***
Брагин сидел за барной стойкой спиной к беснующейся под модные треки толпе молодёжи, наполняющей заведение, и со вкусом потягивал третий за сегодняшний вечер виски-кола. За последние пару месяцев он стал здесь частым гостем. Прятался. Бежал от самого себя. В съёмной квартире в одиночестве находиться было невозможно — она дико бесила. Хотелось к себе, в свою любимую холостяцкую нору. Но та уже была продана. И Лена бесила. Даже больше этой дебильной съёмной у чёрта на рогах. Эти постоянные сырники на завтрак. Этот постоянный контроль. Эти сто пятьдесят контейнеров и вечное желание накормить его на работе. Эта неуместная забота. А в довесок ещё и тёща с её коврами, новым постельным и «красивыми» покрывалами в спальню. И сам себя Брагин тоже бесил. Потому что дурак. Какой-то замкнутый круг. Потому и хотелось глотать виски, флиртовать с легкодоступными девицами, а с некоторыми из них, особо наглыми, даже и спать. — «Ром кола», пожалуйста, — прозвучало рядом с ухом почему-то подозрительно знакомым голосом. И в нос ударил до боли знакомый аромат, присущий только одной женщине. Олег повернул голову и обомлел — рядом с ним на высоком барном стуле удобно устраивалась Нарочинская. Знаком дав бармену понять, что ему повторить, мужчина елейным голоском спросил: — МаринВладимировна, а за руль потом как? — Такси, ОлегМихалыч, — не оборачиваясь, отбрила Марина. И всё-таки обернулась. Не показалось ли? Не показалось. — Ну привет, — Брагин продемонстрировал фирменные ямочки, и женщине захотелось под землю провалиться. Желательно куда-нибудь в метрополитен. — А как твоя жена относится к тому, что ты по таким заведениям-то ходишь? — от выглаженной без единой морщинки рубашки Олега Нарочинскую затошнило. — А жена на дежурстве. А вот тебя-то как в таком виде жених отпускает одну по таким местам? — А я его не спрашиваю, — усмехнулась Марина, ловя губами соломинку. И Брагину стало оглушительно ясно, что она не одна. Хотя, чего он хотел? Такие женщины долго одни не бывают. — Как папа? — последнее связующее. — Жив, — коротко и ёмко. И говорить, кажется, больше не о чем.***
— Ты где теперь? — В ЦКБ. Зима мне хорошее место там выбила. И по деньгам получше. А у вас там всё так же? — Ага, дурдом на выезде. И тебя не хватает — Шейнман скучный, капец. Молчание. И огромная мужская ладонь накрывает тонкую женскую ладошку. Марина сглотнула, вспоминая одну из тяжёлых операций в Склифе. Одну из их совместных операций. — Что у тебя с рукой? — Да что-то свело… — Давай, держу. И его тёплая ладонь, сменившая (пусть на момент) холодный инструмент. Допила залпом. Попросила повторить. И руки не убрала.***
Чьи-то чужие пальцы пробежались вверх по позвонкам, на плечо легла тяжёлая ладонь. — Девушка, а можно с вами познакомиться? Явно студент. Судя по виду, наверняка физкультурник какой-то. Пьяный. Нарочинская подавила смешок и, едва собралась открыть рот, как услышала: — Девушка сегодня не знакомится. Видишь, занята уже? — Тобой, что ли, занята? — перевёл «физрук» глаза на Брагина. Марина лишь дёрнула плечом, скидывая чужую руку. — Ну уж явно не тобой! — буркнул Олег, поднимаясь. — Чеши отсюда, малой! Парень, поняв, что ростом он, кажется, точно проигрывает, поспешил скрыться с глаз долой. Нарочинская рассмеялась: — Брагин, я и сама могла бы за себя постоять. Но спасибо. — В таком виде-то ты особенно за себя постоишь, ага, — мужчина с недовольным видом снова устроился на стуле. — Ты знаешь, чем тут в туалетах иногда занимаются? Не хотелось бы, чтобы тебя там это самое. Да и неудобно, если честно. — А ты проверял, что ли? — фыркнула женщина. — Да и с чего взял-то, что я не хочу? Брагин аж поперхнулся: — А чё, хочешь что ли? — А ты? — вопросом на вопрос ответила Марина. — Ну пошли тогда? — Олег с готовностью подскочил со стула. — Бра-а-агин, — Нарочинская