***
К ним в школу устроился новый учитель искусства, с которым у Тодороки сразу стали напряжённые отношения. Лихт ненавидел данный предмет, поскольку не умел рисовать. Прошлый учитель особо не цеплялся к парню, а вот этот прямо поймал Тодороки, как рыбку на крючок, и бесил-бесил-бесил. Хиган, как звали нового преподавателя, очень любил свою профессию и полностью отдавался процессу рисования. На уроках мужчина считал важным не только объяснить новый материал, но ещё и уместно пошутить, чтобы влюбить в себя каждого ученика. Не в таком, конечно, контексте, но, к сожалению для него, ему удалось влюбить в себя одного восемнадцатилетнего парня. После очередного урока рисования Хиган, как обычно, поманил к себе Лихта пальцем, чтобы снова начать отчитывать за рисунок. По мнению розоволосого, Тодороки рисовал бездарно. Первые две недели Лихта раздражал этот высокомерный и хамоватый мужчина, но через несколько дней брюнет заметил, что его чертовски тянет к преподавателю, и его это очень пугало. Первый, кто заметил изменения в Тодороки, был его одноклассник Хайд, с которым они проводили всё своё свободное время. На первый взгляд, может показаться, что парни и вовсе лучшие друзья, но нет, не всё так гладко. Если Лоулесс видел в Лихте своего возлюбленного, то сам Хайд был для брюнета просто носовым платком, в который можно бессовестно высморкаться и выбросить в урну. Да, Лихт был проблемным человеком, поэтому и нуждался в постоянном слушателе, которому можно излить свою душу, а потом молча уйти, наплевав на чувства своего собеседника. А в последнее время Тодороки только и делал, что высмаркивался в жилетку Лоулесса, который только рад был помочь. Хайд дураком не был, но слепо верил, что Тодороки сможет увидеть в нём не только друга. Лихт чудился Лоулессу везде: во снах, в мыслях, в собственной комнате, даже в прохожих. Парню стало казаться, что он уже сходит с ума, постоянно оглядываясь и ища глазами тёмную макушку. Нет, в лицо Лихту он не говорил о своих чувствах, но каждый раз, оставаясь с ним наедине, Хайду жутко хотелось произнести эти слова. Но не мог себе этого позволить. Так что же такого странного стал замечать блондин? Лихт стал нервным и ещё больше раздражительным, постоянно куда-то уходил, а на большой перемене ходил курить на задний двор. К слову, брюнет никогда не курил. Ещё Лоулесс заметил, что Тодороки вёл себя крайне странно на уроках рисования: старался прорисовывать каждую деталь, подбирал цвета, оставался наедине с учителем после урока, а с самого преподавателя глаз не сводил. Хайд было уж подумал, что Лихт стал лучше рисовать, чтобы помириться с Хиганом, но правда была страшнее. Всё стало понятно, когда Хайд зашёл в уборную после всех уроков. Переступив через порог, парень услышал два знакомых голоса. — Послушай, ты же мне обещал, что уйдёшь от своей жены! Слышишь, ты обещал! — сердился Тодороки, стуча ногой по батарее. Хайд спрятался за стенкой, где находились раковины, и стал внимательно вслушиваться, чтобы понять, что происходит с его дорогим Лихтом. Розоволосый курил, выпуская дым прямо брюнету в лицо, а тот лишь кривился, агрессивно смотря на мужчину лет тридцати. — Я тебе ничего не обещал, ты это уже сам себе нафантазировал, дружок, — усмехнулся Хиган, потушив сигарету о подоконник. — Ч-чего? Да ты же сам мне это говорил! — стоял на своём Тодороки, уже потихоньку выходя из себя. У Хайда подкосились ноги, из-за чего он был вынужден скатиться по стенке вниз и, присев на пол, обнять свои колени. — Во время секса и не такое пообещать можно, Лихт-кун, — мерзко хихикнул мужчина, ткнув голубоглазого в грудь. — Не собираюсь я с женой разводиться, а тебе советую от меня отвязаться, мне неприятности не нужны. Тому, кто так сильно и искренне любил Лихта, сейчас всю эту грязь было слушать невмоготу, что хотелось разрыдаться и уйти, оставив парня с этим преподавателем на произвол судьбы. Поднявшись на ноги, блондин уже был готов уйти, но остановился, услышав тихие всхлипы Лихта: — Почему? Зачем ты меня обманул? С любимыми так не поступают. — Ну, ты, как яркая краска: закрашиваешь все пустые места на рисунке, делаешь картину чётче и выразительнее, — перечислял длинноволосый, загибая пальцы и с ухмылкой наблюдая за раздавленным Тодороки. — В общем, я вижу в тебе лишь красивое сочетание цветов, которое поднимает мне мою самооценку, а так ты мне особо и не нужен. Не сдержав порыв эмоций, Хайд стукнул по стене со всей силы и