«Ливни приносят наводнения, которые смывают целые деревни. Молния, попавшая в кедр, вызывает пожар в горах. Легчайшая вибрация в недрах земли становится причиной цунами, которое изменит форму побережья. […] Да, это стихийное бедствие. Никто не сможет ни остановить его, ни противостоять ему. Даже я… Пожалуй, остаётся разве что его полюбить… Тот факт, что этот мир — не более чем огромная ложь» Дазай Осаму, из новеллы «BEAST»
───── ◉ ─────
За два часа до рассвета, когда её разбудил град пулеметных выстрелов, Мисэ лежала, глядя в совершенную пустоту потолка, и вспоминала ощущение маминой пощечины на лице. Это было глупо. Ей было восемь: она вбежала на кухню стащить чего-нибудь сладкого; мама третий час возилась за плитой и болтала по телефону. Муха громко жужжала над вазочкой с печеньем. Был мамин раздраженный вздох, «сейчас, погоди секунду», был широкий замах, почти не глядя, а потом были слезы, и поцелуи в щеки, и сотня извинений, и, кажется, даже пара печений сверх положенного за обедом. Это было глупо и случайно. Мисэ понимала это как тогда, так и сейчас. Месяц назад, ещё до того, как из ниоткуда возник Игараси-сан и у них появилась работа, Мисэ потеряла где-то тысячную купюру, и мама в первый раз ударила ее нарочно, со злостью и презрением. Но Мисэ, глядя в пустоту потолка, думала не о нем. Она не думала о последнем уроке, на который пришла в средней школе — об уроке, на котором их научили писать слово «крах»: два иероглифа, семнадцать черт, кисть в руке лежит свободно, но уверенно; она не думала об утре следующего дня, когда их дом конфисковали, и чтобы скрыться от кредиторов, отец решил бежать в Йокогаму; не думала о всех тех способах, которыми над ней издевались: за то, что она стала молчаливой, прогульщицей, двоечницей, огрызалась по пустякам и приходила иногда в несвежей одежде, когда им попеременно отключали свет и воду. Когда её впервые макнули головой в унитаз, Мисэ смирилась, что ей всю жизнь не отделаться от этого чувства; теперь, в свои четырнадцать, она об том не вспоминала. Не вспоминала о том, как долгие месяцы отец искал хоть какую-то работу, начал пить и спать по 12 часов в сутки; как из воздуха вдруг возник Игараси-сан с текстильным складом в Порту, почти законным и не связанным с Мафией, и предложил им крышу над головой. Люди приходили и уходили, боясь попасть под перекрестный огонь, и Игараси-сан постоянно искал новых работников. Не думала о том, как впервые устраивалась на ночлег в протяжной тёмной комнате, без окон, с одной дверью и крупным металлическим сейфом в стене, и поскольку комната была прямо на складе, в застенках малого цеха, там круглые сутки зловеще рокотали станки. Не думала о соседях по ночлегу, в большинстве мигрантах, и о той вьетнамской семье, о девочке семнадцати лет, о суровом взрослом мужчине и о годовалом ребенке, которого девочка не спускала с рук; о том, как день и ночь ребёнок всё плакал, не давая заснуть, и когда Мисэ подскочила к нему, готовая кричать о бессилия, вьетнамка даже не дернулась, а только продолжала смотреть на ребёнка в упор, не моргая, глазами, похожими на две крупные бусины с облупившимся лаком; и всем было всё равно, включая родителей, когда Мисэ молча забрала его себе. А сейчас она лежала в темноте, за два часа до пулемётных выстрелов, и вспоминала только идиотский случай, когда мама целилась в муху, и никак не могла забыть. Ребёнок, толкнувшись во сне, скорчил миленькую рожицу. Мисэ улыбнулась, и стало легче. Когда раздались выстрелы, она оцепенела. Перед глазами встала изрешеченная стена, похожая на кусок плесневелого сыра со светящимися дырками. Огромным ощеренным ртом на Мэсэ смотрел сейф. Она не могла думать. Не могла шевелиться. Она ничего не видела и не слышала. Когда раздались выстрелы, не глядя по сторонам, не дыша, без единой мысли, Мисэ схватила лежащего рядом ребёнка, подползла к сейфу и, бросив его внутрь, захлопнула дверь. Прокручивая как попало ручки сейфа, она не слышала треск и не помнила, плакал ли ребенок. В ушах стояла вата. В проёме самой большой дырки показалось человеческое лицо. Лицо оскалилось, проснувшись внутрь, и Мисэ закричала. Собственный крик растворил, наконец, вату. К ней потянулась рука, и она её укусила. — Мер-рзавка! Другая рука вцепилась ей в волосы. Мир кувыркнулся, смазался. Рука потащила Мисэ наружу, по другую сторону сырной стенки, мимо кровавых пятен на бетоне, мимо изрешеченных тел, мимо вертикальных фигур в чернильных костюмах, пока не бросила ее в центре зала. Страх камнем придавил ко дну. Теперь она могла думать, и она думала: эти люди меня убьют, даже не узнав, что я никогда не была счастлива. — Не извольте беспокоиться… как раз местечко… Словно по рельсам, к ней двигалась черная фигура, на голову ниже остальных, и вокруг ее шеи дохлой змей лежал рубиновый шарф. — Я хочу жить, пожалуйста… — взмолилась Мисэ, поднимая глаза. Она подняла глаза, и человек в черном вдруг побледнел. — Что я сделал в тот раз, — прошептал он, — ты не помнишь?───── ◉ ─────
Если бы судьба к Дазаю была милосердна, то дверь открыла бы Элиза, «повзрослевшая», похорошевшая (всем, конечно, кроме характера), но дверь открыл Мори. Легко и просто, словно тёплый воск, представшее перед ним лицо сложилось в удивлении, да так естественно, словно для Мори Огая было привычным делом показывать эмоции на лице. Самое отвратительное, лицо выглядело в точности, как он-пятнадцатилетний, делая очередную глупость, всегда себе представлял: левая бровь наверху, правая в легчайшем изгибе. От этой брови вдруг зависело будущее. Глубоко-глубоко в животе, поближе к позвонкам, открылась пропасть: вот взлетит сейчас эта бровь, как левая, и Дазай развернётся, нырнёт обратно в черноту подземного лаза, убираясь подальше от собственной глупости. Но его судьба всегда была сукой. Бровь осталась на месте. Улыбаясь, он просочился внутрь. Осматривался он на одних рефлексах, которые заставляли его считать все возможные входы, выходы и орудия потенциального убийства. С его первого и последнего, как он тогда надеялся, визита изменилось мало. Дешевый пластиковый стол, три кресла: одно компьютерное (за отсутствием компьютера) и два для посетителей, обитых потасканным зелёным бархатом. Это было отвратительно. Такой безвкусицы он, без преувеличения, не видел ни в одной из двух жизней. Облегчение чуть не свалило его с ног. Но разумеется, именно в этот момент, замаскированная под зеркало дверь, откуда он вышел, издала, вставая в нишу, протяжный скрип; разумеется, Дазаю понадобилось победно взглянуть на хозяина этого кабинета. Когда он повернулся, человек с лицом Мори Огая тщательно стряхивал пыль со своих паучьих пальцев, на которых даже не было перчаток, жестом настолько брезгливым, словно был настоящий. Дазай отвернулся обратно. — Гости у вас нечасто? Кресло чуть не рухнуло, когда Дазай в него упал, и всё равно его предсмертная агония не могла заглушить, как с чавкающим звуком открылась упаковка салфеток. — Почему же, бывает. Мори выплыл из-за спины и устроился в компьютерном кресле словно оно было троном. — Кстати говоря, извини за мебель. Всё собираюсь сменить интерьер, но, сам понимаешь, в приоритете… — На пенсии, пожалуй, и заняться нечем, если к тебе никто не ходит. А, Мори-сан? — Не берусь утверждать, Дазай-кун. В конце концов, директор приюта — едва ли пенсия. — Ах, ну, разумеется. Главное, чтобы душа лежала, верно? Он не ждал, конечно, реакции как от Чуи, но Мори лишь сцепил в замок свои паучьи пальцы и уставился на него с мякотью во взгляде. — М-м. «М-м». Об это «м-м» разбился весь разговор. Колкое крошево лениво завуалированных оскорблений, которые он успел попридумывать, пока