В тёмном зале подсветка работала лишь для картин, что придавало лёгкую атмосферу страха. Во всём помещении акцент падал на красные, чёрные, белые и, куда реже, оранжевые цвета. Тематика закрытой выставки галереи, соответствовала наступающему Хэллоуину до которого оставалось пару дней. По залу тут и там были расставлены тыквы с вырезанными лицами и вставленными внутрь свечками.
Олешева на правах хозяйки выставки и написанных ей же картин одета была на удивление скромно, проигнорировав свою обычную призывно кричащую яркость и сексуальность в нарядах. Тем не менее она была шикарной — чёрное обтягивающее платье, берцы и оранжевые тени, растёкшиеся до щёк, а розовое каре прикрывала типичная «колдовская» остроконечная шляпа с широкими краями и мягкими брелками-тыквами по бокам, которые слегка подпрыгивали при походке.
Алина попивала уже бокал четвёртый красного вина, которое неплохо маскировалось под кровь, а потому была немного прихмелевшей и поплывшей. Нажраться как свинье ей не позволяла совесть и трезвый Юра. Нет, ну а не надо было спорить с ней, что она не сможет пьяная пробежать (и выиграть!) с ним стометровку на старом стадионе их школы. Вот, теперь расплачивается — абсолютно трезвый таскается в костюме хэллоуинской тыквы и помогает ей с гостями.
— Пьяньчужка моя, — Юра деликатно протягивает ей локоть, чтобы девушка схватилась за него. — гости прибыли почти полностью, так что думаю можно открываться. Ты готова?
— Да, думаю да. — шепчет Алина, чувствуя что ладони потные от волнения. Это не первая её выставка, далеко не первая. Но таких до этого не было. Тематическая, посвящённая празднику и скорее всего напоминающая вечеринку готов, потому что большинство людей на Хэллоуин одевается не как-то страшно, а просто натягивает на себя что-то рваное и чёрное и едва ли её гости, которых в три раза больше чем обычно, будут больно оригинальные.
Юра кивает и делает шаг в сторону:
— Я в тебя верю. Они будут без ума от твоих картин.
— Спасибо, тыковка моя. — Олешева улыбается, немного язвит, хотя на деле благодарна миру за то, что у неё есть понимающий и поддерживающий Юра. Но это не мешает Алине совершенно по-дружески хлопнуть его по заднице напоследок, подмигивая.
Недовольные бурчания она игнорирует и удовлетворённая снявшими тревожность шутками, подхихикивая, идёт ко входу, где уже толпятся гости.
Чтобы выровнять дыхание приходится вслушиваться в стук берцев и считать шаги.
Раз-два.
Раз-два.
Раз-два-три.
Главное верить, что всё будет в порядке. Алина закрывает глаза на секунду, делает глубокий вдох и появляется перед входом, сверкая ослепительной довольной улыбкой.
Раз-два.
Понеслась.
— Здравствуйте, спасибо, что решили посетить нашу выставку, позвольте представить вам первую картину сегодняшнего вечера… — речь, несмотря на затуманенную вином голову, получается на удивление складной и совсем скоро Алина перестаёт волноваться и начинает просто рассказывать, влюблённо повествуя о каждом своём шедевре.
Когда толпа во главе с Олешевой и Юрой, который специально стоит на подхвате, параллельно следя за гостями, подходит к одному из последних в этой зале полотен, Алина уже полностью расслабленная и довольная, легонько прикасается к чёрной рамке картины и начинает рассказывать историю её создания.
— Это написалось всего за пару дней, что удивительно короткий срок, ведь реализм на самом деле не самый мой любимый жанр. Картина называется «Колдунья», хотя споры над названием были долгие, но в итоге сошлись на том, что это наилучший вариант.
Алина недовольно морщит нос, прекрасно осознавая, что у неё были названия и куда лучше, но агенство с котором она сотрудничает и которое её спонсирует, заставило подписать чем-то ёмким и коротким, что сразу же помогло бы возможному покупателю сосредоточить своё внимание на ней. Тем более не сделать этого было сложно, ведь взгляд так и приковывали к себе огненно-рыжие волосы парящей в воздухе над водой полностью обнаженной
ведьмы.