выбежал из туалета, даже не закрыв дверь. Ему было обидно и за себя, и за Лихта, который вляпался в тёмно-серую краску, влюбившись в столь ужасного мужлана. Алоглазый не знал, что ему делать в данной ситуации, а ещё он не знал: увидел ли Лихт того, кто вышел из уборной. После того случая Тодороки сам заговорил с Хайдом, поскольку прекрасно видел его выбегающего тогда из туалета. Брюнет говорил о Хигане с таким восхищением и восторгом, что Лоулесс был готов нарыгать прямо на пол. Ему не нравилась вся эта ситуация, а самое главное — Лихт перестал себя уважать. Как бы Хайд ни старался переубедить своего дорогого Лихта, тот его даже не слушал, затыкая парня своими переживаниями и волнением. Лоулесс, как бы ему ни было сложно, слушал и поддерживал голубоглазого, который был готов взорваться от несчастья. Хайду было противно наблюдать за тем, как Лихт ползал у Хигана в ногах, будто ненужная собака, было тяжело, когда Тодороки падал на колени, хватаясь за испачканный фартук учителя, и утыкался лицом ему прямо в колени. Лихт бегал за Хиганом, как помешанный. Брюнет совсем потерял себя: он больше не занимался своим хобби, перестал хорошо учиться, стал плаксивым нытиком, разрешал мужчине относиться к себе с неуважением. Лоулессу хотелось биться головой о бетонную стену, но стоило Тодороки переступить порог его комнаты, блондин приводил себя в чувства и начинал утешать измученного парня. Ночами Лихт рыдал ему в плечо, рассказывая о том, какой он несчастный человек и какой Хиган мудак. Лоулесс слушал, сонно кивая головой. Он уже, грубо говоря, заколебался от всей этой ситуации. Его язык уже устал повторять одни и те же слова, но Хайд всё равно говорил: «прекрати за ним бегать, пожалуйста». В его душе была надежда, что Лихт послушает. Наблюдать за страданиями своего любимого было выше его сил.***
Хайд думал, что его уже ничего не сможет удивить, но кровавые салфетки под подушкой Тодороки и канцелярский нож в его куртке заставили Лоулесса впасть в ступор и серьёзно так начать беспокоиться. Лихт редко кого-то пускал в свою комнату общежития, но Хайда почему-то стал пускать всё чаще и чаще. Руки парня были исполосованы, в каких-то местах заклеены пластырем, а сам Тодороки выглядел неважно: синяки под глазами, мертвецки бледная кожа, вечно запутанные волосы. Одним днём, (который изменил всю их дальнейшую жизнь), не сдержавшись, Хайд, сидя на лихтовой кровати, выпалил: — Лихт, ну ты можешь уже прекратить носиться за ним, как собачка? Тебе самому-то не надоело? Тодороки выронил из рук учебник по геометрии, который открывал раз в сто лет, и агрессивно взглянул на блондина. Подойдя немного ближе к Лоулессу, Лихт выплюнул: — А за кем мне носиться? За тобой, что ли, да? Хайд, я не дурак, и я прекрасно вижу, что нравлюсь тебе, но у тебя не получится переключить меня с Хигана на тебя, потому что… Лихт замолк, переведя взгляд на пол. Хайд с замиранием сердца слушал разгневанного брюнета, что нервно пожёвывал свои и без того потрескавшиеся губы. — Ну, чего рот закрыл, сказать слабо? — подал хриплый, но серьёзный голос Хайд. Нет, Тодороки не боялся сказать это Лоулессу прямо в лицо, он просто не знал, что будет делать, если Хайд обидится и перестанет слушать парня. — Я тебя не люблю, — невероятно холодно признался голубоглазый, сунув руки в карман толстовки. В принципе, блондин ожидал услышать такие слова от Лихта, даже не преувеличивая, но вот следующие — точно нет. — Ты никогда мне даже другом не был, усёк? Ты был для меня всего лишь носовым платком. Слышать такие жестокие слова от человека, с которым так давно общаешься — больно. Лихт был для Хайда самым близким и самым любимым, хоть иногда и раздражал своим поведением, особенно в последнее время. Сердце сильно билось, а на лице можно было разглядеть самую настоящую печаль. Лоулессу было сложно в это всё поверить. — Так ты хочешь сказать, что пользовался мной? — дрожащим голосом поинтересовался обладатель красных глаз. Тодороки кивнул, указав Хайду на дверь рукой. — Мне никогда не нужны были друзья, так что не удивляйся, — воскликнул Лихт. — А теперь можешь идти. Лоулесс смотрел на Тодороки с такой обидой, с какой не смотрел никогда и ни на кого. Он медленно поднялся с кровати и подошёл впритык к брюнету, который озадаченно на него уставился. — И тот день, когда мы с тобой поехали в лес, тоже для тебя ничего не значит, да? Лихт, стиснув зубы, оттолкнул от себя Хайда и в очередной раз указал рукой