осталась сидеть на месте, — ну не в туалете же! — Так я ж не говорю, что в туалете. Машина твоя есть. Гостиница, в конце концов. — В машине с твоим ростом неудобно — мы уже пробовали. Ох как материла их, пропавших во время совместного ночного дежурства, Нина, которая ну никак не могла дозвониться на оставленные в ординаторской телефоны, после того, как ей пришлось разнимать дерущийся комок из четверых явно нетрезвых дамочек, пятую подругу которых «слегка» пырнули ножом. А секс тогда не получился — Брагину мешали его же собственные ноги, которые он не знал, куда деть, а Нарочинская просто потеряла всякий настрой, когда мужчина в очередной раз в порыве страсти, целуя, припечатал её затылком об дверцу. — Ну тогда предлагаю ещё по одной и в гостиницу. Есть возражения? Возражений у Марины не было. Даже если бы и были, они бы не принимались.***
Виски-кола. Лёд. Много льда. И руки бы в этот самый лёд до онемения, чтобы не чувствовать его горячей ладони. «Через 11 минут приедет». Столько у Коэльо, кажется, тратят на секс в одноименном романе. Смешно. До абсурда. — О, смотри, — Брагин тычет пальцем в меню. — «Лоботомия». Твоя тема. — У меня сегодня выходной, Брагин, отстань, — фыркает недовольно, изучая состав коктейля. — И энергетики — опасная тема в нашем возрасте. Он согласно кивает. Остатки виски обжигают глотку. И его кожаная куртка так уютно укутывает её плечи, когда московская июньская ночь кусает за колени под тонким капроном чулок. Больно. Больно от его такого знакомого запаха. Сигаретный табак, сплетённый с терпкой свежестью парфюма. Марина крепче зарывается носом в воротник. А хочется уткнуться Брагину в шею. Курят. Хоть она и бросила. И хочется верить в школьные традиции глупых малолеток — написать его имя на сигарете, выкурить и забыть. Раньше работало. Да только теперь не шестнадцать и всё куда сложнее. «Вас ожидает» и яркий свет фар. Садясь в машину, Нарочинская замечает храм. Забавно — бар рядом с церковью. Но уже не до смеха. Марина бездумно в окно на проплывающие мимо здания пялится. И не понимает, от чего ей теплее — от выпитого алкоголя, от брагинской кожанки на плечах или от того, что мужская ладонь преступно медленно скользит по её ноге вдоль кромки платья. А ещё обжигающе стыдно от того, что, кажется, снова позволяет себе быть любовницей. Любовницей женатого человека. Но с Олегом спокойно. Очень. Особенно когда его губы так привычно касаются её пшеничной макушки. Нарочинская прикрыла глаза. К чёрту всё.***
Рецепшн. Быстрая регистрация. Карта-ключ от знакомого номера. Лифт считает этажи вверх. Брагин считает Маринины шейные позвонки губами. А Марине будто бы всё равно. Она как в тумане. Шестьсот двадцатый. Их личное проклятье. Их личный рай. Табличка «Не беспокоить». Щелчок замка. Куртка падает на пол. Нарочинская сталкивается острыми лопатками со стеной. Но Брагин осторожничает — не набрасывается как голодный хищник на добычу. Целует нежно. Как в замедленной съёмке, растворяя туман мыслей и сожалений. И Маринины ладони скользят по затылку и плечам мужчины. И так преступно хорошо, что хочется сбежать. Не столько от него, сколько от самой себя. Но бежать некуда — она припёрта к стене (во всех смыслах). Да и Фируза не звонила, а значит, всё хорошо. И Олег знает, скрыть от него ничего не выйдет. Ещё один медленный, тягучий поцелуй. И все тревоги уходят на второй план. А стены этой комнаты давно знают всю правду. И всё то, о чём эти двое друг другу так искусно лгут. Но всё без изменений. Брагин делает вид, что никогда не любил. Нарочинская — что разлюбила. И сон, кажется, больше не сон. Но просыпаться всё равно будет мучительно больно. Ей потому, что в очередной раз повелась. Ему потому, что своими руками всё тогда разрушил. Негласно пытаются убедить друг друга (но прежде всего самих