добирался в эту дыру, царапая горло, комом лежало на языке — открой рот, и посыпется. Дазай потянулся и выхватил из органайзера чёрную ручку (Мори проследил её взглядом): он уж всяко предпочитал смотреть, как бликует на лаке утреннее солнце, чем куда-либо ещё. Мори молчал. Вероятность, что он первый спросит, зачем Дазай явился, уменьшалась с каждой секундой. Какая жалость. Дазаю хотелось, чтобы Мори спросил — и тогда желчь внутри него, наконец, перекипит, и он вонзит эту ручку прямо в сонную артерию собеседнику, и в этом кабинете будет два директора подряд, убитых собственными воспитанниками. Хорошо, что Мори молчал. Дазай стоял бы над бездыханным трупом, в залитой кровью комнате, и понятия не имел бы, что делать. В общем, он и сейчас понятия не имел… — Мори-сан! Мори-сан! …А затем, точно пушка, грохнула входная дверь. — Ой. Топот за спиной испуганно замер. Почему ему постоянно что-то мешало? Почему?.. Дазай вздохнул. По крайней мере, теперь Мори должен будет заговорить первым, как минимум, чтобы выгнать непрошеного посетителя. Мори улыбнулся и похлопал по коленке. Дазай уставился на него. Идентичным жестом, кажется, на его памяти подзывали собак. Топот, тем временем, промчался вперёд, и белокурое существо лет семи, меченое крестом подтяжек между игрушечных лопаток, безрассудно кинулось на руки к Мори Огаю. Уткнувшись ему в воротник, оно повернуло лицо к Дазаю. — Мори-сан, вы не заняты? — Это не по работе, — ответил тот, пытаясь удержать вертлявое существо на коленях. — Ко мне в гости заглянул мой… сын. Два карих глаза уставились на него с восхищением. — Мистер очень похож на Мори-сана. Ох, ну, вот. Теперь его точно стошнит. — Что заставило тебя сюда вломиться в такой спешке, Дзиро-кун? Мальчик подпрыгнул, пытаясь дотянуться до чужого уха, и Мори поспешил нагнуться, чтобы услышать, как он громогласно шепчет что-то там про кошек на деревьях, и чем дольше он слушал, тем сильнее его губы изгибались в чём-то отвратительно похожем на улыбку. — Элиза тебе поможет, — сказал Мори, спуская мальчика с колен. — Только не бегай по коридорам! Но было поздно: топот уже растворился за дверью. Зачем Дазай сюда пришёл? Они опять повисли в тишине. Эта была ещё хуже, чем предыдущая: ручка, которую он держал в руках, не помогала; его тошнило завтраком, которого он не ел; он хотел уйти и никогда не вернуться, но никак не мог вспомнить, зачем вообще пришёл, потому что если он пытался думать, то перед глазами вспыхивал крест из подтяжек. — Дилемма вагонетки… — сказал, наконец, Дазай и посмотрел на Мори, у которого был открыт рот, словно он хотел что-то сказать. — Товарный поезд, — продолжил он, чтобы не сбиться с мысли. — Десять взрослых. Младенец. Ваше решение. Мори выдохнул, закрыл рот и внимательно зачем-то оглядел органайзер. В его глазах плавало что-то похожее на досаду. Если он хотел обратно свою ручку, что ж, придётся ему смириться, что он никогда больше её не увидит. — Младенец мой? — спросил Мори. Его голос вдруг стал холодный, ровный и почти как настоящий. Тошнота немного отступила, и Дазай решил об этом не думать. — Не важно. — Возможно, я знаю кого-то из взрослых? — Всё равно. Они гипотетические люди. — Если они гипотетические люди, — парировал Мори, — почему мне должно быть не все равно? Потому что Дазай хотел убраться отсюда подальше. — Прекрасно. Младенец — белокурый ангелок от вашей любимой женушки, которая почила накануне, от рака. Все десять взрослых ваши близкие друзья, один спас вам жизнь, второй вылечил зубы, третий подделал налоговую документацию. Остальных придумайте сами, мне лень. — И кем же являюсь «я» в этом сценарии? — Дилемма вагонетки это вопрос морали. Вы это вы. — Ты знаешь, что мне плевать на мораль, Дазай-кун. — Конечно, знаю. Потому и спрашиваю. Мори замолчал. Он оглядел свой кабинет, словно там было, на