю.       Руслан приподнимает брови, снова украдкой глядя на Арсения — глаза у него голубые-голубые, чистые, как льдинки, и даже сверкают так же, когда солнце бликует в окнах.       — Прикольно, — отвечает, принимаясь копаться в крепежах. — И чем вообще занимаешься? Просто снарягой торгуешь?       — Тут не так много занятий для населения. Продаю снаряжение, иногда могу на небольшие прогулки пойти гидом, в сезон в базовых лагерях вместе с шерпами подрабатываю на хозяйстве. Еду там приготовить, постирать, прибраться. Это всегда нужно.       — И это прям доходное?       — Ну, здесь никто сильно кучеряво не живёт, но работа только либо яков пасти, либо так, — Арсений пожимает плечами и тянется снять с крючка образец верёвки, звякнув тонкими металлическими браслетами на запястье. — Здесь же дорога к базовому лагерю Эвереста и Лхоцзе. Макалу тоже, можно работать на Чо-Ойю, на горах пониже… На Ама-Даблам.       Арсений едва заметно улыбается, прикрывая глаза, и Руслан, никем не останавливаемый, принимается изучать все товары — и стоит ему зависнуть и остановиться, как Арсений замечает и подсказывает ему всё нужное; это даже удивительно — Белый только думает о вопросе, а этот странный продавец уже на него отвечает. Наверное, он повидал немало таких туристов: альпинистский трафик за последние десятилетия скакнул так здорово, что Руслан пять минут тупо таращился на фото очереди к вершине Эвереста и не верил, что это не фотошоп.       — И много групп здесь идут на Ама-Даблам?       — Не так много, как на Эверест, но немало. — Продавец проводит рукой по шее с подвеской. — А у тебя уже есть гид?       — Нет, — Руслан качает головой и садится на стул, проверяя, как кошки будут крепиться к высотным ботинкам. — Я присоединюсь к команде позже.       В итоге вместо получаса Руслан задерживается в магазине на все два, потому что они с Арсением обсуждают каждую деталь снаряжения, и то ли Белому впервые настолько это интересно, то ли Арсений знает так много; несмотря на то, что сам он одет до безрассудного легко, он помогает Руслану подобрать мембранную куртку, гортекс и перчатки, даже термобелье и маску. Здесь нет кислородного оборудования, но Арсений подсказывает, где в Намче-Базар его можно найти, а Руслан фыркает — мол, с его уровнем взаимопонимания с местным населением ему придется взять туда и Арсения тоже.       — Да без проблем, — весело смеётся тот. — Меняю поход за баллонами на тарелку расбари.       Руслан в душе не имеет, что это такое, но если это продаётся — он готов это купить.

