Город дышит и он, кажется, живой
Эти навязчивые мысли с Казуторой на протяжении двух лет, кружат и заставляют переживать тот самый осенний день 2005. Ханемия наконец отвлекается и смотрит на город: на знакомые улицы, вывески, замечая изменения и стискивает зубы. Ему больно, чертовски больно. Он думает о том, как бы все получилось, если бы Шиничиро не умер, если бы Баджи был с ним, рука об руку, вместе со свастонами и счастливым Майки. Он уничтожил надежду на хорошую жизнь еще давно и, казалось бы, должен был усвоить урок, но получилось иначе. Получилось то, что получилось и Казутора рад, что Баджи хотя бы не мертв.Я пускаю себя по миру, с тех пор Утекло воды, но я так же подобен вирусу
Казутора возвращается в пустой дом. Следов родителей не видно, видимо, снова в запое. Он падает на свою кровать, запыленную, не тронутую с последнего раза пребывания в доме и ставит телефон на зарядку. Ему сразу же высвечивается сообщение от Чифую: «Привет, Казу. Мы хотели забрать тебя сегодня, но ты так и не сообщил во сколько тебя выпускают. Приходи к нам с Баджи, как прочитаешь. Мы тебя очень ждем!» Казутора ничего не отвечает. Он не собирается приходить, особенно сегодня. Он не сможет посмотреть в глаза Баджи здесь, за пределами колонии, он не сможет общаться будто ничего не было, он не сможет смотреть как парень обнимает Чифую и улыбается ему в поцелуй. Казутора ненавидит себя за произошедшее, но еще больше ненавидит себя за то, что не может порадоваться за друга и его счастье. Он зависим, зависим от Баджи, он хочет, чтобы все его взгляды были для Казуторы, всего его улыбки для него одного. Казутора хочет этого безумно, но держит в голове, что он ужасен. Казутора больше не перекладывает вину, ведь вся вина лежит на нем самом, и ему никогда не отмыться от своих грехов. Казутора считает, что не заслуживает счастья, поэтому находит на кухне нож и проводит. Проводит неглубокую линию поперек запястья и чувствует жжение. Ему не нравится, ему это подходит. Он не заслуживает счастья, поэтому проводит еще и еще и еще. Порезы не глубокие, поэтому Казутора не может умереть, он держит равновесие между жизнью и смертью, наказывая себя. «Было бы здорово, если бы туда попала инфекция» — думает Казутора и расплывается в улыбке. Когда на левой руке почти не остается живого места, Ханемия идет промывать порезы и нож. Он смотрит на запястье и понимает, что Баджи бы не одобрил. Возможно, даже разочаровался, пожалел, что простил. В уголках глаз начинают скапливаться слезы, но Казутора не позволяет себе плакать, чтобы не стать еще уродливее. Ненависть и одиночество растут в геометрической прогрессии, и Ханемия решает, что все-таки следует выпустить пар. Он шарит под ковриком в своей комнате, находя отложенные деньги, которые никто так и не нашел, надевает куртку с длинными рукавами и бежит в ближайшую табачку, планируя найти взрослого, который купит ему сигареты. На самом деле, он готов стоять там до самой ночи. Так было бы даже лучше, ведь он налегке, а ветер сильный и холодный и, возможно, он сможет умереть от холода. Баджи бы не одобрил, но можно же было бы сказать, что произошел несчастный случай, так? Казутора хочет умереть ради Баджи. Казутора хочет жить ради Баджи. Он безумен, Баджи его зависимость, от которой нет лечения. Если бы Казутору спросили, хочет ли он лечиться, он бы отрицательно покачал головой, потому что не заслуживает быть здоровым.Не помогут врачи, ведь это на уровне ДНК Это на уровне субатомном Боль не затухает И чем меньше я зависим, тем больше я задыхаюсь
Он подходит к задрипанному ларьку, закат расплывается на горизонте. Удивительно, как он еще работает. Обычно здесь шатаются пьяницы или бомжи, и пора бы закрыть магазин, но владельцев еще что-то держит, как и душу Казуторы в этом мире. В случае Ханемии это Баджи. Казутора встает в стороне, чтобы не отсвечивать перед продавцом. Вокруг ни души, кроме, разве что, высокого силуэта прямо напротив него. Кто-то направляется прямо к нему, но у Казуторы хреновое зрение, и он не сразу узнает знакомую ухмылку. Бывший временный глава Вальхаллы, их группировки, распавшейся два года назад. — Вау, какие люди. Давно выпустили? — Ханма делает затяжку и, не церемонясь, выдыхает Казуторе прямо в лицо. — Сегодня. — нехотя отвечает он. Ханма отвлекает его от болезненных мыслей, которыми пропитан мозг Казуторы. Он не может от них отказаться, из-за старого знакомого не может вновь в них утонуть, и его это бесит. — За сигами пришел? — Да, но мне вряд ли продадут. Жду какого-нибудь нарика, чтобы купил. — Ммм, как насчет меня? Я с продавцом на короткой ноге. — он машет своей полупустой пачкой ротманс, и Казутора кривится. — Валяй. — пихает ему пару смятых купюр, и Ханма удаляется. Возвращается он через пару минут с пачкой точно таких же сигарет, которые курил, кидает Казуторе и вкладывает в руку деньги. Казутора пересчитывает и понимает, что давал ему ровно столько же. — Почему вернул? — Презент на возвращение. Как сиделось? Казутора вспоминает каково было в первые дни. Тяжело, особенно когда остальные пытались насолить ему, избить, пока надзиратели не видят. Казутора позволял им это, когда было совсем хуево. Он думал, что таким образом искупляет свою вину, и становилось