себя) в том, что это всего лишь секс. Но это очередная ложь. И они это прекрасно знают. Ладонь Олега буквально обжигает шею Марины. Он чувствует под ней пульсацию её артерии. В очередной раз сминает мягкие женские губы в поцелуе, размазывая к чёрту этот блядский красный на них. И Нарочинская разрешает себе (а может, у неё просто больше нет сил?) поддаться напору и просто утонуть. В человеке. В его резко потемневших глазах. В крепких объятиях. Закусывает нижнюю губу, думая о себе нелестное. Прижимается крепче. И в руках Брагина чувствует себя так же уютно, как в детстве чувствовала себя в объятиях отца, всякий раз встречая его в прихожей, когда он возвращался с работы. А Олег Марину так крепко обнимает, будто хочет ей все кости переломать. Но целует при этом нежно. Так, как, кажется, никогда и никого не целовал. Эта женщина всегда великолепно пахла. Чем-то сладким, но с едва уловимой горчинкой. Таким же загадочным, как и она сама. Мужчина губами по её шее дорожку ведёт, щетиной нежную кожу раздражая, и надышаться этим ароматом не может. Ноты разгадать пытается, но не выходит. Нарочинская голову запрокидывает, чувствуя, как бесстыдно тело на прикосновения Брагина реагирует. Жарко. Очень. И мужские огромные ладони так привычно-непривычно женские ягодицы сжимают. И поцелуи страстные, жадные. И женские тонкие пальцы по бритому мужскому затылку скользят. Глаза в глаза. И радужка у обоих потемнела от желания. И зрачки, кажется, на блюдца похожи. Марина невольно губы облизывает, заставляя Олега рыкнуть. — Чёрт тебя, Нарочинская, побери! — в губы ей выдыхает, прежде чем снова поцеловать. И Марина понимает, что её накрывает. Бесповоротно. С головой. «Только не это!» — в голове проносится. Но ситуация выходит из-под контроля и женщина дрожит, обмякает в мужских руках, крепко за его плечи цепляясь. Он лишь крепче её к себе прижимает. Пальцами в светлых прядях волос путается. — Блять, — сквозь зубы процедила Нарочинская, — как школьница прямо! Брагин лишь усмехается — не в первый раз такое. Крепче Марину к себе прижимает. А он горячий-горячий. Как печка. И от его близости ведёт. От запаха тела, смешанного с ароматом свежего парфюма. От губ, что ни на секунду её лицо целовать не перестают. И её ноги очень легко отрываются от пола, когда Олег к кровати решает направиться. И его руки под тканью платья оказываются. Дразнят, распаляют сильнее. Марина его щёки кончиками пальцев гладит, губы губами ловит. Прикосновениями наслаждается.***
В комнате прохладно. И когда бретели платья с плеч сползают, кожа тонкая мурашками покрывается. Пуговицы на рубашке Олега мелкие, женским пальцам дрожащим едва поддаются, но Нарочинская начатое заканчивает и ладонью тёплой мужской груди касается. — И для кого ж это мы так? — Брагин откровенно на чёрное кружевное на женщине и на неё саму залипает. — Ну явно не для тебя, — немного нервно. — Ну извини, получилось, что для меня. — Ну наслаждайся. Жена наверняка так не балует, — фыркает, Ленкин специфический вкус вспоминая. — Подъёб засчитан, Перочинская, — мужчина ямочки на щеках демонстрирует. — Да только ты для меня такое первый раз надела, а вот жена каждый раз. Марина его поцелуем затыкает — Михалёва сейчас последний человек, о котором ей хотелось бы думать и разговаривать. Кожа у Нарочинской нежная-нежная. И Брагину по ней ладонями скользить нравится. Но ждать нет больше ни сил, ни смысла. И застёжка бюстгальтера под ловкими мужскими пальцами покорно расстёгивается. И Марина не стесняется абсолютно. Стоит перед Олегом полуобнажённая в тусклом свете лампы. Наслаждается тем, как этот мужчина на неё смотрит. Ни один из тех, что до него и после него были, так на неё не смотрел. Дразнит его, ладонью в широкую грудь упираясь. Подойти ближе не даёт. Но он одним махом эту невесомую преграду сметает, к