promises to keep

      Игритт сказала ему, что он ничего не знает, и слова еще никогда не были более правдивыми, чем сейчас, когда он стоял на заснеженном склоне с видом на огражденную долину, которую Вольный народ зовет своим домом.              Они с неожиданным энтузиазмом осматривают обломки произошедшего — настоящие северяне, как обнаруживает Джон, не имеют такого мрачного настроя, как оплакивающие обстоятельства и переменчивых богов лорды и дамы, которых он всегда встречал в детстве. Вольному народу некогда размышлять или планировать, и им наплевать на богов. Есть задача под рукой, и они набрасываются на нее, как стая голубей на зерно — отгоняют падальщиков, питающихся мертвечиной, и строят погребальный костер, другие начинают собирать материалы, пригодные для повторного использования, в то время как мужчины и женщины приступают к кладке фундаментов для новых палаток и хибар. После армии Короля Ночи осталось не так много тел, но остались разруха и траур.              — Парень, ты выглядишь здесь как настоящая ворона, парящая над могилой.              Джон оглядывается на Тормунда, продвигающегося по сугробу, снег под его ботинками плотно замерз, и только свежие припорошенные слои оказывают сопротивление. Его седая борода покрыта замороженными завитками, пламя волос присыпано снегом.              — Ты останешься здесь? — спрашивает Джон, не обращая внимания на замечание — как и все одичалые, Тормунд говорит то, что думает, без угрызений совести из-за того, что может произойти, не скованный социальными обязательствами и порядками суетливого Юга. Его честность в большинстве случаев приветствуется, и Джон узнает, постепенно, что оскорбление является признаком привязанности.              — Ага, это одно из лучших убежищ от зимы, ветер скользит по нему как по маслу.              — Вам хватит еды? Зимой будет особенно скудно.              — О, и ты провел многие из них с нами, не так ли? — Тормунд поднимает мохнатый подбородок и смотрит на Джона поверх носа. Теперь они стоят ровно на сугробе, он почти на голову выше, все еще с тенями грозности, которые Джон увидел, когда они впервые встретились: снисходительность не нужна, спасибо, Джон.              — Мне жаль, — возражает он, — я имел в виду… не то, чтобы вы голодали, но, если вам что-то понадобится…              — Да, я пойду к лорду-командующему Ночным Дозором, — грохочет Тормунд, — и украду ночью его вино и еду и пожалуюсь, какие сейчас тяжелые времена, если ему от этого станет легче. А потом я пойду домой и сожру что-нибудь, сделанное кем-то, кто мылся в этом месяце более одного раза.              — Тогда я полагаю, что не тобой, — бормочет Джон, а затем широко раскрывает глаза, удивляясь собственной дерзости.              Тормунд снова бросает на него внимательный взгляд, наступает тишина, прежде чем он разражается смехом.       — Похоже, я немного воняю, — смеется он.       — Думаю, все мы попахиваем. Я бы убил за горячую воду, — Джон мрачно вспоминает последнюю ванну, которую он принял перед тем, как они отошли от стены почти неделю назад.              — Мне нужно работать, — пожимает плечами Тормунд.              — Ага, и всем нам.       Следует небольшая пауза, затем Тормунд вздыхает и толкает Джона.       — Но если ты встретишь меня здесь сегодня вечером, я знаю, куда мы можем пойти и помыться. В темноте будет спокойно.              Джон ждет, будто предвкушая шутку, но затем просто кивает.       — Да, хорошо. А теперь скажи, где я тебе понадоблюсь.       — Как мы уже выяснили, ты мне нигде не нужен, Вороненок.       — Хорошо, тогда скажи мне, где ты хочешь видеть меня.              Глаза Тормунда светятся, когда он хлопает Джона по плечам своими огромными руками в перчатках.       — Это, мой друг, другой вопрос.                     К ночи долина была расчищена лопатами как можно лучше, снег превратился в пятна крови и гниль, новые метели похоронят оставшийся запах. Трупов не осталось, но на краю долины появилось маленькое поле с указателями, большая скала, отмечающая место захоронения праха, и несколько меньших размеров для тех, кто хотел почтить память кого-то конкретного, был ли он среди сожженных или нет.              Все еще держа в руке лопату, Джон наблюдает, как поднимаются палатки и зажигаются костры, и ощущает влечение этой жизни кончиками пальцев, словно нити. Здесь бывало легко, даже когда было непросто, и холод ощущался как нечто домашнее. Любовь убивает чувство долга, а долг — чувство любви. Пребывание здесь напоминает ему Игритт и, конечно же, Дени. Большая часть его истории написана в снегу, похоронена под ним, будто сгустки крови и пепла.              Джон знает, что он не умен. Он даже не уверен, хороший ли он человек. Но он изо всех сил старался быть достойным. Он не думал, что после всего у него получится покинуть пост на Стене, и глубочайшая тоска заставляет его смотреть сквозь маленькие ряды палаток еще какое-то время, пока что-то не бросится в глаза.              Пламя, вспыхнувшее на холме, движется по прямой, и даже в сумерках Джон узнает походку человека, который его несет. С легкой улыбкой он откладывает лопату в сторону и направляется к месту встречи с Тормундом, мимолетно махнув Призраку рукой.                     Его волосы цвета заката взлохмачены на ветру, Тормунд поднимает брови при виде Джона и молча манит его на сугроб. Снег начинает идти гуще, крупные, тихие хлопья падают комками, но Тормунд не обращает внимания на ухудшающуюся погоду, просто тащится с поднятым вверх факелом, освещающим им путь.              Небо, наполненное снегопадом, беззвездной, укрывающей пустотой, приобретает желто-оранжевый оттенок черного бархата в свете огня. Здесь, на холмах, все похоже на другой мир, особенно когда Джон смотрит вниз на небольшую долину и видит розовое сияние палаток, горящих, как скопление светлячков.              Его плащ покрыт толстой коркой снега, давящего на него, и он теряет равновесие в плотных, мягких сугробах, тявкает, когда Тормунд ловит его под мышкой.              — Понятия не имею, как ты прожил так долго, мальчик, — говорит он ему.              — Я и не выжил.              — О да, верно. Ты будешь человеком, который умрет дважды. Виноват. Тем не менее, не могу не думать, что возвращение было немного преждевременным.              Джон понимает настроение.       — Полагаю, мне нравится страдать.              — Да, — они преодолевают еще несколько метров, прежде чем Тормунд добавляет: — Не то чтобы я, конечно, жалел о твоем возвращении.              — До тех пор, пока ты не против.              — Поверь мне, ты бы знал, если бы это было не так.              — Еще есть время.              Посмеиваясь, Тормунд держит руку под мышкой Джона, пока они спускаются по склону холма к скалам и расщелинам пещер.              У одной из них Тормунд останавливается и бросает факел в глубину, прислушиваясь к грохоту и выглядя удовлетворенным, когда пламя остается в пределах видимости всего в нескольких метрах, оранжевый свет лижет камни и трещины, освещая узкий проход.              — Им почти никогда не пользуются, потому что к нему трудно пробраться, — объясняет Тормунд Джону, начиная погружаться в огненную тьму, зрелище напоминает Джону об извергающей пламя пасти Дрогона, показанной ему во время последней встречи.              — Потому что?.. — он осторожно шагает за ним, неуклюже пытаясь подражать его ноге, изо всех сил стараясь не обращать внимания на ощущение того, что залезает в пасть зверя.              — Потому, что несколько человек… сломали кое-что.              — Замечательно, — бормочет Джон, полностью осознавая, что его ироничная смерть, упавшим в яму посреди ничего, развлечет многих богов — и людей. Тем не менее, он и Тормунд добираются до дна невредимыми, и Джон видит дымящуюся поверхность горячего источника, плещущегося по краям каменного пруда, так сильно похожего на расплавленный огонь, когда Тормунд хватает еще один факел и находит для него место.              Затем он начинает раздеваться. Джон понимает, что смотрит, когда на него обращается разоблачающий взор синих глаз.              — Знаю, что это чертовски красивое зрелище, Ворона, но не стоит пялиться.              — Я не пялюсь, — быстро говорит Джон, защищаясь.              — А я бы стал, — усмехается Тормунд. Теперь он приступает к низу, брюки застегнуты вокруг талии грубыми кожаными ремешками, перемотанными пару раз. Белая грудь и плечи ярко усеяны веснушками, рыжими волосами и темными шрамами. — Давай, парень. Я уже все видел.              — Обнадеживающе, — бормочет Джон, сбрасывая плащ и упряжь, начиная трудный процесс расстегивания и развязывания многочисленных слоев.              Если бы горячая вода не была такой заманчивой, он не уверен, что оно того стоило бы. Тем временем Тормунд снимает последнее и встает, повернувшись спиной к Джону, бросая шкуры на сухой чистый камень, и достает две вещи из одного из многих своих карманов. Фляжка и немного мыла, предполагает Джон с интересом, которое Тормунд теперь с любопытством нюхает, смотря на Джона и приподнимая властную бровь.              — Нет смысла купаться без мыла.              — Я ничего не принес, — признается Джон.              — Все в порядке, я украл его из твоей комнаты.              — Объясняет несколько вещей… подожди, что ты делал в моей комнате?       — Очевидно, воровал мыло. И ее, — он держит флягу, открывает её и делает глоток, прежде чем передать Джону.              Виски из бочки, унаследованной от Джиора Мормонта после смерти. Джон никогда ее не открывал — это казалось неправильным, — но теперь он больше всего на свете хочет согреться, не потрудившись отругать Тормунда.       — Спасибо.              Тормунд бросает флягу в воду, когда закрывает, и она радостно покачивается и плавает. Множество серебристых ран от стрел на его спине сияют в свете, когда он наклоняется, кричит и прыгает в бассейн.              Горячая вода обливает Джона, и он смеется, снимая последние слои одежды, прежде чем подойти к краю воды, глядя на Тормунда в обманчиво большой ванне, на темную воду, покрытую шипящими белыми потоками пены, невероятно черную в глубине.              Чья-то рука сжимает его лодыжку и тянет, он вскрикивает и падает, и каким-то образом умудряется не размозжить голову о камни, когда оказывается в источнике в потоке кристальных пузырьков.              Когда вырывается на поверхность, задыхаясь, он ударяет Тормунда и снова окунается, брызгая, прежде чем ему удается добраться до камней у края бассейна. Смех звучит у стен пещеры, подобный колоколу, утешающий.       — Ты сволочь, — хрипит Джон под громкий хохот.              — Ага, а ты тупой как валенок.              Справедливая оценка. Джон ныряет, чтобы сполоснуть волосы от песка и золы, и берет половину сломанного куска скользкого мыла, прижимаясь ногами к краю бассейна, пока он тщательно моется.              Приглушенные звуки воды позади него указывают на то, что Тормунд делает то же самое.       — Эта хрень пахнет чертовыми розами, — замечает Тормунд, слегка впечатленный.              Джон знает, что оно пахнет как Дени. Она привезла мыло из Миэрина и дала ему часть, когда он сказал, что она всегда пахла огнем. Прекрасное оливковое мыло зеленовато-янтарного цвета, маслянистое и прозрачное, с экстрактом корицы в центре кубика.       — В нем корица и все такое, — бормочет он.       — Что в нем?       — Кори- не важно.       — Пахнет фантастически. Я знал, что ты красавчик, Джон, но не знал, что ты пользуешься женским мылом.       — Ну, теперь ты тоже, — невозмутимо хихикает Джон. Кому-нибудь оно тоже может понравиться.       Тормунд смотрит на мыло в руке, затем пожимает плечами и начинает тереть им волосы и бороду.       — Похоже на то.              Вода неоправданно хороша после тяжелой работы и долгого похода из одного конца королевства в другой. Джон наслаждается чистотой и теплом, погружаясь под воду, когда ополаскивает волосы, слушая пульсацию и гул в этом тихом мире. С закрытыми глазами он может вспомнить непроницаемое забвение, преследующее его по ночам, когда нет ничего, что могло бы отвлечь от собственной смертности.              Неохотно, с горящими легкими, он снова вырывается на поверхность, сталкиваясь лицом к лицу с Тормундом. Он выглядит почти подозрительным, волосы темные от воды, его борода блестит каплями, а глаза проницательны.              — Что? — спрашивает Джон.       — Я просто никогда не осознавал, насколько ты худой под всеми этими перьями, Вороненок.       — Я не худой.       — Худой. И безволосый.       — Ничего не могу с этим поделать.       — Вы, нежные южные мальчики, — смеется Тормунд, — похоже, вам не нужна дополнительная подкладка и мех.       — Полагаю, ты много об этом думал, — смеется Джон, а затем поднимает руки, когда Тормунд угрожает окунуть его снова. — Шучу!              