***

      Расбари оказываются тёплыми творожными шариками, вымоченными в сахарном сиропе, и Арсений уплетает их прямо так, руками — Руслан удивился бы, но за неделю нахождения в Непале он уже привык к тому, что местные всё едят руками. Арсений, конечно, очень мало похож на местного со своим немалым ростом, белой кожей и голубыми глазами, но к традициям явно прикипел уже давно; когда они всё-таки вместе идут смотреть кислородные баллоны, Руслан видит, что Арсений без труда говорит на местном языке, знает всех и прекрасно — нет, без шуток — прекрасно торгуется.       Оказывается, здесь тоже так принято — Руслан даже скрещивает на груди руки.       — То есть с тобой я тоже мог торговаться?       — Нет, — смеётся Арсений, отправляя в рот очередной творожный шарик и придвигая тарелку к Руслану. — Я и так продал тебе недорого.       Это уже вторая их встреча, а Руслан всё не понимает, почему так странно на Арсения реагирует: каждый раз, когда кидает на него взгляд, он обязательно находит что-нибудь удивительное. То какие-то браслеты, то ниточки, то пометки ручкой на руке, как в детстве; Арсений и на улице тоже одет явно не по погоде — одежда всё та же, что и в магазине, но поверх рубашки накинута вязаная кофта, а на ногах старые видавшие виды кроссовки из тех, что любят исключительно за удобство.       Как будто не от мира сего — Руслан говорит, что скинет ему в вотсап фото своего бара, а Арсений легко говорит, что у него нет интернета. И показывает обычный кнопочный телефон.       — Как ты живешь без интернета? — Руслан округляет глаза, доставая пачку сигарет, когда они выходят из гестхауса, и Арсений быстро договаривается, чтобы ему положили ещё несколько шариков расбари. — Тебе не скучно?       — Скучно? — рассеянно отвечает Арсений, как-то отрешённо скользя взглядом вдаль. — Почему мне должно быть скучно? Здесь есть вкусные расбари, можно покататься на яке и всегда видно Тхамсерку. Погляди.       Арсений кивает куда-то в сторону, и Руслан следует за ним, улавливая момент, когда облака неспешно расходятся, открывая к востоку от Намче-Базар острую снежную вершину; так странно, когда здесь, под ногами, между камней мощёной дороги пробивается молодая зелёная трава, оповещая о приходе гималайской весны, а там — снежное царство, в котором из зелёного цвета могут быть разве что альпинистские ботинки.       Зелёные ботинки.       Руслан задумчиво смотрит на вершину горы, будто не совсем реальную в свете полуденного солнца — красивее может быть разве что рассвет или закат, когда эта корона становится розовой. Но даже так взгляд отвести сложно, и Руслан слышит сбоку тихий смех — кажется, Арсений тоже замечает его настроение.       — А ты говоришь — интернет.       Руслан запоминает, где и какие кислородные баллоны можно купить, решая отложить этот вопрос до того момента, пока не станет ясно, с какой командой он пойдёт в тур: в общей кухне в гестхаусе интернет ловит нормально, поэтому он даже находит несколько вариантов и пишет координаторам на посту, прикладывая все данные о себе. Одна группа — украинская — стартует из Намче-Базар через две недели, а вторая — московская — через три, и программа обеих его устраивает, потому что будет дополнительное восхождение на Айленд-пик, а значит, дополнительная возможность поработать со снаряжением. Он прекрасно понимает, что могут быть проблемы с присоединением участников по пути, но уверен, что его возьмут — команда никогда не откажется от внезапно свалившегося на голову платёжеспособного клиента, который к тому же даже решил вопросы со снаряжением.       По списку нужно найти ещё немало позиций, но Руслан теперь знает, что в магазинчике у Арсения есть практически всё — помимо основного зала есть ещё маленький склад, в котором точно будут даже миски для приемов пищи на высоте. В конце концов, в Намче-Базар действительно не так много других вариантов занятости.       Интернет ловит, но не так хорошо и не так часто, как хотелось бы, и первое время Руслан серьёзно парится на этот счёт, боясь пропустить что-то важное из внешнего мира; стор, мама, друзья, записи какие-то, контент — всё это сыплется уведомлениями, но трафика не хватает, чтобы нормально посмотреть. Первые пару дней он даже задумывается попросить Арсения помочь ему найти нормальный местный интернет, но потом вдруг успокаивается, когда понимает, что в голове становится спокойнее.       Спокойнее и чище, когда он смотрит вокруг уже совершенно ясным взглядом без признаков успокоившейся горной болезни, вдыхает свежий воздух и осознаёт, что уже может отличить вершину Конгде-Ри от Тхамсерку. В ушах при этом словно звучит тихий голос, рассказывающий про них; Руслан уже где-то его слышал — наверное, это Арсений. Даже за несколько встреч он успел много рассказать про местные самые близкие вершины — кажется, тоже соскучился по общению на когда-то родном языке.       Руслан сам успел соскучиться за считанные дни, отрезанный от возможности быть понятым. Так что говорить об Арсении, который живёт здесь много лет? Руслан часто возвращается мыслями к нему, даже когда сидит с сигаретой на веранде или пьёт жидкий чай в общей кухне — и не может представить, что когда-то этот человек так же, как и он сам, жил в России, так же когда-то приехал сюда впервые и так же когда-то был здесь совершенно чужим.       Сейчас он словно сливается с окружающими его горами, полупрозрачными облаками и перезвоном колокольчиков на шее яков; Руслан не понимает, почему думает об Арсении так часто.       На краю земли меньше всего ожидаешь встретить кого-то из твоего привычного мира.       Одним из вечеров, таким кристально чистым, что звёзды кажутся ближе, чем они есть на самом деле, Руслан открывает новую пачку сигарет и выходит из гестхауса, одевшись потеплее; двигаться лениво, потому что в животе большая порция горячего пряного дал бата и пури, но оставаться в комнате холодно, а в общей кухне уже никого нет — команда альпинистов в полдень вышла в трек к базовому лагерю Эвереста. Под ногами на веранде мяукает серая полосатая кошка, и Руслан чешет её за ухом, прежде чем спуститься вниз и неспешно побрести по тихой мощёной улице — Намче-Базар засыпает, и уже закрываются последние лавки с нераспроданной выпечкой.       Горные перевалы и массивы вокруг тоже засыпают, укутываясь в тёмное ночное одеяло, и Руслан заворожённо наблюдает, как Махалангур-Химал на горизонте словно растворяется; забытый пепел на кончике сигареты падает вниз и разбивается, создавая единственный источник короткого яркого света, как упавшая и разбившаяся о камни крошечная комета.       Руслан ощущает себя настолько маленьким, что ему кажется, будто он не двигается с места, хотя продолжает идти вперёд, постепенно вспоминая нужную дорогу; от этого ощущения снова становится легко и спокойно — никакие привычные вещи не имеют значения.       Только он, Махалангур-Химал на горизонте и пепел на кончике сигареты. И мяукающая кошка — идёт ведь за ним.       От самого гестхауса.       Руслан наугад стучит в закрытую дверь магазина, потому что видит в окне тусклый свет — он почему-то так и думал, что Арсений ещё там. Докуривая, с улыбкой наблюдает, как Арсений выглядывает из-за занавески, проверяя, кто пришёл, и открывает дверь — судя по виду, он не особо удивляется, что Белый снова на пороге его магазина.       — Привет. По делу или поболтать? — И улыбается так лукаво, будто знает уже ответ. Может, тут все такие просветлённые, потому что горы учат откровению?       В последний раз Руслан был таким поэтичным только в школе, когда учил стихи на конкурс чтецов.       — Да просто зашёл. У нас в лодже совсем тишина, а мне не спится, вот и пошёл гулять.       Арсений кивает и сторонится, пропуская его в магазин, и закрывает дверь; в помещении тепло, потому что греет маленькая газовая горелка, на которой стоит жестяной чайник, а на столе лежат книги и журналы — все на разных языках.       — Туристы привозят вот, оставляют в благодарность за помощь, — поясняет Арсений, доставая из шкафа ещё одну кружку. — Путеводители по разным странам, художку, ещё что-то, чтобы в горы не тащить тяжесть, а я читаю потом. Где язык не знаю — картинки смотрю.       — Уютно у тебя, — говорит Руслан, присаживаясь на свободный стул. — Я тебя не отвлекаю?       — Нет. Я и сам думал, чем себя занять. Вечер хороший.       Арсений кипятит чайник и заваривает Руслану простой чёрный чай из пакетика, как и в привычном мире, только он, в отличие от чая в лодже, крепкий; в лодже-то на весь чайник кинут один пакетик, чтобы подкрасить воду, а Арсений на каждую кружку кладёт отдельно и кидает пару веточек какой-то горной травы. Аромат от кружек поднимается настолько душистый и насыщенный, что Руслан даже жмурится от удовольствия — не зря он всё-таки решил до Арсения прогуляться.       — И часто ты так с туристами болтаешь? — спрашивает он, благодарно кивая и отпивая обжигающий чай; разноцветные молитвенные флажки дрожат, как от порыва ветра, хотя окна плотно закрыты.       — Да, бывает. Со всеми местными я давно переобщался, а когда приезжают альпинисты отовсюду, то всегда интересно послушать, откуда кто, истории всякие разные. Из восхождений, из жизни, просто новости. Здесь, в Намче, ты всё равно отрезан от мира, пусть даже он и приспособился к туристическому потоку. Сама природа физически отрезает от мира. А может, наоборот, в этот мир пропускает.       — И тебе это нравится?       Руслан понимает, что вопрос глупый, но всё равно старается поддержать беседу, потому что ему нравится Арсения слушать — чай расслабляет, тусклый свет убаюкивает, а в окно заглядывает любопытная луна; если прислушаться, можно услышать голос гор — там ветер режется о скалы и стонет, поёт, шепчет что-то.       — Да, нравится, — Арсений улыбается едва заметно, и желтый свет лампы вырисовывает на его лице причудливые тени-морщины. И снова разглаживает их, стоит чуть повернуться и сменить ракурс. — Раньше я думал, что есть мир, а в таких местах ты как бы от него отрезан. И только потом понял, что это и есть сам мир, как он есть, а всё остальное давно превратилось в бутафорию.       Руслан прикрывает глаза, греясь от тепла газовой горелки, и прислушивается к шёпоту гор; то ли от свежести воздуха, кружащего голову, то ли от расслабленности ему кажется, что этих тихих голосов много, будто у каждой вершины — голос свой. Арсений листает один из журналов, рассеянно разглядывая страницы, и протягивает Руслану маленький шоколадный батончик.       — Могу предложить только сигарету, — улыбается Руслан, принимая конфету. — Покурим?       — Ага.       Они выходят на крыльцо, и Арсений прикуривает, бережно прикрывая огонёк ладонью; сейчас на улице тихо, но ветра здесь непредсказуемые, и порыв может возникнуть в любую секунду. За каких-то пятнадцать минут небо стало совсем чернильным, а звёзды на нём отчётливыми-отчётливыми — и в их уплотняющейся россыпи угадываются очертания Млечного пути.       — Бог Зевс принёс Геркулеса к груди своей спящей жены Геры, чтобы ребёнок мог поесть молока. Когда Гера проснулась и отпрянула прочь, грудное молоко брызнуло в небосвод и появился Млечный Путь…       Руслан удивлённо оборачивается на Арсения, и тот улыбается.       — Люблю эту легенду. Всегда вспоминаю её, когда вижу Млечный путь, — говорит, стряхивая пепел. — Это Мальборо?       — Ага. И много ты знаешь легенд? — спрашивает Руслан, задумчиво глядя на Арсения, потому что тот снова вышел на улицу даже без верхней одежды, хотя температура давно опустилась ниже нуля.       — Очень. — Арсений забирается на широкие перила и садится на них, скрещивая ноги и вкусно затягиваясь сигаретой; держит дым в лёгких, прежде чем выпустить тонкую струйку — как Млечный путь. — Но одну я люблю больше всех других.       Он замолкает ненадолго, глядя туда, где ещё совсем недавно на горизонте островерхой короной протягивался Махалангур-Химал — и Руслан Арсения уже не прерывает, опираясь поясницей на перила рядом с ним.       — Существует легенда, что издревле, когда эти горы только начали формироваться, у каждой горы был свой дух, — начинает Арсений неспешно, улыбаясь каким-то своим мыслям. — Маленькое божество, именем которого люди называли потом гору, думая, что они придумали это название сами. У самых больших и сильных гор были самые могущественные духи: стремящаяся к небесам Джомолунгма, дикая богиня Чогори, красавица Канченджанга, белоснежный великан Дхаулагири. И у Тхамсерку, которую мы видим каждый день, и у Гокио-Ри, и у Имджаце, которого потом европейцы назвали Айленд-Пик.       Арсений останавливается, чтобы затянуться ещё раз, и Руслан скользит взглядом по его спокойному лицу.       — И когда здесь появились первые поселения, эти духи полюбили жить среди людей, потому что люди были совсем не такие, как они. Духи были любопытные, и им наскучивало жить в горах, и они селились среди людей, принимая похожий облик. Но считалось, что если дух привяжется к человеку и исполнит хотя бы одно его желание, то он больше не сможет жить среди людей и должен будет навсегда вернуться домой, в горы. И неважно, какое желание это было.       Арсений снова улыбается и смотрит в сторону горизонта, будто привычным зорким глазом видит там горные хребты, уже скрытые под пологом ночи.       — Кто-то загадывал богатства, кто-то любовь, кто-то — восхождение на гору. Кто-то молил об урожае, кто-то о спасении жизни друга, — продолжает он. — И духи, сочувствуя, внимали мольбам и помогали — и больше не могли вернуться назад, пропадая из селений. А когда эти горы открылись для экспедиций, духи начали уходить всё чаще, привязываясь к альпинистам и исполняя их желания, — помогали восходить на гору, защищали от непогоды или направляли поисковые вертолёты в зону бедствия. Легенда говорит, что сейчас этих духов среди людей почти не осталось. Люди молятся об их возвращении, пишут на молитвенных флажках, но духи больше никогда не смогут вернуться.       Руслан зябко кутается в мембранную куртку и поднимает взгляд на небо — кто знает, может, именно их голоса он и слышит, прислушиваясь к шёпоту гор; в этих местах можно поверить в любую сказку и любую легенду.       — Это звучит грустно и несправедливо, — говорит он негромко, и Арсений кивает. — Что всё это произошло из-за людей.       — Верно, — Арсений тушит окурок о металлическую перекладину. — Если бы люди не нарушали природный покой, духам не приходилось бы уходить обратно, и до сих пор, возможно, мы могли бы встретить их здесь. Но ведь есть и обратная сторона медали.       — Какая?       — Если бы дух не хотел помогать, он был бы глух к молитве, — улыбается Арсений и берёт на руки полосатую кошку.       И у него на руках она замолкает, тут же прикрывая большие жёлтые глаза.