Идея пришла к Алине неожиданно, вроде сон, вроде видение, она до сих пор сама не понимала, что было. Просто в какой-то момент она настолько зациклилась на силуэте изображенном спиной и с раскинутыми руками, что только его и могла рисовать. Это единственная её работа, которая была завершена в кратчайшие сроки — всего пять ночей (две из которых были полностью бессонными) и не выходящий из головы образ был перенесён на полотно.
На полотне красовалась ведьма. Сильная, нагая, с красно-рыжими волосами до поясницы, ведьма, вокруг которой танцуют звёзды, облака ласкаются к ногам и прирученный ветер трепет ресницы.
Ведьма проводит ритуал, шепчется с луной, заговаривает озеро, из вод которого черпает силы, насылает проклятья и болезни.
Чем дольше смотришь на неё, тем сильнее хочется упасть на колени, тем сложнее оторвать взгляд от горящих смертельным огнём волос и хрупких выпирающих позвонков.
Если можно было видеть глаза ведьмы, они со стопроцентной вероятностью горели ярким голубым, почти синим оттенком, который разбавляли бы крупицы светло-зелёного.
Алина очень, совершенно непрофессионально, надеялась, что эту картину не купят. Ведьму хотелось оставить себе, а не отдавать в чьи-то руки, которые не могли бы не запятнать полотно. Ведьма завладела душой художницы без каких-либо усилий, приворожив чисто по случайности, словно мимолётом и нехотя.
В первый раз Алина замечает рыжие волосы уже когда гости ходят по второй зале, без сопровождения и её рассказах о картинах, но под тщательным наблюдением Юры и охраны. Глаза, привыкшие к темноте этой залы (тут намного темнее и преобладает лишь тусклый белый свет для подсветки картин), замечают что-то яркое моментально, но далеко не сразу мозг понимает, что именно.
Когда Олешева понимает, что заметила в толпе туманно-знакомую копну, силуэт, словно огненным ручейком, утекает от неё. Алина всеми силами старается найти его снова, пристально вглядываясь в толпу. Поэтому она вздрагивает, когда легонько кто-то дотрагивается до её плеча, вздрагивает, пугается, но поворачивается, опасаясь худшего.
— Говорят, нельзя трогать произведения искусства, но я бунтарка. — голубые глаза оказавшиеся напротив определённо не являются чем-то худшим. Они настолько прекрасны, что Алина подвисает на добрые полминуты, просто всматриваясь.
Кажется, или в них есть оттенки зелёного?
— Я…оу…я, прости, но ты ведь не трогала картины, значит всё в порядке… — запинаясь, выговаривает Олешева. Она поражена, она в восторге, она очарована девушкой напротив.
Рыжие длинные волнистые волосы, спускающие на
простигосподизамыслигрешные плечи, с накинутой чёрной кожанкой, чёрная джинсовая юбка, короткий тёмный топ (благодаря ему видно колготки в сетку, резинка которых упирается под немного выпирающие рёбра) и
ептвоюматьблятьтычтонахуйбогиня берцы с розовыми шнурками.
У Алины перехватывает дух от каждой детали незнакомки. От её подведённых чёрным глаз, от лохматых волнистых прядей волос, от синяка на коленке, подчеркнутого сеточкой и от…это девушка просто богиня. Она начинает смеяться, не убирая руку с плеча, и Олешевой кажется, что её смерть придёт прям сейчас. Незнакомка настолько прекрасна, хочется пасть ниц и молиться
перед на неё.
— Глупышка, твои работы, безусловно, поразительные, но я имела в виду тебя.
Олешева умирает.
Натурально умирает.
Хотя о какой натуральности может идти речь вообще, когда к тебе подходит настолько охуенная девушка и начинает кадрить.
— Простите, не думаю, что…
— Я имела в виду тебя? К счастью, мой взор приворожили лишь вы, мисс.
Алина краснеет, но рука сама тянется к чужой, которая всё ещё лежит на её плече. «Мисс» сказанное красивым, мелодичным, бархатисто-завораживающим голосом оседает в мыслях словно сахар на дне стакана. Слова сами, невольно вырываются изо рта:
— Боюсь, Вы просто не смотрелись в зеркало. Таких горячих дам нет не то что здесь, а едва ли хоть одна похожая есть в городе.
— Прямо-таки горячих? — улыбается всё-ещё-незнакомка-а-жаль. Алина чувствует как внутри неё, прямо за рёбрами, разгорается самый что ни на есть пожар, отдающий в низ живота.
— А разве по другому можно выразиться? — Олешева пожимает плечами. — Назовите хоть своё имя?