ему на дверь, злобно выдавив из себя: — Говорю же, что мне наплевать на тебя и на все наши совместные походы. Всё, уходи. К сожалению, блондин не смог сдержаться, и из его глаз градом посыпались слёзы. Тодороки скривился, почувствовав укол совести, но дальше выяснять отношения он не желал. — Хватит плак… — Тодороки замолчал, поскольку холодная ладонь Хайда ударила его по лицу, оставив красный отпечаток, который неприятно заболел. Лоулесс тут же рванул с места, громко захлопнув за собой дверь. Лихт стоял в немом шоке, держась за больную щёку. С того дня прошла неделя, каждый занимался тем, чем занимался и до этого: Хайд учился, а Лихт, схватившись голодной собакой за ногу Хигана, полз за ним. Лоулессу было очень тяжело без Лихта, который теперь везде сидел за последней партой, а на уроках рисования даже курил, за что ему не прилетало ни одного замечания. Хиган уже просто не хотел связываться. Хайд пытался отпустить Тодороки, пытался общаться с другими, но всё никак не получалось. Только спустя три недели Лоулессу удалось как-то успокоиться, заняв себя чтением книг. Погружаясь с головой в чьё-то произведение, парень совсем забывал про реальный мир, и его проблемы казались настоящей ерундой. Хайд бы и дальше учился жить без Лихта, но тот сам дал о себе знать прошлой ночью, ворвавшись к нему в комнату. Тодороки стал надвигаться на Хайда, который, честно говоря, ничего не понимал. Лоулесс пятился назад, но когда остановился у окна, смог разглядеть под лунным светом мокрые дорожки от слёз на щеках Лихта. — Сможешь выслушать меня? — прошептал брюнет в ночную тишину. Хайд был растерян, совершенно не зная, что сейчас делать. С одной стороны, ему хотелось выслушать Тодороки, с другой — послать на три буквы и больше не пускать на порог этой комнаты. Лоулесс выбрал второй вариант, но в более мягкой форме. — Нет, Лихт, я снова твоё нытьё слушать не буду. Я больше не дам тебе плакать в моё плечо! — он говорил очень серьёзно, чему даже сам был шокирован. Лихт был готов к такому ответу, но всё равно не ожидал услышать такой отказ. Подойдя ещё ближе к Хайду, голубоглазый произнёс: — Если любишь меня — послушаешь, если нет — никогда не любил, — Тодороки и сам прекрасно понимал, что переходит уже все границы, но ему было так необходимо, чтобы его услышали. Месяц молчать и выть в подушку от неразделённой любви были для Лихта мучительной пыткой, которая, по его мнению, не сравнится даже с колыбелью Иуды. Блондин был шокирован и возмущён такой наглостью и эгоизмом Тодороки. Больше не хотелось даже сострадать и жалеть. — Я тебя любил по-настоящему, не требуя при этом ничего взамен. Мне хватало твоей улыбки, а из-за этого Хигана ты стал просто неадекватным, Лихт! — заводился Хайд, топнув ногой. — Я слушал тебя каждый день, бросая все свои дела. Ты не давал мне и слова вставить своими рыданиями. Я был таким слепым, что аж смешно теперь. Я ведь и правда никогда тебе не был нужен. Лоулесс повернулся к Тодороки спиной, скрестив руки на груди, и воскликнул: — Мне неприятно, что ты снова пришёл ко мне, чтобы пожаловаться на свою жизнь, которая была прекрасной. — Да я больше уже не могу молчать, мне ещё никогда не было так плохо, как сейчас. Прошу, послушай меня, умоляю, — жалобно скулил голубоглазый, чуть ли не падая на колени, но Хайд стоял и не шевелился, хоть на душе и было отвратительно. Молчанка продолжалась недолго, потому что через пару секунд Лихт ударил ногой рюкзак Лоулесса и пошёл к двери, бросив на прощание: — Да подавись ты своей гордостью, урод! Дверь с дьявольским грохотом захлопнулась, после чего Хайд смог упасть лицом в подушку и закрыть глаза. Иногда ему казалось, что Лихт энергетический вампир, после которого сил остаётся только на то, чтобы дышать носом.***
Хайд сам себе ужасался, ведь утром, когда он проснулся, узнал страшную новость. Лихт повесился в собственной комнате. Лоулесс был в шоке дней пять так точно, но потом и грусть, и любовь, и страх куда-то внезапно исчезли, и стало до безумия спокойно. На похоронах Хайд не присутствовал, посчитав, что ему, чужому, там делать нечего. От одноклассников он узнал, что Хиган был и на похоронах, и на поминках. Был ли Лоулесс этому удивлён? Вообще нет, ему было глубоко плевать. Этот человек измучил его так, что Хайд действительно не мог больше влюбляться. Настоящая сущность Лихта до сих пор является ему во снах, но, просыпаясь, Лоулесс с облегчением вздыхает, смотря на серое небо за окном.