что смотреть. — Я спасу младенца. Ха-ха. Сухо улыбнувшись, Дазай продемонстрировал, что шутка отмечена. Только над подачей бы вам поработать, Мори-сан, а то решат же люди, что вы серьёзно. — А теперь честно. — «Честно»? Чтобы на пол не капнула порция яда, так и просившаяся с языка, Дазай решил промолчать. — Боюсь, я уже ответил «честно», Дазай-кун, — здравствуй, снисходительный тон. Дазай ведь так по нему скучал! — Возможно, честность — это не то, за чем ты пришёл. Или не туда. — Ах, разумеется! Как я мог забыть, что честность должна быть выгодна. Сидеть в этом кресле было физически невозможно, и Дазай вскочил, чувствуя в ногах напряжение, как перед погоней, пытаясь его куда-то потратить — обогнул стол. Руки, вперед всего тела, потянулись в направлении Мори, так что пришлось их засунуть в карманы. — Что ж, честность в обмен на жизнь, достаточно выгодно? Мори только лениво поднял голову. — Плох тот бартер, где меняешь дворец на безделушку. — Мори-сан как всегда знает лучше. Научите, по старой памяти? — Научить чему, логике? Твои условия кричат, во-первых, что безделушка непроста, а во-вторых, дворец тебе не так уж нужен. — Право слово, Мори-сан, только скажите, и я убью вас совершенно бесплатно. — Благородно, Дазай-кун, но ты опять всё прослушал. Моя жизнь тебе ни к чему. Идея воткнуть ему в шею ручку была всё заманчивей. — Вывод, основанный на чём? Сентиментальности? — Отнюдь. Пришёл бы убивать — убил бы с порога, не говоря уже о том, что ты вообще позволил мне уйти на «пенсию». Следовательно, сейчас ты либо выполнишь угрозу в любом случае — тогда и отвечать не вижу смысла, либо не выполнишь, что бы я ни сказал, следовательно, для этой невразумительной прелюдии ты ко мне и пришёл. — Так что же вы в ней до сих пор участвуете? — Я рад тебя видеть. И подача была никудышней, и в глазах его снова плавало что-то эдакое. Дазай бы даже не понял, что эта шутка, если... Опять затошнило. Когда он ел последний раз: в пятницу? Неважно. Важнее: из головы снова вылетело, зачем он пришёл. «Жизнь — вопрос не морали, а логистики, Дазай-кун, — ответил бы Мори Огай. — Я оставлю всё, как есть, потому что груз должен прибыть по расписанию». Но только непонятно, что он хотел проверить, потому что и без этого знал, что Мори Огай перед ним всё равно ненастоящий. — Это ваш окончательный ответ? Брови, левая и правая, сошлись на переносице; Дазай не обращал на них уже внимания. Приходить сюда было глупо, значит, надо было скорее уйти. Логично? Голова его не слушалась. Тело тоже не слушалось. Пяти часов не прошло, с тех пор, как он спал в последний раз, а тело его вело себя так, словно шли уже третьи сутки. Впрочем, сон и правда ему снился отвратительный… — Жизнь — вопрос не морали, а логистики, Дазай-кун, — раздалось издалека. — Тебя удивляет, что в разных обстоятельствах люди дают разный ответ? На негнущихся ногах он пересёк кабинет, встал перед зеркалом и только потом сообразил, что они всё ещё говорили, должно быть, о вагонетке. Зачем они говорили о вагонетке? Это было глупо. — Люди не меняются, — сказал Дазай, потому что это было правдой. — Я этого и не говорил. Он попытался оттянуть зеркало на себя, но оно так плотно вошло в нишу, что с этой стороны не поддавалось. — Я не всегда был главой мафии, и не всегда был врачом или военным. Директором приюта я тоже навсегда не останусь. В конце концов, однажды я буду просто трупом, и тогда едва ли моё мнение тебя вообще заинтересует. Это я менялся или менялись обстоятельства? Ценой сломаного ногтя зеркало всё же поддалось. Он зализал рану и нырнул в лаз. — Дазай-кун, — раздалось позади, голосом совсем уж не ровным и не холодным, так что он против воли обернулся. — Ты заставил меня уйти, потому что думаешь, что я выбрал неправильно. Где… — Вы не выбирали, Мори-сан. Я не дал вам выбора, в этот раз.───── ◉ ─────