— Сомусева Софья Борисовна.
— Можно Сонечка или только Софья Борисовна?
— Смотря чего ты хочешь. — лукавства Сонечке не занимать. Но ничего, Алина тоже не пальцем деланная, знаете ли. Робость, до этого проявляющуюся в румянце на щеках, сменил лихорадочный блеск в глазах и подскочивший пульс.
— Стало быть мамочка. — Олешева с удовольствием подмечает судорожный выдох и, недолго думая, решает добить, — Или вас больше устроит «моя госпожа»?
— Чертовка… — восторженно говорит Соня, всматриваясь в глаза и сжимая руку. Улыбка на её лице сияет яркая, довольная, сытая. Они обе уже знают, что произойдёт дальше.
Алина делает маленький шажок в сонину сторону. Они стоят почти впритык, касаясь друг друга кончиками носов, а взгляд Олешевой мечется от алых губ до голубых глаз, не желая упускать из виду хоть одну из этих деталей. Вблизи от Сони как будто бы пахнет мятой. Алине почему-то кажется, что если поцеловать её губы, они окажутся приторно-сладкими, от вкуса которых захочется погибнуть, но не отрываться.
Соня чуть-чуть отстраняется и второй рукой проводит от голого плеча до локтя, касаясь кончиками пальцев. Кожа под ними моментально словно электризуется, и Алина понимает, что никогда, никого в жизни, не хотела так сильно поцеловать, чем стоящую перед ней девушку, которую она знает добрых минут пять.
Сомусева улыбается,
о нет-нет-нет, это не улыбка, эта грёбанная ухмылка с приподнятым уголком губы, и фак — насколько же ей идёт, словно умеет читать мысли и наклоняется вперёд, и шепчет на ухо, касаясь губами мочки уха и заставляя кожу покрыться мурашками:
— По-моему нам нужно другое место. Здесь есть свободная комнатушка?
Алина кивает, чувствуя жар ладоней, которые уже оказались на её талии, крепко сжимая. Хватая друг друга за руки, они движутся к концу залы, к лестнице, ведущей на второй этаж, где расположены три комнаты. Подсобка, комната Алины, оборудованная под кабинет, но с мягким диваном и гостиная.
Поднимаясь по ступенькам Алина только и может думать о выпирающих рёбрах Сони да длинных тонких пальцах, которые так правильно ощущаются, когда переплетены с её собственными.
***
Соня целует её как только дверь оказывается закрытой. Одна рука на талии, вторая на щеке, поглаживает припудренные веснушки большим пальцем. Алина умирает от чужих губ: горячих, уверенных, прекрасных, правильных. Олешева углубляет поцелуй, Соня кусает её за нижнюю губу и у художницы совсем не получается сдержать стон. Не то чтобы она и хотела даже попытаться. Сомусева усмехается, не отрываясь от губ, но аккуратно подталкивает по направлению к дивану, снимая с себя кожанку, а с Алины её шляпу.
Они оказываются полулежащими, Соня сверху, её красная помада растёрлась, дыхание сбитое, а голубые глаза блестят. От одного её взгляда Алина готова задохнуться. Сомусева выглядит настолько
властной, сидя на чужих бёдрах, что хочется умолять о продолжении.
— Пожалуйста… — срывается с губ тихим полустоном-полушёпотом.
— Уже умоляешь? — усмехается Соня, и Алине хочется взвыть от этой интонации, от этой ухмылки. Руки скользят по бёдрам, цепляясь за сетку колготок, как за возможность выжить.
— Прошу… — желания не хватает на что-то большее, Алине нужна эта женщина, нужны её губы, её пальцы, нужна она вся, целиком.
Соня улыбается, на этот раз правда улыбается, чуть спускается вниз, наклоняется и целует плечо. Олешеву словно прошибает током, Соня выцеловывает её ключицы и касаниями нежных пальцев приспускает тонкие лямки платья вниз, прежде чем укусить в шею. Зубы впиваются под челюсть, сбоку, в плечо, в ключицы, а потом язык проходится по этим же местам, из-за чего Алинины стоны выходят более громкими.
— Ш-ш, нас могут услышать. — Соня одной рукой зажимает Олешевой рот, второй приподнимает платье, оголяя бёдра. — Будь тише.
