Агнец

      В полумраке едва освещённой комнаты окно распахивается, растворяется внезапно, в один неожиданный момент, когда от холодного ветра Изуку хмурится, вздрагивая всем своим телом из-за прохлады и первоначального желания — желания отскочить от окна как можно дальше.       Но силуэт таинственного гостя в серебристом плаще скоро приобретает ту ясность, из-за которой внутри Мидории всё скручивается, стягивается в крепкий узелок, разжигающий нечто большее, чем банальный страх, чем банальное удивление.       Потому что Изуку знает — знает это более чем, со всей своей уверенностью и непоколебимостью в собственных мыслях, зачем он явился к ней. В конце концов, Мидория далеко не глупа.       И Тошинори, окутанный ночной темнотой и чем-то таинственным, практически жутким, приближаясь к ней, тоже прекрасно это знает, ведь иначе он не предложил бы ей свою силу, верно?       Его девочка чертовски умна. «И особенно, — думает Всесильный, ухмыляясь увиденному, ухмыляясь происходящему, — когда встречает меня вот так вот, в одной лишь лёгкой ткани ночнушки».       Изуку не помнит, в какой момент Яги оказывается близок к ней, невероятно близок. Но шум его лёгких — точно воздушных, шагов, скрип пола — все те мысли, что отражаются, что кружатся в её голове, прежде чем она забудется, потеряет возможность думать окончательно.       Ведь всё повторяется по знакомому Мидории сценарию: Всесильный, слишком красивый, несправедливо красивый, чтобы быть злодеем, притягивает её одной рукой к себе за талию медленным движением, точно недолго обдумывая что-то, оглядывая Изуку своими пронзительными, словно молния среди ясного неба, тёмно-синими глазами.       А затем — не проходит, кажется, и мгновение, как он тянет свою руку, большую и поразительно холодную, прямо к щеке Мидории, поглаживая самым кончиком пальца её нежную, её упругую и восхитительно молодую кожу.       — На кровать, — командует Тошинори. Медленный, неторопливый — то, какими словами можно описать его сейчас. В конце концов, он уже знает, что всё равно получит своё. Здесь и сейчас.       Изуку покорна, она не думает дважды, чтобы выполнить приказ Всесильного, направляясь к своей кровати на дрожащих и слабых — точно вата, ногах.       Сколько бы раз это ни происходило, Мидория по-прежнему чувствует… не страх, нет — точно не страх. Волнение, сладкое предвкушение от происходящего, когда с каждой секунды жар скапливается в самом низу её живота — то, что подходит лучше всего.       И видя выражение лица Всесильного, что улыбается ей так нежно, так ласково и даже любяще — лишь для неё, лишь для Изуку; она не может отрицать тот факт, что если бы Тошинори попросил бы сейчас что-то невозможное, Мидория, дрожа всем своим телом — и явно не от холода, без раздумий сделала бы всё возможное.       Ведь одна из обещанных ей наград — прикосновение холодных и длинных пальцев, заползающих под её полупрозрачную ночнушку; слишком сладка, слишком нереальна — как нереально и всё происходящее.       Разве может быть это правдой? Разве Всесильный, тот человек, держащий всю Японию в страхе, может целовать Изуку так чувственно, так страстно и приятно, что от подобного она чувствует, как волна мурашек пляшет вдоль её позвоночника, по всему её телу?       И даже если вскоре ощущения прохлады становится больше — ночнушка Мидории оказывается отброшена куда-то в сторону, прямо на пол; вскоре кажется, что её собственное тело начинает гореть.       Язык Тошинори скользит по губам Изуку уверенно и умело, двигаясь дальше, проскальзывая глубже — между губами, переплетаясь с языком Мидории и исследуя её рот, каждый крошечный сантиметр её рта.       Единственное, что может сделать Изуку — только ахнуть, отчаянно пытаясь поймать губами кислород.       Потому что от прикосновения рук Всесильного, свободно гуляющих по телу Мидории, по её бокам, по её рёбрам — то, что выбивает из лёгких кислород; то, что вытесняет все другие, посторонние мысли, заменяя их одним: желанием.       Ведь от осознания, что Инко, мама Изуку, спит в соседней комнате, пока Всесильный, главный злодей не только Японии, но и всего мира, сжимает в своих огромных ладонях грудь Мидории, выбивая из девочки сладкие, но еле слышные стоны; становится немного страшно.       И в то же время — что-то липкое и скользкое уже сейчас покрывает бёдра Изуку, пока Тошинори продолжает беспощадно дразнить Мидорию, опаляя холодом своей кожи её соски, смеясь хрипло, с нотками игривости в голосе:       — Ты такая нетерпеливая, да? Будь для меня хорошей девочкой, если хочешь, чтобы я наградил тебя.       