Трещали птицы. Дорога, вдоль которой плёл ноги Дазай, огромным узким шрамом делила лесной массив. Редкие машины летели прицельно и уверенно, словно ласточки, заметившие мушку: одна за другой, одна за другой, и, рассекая предполуденное марево, скрывались за горизонтом. Он смутно надеялся, что кто-нибудь из водителей потеряет управление и превратит его пульсирующую надоедливую головную боль в пятно на обочине — но увы. Они как будто друг для друга не существовали. Только ветер каждый раз хлестал его вытянутую руку как плётка. В кармане заныл телефон. — Босс, прошу простить за беспокойство, — голос Гин был какой-то странно, как с другого конца Земли. — Могу я узнать, когда вы планируете вернуться? — Успела соскучиться? — Продлённый договор на поставку C-4 требует вашей подписи. Партнёры из Нагасаки звонили уже дважды. Шум колёс за спиной медленно нарастал; вместе с ним ускорялось сердце. Легковушка шмыгнула мимо. — Подделай, — выдохнул он. — Как я могу?.. — Ну-ну, Гин-тян, конечно, можешь. Я же видел, как ты рисуешь — с моими каракулями справишься на раз-два. Вслед за легковушкой, тяжело двигая железными боками, полз грузовик. — Гин-тян? В трубке висела тишина. — У меня нет вашей печати, — отозвалось на том конце, слабо и задушено. — Разумеется, есть, — грузовик придвинулся к обочине, с усталым пыхтением замедляя ход. — Она должна быть в столе. — Куда? — гаркнул водитель. — Йокогама. Тот добродушно дёрнул подбородком, и Дазай вскарабкался внутрь. — Ну, что? — поторопил он в трубку. Водитель дернулся в его сторону, открывая рот. Заметил телефон. Отвернулся с разочарованным видом. — Поищи в ящике. Верхний, справа. — С вашего позволения… Стёкла были опущены, и ветер из стороны в сторону мотал незакреплённый кусок брезента, который отгораживал кабину от грузового отсека. В трубке шуршало. — Что везёте? — спросил Дазай. — Да-а, стеклянное что-то, кажись… На ухабах сказали не гнать, а дальше не спрашивал. Вожу, что придется, в наше-то время. Он задумчиво поглядел на коробки, видневшиеся за брезентом. — Откуда едете? — Я-то издалека. Угадаешь с трёх раз? — Нагасаки. — Нага… Отворачиваясь обратно к окну, Дазай кивнул в сторону почтовой карточки, стоявшей на приборной панели рядом с фотографией женщины и трёх детей. — Ну, там, под шахматной доской, — нетерпеливо добавил он. Стряхнув удивление, водитель усмехнулся: — Жена или секретарша? — Босс, здесь нет шахматной доски. Средних лет блондинка и трое ее сыновей искренне улыбались с фотокарточки. До него запоздало дошло, что в этой жизни Гин к нему не прибегала, раскрасневшаяся, но гордая, и не показывала рисунки, на которых всегда были она сама, Акутагава и — Дазай долго не понимал, почему — он сам. — Да. Нет, — в груди проснулся кашель. — Конечно нет. — Ой, не говори, что просто коллега. Симпатичная, небось… Хватай шанс, пока молод! А шахматную доску Мори доставал по воскресеньям, клал ее на чайный столик и говорил много чего умного, пока они играли партию за партией. «Жизнь — проблема не морали, а логистики», — говорил он. В этой жизни Дазай его доску выкинул. — Нашла. С вашего позволения, босс, еще один вопрос. Сегодня утром был совет Исполнителей, и поскольку вас не было, я обещала узнать, кому бы вы хотели поручить… В прошлый раз это был её брат. — Отправь Накаджиму. Гин молчала не дольше обычного, но отчего-то — оттого ли, что сам он был с собой не согласен? — ему послышалось в тишине неодобрение. — Я передам совету. Тогда, с вашего позволения… — Да что ты вдруг заладила со своим «позволением»? — взорвался он. — Не хватает официоза? — Я всегда к вам так обращалась, Босс, — пробормотала она. — С вашего позволения? С коротким щелчком оборвался звонок. Когда через полчаса они подъехали к Йокогаме, водитель спросил, подбросить ли его куда конкретно. Дазай поглядел ещё раз на коробки и отказал. — Груз должен прибыть по расписанию.───── ◉ ─────