***

      Намче-Базар совсем небольшой, затерянный в горах и каждой улочкой словно уходящий куда-то наверх — иногда лестницы попадаются в совершенно неожиданных местах, и даже там, где, кажется, ну уж точно не может ничего быть, вдруг появляется пара ступенек. Руслану хватает одной недели, чтобы изучить Намче достаточно хорошо и ориентироваться без многочисленных скачанных в телефон карт: он знает почти все лоджи и гестхаусы, все пекарни, где можно купить что-то свежее и вкусное, сувенирные магазины и, конечно, лавки со снаряжением (хотя и в одном магазине Арсения он, в принципе, находит почти всё, что указано в списках на сайтах команд). Знает, где купить сигареты и всякую нужную в быту мелочь, куда можно сходить погулять и где найти гида, если вдруг соберётся на трек — местные смотрят на него с любопытством, потому что редко кто остаётся в Намче надолго.       Это хороший перевалочный пункт для альпинистов, идущих к базовому лагерю Эвереста, в трек к Макалу, Ама-Даблам и другим вершинам этой местности, но они обычно уезжают через день-два. Редко — через три.       Руслан здесь уже неделю. Местные смотрят на него с любопытством, но он уже учится объясняться с ними жестами — и они его понимают.       — Ты уже нашёл команду для восхождения? — спрашивает Арсений, когда они оба сидят в магазинчике, и Руслан пытается вставить местную симку и подключиться к интернету, чтобы позвонить матери и сказать, что у него всё в порядке. И заодно оплатить тур — ему уже прислали реквизиты.       — Нашёл, — кивает Белый, протягивая Арсению телефон — настройки пришли на английском. — Переведи, плиз. Через две недели здесь будут ребята из Москвы, они готовы меня зацепить, если у меня всё готово. Гид, конечно, куксился на созвоне, но я пообещал ему, что если не вывезу, то на вершину рваться не буду.       Арсений смеётся, настраивая ему интернет и протягивая телефон обратно, и растягивается на ветхом кресле во весь свой немалый рост; потягивается и отпивает из кружки горячего чая — он всегда делает его таким обжигающим, что даже привычный Руслан ждёт, пока подостынет, а сам Арсений пьёт прямо так.       — Так куда ты всё-таки решил пойти?       — На Ама-Даблам.       Арсений долго молчит, задумчиво глядя на Руслана, — он замечает этот взгляд на своём лице и руках, даже когда внимание занято многочисленными уведомлениями на телефоне, — тот будто взвешивает все за и против, и по его лицу будто пробегает тень странной тоски. Руслан даже поднимает голову, физически ощущая перемену настроения, и Арсений мягко улыбается ему в ответ — тоска вроде чувствуется, но она в этой улыбке настолько светлая, что назвать это тоской язык уже не поворачивается.       — Хочешь на неё посмотреть? — спрашивает Арсений вдруг.       — На кого?       Руслан даже теряется, и Арсений встаёт, чтобы снова включить газовую горелку — Белый в благодарность за помощь притащил ему целую коробку шоколадных батончиков.       — На Ама-Даблам.       — Её же не видно отсюда, — растерянно говорит Руслан, и Арсений звонко смеётся, запрокидывая голову; с удовольствием так, зажмурив глаза, сеточка морщин расходится к вискам, и Руслан снова думает о том, что никогда не сможет понять, сколько Арсению лет, а спрашивать как-то несподручно, хотя стеснительностью Белый не страдал никогда.       — Я в курсе, — отсмеявшись, говорит Арсений. — Если ты хочешь, мы можем сходить в Кумджунг. Это в часе ходьбы отсюда, в Сагарматха. Если не спеша, можно за день управиться или вообще заночевать там.       У Руслана глаза даже загораются — он только сейчас вспоминает, что помимо прочего, Арсений подрабатывает гидом; Белый, может, все треккинговые маршруты смог бы здесь обходить, но одна мысль о том, что придётся весь путь объясняться жестами да ещё и не суметь понять ничего из рассказов, ужасает. Он читал об этой прогулке ещё будучи в Москве, когда составлял себе маршрутную карту, но тогда ещё не подозревал, что у него обнаружатся настолько серьёзные проблемы с коммуникацией — иногда даже гугл-переводчик не улавливает речь местных, чтобы конвертировать её в текст.       Руслан вспоминает, как на фото Ама-Даблам протягивает для объятий свои нежные снежные рукава.       — Конечно хочу, — без раздумий отвечает Руслан; почему-то кажется, что ему туда очень нужно — не только во время самого восхождения, но вот именно сейчас, без команды, дикарём, чтобы познакомиться с ней без чужих глаз. Арсений не воспринимается чужаком, словно уже бесконечно принятый горами в свои объятия. — Только скажи мне, где здесь обменник и сколько нужно оплатить.       Арсений садится обратно в кресло и долго смотрит на Руслана, словно выпадая то ли в свои мысли, то ли в какое-то небытие, и улыбается чему-то своему.       — Конечно, я скажу, — говорит он и достаёт из коробки конфету. — Но давай так — я не возьму твои деньги. Если ты захочешь меня отблагодарить, то сделай пожертвование в Сагарматха или нуждающимся. Мне ничего не нужно.       Руслан в ответ только молча кивает.

***

Научи одиночеству гор, знать о том, Что сокрыто в пещерах, В скалистых убежищах тайных, В ущельях мрачных и серых, Где читаются мантры на чётках Из ягод рудракш тёмно-спелых odnono – научи.mp3

