***
Чэн, как всегда, начал с порога. Он вообще никогда не тратил время попусту. Би прикрутил огонь, чтобы мясо не сгорело, пока они будут здороваться, запер дверь в кухне и открыл входную. Чэн молча переступил порог, поставил непочатую бутылку виски на низкую тумбу, схватил Би за резинку домашних штанов и подтянул к себе. Би поддался, прижался к Чэну голым торсом. От него пахло грязным морем. В порту был, подумал Би. Это либо острова, либо на восток. Япония, может. Якудза. Чэн подтолкнул носом подбородок, заставил Би запрокинуть голову, сунулся к ямке за ухом, вдохнул. Би напрягся, неудобно сглотнул. Якудза выветрились из головы. Чэн шагнул вперед, Би — назад, как в танце, и как в танце же Чэн обхватил Би руками, быстро развернул лицом к стене, прижался сзади. Би почувствовал ягодицами пряжку ремня, закрыл глаза. В животе приятно разбухал жар. Чэн снова скользнул носом за челюсть, потерся подбородком о шею. Позвоночник окатило мурашками. Нравится тебе мой запах, подумал Би, я знаю, что нравится. Чэна уже хотелось поцеловать, но Би знал, что до этого еще очень, очень далеко. Поцелуи Чэн всегда оставлял на потом, как контрольный. Их можно было пересчитать, если напрячься. Это его часть игры, его правило. Сколько раз трахались, посчитать вряд ли получится, а сколько целовались — можно. Примерно столько же, сколько полупустых бутылок над вытяжкой. Сколько раз он навещал пса. На пах опустилась холодная жесткая ладонь, стиснула сквозь штаны. Би втянул воздух сквозь сжатые зубы, откинул голову на плечо Чэна, потерся ухом об угол челюсти. Рука на секунду отстранилась, а потом скользнула под одежду. А это, подумал Би, выскальзывая из-под Чэна, уже моя часть игры. Сказал, подхватывая с тумбы виски: — Руки. И вообще весь вымойся. От тебя несет портом. Идти уже, конечно, было неудобно, но там пес в кухне заперт и стейки на огне, хоть и на слабом. И когда это Би давался сразу? Целая ночь еще есть, чтобы поиграться.***
— Когда-нибудь я научу тебя пить нормальный алкоголь. Чэн покачивал в руках уже почти пустой стакан. Би отпил из банки, усмехнулся: — Когда-нибудь научишь. Это у них — про будущее. Тоже часть игры. Чтобы страшно не было. Кухню заливал рассеянный, слегка только приглушенный свет. За окнами медленно плыла ленивая ночь. В обеих тарелках осталось ровно по половине стейка: после сладкой дрочки эта вторая половина тоже покажется почти сладкой, вкуснее даже, чем первая. Они оба вернутся сюда после того, как кончат. Даже свет гасить не станут. Пес лежал на паркете между их ногами. Чэн расслабленно откинулся на спинку стула. Голые плечи медленно и спокойно поднимались и опускались. Би отстраненно наблюдал за тем, как Чэн дышит, перекатывая в голове отрывки мыслей. Уже даже не спрашивает, где тут его штаны лежат. Вот настолько все изучено. Они почти соприкасались ступнями. И так с тех самых пор, как встретились, подумал Би, снова потягивая пиво. Вместе берем с одного стола, оставляем половину на потом. Уходим в тень, протягиваем друг другу руки, прикрываем телами спины, ждем конца. И возвращаемся вместе, чтобы снова жить и есть, пить и просыпаться, и знать, что впереди будет ещё один день. Половина на потом — залог того, что это самое потом будет. А это уже про философию, подумал Би. И это никогда не вслух. — Подойди. Вслух — вот это. Вот так правильно. И Би подошел. Неторопливо встал, не выпуская из рук холодную банку, прошел босыми стопами по теплому полу, остановился напротив сидящего за столом Чэна. Посмотрел на него сверху