Едва оказавшись в приёмной, он сунул шарф с пальто первому же клерку, потому что не хотел тащить запах Мори наверх, в кабинет, словно один этот запах мог вернуть всё по своим местам и отменить тот факт, что хозяином теперь здесь был Дазай. Идиотизм, разумеется. Но во всякой затяжной игре, он знал, если изредка не потакать навязчивым идеям, они оккупировали рассудок целиком. Клерк стремительно побледнел, прижимая пальто, и заметался взглядом по приёмной. — Сию секунду, мы… Не дослушав, Дазай направился к лифту. Если бы дело было в запахе. Вытравить бы из них собачью натасканность, думал он, прицельно ступая подошвами в кровавые следы на полу, кое-где не гнушаясь и прыгать — как в классики, назло собственному подсознанию, которое явно считало, что имеет право играть с ним в игры. Кабина тронулась. За окном, по мере того, как мелькали этажи, чёрное сменялось белым и обратно. …Зачем Книга отправила его так рано? Он тщательно всё продумал. Он писал разборчиво, мелко, оставляя между строками зазоры, на случай если Книга потребует деталей. Он не менял ничего, кроме фигур местами — чёрное на белое, белое на чёрное — чтобы история осталась прежней, и у него осталась возможность лично вмешаться, зная всё наперёд, поэтому самая первая фраза говорила о том, как он отвергает Акутагаву-куна. Он тщательно всё продумал. Книга не сработала. Трое суток он потратил в поисках помарки, ошибки, чего бы то ни было. Подумав, в самом начале, наконец, приписал: «Из-за того, что Дазай Осаму был глупым и жестоким мальчиком…». Его ладони, слишком маленькие и слабые, упирались в красный ворс ковра. Дверь в спальню, где лежала мама, упиралась в тумбу, на которой стояла, вечно пошатываясь, бледно-розовая ваза с гортензиями. Орнамент начинался от самого донышка и чудной вязью, то ли тайской, то ли индийской, расползался по всей поверхности — по крайней мере, так он думал, потому что на концах набухали крупные красные капли, похожие на ягоды. Он видел эту вазу, этот ковёр, это зеркало десятки и сотни раз, но почему-то точно знал. Он точно знал, под каким углом повернётся тело его отца, когда он шагнет вперёд, и вдруг неожиданно понял, что оно поворачивалось так всегда, сотни раз до этого — и всегда будет именно так поворачиваться — сотни раз после. Ему стало смертельно скучно. Чем дальше, тем больше ему всё это казалось игрушечным, как театр теней. И когда наступил, наконец, вечер встречи с Акутагавой, он не почувствовал ничего, кроме облегчения. Главное, что Книга требовала от своего автора, это сохранение причинно-следственных связей. Книга не знала о его даре. Она не знала, что у него останутся воспоминания о прошлой жизни и даже чуть больше — о жизни в Настоящем мире. Книга считала, что его способность хладнокровно привести ничего не подозревающих людей к гибели ради спасения одного человека начиналась в гостиной. Да что она понимала, эта Книга. …Цепочка кровавых пятен тянулась по всему ковру от лифта до кабинета. Толкнув съёзжающиеся дверцы, Дазай присел на корточки, чтобы взглянуть поближе. Ковёр, однако. Огромный красный ковёр с мягким ворсом, который он раньше уже где-то видел. — Босс, прикажете кого-то позвать, чтобы… Так это было даже не смешно, а просто по-наглому очевидно. Ну, что ж. Не собирался же он сдаваться на полпути? Охрана так и не успела договорить то, что они там хотели сказать, потому что Дазай, как по классикам, допрыгал до двери и сам её распахнул. Чуя замер напротив Гин в самом разгаре бурного обсуждения, и его глаза, чуть за него зацепившись, сузились под тяжестью презрения. Хоть что-то оставалось постоянным. Посреди кабинета, брошенная на полу, лежала Кёка Идзуми, и от неё до самой двери тянулся кровавый след. Кто бы мог подумать, что