      В эту дорогу Арсений накидывает только куртку, в то время как Руслану приходится утеплиться: они берут с собой минимальный скарб, потому что проще переночевать в Кумджунге — Арс говорит, что там есть знакомый хозяин лоджа, который сможет приютить их и накормить. В рюкзаке у Руслана только термос с горячим чаем, аптечка, пара свёртков с бутербродами и шоколадка. И, конечно, сигареты, потому что это единственная привычка, от которой он не может отказаться даже тогда, когда идёт в горы.       Переход в Кумджунг оказывается несложным, но не без своих трудностей — под ноги всё равно смотреть надо, а Арсений рассказывает об окружающей местности так, что Руслан заслушивается и иногда спотыкается; Арсений помогает ему переходить сложные участки, протягивая руку, и Белый её принимает, впервые ощущая эту недюжинную силу.       Арсений не выглядит массивным силачом, и даже руки у него скорее хрупкие — Руслану кажется, что он может запросто сломать тонкое запястье, ухватившись за него, но Арсений с удивительной лёгкостью помогает ему подняться.       Вместо часа они идут три, потому что торопиться им некуда и здесь нет гонки, в которой до заката ты должен спуститься с вершины; Арсений рассказывает обо всём так же неспешно, и его речь негромкая вроде, но слышно даже поверх громких горных ручьёв и песен ветра — Руслану кажется, что он сможет услышать Арсения, даже если он уйдёт далеко вперед.       Но Арсений не уходит, готовый всегда подать руку, чтобы помочь ступить на безопасное место. Он сам ступает почти не глядя, даже когда запрокидывает голову и с улыбкой смотрит в небо, где пролетает редкая птица, скрываясь в верхушках деревьев; кажется, он знает здесь каждый камень и каждый ручей, каждую тропинку — и тянет Руслана за руку к себе поближе, давая дорогу навьюченному яку.       На его шее среди густого меха звенят колокольчики, а тёмный глаз-бусинка на секунду останавливается на Руслане, когда як проходит совсем рядом неспешно и основательно.       Как сами горы.       Наконец они входят в деревню, и Руслан хочет было предложить передохнуть, но вдруг осознаёт, что совсем не устал — как и Арсений, обернувшийся посмотреть, почему Руслан остановился; Белый мотает головой, улыбается, сунув в зубы пока ещё не подкуренную сигарету, и согласно кивает вперед.       — Идём, — говорит Арсений, выпрямляясь и с улыбкой глядя на ютящиеся на склоне дома. — Она нас уже ждёт.       Арсений говорит о горах так, будто они живые, и Руслан уже не раз слышал такое — с тех самых пор, когда начал в горы ходить; он думает об этом всю дорогу до точки, к которой Арсений его ведёт через всё поселение, раскинувшееся на склоне, как Намче-Базар, только гораздо меньше. Руслан вспоминает, как поначалу не понимал, что это за отношение такое — когда впервые приехал в Приэльбрусье и был недоволен буквально всем. Сейчас об этом вспоминать даже забавно, а тогда Руслан куксился, бухтел, ворчал и ругался со всеми, не понимая даже самого себя: зачем согласился, раз так не хотел?       Вспоминает, как день на четвёртый или пятый Юля нашла его на одной из затерянных площадок, где Руслан, сбежав от гидов, в одиночестве сидел почти на краю, глядя на горы, и молчал — только пепел падал на тёплые штаны с забытой в зубах сигареты.       Она предстаёт перед ними внезапно, словно способная при всём своём величии спрятаться среди вершин других гор, — и Руслан понимает, почему Арсений привёл его именно к этому месту. Ему даже не нужно ничего уточнять, как с другими горами, потому что узнаёт её сразу: она будто протягивает к нему снежные рукава, раскрывая нежные, кристально чистые, но при этом в любое время года холодные скальные объятия.       Ама-Даблам смотрит на них сверху вниз, и Руслан замирает, не в силах оторвать от неё взгляд. Арсений рядом лишь улыбается, тоже глядя наверх и убирая руки в карманы видавших виды свободных штанов.       — Она красавица, — говорит Руслан негромко, и Арсений тихо смеётся, прикрывая глаза от солнца; оно слепит, отражаясь от чистого снега, и будто наряжает гору в сверкающую ткань и драгоценные камни. — Мне кажется, я бы смог узнать её среди всех других.       Они долго молчат, словно греясь об это молчание, сейчас совершенно особенное: таким бывает только молчание, объединённое гораздо большим, чем слова, мысли и даже чувства. Они молчат между собой, но каждый будто разговаривает то ли с чем-то глубоко внутри, то ли с чем-то бесконечно снаружи, и Руслану так странно — ему, большую часть жизни которого составляют слова в монологах и диалогах, странно осознавать, что чувствовать и понимать можно и без них.       — Ама-Даблам, — Арсений первым прерывает молчание, садясь на землю и скрещивая удобно ноги; на его лице та задумчивая улыбка, которую Руслан замечал уже не раз. — Ама — это мать. Она раскрывает объятия для каждого, кто приходит к ней. Даблам она носит на шее. Посмотри туда, наверх. Видишь? Около вершины есть ледник, похожий на подвеску, на которой женщины-шерпы носят драгоценности.       Арсений достает из-под ворота рубашки глубоко спрятанную туда кожаную верёвочку с подвеской, и Руслан вглядывается вдаль, пытаясь сопоставить формы — и улыбается. Видит.       — А у тебя она откуда?       — Одна женщина подарила мне её давно, когда я помог ей поймать сбежавшую курицу.       — Всего лишь курицу?       — Всего лишь курицу, — кивает Арсений. — Ты же никогда не знаешь, что на душе у человека, который сейчас перед тобой. Может, это была её последняя курица. И у неё больше не было ничего.       Руслан достаёт из кармана помятую пачку сигарет, закуривает, предлагая Арсению тоже, но тот качает головой, укладывая подбородок на колени и неотрывно глядя на гору; и Руслан устремляет взгляд туда же, чувствуя, как Арсений касается его своим плечом.       — Тебе тоже кажется, что она тебя обнимает?       — Ага. Руслан не следит, сколько времени проходит, прежде чем Арсений поднимается с земли: судя по всему, немало, потому что солнце уже начинает медленно клониться к закату, окрашивая всё в лёгкое розово-золотое свечение — оно опускается от самой вершины, неспешно покрывая сераки и ледник даблама, мягко скользит по склонам-рукавам. Начавший было ощущаться голод отступает, и даже жажда, накопленная за весь день с одним термосом чая, тоже уже не ощущается — Руслану кажется, что он способен смотреть на эту гору вечность. И ещё одну. И ещё.       Поддаваясь порыву, он просит разрешения сфотографировать Арсения на фоне Ама-Даблам, и фотография получается очень красивая, как будто гора действительно обнимает его, и весь верхний угол оказывается залит розовым солнечным золотом.       Когда Ама-Даблам почти полностью окрашивается в закатный свет, Арсений протягивает Руслану руку — тот берёт её, поднимаясь вместе с рюкзаком на плечах, и молча идёт вслед за Арсением. Ветер стихает, и звуки птиц становятся тише, уступая вечернему горному гулу, почти незаметному, если не прислушиваться; Арсений приводит Руслана в один из небольших лоджей, здоровается с хозяином, с улыбкой говоря ему что-то, и сразу заказывает чай, две миски дал бата и тарелку с горячими момо с сыром и рисом.       Руслан оплачивает всё сразу, не особо глядя на купюры, — скорее всего, там даже больше положенного за ночлег и еду, но сейчас это значения не имеет.       Руслан думает только о том, что он скоро сможет сам прикоснуться к этим разведённым для объятий рукам, потому что его не покидает ощущение, что ему туда очень нужно. Как будто что-то произойдет, что-то обязательно будет, как только он окажется на склонах Ама-Даблам — и это ощущение такое же странное, как осознание, что понимать можно и без слов.       — Зачем ты здесь?       Когда они заканчивают с едой и, забрав кружки с чаем, снова выходят на сумеречную веранду, наблюдая, как Ама-Даблам укрывается тёплым звёздным одеялом, Арсений вдруг задаёт этот вопрос; и Руслан теряется неожиданно для самого себя — казалось, сцена давно научила его мгновенно реагировать на любые слова.       — О чём ты? — Он садится на ступеньку, и Арсений садится рядом с ним.       Арсений греет руки о кружку, обхватив её пальцами, и рассматривает то ли поднимающийся от неё горячий пар, то ли скалистые склоны гор.       — Ты знаешь, — отвечает спокойно, не поворачивая головы. Замер, как красивая фарфоровая статуэтка, только Руслан уже понял, что статуэтку эту никакими руками не поломать. — Кто-то приезжает сюда за амбициями, кто-то за рекордами, кто-то за адреналином. А кто-то ищет. Неважно что. У каждого человека есть что-то, с чем он сюда приходит, и что-то, что он хочет здесь найти. Так зачем ты здесь?       Руслан слышит и осознаёт, что понимает всё с первого раза, только разум будто ставит привычный блок: не открываться, защищаться, чтобы не дать возможности использовать против себя хоть какую-то слабость. Не рассказывать, не делиться и не давать понять, что что-то идёт не так, потому что слишком много раз Руслан получал за это по шапке, пока не научился скрывать в панцире не только голову, но даже кончики пальцев.       С Арсением они, наверное, не встретятся больше никогда, как только он улетит после восхождения — по крайней мере, Руслан так думает; да даже если и встретятся однажды... Руслан смотрит на Арсения и думает, что тот сам похож на гору, хоронящую в себе все истории, тайны и рассказы, которые нашёптывают ей альпинисты, забываясь глубоким сном в палатке штурмового лагеря.       Руслан чиркает спичкой, и та сначала гаснет, а потом почему-то загорается вновь.       Научи меня ходить босиком по раскалённому камню древнего храма,       Я встану напротив прямо — алтаря из белого мрамора,       Закрытого саваном,       За которым древнего бога лицо, омытое сандалом и молоком       — Наверное, я тоже ищу, — Руслан начинает говорить тихо, почти неслышно, но знает, что Арсений его услышит. — Я как будто хочу рассказать тебе историю, вот как она есть, от начала и до конца, но не знаю, с чего она началась, чем продолжалась. Потому что это как будто всегда со мной было, ну, потому что я сам был всегда. Как будто я начал делать что-то неправильно — хуй знает что — настолько давно, что теперь не знаю, как это исправить, и сижу у разбитого корыта. Ты помнишь такую русскую сказку? Помнишь, наверное. Мне кажется, что ты вообще всё помнишь и знаешь, как Википедия.       Научи жечь коровий навоз, отгонять им москитов,       Научи жить в глиняных хижинах, под крышами каменных скитов,       Не иметь ничего, кроме одеяла из сухих листьев       — Я всегда думал, что как только я научусь зарабатывать кучу бабок, у меня всё станет в порядке. Что мне вот не хватает сейчас для «в порядке» тачки там, квартиры своей, увлажнителя воздуха в комнату, брекеты поставить. Что я сейчас всё это сделаю и точно буду в порядке. И я пахал, зарабатывал, покупал, и мне реально казалось, что это «в порядке» наступило. Начал лысеть — пересадил волосы и думал, что буду в порядке, если они приживутся. Прижились. Думал, что закрою родителям ипотеку и точно буду в порядке. Закрыл. Думал, сниму брекеты, отбелю зубы — и точно, блядь, буду в порядке. Снял, отбелил.       — И не был в порядке.       — Не-а.       Научи видеть тело будто блуждающий храм,       Научи верить душам, а не телам       Научи видеть странных и быстрых рыб       В глубине изумруда волн       — Потом мне вдруг исполнилось сорок, и я подумал: «А что вообще происходит?». Я всю жизнь, например, говорю что-то и пишу, но давно перестал понимать правда ли я думаю так, как пишу и говорю? Или наоборот, я это то, что я говорю, а думает за меня кто-то другой? Я запутался и перестал понимать, что вообще мои настоящие мысли, а что я говорю только для того, чтобы понравиться другим людям. Потому что моя работа зависит от этого. И что мне важнее: понравиться им или всё-таки быть собой? И тогда я решал — всё, блядь, хватит. Я буду самим собой.       Руслан делает глубокую затяжку.       — А потом понимал, что я вообще не знаю, какой я на самом деле.       Научи видеть духов гротов речных и слышать их       Ножных колокольчиков тихий звон,       В час, когда на закате совершается пуджа       — Я всегда высмеивал что-то, язвил, осуждал, критиковал. И незнакомых людей, и знакомых, и друзей, и родных, пока в один момент не понял, что я остался почти один. И снова думал: «Я на самом деле так думаю или это образ мыслей?». Может, я вообще всё не так делаю, потому что я уже сделал столько — а до сих пор не в порядке, и теперь уже даже идей нет, после чего я смогу успокоиться. Мне никогда не было спокойно. Мне исполнилось сорок, и потом сразу умер отец, а я даже не успел ни попрощаться с ним, ни попросить у него прощения. Потому что знаешь, что я последнее сделал, когда мы увиделись? Осудил за что-то. Я даже не помню, за что.       Научи одиночеству гор, знать о том,       Что сокрыто в пещерах, в скалистых убежищах тайных,       В ущельях мрачных и серых,       Где читаются мантры на чётках из ягод рудракш тёмно-спелых       Руслан запрокидывает голову и прикрывает глаза, чувствуя, как вечерняя прохлада обнимает его своими руками, но не приносит с собой пробирающего холода.       — И тогда я со стороны посмотрел на себя и увидел, что у меня ничего уже нет. Или и не было никогда. И всё, что я делаю, не приносит мне ни удовлетворения, ни покоя. Я перестал спать, а если и спал, то и там тоже покоя не было. Если и уезжал куда-то, то всё равно брал с собой себя самого и продолжал себя мучить. Я начал чувствовать вину за всё подряд: и за то, в чём действительно был виноват, и за то, что вообще могло не иметь ко мне отношения. Я каждый раз смотрел в зеркало и как будто мертвеца видел. Зато с новыми волосами, ровными зубами и без брекетов. Вроде и живу, а в вроде и смысла уже нет никакого.       Научи меня смотреть в лицо смерти,       Проплывающей мимо по руслу реки,       Отпускать пепельные останки под звуки гонга,       Вдыхать спокойно погребальное пекло — танец огня и дыма,       Научи принимать как должное, то, что обычно невыносимо       — А я, блин, — Руслан неожиданно для себя звучит почти отчаянно, как будто ему четыре и мама забыла его в детском саду — ощущение у него самого сейчас похоже на это старое детское воспоминание. — А я, блин, не хочу умирать. Хочу понять, что я делал не так, что сейчас не так делаю. Чтобы мне наконец стало спокойно, чтобы я принял наконец, что это всё я: и то, что я делаю, и то, что говорю, и то, что пишу. Что это всё я, что я вот такой, и я тоже, как и все остальные, заслуживаю этого блядского покоя. Хочу перестать каждое утро думать, что я подыхаю, хотя всё вроде в порядке. Хочу перестать чувствовать себя виноватым, хочу, чтобы меня простили. И чтобы я сам себя простил.       Руслан проводит рукой по лицу, выдыхая, и чувствует, как вместе с дыханием из него вырываются сиплые сигаретные хрипы — будто выходит всё то, что он так долго в себе держал.       — Я знаю, что у многих так. Знаю всё, что я не один такой, и что у многих всё гораздо хуже, и что у каждого своё, и что я мог бы не ныть. Что у меня есть всё, а там дети в Африке голодают. Я всё это знаю, я говно, но не тупой. Знаю, что мог бы перестать повторять это бесконечное «я, я, я». Но я тоже хочу иметь право быть не в порядке и хотеть из этого выбраться.       И силы кончаются вдруг так же быстро, как наполнили ещё мгновение назад, когда он только начинал говорить, — будто испаряются с каждым словом, которое выходит из него, как проказа.       — Я не хочу умирать. Я хочу до ста двадцати, понимаешь?       Научи понимать без слов всё, что есть любовь,       Её тихих речей океан исцеляющий, тайный и безымянный,       Её тихих речей бесконечный зов нездешний и неустанный,       Вечный