вниз, подцепил свободной рукой подбородок, заглянул в глаза. Поднял бровь. — Здесь? Чэн, не опуская глаз, спокойно протянул руку к паху, накрыл, сжал. Би глубоко вздохнул, поставил банку рядом с почти пустым стаканом, навис над Чэном. — На столе тебя разложу, — негромко сказал Чэн, скользнув ладонью ему в штаны. — Сам разложишься, — усмехнулся Би. Уперся одной рукой в спинку стула рядом с головой Чэна, расставил ноги. Опустил взгляд, коснулся прохладными пальцами обнаженной груди, провел рукой вдоль живота. Чэн подался бедрами навстречу, закрыл глаза. Би оперся коленом о стул между ног Чэна, опустил руку ниже, обхватил поверх штанов, подумал: и каждый раз, как первый. Как последний. Никогда не надоест. Чэн не спрашивал, как ему хочется, даже в самый первый раз, и Би не спрашивал тоже. Как-то само собой вышло понять. Когда трешься бок о бок столько лет, многое узнаешь невольно. Что-то случайно запоминается, что-то сам спрашиваешь, о чем-то догадываешься — и даже не удивляешься, когда узнаешь, что был прав. Чэн не любил, когда его дразнили: брать нужно было сразу и жестко, не нежничать, не бояться и не заглядывать в лицо. Но Би любил заглядывать, чтобы держать это в памяти наутро: закрытые глаза, сжатые зубы, широкая челюсть, кадык гуляет сверху вниз. Чтобы не забывать, ради чего все это. И Чэн позволял наблюдать, потому что знал — Би так нравится. Би двигал рукой и смотрел, как зубы сжимаются сильнее, а челюсть становится еще шире. Нет, подумал он, хорошо зная, что это значит, не спеши. Убрал руку, вцепился в горячее плечо. Мы не торопимся, мы живем и играем. Так давай жить и делать все, что можно. Целовать было пока нельзя, но кусать — можно, несильно, так, чтобы следов не осталось. И вылизывать. Но это тоже позже, не сразу. Сразу можно хватать за подбородок и прижиматься губами к губам, не целуя, вдыхать запах виски и Чэна. Двигать бедрами навстречу знакомой ладони, чувствовать вторую ладонь на затылке, бодать висок виском. Растворять время, не верить в него, не знать, сколько осталось до конца. Жить вечно. Би отстранился, когда почувствовал красноречивую щекотку в позвоночнике. Оттолкнулся от стула, на котором сидел Чэн, осторожно обошел пса. Глаза под шерстяными бровями смотрели внимательно, но меланхолично: опять люди устроили свою возню, а мне даже мяч не бросает никто. Ничего, пес, подумал Би, доставая из ящика пачку сигарет, завтра с тобой поиграет кто-нибудь. Подцепил со стола пиво, бросил Чэну: — Захвати пепельницу. Ночь обещала быть длинной.***
И она была: там, в полутемной комнате с широкой кроватью, под потолком вились кольца вишневого дыма, тягучий запах виски обнимал холодное баночное пиво, и два обнаженных тела притирались друг к другу, тесно вжимаясь плотью в плоть. Би воровал жар с горячих рук, возвращал его пахом и бедрами, ловил огонь в пристальном цепком взгляде. Уже было можно вылизывать, и Чэн влажно блестел от широких мазков языка, комкал простыни жесткой рукой, сам прижимал губы Би к своей шее и животу. Они прерывались ненадолго, подхватывали из углублений пепельницы по дымящейся сигарете, сладко выдыхали в губы напротив. Би дважды возвращался в кухню за новой банкой пива, и пес в коридоре сонно вскидывал морду каждый раз, когда мимо него проходил его человек. Чэн наливал в стакан новую порцию виски, и они потягивали алкоголь, всматриваясь друг в друга сквозь сизые кольца дыма. И все начиналось сначала: Би прижимался грудью к лопаткам Чэна, скользил во влажное тепло между крепких знакомых бедер, и