Воспоминания

Зима 1597 года принесла в Стамбул эпидемию чумы. Первые больные традиционно появились в порту. Однако в холодное время болезнь почти себя не проявляла, и у городских лекарей были надежды, что опасность пройдёт стороной, и всё ограничится единичными случаями. Но с наступлением тепла, все надежды рассеялись как дым. Болезнь распространялась вдоль торговых путей по кораблям и по рекам. Инфицированные крысы или блохи, прятавшиеся среди шерсти и шёлка или в складках одежды, перебирались вглубь города, на рынки, торговые лавки вместе с тюками различных привезённых товаров. Были приняты первые меры, призванные затормозить распространение болезни. Специально-назначенные люди обходили улицы, кварталы в поисках заболевших. Пораженные чумой дома заколачивали, чтобы изолировать заразных и не дать мору распространиться по всему городу. Однако число жертв стремительно увеличивалось. К апрелю 1598 года эпидемия достигла пика. Болезнь захватила Старый дворец, унеся жизни 17 принцесс османского дома, дочерей Султана Мурада III. Добралась до дворца Фатьмы Султан, забрав жизнь султанзаде Махмуда. Для борьбы с эпидемией внутри города изолировали отдельные дома, улицы, кварталы. Жителям категорически запрещалось выходить из домов. Все прибывающие корабли должны были тридцать дней ждать, прежде чем их команде разрешали сойти на берег. Для тех, кто прибывал в город по суше, этот период составлял сорок дней. Стамбул разделили на участки, на территории которых производился учёт и изоляция больных, а также вывоз умерших. На средства из вакфов Сафие Султан открывались дополнительные больницы, лекарям было увеличено жалованье, выздоровевшим людям, их семьям оказывалась материальная помощь. В полностью изолированный Топкапы переехала Гевхерхан Султан. Её муж, Джеррах Мехмед паша, снова стал частью Совета. А так как паши продолжали работать, и Ибрагим паша проводил вечера в своём дворце в одиночестве… Вернувшаяся в родной дворец Фатьма Султан, сидя на диване, уже довольно долго была в объятьях сестры, положив голову ей на плечо. Было очень уютно, сестра нежно гладила по спине, и эти тепло и тишина уже были лекарством и исцелением. И Фатьма заговорила. — Нет способа пережить смерть ребенка, Хюмашах. Кажется, что мир вот-вот рухнет, но ты всё ещё пытаешься устоять на ногах. И спрашиваешь себя, как возможно жить после такого. Но ответа нет. И ты плачешь, не можешь спать, внезапно начинаешь рыдать. Слёзы текут и текут по щекам. Моё сердце болит не потому, что кто-то намеренно пытается причинить мне боль. Боль просто внутри меня. Глубоко внутри, большая рана на сердце. Шрам, который останется навсегда. И неважно, сколько пройдёт времени, он даже заживёт, но останется навсегда… Хюмашах безмолвно поцеловала сестру в макушку, сжимая её руку. — Сколько таких шрамов у нашей мамы? Три… Четыре… Осман, Махмуд, Яхья, предательство Мехмеда… Тонкие нити связи между ними разорвались… Осталась одна, самая безусловная, наш брат по-прежнему её сын… Четыре шрама… Умереть хочется уже после одного… — Не говори так, сестрёнка. — Это правда, Хюмашах. А наша матушка по-прежнему рядом с нами… Как только всё случилось, она пришла, не испугавшись болезни, забрала меня и всю ночь сидела со мной рядом. — Что тебе сказала, матушка? — Что я ни в чём не виновата. — Конечно, нет, сестрёнка, это ведь страшная болезнь… — Да, но я… Я моментами навещала наших сестёр в Старом дворце, может, если бы я этого не делала, то… Хюмашах невольно почувствовала неприятный укол внутри. Почему ей не хотелось навестить своих сестёр, а ведь когда они были здесь, они общались… Хюмашах прогнала эти мысли, сейчас важнее её сестра. — Перестань, Фатьма, ты не делала ничего плохого, ты приходила, когда всё было хорошо, разве ты могла знать, что там уже может быть болезнь? И это может быть не связано… — Да, но это всё равно тяжело, но с матушкой стало легче, как мы поговорили… Когда нам больно, матушка всегда рядом с нами. — Матушка могла бы поделиться со мной, и ей бы тоже стало легче… Боль нужно прожить. Но матушка хочет справиться сама… — Матушка не может дать ей прожить, Хюмашах, это слишком невыносимо, не сейчас… И я думаю, мама очень боится, если она выйдет из-под контроля, то… Матушка очень злится на Мехмеда… Ты ведь знаешь это? Она хочет защитить его и нас… Это предосторожность, но нельзя заморозить только боль… Хорошее в нас тоже страдает… И чтобы позволить этому быть, как раньше, надо отпустить боль, но мы возвращаемся к началу. Получается замкнутый круг. Всё это очень сложно, Хюмашах, и я сейчас даже не знаю, как матушка умудряется вообще быть с нами настолько рядом… Я ничего не хочу сейчас, но я могу быть с тобой слабой, уязвимой, я просто твоя сестрёнка, а матушка ещё и Валиде Султан, она должна быть сильной, да и всегда была такой для нас… А мы рядом с ней свободны и можем быть настоящими, естественными, такими, какие мы есть. И это тоже дар её любви к нам… — Ты говоришь, что