***

      Руслан не может уснуть, потому что ему впервые за долгое время дышится легче, и он всё никак не может к этому привыкнуть — ворочается под взятым с собой на всякий случай спальником, который хорош для того, чтобы укрыться в холодной комнате, и всё смотрит в потолок; в окно заглядывает любопытная луна, и в её свете Руслан различает, что Арсения в их комнате нет, наверное, спустился вниз в общую кухню.       В этом лодже очень мало постояльцев и многие комнаты просто закрыты на замок.       Поначалу Руслан не видит Арсения, когда спускается вниз, но обнаруживает его в самом углу — тот сидит на обитой тканью скамье и перебирает в пальцах один из браслетов, похожий на чётки из неидеальных округлых камешков. Свет он не зажигает, довольствуясь огоньком от горелки, и это всё кажется настолько привычным, будто Руслан знает Арсения уже десяток лет — как будто он десятки и десятки раз видел это всё, говорил эти разговоры и ловил эти ощущения.       — Тоже не можешь уснуть? – спрашивает, садясь напротив.       — Ага, — Арсений не отрывается от перебирания камешков. — Не хочу спать. А ты когда-нибудь видел смерть своими глазами?       Руслан сначала не понимает, к чему Арсений спрашивает это, а потом с улыбкой вспоминает, что сам об этом говорил совсем недавно; наверное, «я не хочу умирать» — самая наивная, но вместе с тем самая честная в своём отчаянии мольба, но он не жалеет, что позволил себе эту слабость. Он невольно задумывается и понимает, что нет, не видел — если не считать то, что иногда ему действительно кажется, что каждое утро в зеркале в ванной он видит медленно умирающее существо, которое иногда и человеком называть не хочется.       — Нет, не видел, только постфактум уже, — отвечает он. — Некоторых родственников только, но когда уже всё случилось. А ты?       — Видел.       Арсений долго молчит, не отрывая взгляда от браслета в своих руках, и Руслан его не торопит — у них впереди вся ночь в этой пустой общей комнате с одной газовой горелкой и остатками дал бата в кастрюле на плите.       — Много раз, — рассеянно продолжает Арсений. — Заглядывал в лица альпинистов, замерзающих на склонах, когда им было уже нельзя помочь. Слышал их последние слова и молитвы, слышал, как дыхание клокочет от жидкости в лёгких. Я много видел. И это не страшно.       Арсений улыбается.       — Смерть это не страшно. Но чьё-то желание жить всегда, знаешь, вызывает такое хорошее чувство. Вот и у меня от тебя такое. Хорошее чувство, что всё у тебя однажды будет в порядке. Разве что, может, не сейчас и не сразу. Нам не дано этого знать.       Руслан смотрит на Арсения немного растерянно и невольно протягивает руку — Арс как-то сразу понимает, что ему нужно, и вкладывает туда браслет из камешков, и Руслан сразу же принимается тоже его перебирать. Оказывается, это успокаивает — магическая какая-то штука.       — Так, получается, ты тоже ходишь в горы?       — Ходил раньше, — кивает Арсений. — Сейчас уже не хожу, здоровье не позволяет. Только до базовых лагерей и всё. Или поучаствовать в пудже перед восхождением. Когда просят у горных духов и богов хорошую погоду и позволения взойти, знаешь? В базовом лагере Эвереста её проводят часто, а вот на Ама-Даблам почти нет.       — Жаль, — Руслан наблюдает, как огонёк горелки просвечивает камешки на браслете, и они становятся кристально-синими. — Я бы хотел попросить у неё, чтобы всё было хорошо.       Арсений в ответ тихо смеется.       — Если хочешь, почему нет? Я могу это сделать.       — Но разве для этого не нужны монахи?       — Обычно нужны, — отвечает Арсений, спокойно пожав плечами. – Но я могу это сделать. Просто поверь мне.       И у Руслана нет ни единой причины не верить.

***

      Руслан совсем ничего не смыслит в церемониальных обрядах, но прежде чем выйти из Кумджунга обратно в Намче-Базар, Арсений приводит его в какое-то безлюдное место — не храм и не ступу, а просто укромную полупещеру в ближайшем скальном массиве, где тут и там лежат забытые или оставленные ожерелья из цветов рододендрона. На камнях протянуты молитвенные флажки, лежат конфеты и печенья, и Арсений говорит, что здесь можно и нужно оставить горному духу что-то в дар и мысленно попросить о благоволении.       Руслан не знает, как должна выглядеть церемония, но Арсений говорит, что иногда это неважно, потому что суть важнее формы, и нет разницы, как ты обратишься, если будешь честен; Руслан же думает, что никогда не был настолько честен, как сейчас, — ни перед природой, ни перед собой, ни перед Арсением.       Руслан тоже оставляет духу конфеты.       — Как думаешь, ему понравится? — смеётся на обратном пути, когда они направляются в Намче; Арсений тоже улыбается и кивает, снова притягивая Руслана к себе за край куртки, когда мимо идёт навьюченный як с погонщиком.       — Я в этом уверен.       Они возвращаются, и Руслан оставляет пожертвование нуждающимся, как и обещал. Подумав, в парк Сагарматха тоже — Арсений этой новости так радуется, что Руслан бы ради этой радости и дальше пошёл бы отдавать; Арс возвращается к привычной работе, а Руслан — к жизни в лодже и подготовке к восхождению, и только по прошествии нескольких дней, когда мысли в голове укладываются в ровный ряд, он понимает одну простую вещь.       Ему становится легче.       Дни в Намче проходят иначе, чем в привычной жизни, и даже время здесь замедляется, в отличие от привычной огромной и людной Москвы; иногда Руслан путается в датах и днях недели, думая, что уже среда, когда всё ещё понедельник, и даже солнце спускается за вершины гор медленнее, чем за пики многоэтажек. Иногда в ожидании команды и для подготовки Руслан самостоятельно выбирается в радиалки по близлежащим деревням, ориентируясь по картам, или делает это вместе с Арсением, когда у того есть время. Так они вместе идут на вершину Гокио-Ри, и Руслан в благодарность снова оставляет пожертвование в природный парк, потому что Арс отказывается брать деньги.       В этом маршруте проходит целая неделя, потому что путь туда и обратно из Намче-Базар занимает три дня, и здесь уже не обходится без ночёвок в палатке; Арсений уклоняется от вопросов, кто заменяет его в магазине на это время, — в конце концов, это не единственная точка со снаряжением в Намче. Во время ночёвок в палатке Руслан иногда просыпается и не находит Арсения рядом, но думает, что тот, может, отошёл по своим делам или не хочет спать.       Вот уж за что, а за то, что Арсений может потеряться, Руслан вообще не волнуется: ему кажется, что Арс тут знает каждую собаку.       Восхождение на Гокио-Ри полностью пешее, так что это хорошая проверка на физическую подготовку, да и вид оттуда открывается волшебный: Арсений показывает ему вершины Эвереста, Лхозце, Макалу и Чо-Ойю, возвышающиеся над остальным массивом Махалангур-Химал. Руслан садится на землю и закуривает, запивая сигарету чаем из термоса, и в очередной раз думает, что природа удивительная — ветер уносит из головы мысли, и если в городе они, срикошетив о стены многоэтажек, возвращаются обратно, то в горах они исчезают, потерявшись в скальных расселинах, ледниках и сераках.       — Чо-Ойю — милость богов, — говорит Арсений, указывая на одну из вершин. — Так назвал свою книгу Тихи, который первым взошёл на неё. По-моему, в пятьдесят четвертом. Но скорее это богиня бирюзы, лазури, голова бога… Удивительная вершина. А это Лхоцзе, видишь? Младшая сестра Эвереста. У неё есть три вершины: главная, средняя и Лхоцзе-Шар. Эверест затмевает её своей славой, и мало кто знает, что южная стена Лхоцзе считается самым трудным маршрутом в мире.       — Ты о том, что нельзя недооценивать ни одну гору?       — Скорее о том, что к каждой из них нужно относиться с уважением. Лхоцзе красавица. Она напоминает мне хрустальную трехгранную пирамиду.       Арсений рассказывает много всего, пока они делят обед на вершине Гокио-Ри, и Руслан снова заслушивается; Арс знает многое из того, что не пишут в путеводителях, и даже легенды в его исполнении перестают казаться простыми сказками, и Руслан неожиданно для себя верит — каждому его слову.       — Послушай, почему ты не хочешь брать мои деньги? — спрашивает он всё же, когда они спускаются в селение Гокио, чтобы заночевать. — Ты ведь тратишь своё время, усилия, рассказываешь мне всё. Это тоже работа, а всякая работа оплачиваться должна. Не знаю, меня так учили, и я так живу.       Арсений пожимает плечами, вытаскивая у него из кармана конфету.       — Есть те, кому это нужнее, чем мне, — отвечает он просто. — Мне не нужно много. У меня есть где жить, что поесть и во что одеться, а остальное не особо важно. Зато здесь много людей, которым иногда сложно накормить семью… А я один, мне проще, и я радуюсь, если чем-то могу им помочь. Так я чувствую себя лучше. Или помочь национальному парку, который стал для нас всех домом. Тогда это забота о доме, и это тоже заставляет чувствовать себя лучше.       Руслан кивает: наверное, еще пару недель назад он бы не понял, о чём говорит Арсений, а сейчас и сам чувствует радость с кем-то чем-то делясь.       — А ты не хотел бы съездить домой? Ты ведь уже много лет здесь.       Такой простой, казалось бы, вопрос — но Арсений вдруг теряется, и Руслан впервые замечает в его глазах тоску. Самую настоящую тоску, какая бывает в собачьих глазах-бусинках, провожающих взглядом людские ноги на улицах.       — Домой? — Арсений улыбается растерянно. — Я… Хотел бы, конечно. Это место тоже давно стало для меня домом, хоть я и понимаю, что был рождён где-то в другом месте, в котором я должен быть. Я хотел бы, но не могу решиться, потому что уже не смогу вернуться. Я ведь нелегал и, если уеду, то это навсегда.       Арсений вздыхает и останавливается, протягивая руку за термосом — пьёт вдруг залпом, прикрыв глаза.       — Конечно, часто я тоскую по дому, но я очень привязался к этим местам, к этим людям. Если бы можно было так же спокойно вернуться назад…       — А может, можно порешать что-то с документами?       — Нет, Руслан, — мягко улыбается Арсений. — Это невозможно. Идём?       Больше они не возвращаются к этой теме, и, когда через три дня снова оказываются в Намче-Базар, который Руслан уже воспринимает как что-то знакомое и почти родное, он с удивлением понимает — до прибытия его команды осталось несколько дней, а это значит, что совсем скоро он отправится в базовый лагерь Ама-Даблам.