Они бьются и брыкаются в течение минуты, пытаясь утопить друг друга, одновременно бормоча и смеясь, пока Джон снова не сдается, положив руку на грудь Тормунда, и они вдвоем задыхаются в пространстве друг друга, соприкасаясь с шелковистой водой.              Когда они успокаивают дыхание, Тормунд кивает подбородком в сторону мелководья, пытаясь схватить плавающую поблизости фляжку.       — Да ладно, я слишком стар для этого дерьма.              Поддразнивания прекращаются. Расслабляет сидеть на согретых водой камнях и наблюдать, как хлопья бело-голубого снега влетают внутрь, уносимые надвигающимся штормом снаружи. Они передают фляжку туда-сюда, согреваясь горячим напитком. Пещера наполняется звуками воды, подобными стеклу, сырая, гулкая и безопасная.              — Снаружи ветрено, — бормочет Тормунд, закрывая глаза, — лучше подождать до утра.       — Тебя не потеряют?       — За мной никто не следит, кроме тебя, Джон.              Странно слышать, как он произносит его имя так, почти ласково. Джон смотрит на него, когда он снова наклоняется, чтобы взять фляжку, и размышляет, что никогда не видел его таким. Безоружным, застигнутым врасплох. Джон знает, что он обладает большой способностью к рассудительности и серьезности, но обычно предпочитает игнорировать. Сейчас он выглядит почти самодовольным, даже раскаявшимся.       — Что ж, могу обещать тебе, что никогда это не прекращу, — говорит ему Джон, делая глоток и передавая ее обратно.       — До тех пор, пока у тебя не будет женщины, а? — Тормунд улыбается.       — Никогда, — утверждает Джон, слегка оскорбленный, — ты настоящий друг.       — Я знаю, и я бы все равно им был, если бы ты остался с ней. Не волнуйся, парень. Я знаю твое сердце. Жизнь южанина тебя никогда не устраивала. Ни одна женщина, которая пыталась удержать тебя, никогда тебе не подходила. Ты слишком хорошо подходишь для выполнения обязанностей. Зачем ты вернулся сюда?       — Мне приказали вернуться сюда в наказание, — бормочет Джон.       — Да, похоже, ты проводишь со мной пожизненное заключение. Не то чтобы я жаловался. Думаю, мы с тобой похожи больше, чем ты думаешь.              Он мог бы обидеться. Мог бы уйти или поспорить. Но Джон этого не делает, он просто думает. Думает о том, как он подводил людей, которых любил, и о причинах. Он не уверен, что Тормунда можно квалифицировать как неудачника.              — Я просто никогда не хотел нести бремя ожиданий людей, — наконец признает он. — Я слаб и никогда не просил об этом. Все, что я хотел, когда был мальчишкой, — облачиться в черное и уйти с дядей Бендженом. Я хотел защищать людей.       — И ты защищал.       — Я убивал людей. Людей, которых я любил.       — Ты не сможешь защитить людей, если ты мертв. Ты действовал раньше, чем они. Это природа.              Снова тишина. Джон размышляет о неясности последних лет своей жизни с тяжелым вздохом и еще одним долгим глотком, сонный от давящего на него тепла.       — Я любил Игритт, — наконец говорит он, — я любил ее больше, чем думал, что смогу любить кого-либо.       — Я знаю, — уверяет его Тормунд, говоря довольно мягко. — Она тоже знала. И она знала, почему ты ушел. Она бы поступила так же на твоем месте. Вот почему она не могла убить тебя.              Джон вздыхает. Он надеется, что Тормунд не просто пытается его успокоить.               — Маленький Ворон, — теперь его голос звучит серьезно, и когда Джон поднимает глаза, Тормунд оказывается ближе, чем он ожидал, его дыхание теплое и горячее, как виски, — ты многим пожертвовал. Пора взять кое-что себе, мм?              Джон думает об этом, действительно думает и медленно выдыхает.       — Я не хочу ничего брать, но… полагаю, у меня есть все время в мире, чтобы заниматься самобичеванием.       — Да, и всем остальным, кто тебя знает, станет скучно. Да ладно, — он по-товарищески подталкивает ногу Джона своей. — Не могло быть все так плохо.       — Не было, — охотно соглашается Джон.              Его взгляд скользит по потолку пещеры, и он вздыхает.       — Мы пришли в одну из них с Игритт, — тихо признается он, — когда мы впервые встретились. Я никогда не был с женщиной.       — Когда я встретил тебя, ты никогда не?..       — Я очень серьезно относился к своим клятвам, — ворчит Джон. Он пытается не обращать внимания на недоверчивый восторженный взгляд Тормунда.       — Она была твоей первой?       — Да, я только что сказал.       — Ты сказал, что никогда не был с женщиной.              Джон вопросительно смотрит на него, и Тормунд закатывает глаза.       — Боги, ты красавчик, но тупой, как задница великана.              Осознание доходит до Джона, и его лицо пылает жаром.       — Тормунд, я не…       — Ты не что? В этом нет ничего плохого. Это всего лишь плоть, неважно, в какую дырку она входит.       — Может быть, для тебя.       — О, и ты бы хуже думал обо мне из-за этого?              Еще одно поразительное молчание. Джон моргает, темные кудри свешиваются на глаза и начинают сохнуть в паре. Медленно, задумчиво он качает головой.       — Нет. Думаю, нет.       — Рад это слышать, — Тормунд почесывает подбородок, рассеянно глядя на сталактиты, свисающие с потолка. — Итак, Игритт или твоя маленькая Королева Драконов, ни одна из них никогда не?..       — Никогда что?       — Ты знаешь.       — Нет, Тормунд, не знаю.              Еще один раздраженный вздох.       — Тебе когда-нибудь показывали, каково быть снизу?              Джон смущенно смеется. Он старается говорить ровно.       — Нет, нет.       — Даже беловолосая? Я бы подумал, что это единственный способ, которым ей нравилось, с ее историей и всем остальным. А Игритт… ну, Игритт любила быть боссом во многих вещах, не так ли?              Впечатляюще розовое лицо, Джон пытается обработать мысли без чего-нибудь слишком красочного.       — Э, нет, никогда… но у нас не было много времени. На эксперименты.              Тормунд смеется над этим и делает еще глоток.       — Неудивительно, что ты такой встревоженный.       — Я не-       — О, но ты такой.       — Я…              Тормунд начинает хихикать про себя, ополаскивая лицо паром и смахивая капельки с бороды.       — Поверь мне, Вороненок, ты не знаешь, чего тебе не хватает.       — Спасибо за совет. Не уверен, что у меня будет много возможностей проверить твою теорию, раз я снова за Стеной.       — О, а почему бы и нет?       — Я не возьму себе ни жены, ни отцом детям не буду, — скучно произносит Джон.       — В любом случае тебе следует держаться подальше от женщин, твоя любовь — опасная вещь, насколько я могу судить.       — Тормунд, — Джон пытается не слышать в голосе боль. — Пожалуйста.              Он не извиняется, но на его лице появляется легкое сожаление, он передает Джону фляжку, а затем обнимает его за плечо большой рукой, успокаивающей и весомой. На мгновение они замолкают, звуки пещеры утихают, мысли Джона возвращаются к ресницам Дейенерис, когда она умирала у него на руках. Снег начал оседать на них почти сразу, отчего они казались белокурыми.              Бледно-медные в свете костра, ресницы Тормунда опущены, когда он позволяет Джону задержаться на мгновение дольше, прежде чем, наконец, он толкает его.       — Могу я рассказать тебе о моем первом посещении пещеры? — спрашивает он с хитрой ухмылкой, заставляющей Джона подавить слабый стон ужаса.       — …Ну давай.       — Я искал место как это, недалеко от берега. Долгим Летом мы ловили рыбу, остальные уже устали, и я остался со своей удочкой. Я слышал легенды о женщинах, слившихся телами с рыбами, и хотел увидеть…              Джон кривится, пересиливая себя.       — …Была ли она больше похожа на рыбью, чем на обычную пизду, — усмехается Тормунд.       — Ты мерзкий, — бормочет Джон, делая большой глоток.       — Верно. Итак, я на обрыве, волны разбиваются, темнота опускается, а вдали я вижу пещеру, скрытую в скале. Изнутри идет свет, жутко бледно-зеленый, и я подумал — ха! Женщина с рыбьей пиздой.       — Стоп.       — Я спустился со скал, доплыл до пещеры и спустил штаны.       — Тормунд.       — Вряд ли я знал, что ждущее меня существо было не прекрасной девой, от которой пахло рыбой, а огромной тварью с человеческим телом и колышущейся, извивающейся массой конечностей внизу…       — Пожалуйста, перестань, — хрипит Джон, закрывая лицо.       — Он был устрашающим, с огромными клыками, желтыми глазами, но эти щупальца… Что ж, он точно знал, как ими пользоваться. В какой-то момент я подумал, что могу почувствовать, как они поднимаются ко мне из-за…       — Почему это должно быть так? — Джон смеется, взмахивая волосами, без энтузиазма толкая Тормунда, чтобы заставить его замолчать.       — Он трахнул меня, как будто я…       — Не трахнул, лжец!       — Трахнул! Будто я был тряпичной куклой. Я не мог нормально срать неделю, но, боги, оно того стоило. Я никогда не чувствовал себя таким довольным, — теперь он тоже смеется, теряя нить повествования, глаза искрятся от веселья.       — Довольным тем, что неделю не гадил?              Они наклоняются друг к другу, погружаясь в полный вой, оба взбалмошные и пытающиеся разговаривать между глубокими вдохами.              Может быть, остатки истерии, может быть, просто алкоголь, но Джон внезапно чувствует легкость, смеясь и задыхаясь от пара вместе, сжимая друг друга.              — Ты сумасшедший, — говорит он Тормунду, когда тот переводит дух, — ты забиваешь человека до смерти за то, что он обвиняет тебя в том, что ты сосал мой член, а потом ходишь и рассказываешь истории о монстре, который засунул восемь рук тебе в задницу.       — Это были не руки, Джон Сноу, — говорит он довольно чопорно, — это были щупальца.       — Виноват.       — История твоей жизни. Кроме того, — Тормунд выглядит озабоченным, — я убил его не за то, что он сказал, я убил его, потому что он — как бы сказал человек вроде тебя? — выставил меня в дурном свете.              Джон думает об этом, действительно думает и размышляет над хитрым подмигиванием Тормунда, когда они в тот день бродили по дюнам в поисках ходока. Приходится довольствоваться тем, что у нас есть.              — Так… — он немного краснеет, медленно подбирая слова. — Ты действительно спал с мужчинами?       — Не просто спал, иногда мы стояли, — Тормунд видит выражение лица Джона и снова заикается от смеха. — Боги, мальчик, ты покраснел. Вы, южане, действительно не умеете развлекаться.       — По-видимому, нет, — слабо отвечает Джон. Он немного ерзает в воде, внезапно приходя в себя, чувство дурного предчувствия охватывает его блуждающим взглядом Тормунда.       — Знаешь, я рад предложить помощь в этом вопросе, — говорит он, и Джон знает, что это его самый изысканный голос, который почти не используется.              Джон только однажды слышал, как его использовали перед Бриенной Тарт.       — Что, меня трахнет человек с щупальцами? Спасибо, но…       — Парень, ты самый тупой чертов человек, которого я когда-либо встречал, — прерывает Тормунд, а затем движется с той сверхъестественной скоростью, на какую только способен, одним плавным движением усаживаясь на бедра Джона, и вокруг них разбрызгиваются искрящиеся капли.              Он хватает лицо Джона руками.       — Ты хочешь, чтобы я был немного яснее, или твой крошечный мозг наконец-то здесь, с нами?              Джон пристально смотрит на него, пахнущего корицей, светящегося, как будто огонь исходит изнутри. Его вес над Джоном просто потрясающ, он не вызывает опасений.       — …Не совсем? — он осмеливается, а затем издает приглушенный звук, когда Тормунд сжимает их губы в поцелуе.              Он свиреп, но деликатен, как и во всем, что делает, с удовольствием поглощает слабое удивленное нытье Джона. Когда он отстраняется, они молчат, а потом оба снова смеются. Лица пылают жаром, никто из них не двигается и не говорит, пока смех не утихает.              — Тормунд, — пытается пошутить Джон, но его голос выходит слабым. — Не знал, что тебе не все равно.       — Не знал? — спрашивает Тормунд. Не ошибочно, но близко.              Джон смотрит ему в глаза, ломает голову и думает о каждом прикосновении, которым они когда-либо обменивались.              — Ты всегда выглядишь таким грустным, мальчик, — шепчет Тормунд, нежно поглаживая распущенные кудри на его щеке, — будто ты смирился. В тот день, когда я увидел тебя, я знал, что ты один из нас. Сожаление — единственное, что удерживает тебя, ты знаешь? Мы все думаем, что ты свой.              Мы. Джон замечает, что «мы» — это щит. Он знаком со щитами, стрелами и клинками и с тем, как слова могут превращаться в них всех. Ему потребовалось много времени, чтобы научиться.              — Я не грущу, когда я здесь, — признает он, — но это кажется неправильным.        — Но это не так. Ты выплатил долги, Джон. Ты так много заплатил, что почти никому из них не принадлежишь.              