гладил себя о Чэна, а Чэна — о себя, и мир вокруг них вращался и жил, и они дышали одним воздухом, двигаясь в общем томительно-медленном ритме, пока Чэн не запрокинул голову и не отстранился. Карусель остановилась на полном ходу, и Би, балансируя на последнем витке тугой спирали, с мучительным удовольствием откатился назад. Так они и жили — на самом острие. Так было всегда, и это было правильно. Чэн всегда платил ему той же монетой, и Би, чувствуя ягодицами твердое и горячее, думал, покачиваясь вперед и назад: потерпи еще немного, еще чуть-чуть, не кончай сейчас, останься подольше, пусть будет — и не понимал до конца, кому это, и потому не говорил ничего вслух. Это — про то, что внутрь, что-то из философии, об этом не нужно сейчас. Сейчас — о другом. Ночь послушно вбирала в себя полустоны, шумные выдохи, хрипы и рык, обрывки имен. Би, закрывая глаза, слушал сладкий шепот за ухом, тягучий, как карамель, пока Чэн не схватился зубами за шею сзади. Тело пробило дрожью, и стало ясно, что нужно сделать, еще до того, как Чэн хрипло сказал в затылок: — Иди ко мне. Би приподнялся на локте, развернулся к Чэну лицом, сел. Придвинулся ближе, обнял его ногами. Горячие глаза блеснули совсем рядом. Чэн согнул ноги, устроил одну сверху, а второй проскользнул под колено Би, и поясницы жарко коснулись босые ступни. Теперь было можно все. Би обхватил Чэна, двинул рукой, как нужно. Чэн отзеркалил жест, и в низ живота потекла горячая патока. Вот так, подумал Би, задавая ритм, ты — мне, я — тебе, как и было всегда до этого и как может быть будет после. Как бы хотелось, чтоб было. Чэн закрыл глаза, вздрогнул, придвинулся ближе. В паху разгорался чистый огонь, и его горячие волны больно хлестали спину. Би зажмурился, попытался податься навстречу бедрами, хоть и знал, что в таком положении этого сделать нельзя. В этом-то и был весь смысл: отдаться на милость знакомой руки, довериться, не влиять. Но хотелось еще немного сильнее. Он знал, что уже мог и сам бы, но ждал, пока Чэн потянется первым. И Чэн потянулся. На шею скользнула обжигающая ладонь, сжала и притянула ближе. Би открыл глаза, чтобы встретиться с Чэном взглядом, и в ту же секунду они встретились ртами. Ночь взорвалась огнями, когда Би скользнул языком в рот Чэна. Спину продрало жаром, и в животе дрогнула какая-то тонкая струна. Она растянулась сильнее, зазвенела, блеснула перед глазами — а потом разорвалась, и Би затопило ярким живым наслаждением. И так каждый раз, как первый и как последний. За то, как Чэн целовал его на прощание, не жалко было сдохнуть. В этом-то и был весь смысл. А потом Чэн коротко застонал, и взорвалось вообще все.***
Было сладко. Под потолком снова кружилась кольцами вишня, на полу валялись комки испачканных салфеток, а они лежали в кровати плечом к плечу. Мысли текли неторопливо и расслабленно. Би молча смотрел в окно. Страха не было. Все шло по плану. Он получил все, с чем легко мог шагнуть в черную неизвестность завтрашнего дня. Сейчас он примет душ, а пока в ванной будет Чэн, по привычке пересмотрит документы. Проверит все, что нужно проверять перед тем, как уходить из дома навсегда. Мероприятие «Я навещу пса» всегда значило именно это: завтра Би может больше не вернуться домой. Никуда уже не вернуться. Поводы были разными, подготовка — всегда одинаковой: вкусные стейки, вишня под потолком, немного алкоголя и сладкая дрочка. И напоследок — то, с чего все началось: один горячий глубокий поцелуй. Би никогда не закрывал глаза, чтобы помнить, ради чего все