***

      После знакомства с командой и инструктажа Руслан первым делом идёт в магазин Арсения, чтобы докупить нужное снаряжение и сказать, что скоро они выходят в сторону базового лагеря — Арс оказывается на месте и открывает дверь, несмотря на обеденный перерыв. В его руках миска горячего риса с карри и специями, и он, жуя, улыбается Руслану и пропускает его внутрь.       — Привет, будешь есть? — спрашивает Арсений сходу, и Руслан качает головой с улыбкой; вот она, местная черта сразу всех накормить. — Да не волнуйся, это не я готовил, это хозяйка лоджа через дорогу. Она делает лучший рис с карри во всём Намче, поверь, я знаю, о чём говорю.       — Я тебе верю, — фыркает Руслан смешливо и проходит в магазин, уже привычно ныряя к одному из стеллажей. — Ты давно должен был это заметить. Команда уже тут, представляешь? Значит, мы скоро выдвигаемся.       Арсений склоняет набок голову.       — Рад слышать, — говорит он, садясь обратно и зачерпывая рис ложкой. — Знаю, что прибыло несколько команд, и на Ама-Даблам в том числе. Ну, у тебя хорошая акклиматизация, так что у них не должно быть к тебе вопросов.       — У них и нет. Гид щас охренел, когда я сам подсказал ему, где можно купить новую балаклаву. А у тебя есть петцелевские жумары?       — Конечно.       Руслан рассказывает о своей команде, и Арсений слушает его с интересом, доедая свой рис; улыбается едва заметно, и Белый ловит его странный задумчивый взгляд — пытается его прочитать, но у него почти ничего не выходит. Ну, кроме уже привычного тепла, которое Арсений в принципе собой источает — спокойное такое, как луна, жемчужное и ровное.       Руслан никогда не ощущал такого воодушевления, только теперь он знает, что выражение «свернуть горы» какое-то неправильное — примерно такое же неправильное, как «покорить горы».       Поэтому просто — он ощущает, что сейчас способен на куда большее, чем ещё несколько недель назад, когда пришёл сюда пешим ходом из Луклы, кашляя, как собака.       — Я желаю тебе хорошей погоды и лёгкой дороги, Руслан, — говорит Арсений, когда приходит время прощаться. — Береги себя и помни, что мало взойти на вершину — нужно ещё спуститься с неё. И возьми с собой немного конфет.       Руслан смотрит на него удивлённо, и Арсений тихо смеётся.       — Оставь там, на вершине, когда поднимешься, — поясняет с улыбкой. — Это дар и благодарность духам. И передавай Ама-Даблам привет, надеюсь, я с ней тоже скоро увижусь.       Руслан долго смотрит на Арсения, стараясь запомнить и запечатлеть перед глазами эту улыбку, и молча протягивает ему руку; Арс вдруг легко гладит его по плечу, прежде чем на мгновение сжать ладонь в своей — сухой, прохладной и хрупкой, но полной какой-то необыкновенной необъяснимой силы.       — Спасибо тебе.       Руслан не говорит ничего больше, потому что уверен, что Арсений его поймёт: в это спасибо заложено куда больше, чем все те слова, которые он мог бы, но не способен сказать.

***

      Научи видеть тело будто блуждающий храм,       Научи верить душам, а не телам,       Научи видеть странных и быстрых рыб       В глубине изумруда волн       Арсений тихо ступает по свежему снегу, вслушиваясь в его едва слышный скрип; глубоко вдыхает ночной воздух, поднимая голову к небу и наблюдая, как очередная звезда срывается и падает вниз, протягивает руку, желая её поймать, но она проскальзывает между пальцев и исчезает в темноте. Он поднимается вверх по склону, и с каждым шагом ему становится всё легче: все органы чувств обостряются, и слух его ловит голоса в сотнях метрах от него, а глаз улавливает даже самые далёкие огоньки. Он останавливается и оборачивается, опираясь спиной на скальный выступ, и смотрит на крошечные жёлтые блики — это альпинисты разбили один из лагерей по пути на вершину.       Огоньки — это газовые горелки, огоньки — это фонарики, огоньки — это пепел на кончике сигареты.       Арсений садится на снег и слушает голоса, смех и звук гитары, которую кто-то очень давно привёз в базовый лагерь и оставил здесь, и на ней играют разные люди — в команде обязательно найдётся такой человек. Арсений слушает и улыбается, и всего на одно мгновение он чувствует укол тоски, когда замечает, как один из огоньков отрывается и падает вниз, как комета, — это упал с кончика сигареты пепел и разбился о снег и скалы.       Он вспоминает вкус горячего риса и тёплых расбари, вкус шоколадных батончиков из кармана по дороге из Гокио-Ри, вспоминает запах сигарет и ещё сотни других запахов, которые можно встретить только там, внизу; сандал и цельное молоко, жжёный можжевельник, свежие цветы рододендрона.       Арсений вспоминает короткие разговоры и долгое молчание, вспоминает звук перебираемых камешков на браслете, вспоминает ощущение горячей ладони в своей и мерное, глубокое и спокойное дыхание в ночной палатке на расстоянии вытянутой руки.       Арсений думает о том, что желание жить — самое сильное из всех, что вообще могут существовать, и если и есть что-то, достойное быть услышанным, то это оно.       Научи видеть духов гротов речных и слышать их       Ножных колокольчиков тихий звон,       В час, когда на закате совершается пуджа:       Тысячи солнечных и первородных имён       Руслан выпрямляется во весь рост, подставляя лицо ласкающим лучам полуденного солнца, и обводит взглядом горные вершины, раскинувшиеся вокруг, и руки Ама-Даблам, спускающиеся вниз.       И ему кажется, что с её вершины он видит весь мир, и там, где грудную клетку должно сдавливать от недостатка кислорода, Руслану наконец дышится легче.

