Эйзенштейниана

Михаил Артемьевич собирает колорадов. В смысле, колорадских жуков. Круглых, смачных, бело-полосатых, и собирать их надобно бережно, не дай бог придавить. Потому что придавленные - они расползаются оранжевой мерзостью, руки потом неделю не ототрешь. Этих надо аккуратно и бережно, всех в жестяночку, чтобы потом прихлопнуть всех разом. И откуда только появилась эта напасть! Раньше такого не было. Михаил Артемьевич ловит себя на мысли, что не такой уж он и старый, чтоб говорить "раньше такого не было". Собственно, даже совсем не старый, Чижика он сыграл, Билли Бада уже не сыграет, поздно, но до Старого Морехода ещё седеть и седеть. Интересно, будет ли это когда-нибудь? Поседеть-то он поседеет, куда он денется, но... Старый Мореход? Что-то сдается ему, что навряд ли. Но дело в том, что раньше и правда такого не было. Когда снимали "Щедрое лето", когда снимали "Марину" - деревня, поля от горизонта до горизонта, картошка цветет, хоть срывай и в букетики ставь, и никаких колорадов. А теперь Михаил Артемьевич собирает сельскохозяйственных вредителей с собственной дачи! "Мишка, а знаешь, как расправлялись с колорадами?" Ему этот голос буквально слышится, точно въяве. Как будто слышал только вчера. Чего только не вспомнится, пока занимаешься механической дачной работой. "Какими такими колорадами?" Мишка примерно догадывался, что это что-то про Мексику. Только это ему всё равно ничего не говорило. Колорадо - есть такая река в Америке, это он знал. "Колорадос - бойцами Уэрты. Венустиано, а не Адольфо. Не те, которые федералисты, колорадос - это отдельная шайка-лейка." Дача, заброшенная за четыре года, была сухой, заросшей и раскаленной - сама что та Мексика. Дача даже не Эйзеновская - чья-то неведомо чья, куда хулигански пролезать через дырку в заборе, до крови обдираясь об сливу. Поросль ещё не белых берёзок, цеплючий вьюн, чей-то забытый башмак, вросший в землю и обросший зелёным мхом, одичавший пион - был, наверное, белым, а теперь полуосыпавшиеся лепестки выглядят кремово-сливочно-розоватыми на куче неубранных веток. "И как?" "Привязывали к колючему кактусу и так и оставляли. Просто. Впрочем, можно ещё и чайник с водичкой повесить на соседний кактус. Если растет достаточно близко, чтоб хорошо видно было - и не дотянуться. А ещё можно стрелять по ногам. Тоже отличная штука. Особенно если руки связать, но не слишком туго. Под ноги, конечно, накидать побольше колючих веток, это ты понимаешь. Босые ноги. Чтобы прыгал повеселее. А ещё, Мишка... хотя ладно, остальное уже не так интересно." Сергей Михалыч осекся, а может, не осекся, а просто остановился. "Но зачем?" Видел, что Мишка аж прямо поёжился, при мексикоподобной жаре. Зачем так? Он, конечно, догадывался, что эти самые колорады - явно какие-то не очень хорошие люди... да и... видели они расправы страшнее. Гораздо страшнее. И не где-то в далёкой экзотической Мексике, а буквально в нескольких километрах отсюда, от этой подмосковной дачи с цеплючим вьюном, царапучей сливой и порозовевшим пионом. За линией фронта. Намного страшнее. Видели в кинохронике. И без всякой хроники, вживую - видели людей, чудом спасшихся от этих расправ... И всё-таки Мишке аж нехорошо стало. Наверное, Сергей Михалыч это всё-таки увидел. И потому и осекся. "А а ля гер ком а ля гер. Знаешь, что эти колорады сами творили? Нет, пожалуй, я тебе рассказывать это не буду. А то ещё как приснится в кошмаре - чтоб не бегал по дачам в одной пижаме в полночь под полной луной. Зрелище заманчивое, но я предпочту обойтись без него." Да он... Он смеется, что ли? Конечно, смеётся, морщинки в уголках глаз собрались прямо-таки веерами. Капельки пота на лысине и глаза - спрятанные в щелочках и морщинках, такие светлые, что даже непонятно, какого цвета. Но зачем? Как? Как он может, как можно смеяться над такими вещами? "А почему нельзя, Мишка? Знаешь, что есть три универсальные темы, присутствующие в юморе абсолютно у всех народов? Тёща, жопа и вернулся муж из командировки." "Неправда." Мишке приходят в голову сложные научные термины типа "матрилокальность". "Не может быть шуток про жопу в юморе бушменов, у которых повседневная национальная одежда устроена так, что жопу не закрывает." По заросшей за четыре военных года даче так и шастают прыткие ящерицы. Ярко-зеленые - значит, самцы. Эйзен ржёт. И тогда, между прочим, никаких полосатых колорадов не было! Михаил Артемьевич собирает колорадов в жестянку. И думает, что, пожалуй, он прекрасно понимает бойцов Панчо Вильи, которого Сергей Михалыч тоже не сильно любил, не то что Сапату. Таким мелким в лапы точно не попадешь. Да и револьверов таких не бывает в природе. Но честное слово - он их понимает!