это. И после этого страха не было. Только необходимость все перепроверить. Би знал, что в этом нет нужды. Но все равно каждый раз проверял. Он уже собирался вставать, когда Чэн схватил его за руку и сказал: останься. Би нахмурил брови, но вернулся назад на подушку. Это что-то новенькое. Чэн еще никогда не просил остаться после. Неужели решил рассказать о деле до душа? — Инструкции? — спросил Би. Чэн медленно моргнул, коротко мотнул головой. Сказал: — Я их уже получил. Логично, подумал Би. Кивнул. — А мне? Чэн перекатил голову на подушке, встретился взглядом с Би. Помедлил, прежде чем ответить. Что-то было уже не так. — А тебе — присмотреть за Тянем. И коротко усмехнулся. Что, тупо подумал Би. Сглотнул. Нет, нет. Не может быть. Он спросил, заранее понимая, какой бред несет: — Тянь будет приманкой? Чэн снова медленно моргнул, поджал губу. — Тянь будет просто жить. Делать свои подростковые глупости, пока не вырастет. А ты за ним присмотришь. Би приподнялся на локте, напрягся всем телом, мотнул головой. Сказал: — Я не согласен. Чэн улыбнулся, неожиданно широко и оттого больно. — Тебя не спрашивают. — Добавил, немного помолчав: — Меня, в общем, тоже. В груди у Би горячо дрогнуло. Он опал назад на подушку. И вот теперь стало страшно. — Насколько плохо? Чэн потянулся за новой сигаретой, неторопливо поджег ее, затянулся. — Как аквариум с акулами. — Огонек в пальцах коротко вздрогнул. Всего один раз. — А нырнуть туда надо голым. Би метался взглядом по спокойному лицу Чэна. Это неправильно, подумал он, неправильно. Нельзя, чтоб все было вот так. В горле разбух горячий ком. Би подумал пару секунд, опустил глаза, глубоко вдохнул и сказал: — Давай я. Чэн сжал зубы, повернулся к нему, ощупал лицо острым взглядом. Было почти больно. — Я ценю. Но в этот раз без вариантов. Там нужен я. — Якудза? — Давай не сейчас. Я вообще-то голый. Не хочу о делах в таком виде. Би снова сглотнул. Во рту было сухо. Чэн отшучивается — значит, дело плохо как никогда. — Какие шансы? — Ну, — один угол рта у Чэна приподнялся, — скажем так, мне дадут с собой нож. И акваланг. Би закрыл глаза. То есть почти никаких, подумал он. — Что можно сделать? — спросил он на выдохе, чтобы голос не дрогнул. Чэн запрокинул голову и выпустил сладкий дым в потолок. — Помыться и доесть стейки. — Хэ Чэн. Ты понимаешь, о чем я. — Конечно. Но и я о том же. Ничего нельзя сделать, Би. Так что давай делать то же, что и всегда. Он снова повернул голову к Би и посмотрел прямо в глаза. Сердце било в грудь так, будто хотело сломать ребра. Мы столько раз прощались, подумал Би, и это каждый раз было о нем самом, и он так привык к этому, что и забыл: Чэна тоже могут пустить в расход, если дело примет совсем уж дурной оборот. А оборот тут был, без сомнений, хуже некуда. И это — снова философия, но уже не та, что раньше. Все теперь не так, как было до этого. Как будто в первый раз и как будто в последний. Что нужно делать, когда ничего сделать нельзя? То, чего нельзя, подумал Би. Медленно приподнялся на локте, подался вперед и накрыл губы Чэна своими. Чэн замер, помедлил, и Би подумал: сейчас оттолкнет, но горячие губы вдруг поддались, выдохнули ему в рот, и Би придвинулся ближе, углубил поцелуй и стиснул ему ребра одной рукой. К черту правила. Он знал, что целовать уже было нельзя, и в любой другой раз Чэн, наверное, и не позволил бы. Но никакого другого раза может и не быть, а Чэн — вот он, живой и горячий, и уже завтра ничего из этого у них может не остаться, и никаких их тоже может