Когда Изуку действительно старается вести себя хорошо, вести себя прилежно — так, как её просил об этом Всесильный, в ответ он, издавая звук, отдалённо похожий на мурлыканье — его девочка действительно умна; перемещается, отползает назад — так, чтобы сидеть прямо у ног Мидории.       Хотя Яги, огромному и тяжёлому — точно одеяло, приходится невероятно сгибаться — сгибаться пополам, напрягать спину, с лёгкостью раздвигая ноги Изуку одним движением, он погружает свои пальцы между её чувствительными складками, ощущая заманчивую влагу.       Чувствуя прилив гордости — гордости от мысли, что даже если бы Мидория, предположим, потолстела бы, пропала бы в этой стране — такой же вязкой, как грязь; Всесильный — тот единственный, кто способен разжечь огонь глаз Изуку.       И Всесильный — тот, кто готов дать ей силу, дать ей власть, делать её не такой, как все, ведь Мидория — эта чудная, эта добрая девочка, попавшая на крючок рыбака — такая чистая, такая светлая, такая замечательная…       Как её угораздило родиться именно в этом мире?       Пальцы Тошинори почти свободно проскальзывают в Изуку, задевая её чувствительные точки. И тогда Яги чувствует, как сильно Мидория сжимается вокруг пальцев, как сильно она пульсирует, отчаянно пытаясь сдержать собственные стоны.       Сжимая мягкое бедро Изуку собственнически, царапая нежную кожу своими короткими ногтями, Всесильный фыркает, улыбаясь так, что внутри Мидории вновь всё скручивается. В хорошем смысле.       — Как сильно ты хочешь получить свою награду, моя маленькая, моя хорошенькая девочка? — вновь дразнит он. — Я не смогу это сделать, пока ты сама мне не скажешь, понимаешь?       Глаза Изуку, полностью растрёпанной и красной от услышанного, от возбуждения; распахиваются так неожиданно и так широко, что Всесильный, оставаясь всё таким же непреклонным, может лишь посмеяться, останавливая все свои начатые ранее действия.       Ему хотелось бы услышать, как Мидория умоляет его о том, чтобы он продолжил касаться её, ласкать её и осыпать своей любовью, страстью, тем самым доводя Изуку до оргазма, до этого сладостного момента.       И судя по тому, как Мидория сама пытается втолкнуть в себя пальцы Тошинори поглубже, она его не разочарует:       — П-пожалуйста, Всесильный!       В то же время, она вся ещё наивна — к собственному же сожалению, ведь в ответ Яги лишь игриво приподнимает бровь, прекращая попытки Изуку получить удовольствие тем, что удерживает Мидорию на месте.       — Пожалуйста… что? Что такое, юная Мидория? — переспрашивает Тошинори так, будто действительно не понимает и не видит того, чего хочет Изуку.       К несчастью для Мидории, Яги терпеливее, чем она думает. Намного терпеливее, лишь оглядывая Изуку своими глазами, в которых теперь будто было электричество — в темноте они настолько ярко светились неоновым синим цветом, что без проблем можно было понять, куда именно он смотрит.       Лицо Мидории горит от смущения, от неловкости ситуации. Тем не менее, сама Изуку не такая терпеливая, как Тошинори, когда со всем своим отчаянием пытается как можно тише сказать:       — Просто… я х-хочу тебя, Всесильный; я х-хочу твои п-пальцы в с-себе, твои г-губы на м-мне, прошу…       На сей раз не дожидаясь Мидорию, не дожидаясь её слов, Яги разводит собственные пальцы ножницами, погружает их в Изуку глубже, наслаждаясь внезапным полувздохом-полустоном.       И вскоре, совсем скоро — после того, как Тошинори толкается своими пальцами в последний раз, Мидория запрокидывает голову, во время оргазма обнажая свою тонкую, свою изящную и невероятно красивую шею.       Тогда он не даёт Изуку ни секунды на то, чтобы отдохнуть, чтобы хотя бы восстановить собственное дыхание, вместо этого, точно тень, перемещаясь, вмиг оказываясь своими губами поразительно близко к шеи Мидории.       — Моя сладкая, моя замечательная девочка, — ухмылка. И теперь, когда Изуку полностью расслабленна, разморена удовольствием, Яги может приступить к главной «награде».       Целуя Мидорию в шею, целуя её всласть — как нежный вампир, как невинный ребёнок; он крепко удерживает Изуку на месте и вонзает свои острые клыки в тонкую и нежную кожицу, делая по меньшей мере несколько глотков, чтобы ощутить приятный вкус крови.       Наблюдая за тем, как глаза Мидории с каждой прошедшей секундой тускнеют всё сильнее, а крошечная попытка сопротивления постепенно сходит на «нет», Тошинори хвалит её:       — Хорошая девочка, хорошая Изуку.       Мидория прекрасно знала, зачем Всесильный явился к ней. Но увы, Всесильный не рассказал ей все условия сделки.       И теперь, получив то, о чём она так мечтала… Изуку навсегда будет его. Лишь его.