настоящий?.. — Утречка, Чуя-кун! Как выходные? — Продуктивно. Пока вы прохлаждались, Босс, летучий отряд нашел дезертира. Дазай прошёл к столу и упал в крепкое, дорогое, отвратительно неудобное кресло. — Хм, хорошо поработали. Передавай им мою благодарностью. Гин, будь добра, проводи Кёку в лазарет — думаю, она сможет вернуться к своим обязанностям уже через пару дней… — Возможно, я неясно выразился. Она и есть дезертир. — Спасибо за ценное пояснение. Гин. — Что ж, передам палачу, где её найти, когда он будет выполнять свою работу. — Его услуги не потребуются, — процедил Дазай. — Кёка-чан ещё молода. У всех рано или поздно сдают нервы на такой опасной работе. Я уверен, что этого больше не повторится. — Мне плевать, повторится это или нет. — Хочешь справедливости? Ладно. Я послушаю, что произошло, и вынесу справедливый приговор. — Что произошло? Я скажу тебе, что… — Не ты, — отвернулся он. — Гин. Гин, не поднимая ни глаз, ни голоса начала зачитывать с листа. — Изуми Кёка, 14 лет, напарница Белой Смерти. Способность: Снежный Демон. Две недели назад дезертировала во время выполнения миссии. Сегодня утром появилась на складе пять минут после того, как началась перестрелка. Очевидно, Накаджиму Ацуши ранили какими-то особыми пулями. Очевидцы утверждают, что она пыталась спасти своего бывшего напарника. — Видишь, Чуя, рискуя жизнью, она защитила одного из сильнейших эсперов Мафии. Это ли не преданность? — Она проклинала твоё имя всё время, пока её не усыпили. — Молодая девушка, которую силой притащили в криминальную организацию, ненавидит её главу. Постой, звучит как-то знакомо, не напо… — Ошибаетесь. Все они взглянули на Кёку. — Ошибаетесь, Дазай-сан, — у неё были красные и холодные, как сталь, глаза. — Вы, может, и глава Мафии, но я ненавижу не должность, а человека, который её занимает. — И не поспоришь, — хмыкнул вполголоса Чуя. — И кто же тогда человек, которого ты ненавидишь? — спросил он. — Человек, который даже не спросил, удалось ли мне спасти его подчинённого. — Мне надоел этот цирк. Выхватив из держателя пистолет, Чуя прицелился в Кёку. — Отставить! — зашипел Дазай. — Ха-а?! — Порядочная шавка не тявкает, когда ей дали приказ. — Вполне возможно, Босс: вы в шавках, очевидно, лучше разбираетесь, чем в том, как работает Мафия. Ну, так позвольте напомнить, что член организации, не казнивший предателя на месте по всем правилам, сам объявляется предателем, какого бы ни был ранга. — И то правда — спасибо, что напомнил. В таком случае, предоставляю тебе, личному телохранителю босса, честь казнить предателя, здесь и сейчас, по всем правилам. И если ты хоть на йоту отойдёшь от протокола, о ранге больше можешь не беспокоиться. Уборщик он уборщик и есть. Пистолет упал ему под нос, опрокинув баночку сюнику, которые мгновенно пропитали несколько исписанных листов. Дазай только улыбнулся: — Кишка тонка? Не печалься, Чуя, ради верного пса, я, так уж и быть, закрою глаза на эту слабость. И раз уж ты такой преданный, кому, как не тебе, я могу поручить задание доходчиво объяснить остальным, что если упадёт хоть волос из этой дивной причёски, их будет ждать нечто поинтересней, чем стандартная казнь за предательство. А захочешь сам закончить начатое, помни, что свой шанс ты упустил. — «Шанс»? Мы слишком хорошо знакомы, мразь. Две пули вместо трёх, я прав? За Чуей оглушительно хлопнула дверь, и Дазай вздрогнул от неожиданности, потому что смотрел только на пистолет. Кто-то, кажется, зашёл в кабинет, забирая с собой Кёку. Ладони Гин замелькали в поле зрения, забирая испорченные документы, переворачивая чернильницу… — Избавься, — выдавил он, и даже ему самому показалось, что он умирает от чахотки. — Босс? Но это было не важно. Дазай никогда больше не хотел видеть этот пистолет. На закате вчерашней ночи, когда он сопровождал Эйса в порту и ему