Сомусева проходится поцелуями от самого колена. Она кусает выпирающую тазовую кость, всё также зализывая укус как на шее и ключицах. Губами-зубами она вырисовывает узор медленно расцветающий красным на бёдрах.
— Ты не против?
— Н-не против чего? — судорожно выдыхает Алина, хватаясь за чужое плечо и сжимая его, впиваясь короткими ногтями.
— Моего языка, конечно же. — пальцы Сони уже стягивают чёрные кружевные трусы. — В тебе.
Алину выгибает, она подается навстречу Сониным пальцам, которые дразняще-медленно снимают бельё. Она зажимает себе рот ладошкой и зажмурившись кивает, стараясь заглушить стоны.
— Вот и умничка. — голос Сомусевой приторный, довольный, а руки оглаживают внутреннюю сторону бёдер. — мне бы очень хотелось поставить тебя на колени, но сегодня ведь твой вечер. Так что наслаждайся.
Ни собственная ладонь, ни прикушенная щека, не помогают сдержать стоны. Олешева умирает от Сони, от её языка и движений, после каждого под зажмуренными веками взрываются салютами планеты. Все мысли превращаются в сплошные междометия вперемешку с матами и проклятиями.
Рука, до этого хватающаяся за плечо, цепляется в рыжие волосы, пряди которых застревают между пальцев, Алина за затылок притягивает девушку к себе, настолько быстро, что они почти стукаются зубами, и яростно целует.
— Ты же не думала, что это всё? — Соня отрывается от неё. Красная помада окончательно исчезла с губ Сомусевой ещё при поцелуях, но они всё равно были припухшими, влажными и малинового оттенка . — Я же сказала, это твой вечер, а значит ты сегодня кончишь, не важно от моих пальцев или языка. Согласна?
— Д-да. — выходит откровенно порнушно и с просящей интонаций. Поэтому когда сразу два пальца оказываются в ней, Алина по-настоящему захлёбывается в собственном стоне. С каждым новым размеренным движением Олешева лишь больше убеждается в правильности происходящего и в своём желании подчиниться идеальной, прекрасно знающей, что сейчас нужно и как лучше, Соне.
Сомусева возвращает ещё и язык, подстраиваясь под ритм пальцев. Олешева поддаётся навстречу им, выгибаясь в спине, держась за Сонины волосы, второй рукой хватаясь за край дивана. Всё о чём она может думать сейчас это чужие пальцы да язык, которые настолько идеально комбинируют, что единственное на что она способна это стонать и шептать тихое отчаянное «пожалуйста». В момент когда Соня почти до конца выходит, но потом снова проникает, вдобавок проходясь языком по клитору, Алина скулит, оттягивает рыжие пряди.
— Соня… Со…ня, я сейчас… — она не успевает договорить, Сомусева кивает и пальцы, которые остановились на пару секунд, снова начинают двигаться, быстрее чем до этого.
Олешева выгибается так, что похоже вот-вот сломает себе позвоночник, выстанывая сонино имя. Алина стонет и…
***
Алина просыпается от солнечных ярких солнечных лучей, которые светят прямо в лицо. Приподнимаясь, она потягивается на своей кровати, вспоминая яркий, поразительно похожий на реальность, сон.
— Да уж, возможно не стоило столько пить, Юра был прав.
Несмотря на лёгкое похмелье работу никто не отменял, и ей надо начинать собираться в галерею, чтобы узнать как прошла вчерашняя выставка. Собирается она на самом деле быстро: принимает душ, игнорирует завтрак, красится, быстро одевается и пишет Юре, чтобы он подъезжал через десять минут к её дому.
Сегодня они доезжают на удивление быстро, ни пробок, ни ремонта дорог, ни каких-либо ещё мешающих транспортному движению, проблем не происходит. На самом входе они с Юрой разделяются, Алина входит в первую залу, где уже стоят пятеро будущих покупателей, но взгляд приковывается лишь к одной. Рыжие волосы Сони, стоящей возле «Колдуньи» и волосы ведьмы абсолютно одного оттенка. Сомусева смотрит прямо на неё и ухмыляется. Алина доходит до неё, останавливаясь в паре сантиметров.
— Позволите угостить вас чаем, мисс? — улыбается Соня, протягивая локоть, обтянутый чёрной кожей.
Разве Алина смеет отказать своей ведьме? Тем более если она пахнет мятой и киви. Тем более если в голове уже вертятся обрывки ещё не сбывшегося будущего, где она становится миссис.