себе женщину прижимая. И рубашка под её руками с его плеч ползёт. Нарочинская широкую мужскую спину ладонями гладит и снова губами к его губам тянется. Ей кажется, что она в жизни ни с кем столько, сколько с Брагиным не целовалась. И её саму столько, сколько этот мужчина, никто и никогда не целовал. И Олегу крышу сносит от того, что Марина обнажённым телом к его груди прикасается. Он её на руки подхватывает, чтобы на кровать уложить. — Я тебе что, холодильник? — фыркает недовольно, затем мочку его уха легонько прикусывая. — Таскаешь меня постоянно. — Ты морозилка, Перочинская, — усмехается, холодные пальцы её сжимая легонько. Шею женскую тонкую поцелуями покрывает, мурашки по коже пуская. Груди не касается, дразнит. Целует в солнечное сплетение, а потом ниже спускается. По внешней стороне бедра ладонью проводит, потом губами прикасается. Любуется тем, как чёрные тонкие чулки белизну кожи подчёркивают. Вдоль кромки пальцами ведёт, а потом цепляет и вниз спускает. К чёрту это всё. Поцелуями почти невесомыми вдоль кромки белья. — Сама снимешь или мне порвать? — А сам не можешь аккуратно? — шипит Нарочинская. — Как ты оперируешь-то, хирург? — Уж получше вас, МаринВладимировна, — фыркает, подцепляя резинку белья пальцами. Успевшая намокнуть последняя деталь женского гардероба отправляется на пол. Марина отреагировать не успевает, когда мужские губы легонько её клитор засасывают. Стонет, спину чуть выгибая. Пальцы тёплые по нежным складкам проходятся. Язык их путь повторяет. И ей прекратить эту сладкую пытку хочется и не хочется одновременно. Щетина колючая на его щеках изредка внутреннюю сторону её бедра задевает, как наждаком царапая, но мурашки по телу пуская. Ещё один несдержанный стон с женских губ срывается, когда мужские пальцы по внутренней стенке проходятся, чувствительные точки задевая. А когда язык горячий снова клитора касается, у Нарочинской окончательно отключается мозг. Брагин подушечками пальцев едва уловимо по Марининому животу пробегается, ласк не прекращая. Ещё один стон с её губ срывает. Марина грудь собственную сжимает, губу нижнюю изнутри прикусывая. Олег усмехается, поражаясь (в очередной раз) её раскованности. Увеличивает темп, ладонь тёплую на низ женского живота кладя. Женщина вскрикивает, выгибаясь. Дрожит. — Бра-а-агин! — то ли прекратить требует, то ли не останавливаться молит. А он и не останавливается.***
Нарочинская потолок разглядывает, чувствуя, как всё ещё потряхивает. Дышит часто. Понять пытается — что только что было? И точно ли это что-то нужно считать изменой? Пальцами в собственных локонах путается, от света лампы щурится. Слышит, как Брагин возится, как пряжка ремня на его джинсах звякает. Олег в собственных штанинах путается, на Нарочинскую залюбовавшись. Частое дыхание её слышит, залипает на то, как грудь упругая вздымается. Презервативов триплет спаянный на кровать рядом кидает. Она не замечает. Квадратики на потолочной плитке считает. Вздрагивает, когда он ладонью тёплой живота касается. Свою ладонь сверху кладёт. Поцелуй тягучий, мягкий. Торопиться совсем не хочется (хоть оба были бы и не против). И ладонями почему-то холодными Марина колючих щёк Олега касается. Это немного отрезвляет. Обоих. Брагин над Нарочинской нависает, на руку опираясь. За поцелуем тянется. — Тише, раздавишь, — фыркнула женщина, упираясь ладонью в мужскую грудь, но всё же чмокая мужчину в подставленные губы. Воздух будто загустел. И сдерживаться было всё труднее. Тонкая женская ладошка скользнула ниже по мужскому торсу, проникая затем под резинку белья. Несколько точных движений, хитрые голубые глаза и закушенная нижняя губа. Ждать дальше было нельзя. И пока Олег стаскивал с себя остатки одежды, Марина, будто бы специально дразня, провела кончиками пальцев вдоль своей шеи, спускаясь к