снилась костлявая девчонка, умоляющая оставить её в живых, в барабане было три пули. Его голова закипала. Дазай никак не мог вспомнить, сколько их было сейчас. Он вспомнил вдруг, зато, зачем отправился к Мори: чтобы напомнить себе, что он фальшивый, что всё в этом мире фальшивое, что не было разницы, две пули было в пистолете или три. Он приехал в приют, в котором годами мучали Ацуши Накаджиму, и подумал, что в таком случае человек, ради которого он заставил копии всех, кого он когда-либо знал, страдать, тоже был всего лишь копией. И чем бы ни был в итоге этот мир, сам он здесь был только самозванцем… Но не нужно было думать. Думать было нельзя. Этот мир существовал, как кот Шрёдингера, мёртвый и живой одновременно. Главное — не открывать коробку. Главное — не считать пули. — Выброси, продай — делай, что хочешь, но я не должен знать, куда ты его дела. И не смей заглядывать в магазин. — Хорошо, босс. Гин подобрала пистолет своими миниатюрными ладонями, которые никогда в этой жизни оружия не держали, и направилась к двери. — Ах, да, — обернулась она. — Хотите, чтобы я узнала, что случилось с Ацуши Накаджимой?───── ◉ ─────
В прошлый раз там было точно так же истоптано, прокурено, душно. Он сидел на громадном ящике и остро чувствовал расплесканное вокруг себя несчастье, словно осевший в желудке наваристый суп из отправленных клецок. Дело того и подавно не стоило: казнить очередного выскочку, который проворачивал дела на территории Мафии. Дазай всё поглядывал на выход и никак не мог дождаться, когда же сбежит в «Люпин». Одасаку обещал быть. — Мер-рзавка!.. Из каморки раздался девчачий визг, чуть погодя — басистый окрик. — Дазай-сан, — подошел к нему сзади бугай, — похоже, что хозяин приторговывал ещё и людьми. Из наших дробовиков их всех изрешетило, осталась только она. — Уверен? Вы всё обыскали? — Так точно, Дазай-сан. — Что по документам? — Мы как раз нашли сейф, в течение часа вскроем. Бугай замялся. — Так что насчёт девчонки? Прикажете… Кхм, что прикажете? Он поглядел на неё, чумазую, тощую и задыхающуюся ужасом. Он хотел пустить ей пулю в лоб, для её же блага, и на этом покончить, но ещё сильнее хотел, чтобы кто-то другой принял за него это решение. — Резвая, сука. Оперативник, державший её за волосы, бросил её на пол и потёр укушенную руку. Может… Может. — Мори-сан приказал не оставлять в живых ни души. С другой стороны, речь была о сотрудниках штата, про неучтенный «товар» он не упоминал. Так что делайте, что хотите. И в этот момент, как тигровая акула, почуяв запах крови, из-за спины выскользнул Эйс. — О, не извольте беспокоится, господин Исполнитель. Товар не пропадёт даром, я знаю как раз местечко… Он что-то там лепетал, но Дазаю даже на лицо его смотреть было тошно. Он отвернулся, и взгляд его упал на оперативника с укушенной рукой. Тот смотрел на девчонку и чему-то ухмылялся. Дазай тоже на неё посмотрел. Внимательно посмотрел. — Пистолет. — Дазай-сан?.. — переспросил бугай. — Пистолет. В руке потяжелело, и он спрыгнул с ящика. — Что?.. Ты же!.. Вы… Он мог сказать, должен был сказать, что он, конечно же, пошутил: свидетелей не могло и не должно было быть, естественно, босс имел в виду именно это, они что же, совсем идиоты… Дазай сказал: — Я передумал. И все оказалось очень просто. Только Эйс натужно щёлкнул зубами, но все остались на местах, как шестерёнки в механизме, и ни одна из них не шевельнулась, пока он, переступая через тела, чувствуя, почему-то, что вот-вот споткнется, пробирался к девочке. — Закрой глаза. — Н-нет, — рыдала она. — Это не больно, честно. Только закрой глаза. — Не надо, пожалуйста, не надо… пожалуйста… Хоть в тот раз он этого не знал, но где-то в застенке, в стальном сейфе, лежал уже мёртвый младенец. Или ещё не мёртвый?.. — Я хочу жить, — умоляла девчонка. Пистолет глядел ей в глаза.