больше не быть. Останутся только Би и Тянь с его подростковыми глупостями. Он — и младший брат Хэ Чэна, того, кто нырнул в аквариум с акулами и не дал Би шанса сделать это вместо себя. За грудиной нещадно драло, и Би старался не сжимать зубы, но получалось плохо, и вместо обычного поцелуя он наградил Чэна какой-то отчаянной лизней вперемешку с укусами. Хотелось закончить спокойно, но руки сами сжимали ребра сильнее и сильнее, пока Чэн не оторвался и не спросил: — А здесь мне акваланг полагается? А то я либо сам задохнусь, либо ты меня задушишь. Это конец, подумал Би. Хэ Чэн не просто отшучивается — он шутит, как делают в моменты напряжения обычные люди. Не бросает приказы холодным тоном, не снимает запонки с манжет рубашки, не играется с ремешком часов. Шутит. Как простой человек, который не знает, что еще он может сделать. Как человек, которому может быть страшно. Не должно быть страха, подумал Би. Страх — плохой союзник. Чэн должен шагнуть в завтрашний день без жалости и без сомнений. Без опасений за то, что оставил позади и за то, что доверил другим. — Я присмотрю, — хрипло сказал Би, все еще обнимая Чэна одной рукой. Прочистил горло, повторил: — Я присмотрю за ним. Чэн кивнул, крепко обнял его свободной рукой и прижался щекой к его шее. Вдохнул, сказал негромко: спасибо. Вдохнул еще раз и добавил, все так же негромко, но уже другим тоном: ты пахнешь мясом. Все как ты любишь, подумал Би. И как я люблю. Но это как-то больше про философию. Поэтому вслух он сказал: — Иди в душ первым. Я пока разогрею стейки. Чэн высвободился из-под руки Би, неторопливо шагнул в сторону душа. Остановился в проеме, обернулся. Сказал: — А давай оставим стейки на потом. А сейчас я научу тебя пить нормальный алкоголь. Би посмотрел в глаза Чэну, подумал: не обо всем можно вслух. Что-то должно оставаться несказанным. Не только затем, чтобы сказать об этом позже. Еще и потому, что говорить об этом нет нужды, и так давно все ясно: Би сделает все, о чем его попросит Чэн. Ответил: — А давай. Только давай сначала помоемся. Липкое все, невозможно. Чэн усмехнулся, кивнул. Би проследил за тем, как он вышел в коридор. Закрыл глаза, чтобы лучше слышать. По паркету медленно застучал пушистый хвост. Пес фыркнул, и Чэн сказал негромко: хорошо себя веди, понял? Я постараюсь еще тебя навестить. Но обещать не буду. Би сцепил зубы, посмотрел в окно. Ночь заливала город холодной тьмой. А здесь пахнет жизнью, и это все, что у нас есть, подумал Би. Праздник, после которого и сдохнуть не страшно. Мне бы не было. Никогда не бывало. Пусть и он не боится. Би поднялся, направился в кухню за вторым стаканом. Потрепал за уши пса, приподнявшего сонную голову. Виски так виски, подумал Би. Пора же когда-нибудь уже научиться. Сколько можно откладывать на потом. Пришло время распить бутылку до конца. У него потому, может, и скопился над вытяжкой целый шкаф недопитых половин, что он никогда не помогал Чэну их прикончить. Но сегодня поможет. У них есть еще несколько часов до утра — а значит, можно еще успеть сделать так много всякого. Научиться пить крепкое и целовать, когда хочется. Пара часов — это тоже про будущее. И нельзя тратить их попусту, а можно прожить их так, чтобы потом вспоминать о них все оставшееся время. Всю оставшуюся жизнь. Она у нас и есть, подумал Би. Целая жизнь за спиной, одна на двоих, как последняя бутылка виски. И раз уж они прожили ее бок о бок, не о чем ему жалеть. И если сегодня тот самый день, в который все закончится… То пусть в нем не будет страха.