Его горло грозит сжаться. Он долго и пристально смотрит на Тормунда и шепчет:       — Мне тоже не все равно.              Это правда. Единственная правда, которую он знает прямо сейчас. Он не знает, кто он такой и хорош ли он, но знает, каков Тормунд. Стойкий, теплый и предлагающий Джону то, чего он еще не может понять, не ожидая большего. Взглянув вниз, Тормунд играет бровями, вырывая их из этого приглушенного тона.        — Похоже, нам обоим не все равно.       — Чего ты тогда ждешь…       — Тише, Ворон. Просто… — он аккуратно убирает своенравный локон с лица Джона. — Тише.              Веселье все еще в уголках их глаз, они снова склоняются. Джон с облегчением обнаруживает, что это ничем не отличается от поцелуев с кем-либо еще. Большая рука Тормунда обхватывает его затылок, запутываясь в волосах, и он целует Джона с удивительной легкостью, сначала медленными, ласковыми движениями их губ, между ними — более мелкие поцелуи, а затем — мягкое прикосновение языка. В этот раз он улыбается, когда отстраняется.              — Я достаточно мужественен, чтобы признать, Джон Сноу, неудивительно, что Игритт попалась на такой поцелуй.       — Не будь идиотом.       — Я не идиот! Ты удивительно умелый.       — Очень обнадеживает слышать такое от человека, который утверждает, что трахнул медведицу.       — Она не так хорошо целовалась, как ты.              Их губы снова соприкасаются, и наконец поддразнивания, кажется, утихают, когда Джон нерешительно тянется, чтобы обнять Тормунда за плечи. Легко выкинуть из головы его сомнения по поводу Тормунда, как было и в первый раз. Здесь безопасно, и кем бы ни был Тормунд, он недостаточно жесток, чтобы подшутить над Джоном.              Он так удобно устраивается на коленях у Джона, компактно, несмотря на его размер, скольжение влажной кожи дразнящее, резко интимное. Безошибочное давление твердости на нижнюю часть живота Джона заставляет его задуматься, но он медленно опускается на Джона, определенно не однозначно.              — Это хорошая идея? — слабо говорит Джон.       — Что ты имеешь в виду?       — Мы пьяны.       — Мы? Я бы сказал веселы.       — Ладно… мы друзья.       — Да, мы друзья, Джон Сноу. Бьюсь об заклад, у тебя никогда не было такого хорошего друга, как я, — смеется Тормунд и наклоняется, чтобы поцеловать Джона в горло. Оставляет на подбородке новую отметину. Новую, но хорошую. Почти подавляющую. Джон выгибается, глаза поднимаются к потолку, прежде чем закрыться.       — Хорошо, — бормочет он, пытаясь скрыть удивление в голосе, — но, Тормунд, я никогда… не делал… не знаю…              Он краснеет, признаваясь. Тормунд поднимает голову ровно настолько, чтобы пробормотать.       — Неужели я кажусь тебе человеком, который позволил бы тебе безуспешно возиться внизу?              Сильнейший румянец покрывает грудь и шею Джона.        — Нет.       — Ладно, тогда не беспокойся об этом, просто закрой свой милый рот и перестань беспокоиться.              Пальцы, скользящие по груди Джона, и то, как его рот медленно преследует их по центру груди, успокаивают. Он останавливается на шрамах на груди Джона, затем целует один и продолжает. Невозможно не смотреть, а еще труднее сохранять ровное дыхание. Джон чувствует себя беспомощным и тупым, как и раньше, пассивным из-за неопытности. Когда Тормунд берет его за бедра и сдвигает, Джон немного покачивается в воде ближе к берегу бассейна, смягченному мхом. Когда большая его часть находится на воздухе, он не мерзнет, но чувствителен к прохладе, совершенно не скрытый водой, пенящейся вокруг лодыжек. Он почти полностью возбудился, член покраснел и стал тяжелым между бедром и низом живота. Когда Тормунд смотрит на него, все еще держа, Джон начинает смущаться — он меньше его во всех смыслах, бледнее, без пятен огня на коже или волосах.               — Красивый член, — замечает Тормунд низким рокочущим голосом, а затем склоняется и берет Джона в рот одним длинным глотком.              — Боги… Тор, я!..              Откинув голову назад, Джон выдыхает часть шокированного удовольствия и хватается за плечо Тормунда, раскрывая тело, как хранилище. Он чувствует, как одна из рук Тормунда сжимает его бедро, широко разводя ноги, когда он втягивает поступательными движениями вверх-вниз, язык обжигает, влажный проход его рта быстро становится единственным, что чувствует Джон.              Он ругается все громче, повторяясь, когда Тормунд подтягивается и концентрирует мягкие круговые движения языка под головкой члена Джона.               Несмотря на все его предыдущие разговоры об освобождении людей, это больше похоже на боевой план, делающий Джона послушным и доводящий до потери сознания, когда он снова заглатывает его. Теперь спокойнее, рука, не лежащая на бедре Джона, скользит по более бледной коже между бедром и пахом. Его большой палец поглаживает член Джона только у основания, и когда он осторожно перекатывает мошонку в пальцах, Джон опять толкается. Он заикается, извиняясь, но Тормунд не ругает его и не показывает, что заметил что-либо, а просто продолжает успокаивать его все глубже и глубже.              Он отстраняется, когда Джон начинает трястись, его глаза блестят, а волосы начинают сохнуть в диких медных кудряшках. Губы неприлично розовые, и он крепко целует Джона.              Ни разговоров, ни умных замечаний. Джон чувствует себя немым из-за новизны удовольствия, инстинктивно зная, что это все возможное, что он может сделать. Все его яростное восхищение Тормундом обретает новый шарм, и он нежно сосет его язык, позволяя собственным рукам исследовать, осторожно теребя соски и задыхаясь удовольствием от рычания, которое он вызывает.              — Повернись, — грохочет Тормунд, — позволь мне показать тебе, что ты упускаешь.              Уши угрожают воспламениться, Джон поворачивается, неуклюже и медленно, и позволяет Тормунду поставить его на четвереньки. Джон не боится уязвимости так сильно, как он думал, — на самом деле, он чувствует себя хорошо, если выбрать направление. Он никогда не умел вести.              — Это глупо, — бормочет он.       — Не согласен, — рука, гладящая его по ягодицам, заставляет вздрогнуть, но Тормунд тихо его успокаивает. — Еще не поздно отступить, — заверяет он, но Джон просто качает головой.       — Я не хочу.              Он все еще пылает, чувствуя за собой пристальный взгляд Тормунда, но прикосновение мозолистого большого пальца к самой верхней части бедра заставляет его дрожать, прежде чем он почувствует дыхание.              — У тебя одна из самых красивых задниц, которые я когда-либо видел.              Он звучит слегка озадаченным, и Джон начинает смеяться, прежде чем его касаются бородой, и первое медленное движение горячего языка лишает дара речи. Сжимая и раздвигая его большими пальцами, Тормунд дважды облизывает от мошонки к щели, а затем смыкается губами на краю дырки Джона и ласково посасывает.              — Тор, ты… — он не может подобрать слов, не может определить их по быстрому потоку в голове, звукам и изображениям. Грязно, развратно, но приятное скользкое давление внутри слишком сильно, и крики Джона чертовски громкие, его руки сгибаются под ним.              Неторопливо, мучительно Тормунд продолжает сосать, давить и лизать, длинные движения языка и вихревые ласки по ободку, заставляющие Джона проваливаться дальше в колыбель его рук. Когда он чувствует, как язык вдавливается, входит, отодвигается и снова входит, он почти ложится на воду.       — Бляяяя…              Низкий гул смеха вырывается из губ Тормунда, и он может чувствовать удовольствие прямо через мышцы, взбирающееся по тонкой коже его промежности и глубоко пульсирующее у основания его члена.              Его подбородок в воде, голая грудь царапается о камни там, где он провисает, но не может заставить себя волноваться. Пальцы ног скользят по полу, плавучесть воды влияет на равновесие, пока он не закрепится, упираясь голенями в грудь Тормунда, а мостик ступней не ляжет на его плечи.        — Вот и все, мальчик, располагайся, — говорит Тормунд довольным мурлыканьем.              Его голос посылает в Джона поток тепла, и ему приходится подпирать подбородок кулаками, чтобы не упасть в воду, но опора на Тормунда означает, что он может подниматься на движениях рта, выгибаться назад на гладком давлении его языка и стонать от дразнящих толчков внутри.              — Вот и все, — повторяет Тормунд. Он сжимает большой рукой член Джона, царапается бородой о мошонку и жарко смеется, когда Джон вскрикивает.       — Что это было? Довольно милый звук.       — Не надо, — смеется Джон, тяжело дыша, все еще наполовину вошедший в объятия рук Тормунда.              Его колени больше не на камнях, рука Тормунда обхватила одно бедро, а другая держит Джона позади, поднимая там, где он провисает в коленях.       — Мне нравится. Сделай так снова.              Он делает это, когда Тормунд сосет его мошонку, более унизительно, чем раньше, и он чувствует себя гладким, мягким и открытым, когда палец дразнит его дырку. Он не хочет терять это чувство, заключенный в объятия Тормунда в наиболее уязвимом положении, позволяя одновременно поклоняться и стыдиться — хотя он знает, что стыд — все его вина.              Но здесь для нее нет места, не с Тормундом. Тормунд, который всегда был добр к нему, даже когда он не был. Тормунд, который разговаривает с ним, избавляя его от необходимости беспокоиться, думать. Говорит с ним так, чтобы он чувствовал себя спокойно.              — Ну давай же. Толкайся в руку, мальчик.              Почти спокойно.              Джон раскачивается, благодарный стон вырывается наружу, когда Тормунд снова зарывается лицом в его плоть, сосет, облизывает, трахает его языком, в то время как Джон спускает сгустки предсемени в воду. Он не может держать язык за зубами; даже представить себе не может, как он выглядит, просто знает, что напряжение в бедрах, животе и спине — ничто по сравнению с удовольствием. Тянущая боль в ногах и животе кажется слишком сильной, чтобы позволить ему кончить, но он отчасти подозревает, что в этом и весь смысл. В конце концов, Тормунд еще не сделал то, что намеревался сделать.              Когда Джон становится настолько бессвязным, насколько когда-либо был, не считая серьезных травм, Тормунд отступает, с ласковым голосом опускает Джона.              — Довольно хорошо приноровился, — хвалит он, мягко смеясь над оскорбленным стоном Джона. — Не начинай.              Его большой палец останавливается между ягодиц Джона, прижимаясь именно так, успокаивая, когда Джон снова скулит.       — Да? — проверяет он.              Собравшись с духом, Джон убирает лицо с руки, делая несколько вдохов, чтобы прочистить голову. Кудри касаются его рук, и когда он мутно оглядывается через плечо, Тормунд спокойно улыбается.              — Если я стану еще одним из твоих рассказов… — без энтузиазма предупреждает Джон и снова смеется.       — Поверь мне, Маленький Ворон. Все останется за этими стенами.       — Все в порядке. Да, — он делает еще один глубокий вдох, когда Тормунд наклоняется за мылом. — Зачем это?               — Поверь мне, лучше мы им воспользуемся.              Он смачивает его, методично протирает им руки, напоминая звуки непристойного рта на плоти Джона раньше. Когда он откладывает его в сторону, они оба сдвигаются, устраиваясь удобнее, а затем Джон резко выдыхает, когда Тормунд вдавливает в него смазанный маслом палец.              Чуждо, поначалу не совсем приятно, и Тормунд, который другой рукой снова сжимает член Джона, дразнит его головку большим пальцем. Он вращает пальцем внутри него, поглаживая, а затем надавливая. Ищет, нажимает, кружит…              Тонкая нить сжатого тепла пронзает Джона при ласке, заставляя вздрагивать и с шипением выдыхать. Позади него одобрительное ворчание говорит ему, что этого ждали, и поэтому он упирается коленями в насыпь и ждет, пока Тормунд не проведет тщательные поиски.              Уже более целеустремленные движения, более знакомое покачивание, и рот Джона открывается на резком вдохе, когда устойчивое давление увеличивается, резкое и сладкое. Тормунд крутит и толкается пальцем, затем отводит руку назад и вдавливает два.              — Черт, — бормочет Джон себе под нос, глядя вниз между руками по всей длине тела. Из его члена, покрасневшего и твердого, все еще течет жидкость, и между раздвинутых бедер он видит, что не только он.              Даже нетронутый, толстый член Тормунда стоит у его живота, крайняя плоть блестит от бусинок.              — Боги, — снова хрипит Джон. Он с трудом может оторвать взгляд от него, даже когда Тормунд начинает трахать все быстрее и глубже пальцами, останавливаясь, когда погружается до сустава, чтобы погладить то место, от которого дрожат бедра Джона.              — Самый красивый чертов парень, которого я когда-либо видел, — шепчет он, как бы странно гордясь этим фактом. — И вообще красивее любой девушки.               — Да- ох блядь, ты все время говоришь так, но я не такой, я не похож на девушку, — рассеянно жалуется Джон.       — Почему, что плохого в том, чтобы быть девушкой?       — Н-ничего, но…       — Слабый мужчина, который пытается унизить тебя, сравнивая с женщиной, Джон, — бормочет Тормунд. — Есть нечто большее, чем мужчины и женщины, и между нами нет разницы.       — Н-м… — Джон определенно согласится, когда он сможет думать о чем угодно, кроме того, как его живот начинает дрожать в такт быстрым, влажным толчкам длинных пальцев Тормунда. Его нервы наполняются сладким и возбужденным хором, каждое пространство в нем ощущается занятым и обновленным. Он никогда не чувствовал себя таким, полностью заключенным в себе, осознающим каждый дюйм. Тормунд разжигает в нем расплавленное удовольствие плавными движениями, позволяя головке члена Джона теперь просто касаться его ладони.              Джон издает звуки. Другие, отличные от обычных, более нуждающиеся и слабые, искренне благодарные. Он разрывается между желанием завершения и желанием большего.              — Тормунд, я… подожди, — несколько задыхающихся вдохов. — Я хочу…       Тормунд не вынимает пальцы, даже когда Джон ерзает, а просто помогает ему бесцельно извиваться, пока он не оказывается на боку, с распростертыми бедрами, а одна нога висит в воздухе. Он выгибается, и Тормунд не заставляет его просить, чтобы он наклонился над ним, сжимая его своим телом, когда он целует его глубоко. Его свободная рука сгибается под шеей Джона, не позволяя ему касаться воды и крепко удерживая.              Джон не может выразить благодарность. Он хватается за Тормунда, хныкая, когда пальцы внутри него снова начинают двигаться с новым намерением. Вода плещется вокруг бедра Джона, его колени натираются из-за камней, и он изо всех сил пытается сохранять спокойствие.              Поцелуи становятся более пылкими, они сообща прижимаются, нерешительность и всякое подобие притворства исчезают. Тормунд поворачивает запястье, чтобы наклонить пальцы вперед, и Джон чувствует первый прилив оргазма, тяжелеющий в его яйцах, стремительное давление, которое кажется совершенно отдельным от того, что он когда-либо испытывал раньше. Он пульсирует вместе с ударами Тормунда глубоко внутри него, расцветая, как пламя от насыщенных кислородом углей.              — Тор, — умоляет он в рот, его лицо пылает от того, как звучит его голос, — Тор…       — Знаю, знаю. Поначалу кажется, что слишком много, — его борода запутывается в волосах Джона, когда он поворачивается носом к щеке и произносит согревающее урчание. Его пальцы давят, растягивают его, и он кажется влажным, когда нажимает глубже и трет.       — Это… я…       — Хороший мальчик. Давай, пацан.              Слова, которые приближают так же сильно, как и прикосновения, какими бы самонадеянными они ни были. Еще один круговой толчок, и Джон вскрикивает и дрожит, в то время как давление в нем проникает, как огонь, захватывая каждый нерв и заставляя его подергиваться длинными волнами удовольствия, сокращающими член, утекающими в воду без единого прикосновения. Он наклоняет голову в пространство Тормунда и на мгновение корчится на пальцах, сжимаясь.              Перемещаясь на пальцах, он понимает, сильно краснея, что выжат до последнего.              По-прежнему прижимаясь к нему так крепко, как всегда, Тормунд кажется довольным.       — Самая красивая вещь, — снова бормочет он, и от теплоты в его голосе у Джона жжет глаза.       — Н-не, — говорит он водянистым голосом, его бедра дрожат. Он тянется к Тормунду тяжелыми руками, пытаясь отдышаться, когда безо всяких усилий тянет его к себе на колени, крепко обвивая после того, как он ополаскивает руки. Джон прижимается к нему, благодарно пряча лицо в течение нескольких минут, пока повторные нервные импульсы пробегают по его конечностям.              Тормунд внимательно наблюдает за Джоном, ища его взгляд, прежде чем снова нежно отвести волосы назад. На этот раз вспомнить прошлое легче.              — Теперь не так грустно, мм? — говорит он мягко.       — Совсем не грустно. Думаю, я отбил себе мозги, — слабо смеется Джон, а затем предупреждающе показывает пальцем, чтобы остановить шутку Тормунда. — Не порть момент, — широкая улыбка немного деформирует его бороду, и он снова ласково целует Джона.              Когда тебя держат, появляется чувство безопасности. Джон позволяет себе задуматься, чувствовал ли он подобное когда-нибудь раньше, и когда он признает, что не чувствовал, то внутри тянет болезненный пустяк, и он пытается быстро заглушить его.              — Позволь мне сделать что-нибудь для тебя?              Задумчивое молчание, а затем Тормунд подворачивается под ним.       — Просто… просто повернись и снова дай мне мыло.              Поющий трепет предвкушения охватывает его, Джон поворачивается спиной к груди Тормунда, чувствительный и дрожащий, когда тот гладит кожу по внутренней стороне бедер Джона, прежде чем снова отложить мыло в сторону.              Его руки спускаются к коленям Джона, сводя их вместе и подталкивая вверх, так что он наполовину стоит на коленях между бедрами, сложенными вместе в виде мозаики. Когда Тормунд прижимается толстым членом между ног Джона, дыхание Джона покидает его.              — Боги, — шепчет он, хватаясь за бедро Тормунда за спиной, ощущая его скользкий вес и удивляясь тому, как его крайняя плоть с каждым движением отодвигается все больше и больше, обнажая блестящую, раскрасневшуюся головку, когда он начинает раскачиваться между ног Джона.              — Так — да, Джон, идеально.              Член Джона обращает внимание, прежде не смягчившийся от стимуляции, а теперь еще более заинтересованный, когда Тормунд тянется к его яйцам. Рыча позади него низко и настойчиво, Тормунд крепче сжимает бедра Джона и начинает их трахать.              Наблюдение за ним вызывает ползучий электрический жар. Каждый толчок кажется гладким, жидким, липким и соленым в прорези, размазанными нитками по яйцам и ногам Джона, когда он скользит между. Он снова наклоняется, задыхается от звуков, которые издает Тормунд, грубых гортанных стонов, более мягкой похвалы. Джон никогда раньше не чувствовал себя полезным в постели, если только он не стоял на коленях, зарывшись рукой в лобковые волосы. Почти тоже самое, как будто это не так уж и сложно изменить; пусть Тормунд прижмет свой чертов член туда, где раньше двигались его пальцы, и освободит место внутри тела Джона.              «Может, в следующий раз», — рассуждает он безумно, — «когда будет больше мыла».              Теперь его взгляд прикован к члену Тормунда, твердому между ног Джона, значительному по любым меркам, как и Тормунд. Его грудь кажется огромной на спине Джона, руки на нем, но это не стыдно или унизительно. Джон чувствует себя правильным, подобранным ему, рельеф от его плеч до колен идеально подходит к фасаду передней части Тормунда. Его подбородок перекинут через плечо, они оба, кажется, наблюдают, как его член выглядывает и вылетает из-под Джона, переходя к розовому и блестящему.              — Бля, — ворчит Тормунд. Затем он замедляется, наблюдая за собой, держа Джона неподвижно. — Крепче, всего на секунду…              Кажется, он должен быть слишком тугим, но Джон сжимает бедра, из них вырываются два парных стона, когда Тормунд медленно движется вперед, и влажная налитая головка касается его дырки.              — Вот и все, — шепчет он, касаясь Джона щекой, — идеально, Маленькая ворона, чувствую себя шелковым.              Он может только застонать в ответ. По подсчетам Джона, семенная жидкость более скользкая, чем мыло, и он наслаждается знанием того, что Тормунд получает хотя бы часть удовольствия, которое он доставлял Джону, даже если он чувствует себя неадекватным из-за того, что не может предложить себя в том же качестве, по крайней мере, пока.              — Мы — можем ли мы сделать это снова? — тупо спрашивает Джон. — В следующий раз, когда я… ты мог бы показать мне, как, я мог бы помочь…        — Думал, ты никогда не спросишь, — смеется Тормунд.               Он тянется, чтобы поцеловать Джона через плечо, и они на мгновение замедляются, отвлекаясь, дыхание учащается. Когда они отстраняются, Джон протягивает руку назад, чтобы ухватиться за спутанные рыжие кудри Тормунда.              Теперь он начинает быстрее трахать бедра Джона, зарываясь лицом в шею, дыхание и борода щекочут его кожу. Он сжимает его, касается губами за ухом Джона и шепчет его имя.              — Было чертовски потрясающе, пока я тебя раскрывал. Ты был на вкус как рай. И то, как ты звучал, будто никогда не чувствовал ничего подобного, будто нуждался больше, чем в воздухе.              Это возвращает прилив сенсорных воспоминаний: вид члена Тормунда, сочащегося между расставленных бедер Джона, запах корицы и пятнышки на плечах Тормунда.       — Да, — задыхается Джон, — да.       — Приятно знать, — ворчит Тормунд, и его таз резко дергается вперед, между его стволом и яйцами Джона тянется мерцающая ниточка семени. Его руки поднимаются, чтобы сжать грудь Джона, как тиски, сокрушая. — Я… Джон…              — Пожалуйста, — задыхается Джон, откидывая голову на плечо, — пожалуйста, пожалуйста, Тор-              Он чувствует прикосновение губ, а затем и сжатие зубов. Вспышка чистого удовольствия проходит через Джона, когда он чувствует, как оргазм Тормунда окрашивает его дрожащие бедра, размазывая все, пока он трахает, звуки влажные и громкие в тихом убежище их пещеры.              Они трутся друг о друга, пока последняя капля высвобождения Тормунда не коснется кожи Джона, а затем постепенно опускаются на мелководье.              Тормунд не отпускает. Они сжимают друг друга, оба терзаются затяжным дрожанием последствий. Джон смотрит через сверкающую воду на изменившийся свет и понимает, что один из факелов погас.              Едва ли какие-либо слова кажутся подходящими. Они расходятся, хотя и неохотно, чтобы смыть последние следы. Кончики пальцев Джона сморщены от воды, и это зрелище заставляет его слегка смеяться.              — Что такое? — спрашивает Тормунд, в последний раз выжимая волосы, ступая на край бассейна и начиная стирать воду тряпкой.       — Прошло много времени с тех пор, как мне некуда было идти. Где-то быть. Давление. Долг, — он слегка краснеет, когда говорит, приближаясь к Тормунду с чем-то вроде застенчивости и облегчением, когда открывает ему руки.       — Ночной дозор не в счет, лорд-командующий? — мягко говорит он. Джон знает, не быть жестоким.       — Едва ли чем-то запомнился, там больше не на что смотреть.       — Здесь есть на что смотреть. Медведи, волки. Другие племена.       — Не так уж и много…       — Но со временем будет, — глаза Тормунда сейчас необычайно настойчивы, его кожа вспыхивает, когда он тянет Джона так, что их кожа соприкасается, все еще обнаженные и разгоряченные, сухие, шокирующе знакомые. — Ты мог бы остаться. Ты мог бы быть одним из нас навсегда. Закопать черную одежду и больше никогда ее не видеть.       — Но Санса, Арья…       — Ты им не нужен, Джон. А если надо будет, твой брат знает, где тебя искать, не так ли?              Их взгляды остаются неизменными, хотя Джон видит самую странную вспышку трепета Тормунда; страх, думает он.       — Я нужен тебе? — шепчет он, и слова вызывают у него смущение, даже когда они срываются с его рта.       — Я уже сказал тебе, что не нужен, но я хочу тебя, — обещает Тормунд, — я думаю, это относится к той же категории.              Голова кружится, Джон делает глубокий вдох, не сводя глаз с лица Тормунда.              Опять же, он признает использование слов в качестве щитов.              Он не думает, что они бы послали кого-нибудь на поиски. Не сейчас, когда приближается глубокая зима.       — Останься, Вороненок, — снова призывает Тормунд, — останься со мной.       — Хорошо, — шепчет он. — Ладно.              Он не может быть уверен, но ему кажется, что глаза Тормунда сияют ярче, чем раньше, когда он крепко сминает Джона в объятиях.       — Завтра, — говорит он проникновенно и низко, — мы глубоко закопаем этот плащ и достанем тебе приличную одежду. Давай, пойдем разожжем костер, пока у нас еще есть чем его зажечь.              Они расходятся, чтобы одеться, движения Джона неустойчивы, ноги дрожат. Каждый раз, когда он смотрит, Тормунд наблюдает за ним с улыбкой, скрытой в уголках его рта.              Загорается огонь, они ворочаются в нижних слоях одежды, плащ Джона сминается под ними, фляжка из оленьей шкуры двигается взад и вперед между ними. В какой-то момент Джон приближается к Тормунду, пока они разговаривают, и от усталости голоса становятся тише и округлее. Он засыпает, обнимая Тормунда, упираясь макушкой головы в его подбородок.