груди. Это сводило с ума. И именно этого — смелости и уверенности в себе — ему, Брагину, так не хватало в собственной жене. У неё этих качеств в прошивке как будто изначально не было. Оказывается в ней, ловя сорвавшийся с губ несдержанный стон. Глаза в глаза. И женские ноги оплетают мужские бёдра. Быть ближе почему-то важно. Давно забытый, но до боли знакомый ритм. Прикушенная в сплетении до крови губа — Нарочинская, потонув в ощущениях, не понимает, чья. А когда мужские пальцы клитора касаются, и вовсе связь с реальностью на момент теряет. Брагин же с кошачьей улыбкой за ней наблюдает — успел изучить за то короткое время, что они были вместе, что ей нравится. Знает, как удовольствие доставить. Ловит себя на мысли, что с женой после почти полугода брака так и не разобрался в этом отношении. То ей не так, это не эдак, тут не трогай, так не делай… Но сейчас Лена — последний человек, о котором хотелось бы думать. Да и голубые глаза Марины, затуманенные похотью, у него в сознании будто навсегда отпечатались. Никогда он не думал, что занимаясь сексом с одной женщиной, будет взгляд другой представлять. А сейчас и представлять ничего не надо. Вот они, эти голубые омуты, затягивают в себя с каждым толчком всё сильнее и сильнее. Ещё несколько движений и по телу Нарочинской пробегает дрожь. Брагин рыкнул, чувствуя, как его сжимают пульсирующие стенки и, выдохнув, почувствовал, как Марина прикусила его плечо. Почти одновременно. И светлая женская макушка так забыто привычно ложится на крепкое мужское плечо. Олег носом в волосы Маринины, шампунем пахнущие, утыкается, за плечо её обнимая и одеяло на себя, да и на неё заодно, натянуть пытаясь. И чувствует, как тёплые подушечки тонких пальцев Нарочинской по торсу пробегаются. Невольно Марину с кошкой сравнивает, когда та щурится и в блаженной неге потягивается, не спеша из его объятий выбираться. С гепардом — этих грациозных девочек в горошек он в цирке видел, когда дочку туда водил. Только Нарочинская не цирковая, дикая. Но приручить её можно, кажется. Да только ему не удалось. Но как же он ошибается, сам того не зная. А Марине кажется, что она никогда в своей жизни никого так не любила, как Олега. Ни с кем ей ещё не было настолько хорошо. Безопасность. Абсолютное счастье. Да только любовь, к сожалению, никогда не приносила ей ничего, кроме боли.***
Обнажённые души, обнажённые тела. Сигарета зажжённая тлеет между пальцами. Одна на двоих. И время убегает. Точно так же, как Маринины светлые волосы проскальзывают между мужскими пальцами. Легко и быстро. Скоро он уедет к жене, а она вернётся к отцу. И снова не одни, но одиноки.***
Второй раунд не заставил себя ждать. Нарочинская уже даже почти не ненавидела себя за то, что спит с чужим мужем. Брагин же вообще ни о чём не думал, зачарованно наблюдая за тем, как Марина плавно движется вверх-вниз и придерживая её за бёдра.***
— Проводить тебя или сама доедешь? — закуривая очередную сигарету, спросил мужчина у женщины. — Спать хочу, — она зевнула и удобнее устроилась на мужской груди. — Утром поеду. — А хахалю своему что скажешь? — А ты жене своей что скажешь? — Вышел проветриться, сел на скамейку, уснул. Телефон дома забыл. — Она поверит? — фыркнула Марина. Хотя, зная Михалёву… Та и не такому поверит. — А не поверит — пусть катится к чёрту, — Брагин кинул окурок в пепельницу. — Что это за семья, где люди друг другу не доверяют? Спи давай, Перочинская, — щёлкнул выключателем, гася свет. За окном, закрытым плотными шторами, горел летний московский рассвет. Нарочинская спала, крепко прижимаясь обнажённой грудью к тёплому мужскому боку. Олег смотрел на неё и думал, что всё могло бы сейчас быть совсем по-другому. А в его телефоне, оставленном дома на кухне, горело красным пятьдесят пропущенных от жены. Саша Марине даже не позвонил.