немного легче, ровно до того момента, пока он не вспоминал, что Баджи бы не одобрил. Тогда Ханемия избивал всех, кто попадался ему на пути, а когда его наказывали за это, купался в море самоненависти, и это доставляло ему удовольствие. — Хочешь, чтобы я место тебе забил? Без проблем, обращайся, у меня теперь связи. Ханма делает последнюю затяжку, бросает бычок на асфальт и давит ногой, размазывая. Молчит недолго, перестает улыбаться, склоняет голову и спрашивает: — А что насчет старых связей? Как поживает Баджи Кейске? Слышал, он навещал тебя. Я подозревал, что этот гаденыш не по искреннему желанию в Вальгаллу вступил, но как он разъебал лицо того блондинчика. — Ханма от удовольствия откидывает голову, Казутора жмурится, вспоминая. Момент и правда был драгоценным, да настолько, что он даже не думает о том, как бы к этому отнесся Баджи. Казутора впервые за вечер улыбается, искренне. — Живой, здоровый, все еще с Чифую. — Казутора выплевывает последние слова ядовито, с ненавистью. — Я слышу нотки ревности. — усмехается Ханма. — Ну так сходи, проверь слух. — Казутора открывает пачку, Ханма подает зажигалку и он наконец-то делает первую затяжку. Хорошо, насколько возможно в данной ситуации. — Баджи бы не одобрил, но я его ненавижу и ничего не могу с собой поделать. — Так и не делай. Кто такой этот Баджи, чтобы ты подстраивался под него? — Ханма хитро щурится, провоцируя Казутору на дальнейший разговор. Он догадывался еще два года назад, когда Баджи еще только пришел в Вальгаллу, что у Казуторы какая-то нездоровая к нему привязанность. — Моя панацея. Слова вылетают из рта сами, и Казутора пугается. Это звучит ужасно, когда говоришь вслух, Казутора вздрагивает и роняет сигарету из рук. Он не планировал откровенничать ни с Ханмой, ни с кем-то другим, но получилось как-то само собой. Собственные слова врезаются в мозг, Казутора чувствует, что он зависим, но уже не так, как раньше. Он осознает, что болен. - Панацея? - Ханма истерически усмехается. - Да ты выглядишь как зависимый зомбарь, он скорее наркотик. - Казутора стряхивает пепел, случайно оголяя левую руку и внимание Ханмы приковывается к ней. - В колонии же конфискуют острые предметы. - Он перехватывает руку Казуторы, притягивая на себя. - Порезы свежие, здесь живого места нет... Казутора выхватывает руку, гневно смотря на собеседника. Ханма смеется, громко, долго. Что смешного? Он стал еще безумнее обычного. Казутора натягивает рукав обратно, тушит сигарету и говорит: - Тебя ебать не должно, что я, да как. Пиздуй к своему Кисаки и доебывайся до него, или он тебе больше не дает? Ханма резко замолкает. - Погоди, так ты не знаешь? - Чего не знаю? - Кисаки мертв. Сбил грузовик через несколько месяцев после того, как ты сел. - Ханма смотрит в небо и усмехается. - Ушел красиво. Казутора молчит. Он не чувствует ничего, ни радости, ни грусти. Он не считает нужным соболезновать Ханме, он зациклился на мысли "А что, если бы Баджи умер? Я бы также сошел с ума?" Он понимает, что состояние Ханмы не сравнилось бы с его собственным. Вероятнее, Казутора бы не стоял больше здесь, он был бы мертв сразу после смерти Баджи. Он понимает, что Ханма испытывает тоже самое, ту же "панацею", но его "панацея" безвозвратно мертва. - Я зависим. Мне сложно, мне больно, мне страшно, мне весело. - Казутора потупляет глаза в землю. Он хочет поговорить, потому что нашел единомышленника. Потому что Ханма единственный, кто сможет понять его боль. - Ты в себе разберись, каждый от чего-то зависим. - отвечает Ханма, словно мудрец, наставляющий на верный путь. Казуторе думается, что Ханма умнее, чем кажется на первый взгляд. Он не дилер, он врач, который дает возможность исцелиться, но только Казутора решает, хочет этого или нет. - Важно не терять равновесие. Пропорция есть: f(x)=y. Значение y полностью зависит от значения x. Подставляй. - Пропорция есть. - согласно усмехается Казутора. - Я зависим, а значит, мне сложно, мне больно, мне весело. Ханма смеется, Казутора подхватывает. Они оба сломленные, зависимые, двинутые, потерянные. Они прекрасно осознают свое положение - положение больных и зависимых, и их все устраивает. Казутора подсаживается на иглу, где он - мертвый среди живых. Единственный, кто сможет его оживить это Баджи. Он же может и склеить Казутору, но Ханма - дилер, не доктор, и он не позволит этому случится, потому что боится остаться один. - Мне скучно. - Тянет Ханма. - Переспим? Казутора сомневается лишь на секунду: "Баджи бы не одобрил, но его здесь нет. Если я соглашусь, то придется наказать себя. Я этого заслуживаю." Он кивает уверенно, по-садистки охотно. Они отправляются в дом Казуторы, где Ханма сразу же опрокидывает Ханемию на кровать, сбрасывая на пол пакет. Они снимают друг с друга одежду, одержимые мыслью о дозе, Ханма закидывает болезненно худые ноги Казуторы себе на плечи и растягивает. Насухую. Казуторе больно и оттого приятно. Он закрывает глаза, чтобы ощущать происходящее острее и не замечает выпавшую из пакета фотографию, обрезанную, с основания свастонов, где маленький Казутора обнимает за плечи маленького Баджи. В данный момент ему совершенно наплевать.Весь мир — один большой прикол Если тонко, то весь мир — давно одна большая ломка.