Вина

Каждый год в тот самый день Коюки хочется побыть одной. Она говорила об этом с отцом несколько лет назад. При этом настолько разнервничалась, что после разговора у неё начался жар и сильный приступ кашля, хотя ей не сказали ни одного грубого слова. Напротив, все ненавязчиво убеждают её, что не стоит винить себя. — Милая, не надо так грустить. Уверена, ей было бы легче, если бы ты была счастливой, — мягко говорит старушка соседка, иногда помогающая им по хозяйству. — Если будете так изводить себя, это точно не поможет поправиться, — с досадой качает головой лекарь. И разум осознаёт, что они, конечно, правы. В случившемся тогда нет ничьей вины. Но понимание этого ничуть не помогает. Если бы она была не такой слабой, если бы её болезнь не причиняла столько проблем близким, если бы лекарства помогали лучше… Сплошные «если бы», в которых теперь нет никакого смысла. Она не подаёт виду, что её до сих пор это беспокоит. Как обычно улыбается, занимается делами на которые хватает сил, принимает лекарства в нужное время. Да и не то чтобы она постоянно чувствует вину. В череде монотонных дней боль притупляется и забывается, кажется, что всё в порядке. Но иногда это чувство вспыхивает с новой силой, и в такие моменты кажется, что мир теряет все свои краски. Особенно трудно становится в тот самый день. Из года в год. Тогда Коюки пытается вспоминать её. Получается плохо, лишь какими-то обрывками. Тихий голос, поющий колыбельные, тёплые руки, менявшие компрессы и обнимавшие, когда ей было страшно или грустно, глаза, под которыми залегли тёмные тени от тревоги и недосыпа, волосы, собранные в аккуратную причёску и украшенные заколкой. В конце концов, что ещё ожидать от памяти маленькой больной девочки? Расспрашивать же отца лишний раз не хочется. Зачем тревожить его ещё сильнее? В этом году Коюки впервые может самостоятельно прийти к той самой реке. На берегу она падает на колени и сжимает кулаки так, что ногти до крови впиваются в кожу. «Прости, мама», — на что-то большее её не хватает, плечи трясутся, а слёзы капают на кимоно и впитываются в землю. В таком состоянии её находят отец и Хакуджи. Помогают встать, протягивают платок, чтобы вытереть слёзы, выслушивают сбивчивые рыдания. Затем Кейзо задумчиво произносит: «Скоро Обон. Раньше я всегда чтил память твоей матери в одиночку, но теперь тебе лучше. Может, проведём все ритуалы вместе? Вдруг это поможет, и тебе станет спокойнее?» Коюки соглашается. И вот, последний день Обона подходит к концу. Они втроём идут и запускают фонарики по реке, чтобы указать почившей душе безопасный путь в иной мир. Во всяком случае, легенды советуют сделать так. Коюки следит за огоньками, уносимыми течением всё дальше, и чувствует: что-то изменилось, словно стало легче дышать. Да, она по-прежнему будет помнить. Но ей хочется верить: эти воспоминания больше не будут приносить столько боли.