***

      «Я не хочу умирать», — мелькает короткая мысль, и Руслан чувствует, как очередная волна накрывает его с головой; ему всего шесть, и он не может сопротивляться вдруг усилившемуся течению реки — погода портится внезапно и быстро, и тучи в какие-то несколько минут закрывают только что ярко светившее солнце.       Вода в реке мутная, и он ощущает её вкус, когда она забирается в рот; Руслан пытается вынырнуть и закричать, но ноги слушаются всё хуже, и первородный животный страх накрывает детскую голову — течение поднимает с глубины холодную воду, которая до судорог сковывает мышцы.       «Я не хочу умирать», — Руслан не может кричать, и если бы он знал, кого просить о спасении, то попросил бы изо всех своих детских сил; но в голову не приходит ничего, и поэтому он только думает одну эту мысль, стараясь удержаться на поверхности и вдохнуть хотя бы немного кислорода.       Он почти теряет сознание, когда чувствует чьи-то сильные руки: в голове набатом стучит одна и та же мысль, и, едва ощутив, что его тянут к берегу, он отключается, уже не слыша голоса успевшего к нему отца.

***

      Гид кричит что-то, и Руслан резко оборачивается на спуске, едва не отпуская руку с жумаром, потому что это не похоже на обычный крик — это крик, полный страха, и за этим криком с отставанием в доли секунды слышится далёкий гулкий треск.       Руслан никогда не слышал такого, и поначалу он не понимает, что это — очень далёкое, очень гулкое, но такое объёмное, что сердце на мгновение останавливается и сбивается с ритма, тут же панически пытаясь его восстановить. Руслан сжимает пальцы, чтобы не сорваться с перил, и смотрит вверх и чуть вправо, куда указывает гид.       Туда, где от предвершинной зоны Ама-Даблам откалывается огромный серак, вызывая гигантскую снежную волну лавины, надвигающуюся прямо на них со скоростью, которая по исказившимся на высоте ощущениям превышает скорость звука.       Потому что страшный раскатистый звук только успевает вслед за белоснежной слепящей глаза волной.       Научи меня смотреть в лицо смерти,       Проплывающей мимо по руслу реки,       Отпускать пепельные останки под звуки гонга       «Я не хочу умирать», — Руслан не верит в бога, сколько раз он говорил об этом в своих монологах, стоя на сцене в красном свете бара; сколько раз он рассуждал о «господи», о «боже», об «упаси», сколько раз одёргивал сам себя, когда изо рта вырывались все эти слишком привычные слова. Он не верит ни в бога, ни в дьявола тоже и только прижимается спиной к скалистому выступу, прикрывая глаза и слыша, как лавина обрушивается на скалы, перила, людей, как дышит ему в спину, накрывая своим покрывалом.       Руслан не верит в бога, но всё внутри него настолько бьётся в желании выжить, что он поднимает глаза к мутному от поднявшегося снега небу, где через пелену не видно солнца, и закрывает их — закрывает глаза, взмолившись тому единственному, в чём смог увидеть смысл.       Вдыхать спокойно погребальное пекло — танец огня и дыма,       Научи принимать как должное, то, что обычно невыносимо       Руслан слышит крики людей, идущих с ним в связке, и понимает, что у него нет шансов избежать лавины; как странно работает мозг, даже за доли секунды успевающий вспоминать какие-то отрывочные моменты вычитанных статей, книг, документальных фильмов — в лавине выжить практически невозможно, когда она срывается вниз с вершинных склонов, набирая скорость так быстро, как только может позволить ей природа. Руслан прижимается спиной к холодной скале и выдыхает, закрывая глаза, когда слышит, как крики людей тонут в грохоте.       «Я не хочу умирать».       Он закрывает глаза, уже ощущая на плечах снег, начинающий укрывать его плотной пеленой, как всё вокруг вдруг замолкает и останавливается.       И снежная пелена мягко опускается вниз, возвращая вокруг солнечный свет.

***

      Руслан не помнит, как проходят следующие несколько дней, когда они в спешном режиме спускаются к базовому лагерю, опасаясь повторного срыва серака, как проходят спасработы, потому что не всем повезло так, как ему, — нескольких человек так и не смогли найти сразу; дни то ли тянутся, то ли наоборот рвутся вперёд, и мозг старается забыться, отсечь все эти воспоминания, одновременно такие важные и такие болезненные — и Руслан просто не понимает, как идёт время, какой сегодня день, месяц и год.       Он то и дело смотрит на часы, циферблат которых показывает одно и то же время: они остановились там, на высоте, когда он ударился рукой о скалу в попытке спрятаться от лавины. На часах сорок минут четвертого — минута, когда он почти погиб, но слишком сильно не хотел умирать; трещины идут по всему противоударному стеклу, навсегда запечатлевая этот час и эту минуту.       Он идёт по снегу, загребая его тяжёлыми ботинками, бредёт по скалам, то и дело спотыкаясь, бредёт по траве, не замечая даже, какой мягкой она кажется после скал; в долине среди молитвенных флажков он оборачивается, глядя на спокойную, неподвижную Ама-Даблам — и что-то в ней теперь неуловимо меняется.       Они возвращаются в Намче-Базар в полном молчании, заселяясь в тот же лодж, и у них есть всего день, чтобы прийти в себя: перебрать снаряжение, получить медицинскую помощь, принять душ, поесть, подключиться к мессенджерам и сообщить родным, что с ними всё в порядке. Только Руслан, едва бросив вещи в комнате, выходит на улицу, торопливо оглядываясь вокруг и будто боясь не успеть.       Он почти бежит по мощёным улочкам, чудом не спотыкаясь на возникающих в неожиданных местах ступеньках, и дёргает на себя дверь магазина, отзывающуюся уже привычным мягким перезвоном колокольчиков над ней, и вбегает туда, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее от странного волнения, а на губах появляется улыбка.       — Арс!       Наверняка Арсений захочет услышать эту историю — пусть, скорее всего, уже знает о ней, потому что он всё всегда откуда-то знает; но захочет услышать и о восхождении, и о вершине, и о конфетах, которые Руслан там оставил, и о том, что привет всё-таки передал. И о лавине, и о спасении, и о том, что как ему казалось, что он слышит голос гор.       Или не казалось.       — Арс!       В магазине никого нет — Руслан растерянно оборачивается, замечая, что всё вокруг покрыто пылью, словно здесь давно никого не было. Не горит газовая горелка, закрыты и убраны на полки книги, сложены в аккуратные стопки журналы; не двигаются от порывов воздуха развешенные гирлянды цветных флажков, замершие на месте.       У Руслана внутри сжимается что-то неосознанное, когда он обходит магазин везде, не находя Арсения, и когда выходит из него, открывая дверь в гестхаус напротив; просит позвать хозяйку и пытается на словах объяснить ей, кого он ищет, — она точно должна знать, кто такой Арсений и где он, потому что у неё же самый вкусный рис с карри, который Арсений так любит.       Руслан точно знает.       Маленькая женщина почти не понимает его, и тогда Руслан непослушными пальцами включает голосовой переводчик, рассказывая про продавца из магазина снаряжения; высокого такого, уже местного иностранца, белокожего и с голубыми глазами — он работает здесь, напротив, вы не видели его?       А сердце колотится, как сумасшедшее, и женщина слушает переводчик, качает головой, тоже говорит что-то, и равнодушный механический голос переводит: «Нет, дорогой, я не знаю, о ком ты говоришь. Я уже почти сорок лет живу здесь, работаю в этом доме, но я никогда не видела того, о ком ты говоришь».       Руслан сжимает в пальцах телефон, вспоминая вдруг, что у него ведь есть фотография — та самая, которую он сделал тогда, когда они с Арсением ходили в Кумджунг посмотреть на Ама-Даблам; он судорожно пытается найти её в галерее, и дрожащие пальцы не слушаются его, а глаза застилает будто бы снежная лавинная пелена.       Он находит фотографию, протягивая было телефон женщине, чтобы показать её — и его рука, дрогнув, замирает, потому что он в один момент видит, что Арсения на этой фотографии нет.       Где читаются мантры на чётках       Из ягод рудракш       Тёмно-спелых       Только укутанная розово-золотым закатным светом Ама-Даблам, которая протягивает ему для объятий свои нежные снежные рукава.

25 ноября 2021 года