матушка не может мне довериться… — Хюмашах нахмурилась. — Нет, дело не в этом, Хюмашах. Матушка сейчас в первую очередь не доверяет себе… Всё это никак не связано с тобой… Вашими отношениями. Ты очень много значишь для нашей мамы, как и то, что ты рядом. Возможно, без этого всё было бы еще хуже… — Тебе сейчас легче рядом со мной, сестрёнка? — Да, безусловно… Но у меня и нет гордости нашей матушки… — Да, она не терпит ограничений и своей слабости, но я хочу ей помочь. И чтобы это не потребовало, я справлюсь с этим! — Конечно. Вы обоюдно помогаете друг другу. Как и сейчас, согрев меня, ты пойдёшь к матушке, согреешь её, и это же будет твоим исцелением. Но и матушка хочет оставаться сильной для нас. — Я делаю всё, чтобы она открылась мне, я знаю, так будет легче, но… — Сейчас это всё слишком сложно, Хюмашах. Хюмашах сглотнула, стараясь сдержать слёзы… — Хюмашах… — Фатьма приподнялась, встревожено смотря на сестру. — Я боюсь, Фатьма, я очень боюсь… То, что сделал наш брат, никто до с матушкой так не поступал, никто так не ранил. И чем больше проходит времени, тем, мне кажется, становится всё хуже… Матушка рядом, ты права, но… Я не могу это объяснить, я просто чувствую… Чувствую, что с каждым днем, месяцем я всё больше и больше теряю её… Я стараюсь об этом не думать… Но, если бы ты знала, как мне страшно… И я даже не могу объяснить это всё, что именно происходит… — Голос Хюмашах срывался и дрожал, — но мне очень и очень страшно! — Нет, нет, Хюмашах… — Фатьма сделала паузу, закрыв глаза, а затем уверенно посмотрела на сестру. — Посмотри на меня. Эта боль уйдёт, со временем уйдёт… Я знаю это сейчас, а наша матушка сильнее… Она справится. Ты ни в коем случае не потеряешь её. Мы не потеряем! — Сестрёнка, Фатьма… Ты удивительная, — и Хюмашах снова из-за всех сил заключила сестру в объятья. И это тоже было обоюдным исцелением. Коридор перед комнатой Совета дивана. — Очаги восстания в Анатолии продолжаются… — Подтверждаю, Ибрагим паша, — ответил вернувшийся из Дамаска Юсуф паша. — Только теперь у восставших крестьян появился лидер, который их объединяет, и к ним присоединилось значительное число мелких феодалов со своими людьми. Эти предатели постоянно уклоняются от своих воинских обязанностей в войне с Австрией. Ещё с времени Ферхада паши часть не прибывает к месту сбора, другая — дезертирует с поля боя со своими воинами. — Повелитель справедливо лишил их за это ленов. — Предатели и этим смеют возмущаться, паша. — Кто их возглавляет? — Спросил Мехмед паша. — Его называют Кара Языджи, паша. Когда-то он был писарем одной роты стрелков, за что и получил своё прозвище. И по некоторым сведениям, в частности воеводы Зиле Насуха паши, он выступал ещё в 1596 году, но именно сейчас его деятельность приобретает организованный размах. — Повелителю сообщили? — Я говорил с нашим великим визирем, но такое чувство, что он замалчивает или преуменьшает перед Повелителем проблему и ничем не занимается, кроме взяток… И перенаправлением их Валиде Султан. — Замолчи, паша! — Ибрагим паша холодно посмотрел на Юсуфа пашу. — Не дозволено о Валиде Султан говорить в таком тоне! — Паша прав, Юсуф паша, — вмешался в разговор Мурад паша. — Валиде Султан может ничего не знать. — Да, да, так же как и стал великим визирем он без её ведома. — Хватит, паша, хватит, — предостерегающе тихо сказал Ибрагим. — Действительно хватит, — сказал Мехмед паша. — Нам нужно сообщить всё Повелителю, а не враждовать. — Что вы предлагаете, Мехмед паша? — спросил Мурад паша. — Наставник нашего Повелителя, Садеддин Эфенди, может стать нашим союзником. — После возвращения из похода он отошёл от политики, — возразил Юсуф паша. — Занимается своей исторической летописью об Османской династии. — Я поговорю с ним и сообщу о вашей обеспокоенности, паши, — ответил Мехмед паша. — А пока нам надо спокойно заниматься своими обязанностями, ведь я напомню, что сейчас есть то, что даже важнее Анатолии, в нашем городе по-прежнему свирепствует чума. Паши кивнули, расходясь в стороны. Тем временем покои султана. — Хасан паша. — Повелитель, — паша поклонился сидящему за столом Мехмеду. — Бостанзаде Мехмет Эфенди очень болен. Я хотел бы выслушать твои мысли, как великого визиря, кого ты хотел бы видеть нашим новым шейх-уль-исламом? — Повелитель, безусловно Вы примете верное решение. Но я бы порекомендовал Вам на эту важную должность кадиаскера Румелии поэта Бакы или кадиаскера Анатолии Карачелебизаде Хусама эфенди. — Хорошо, паша. Можешь идти. Несколько дней спустя. — Садеддин Эфенди, ты уверен в том, что рассказал мне? — спросил Мехмед, перебирая бумаги за столом. — Укрытие информации, взятки… — Повелитель, я передал Вам слова пашей, которые никак не могли поговорить с Вами, да и у Газанфера аги есть, что сказать. — Повелитель, Хасан паша — умный, знающий, но чрезвычайно жадный и заносчивый человек, и он и в прошлом попадался на взятках, я лично заключал его в тюрьму. Но тогда он был прощён. — Садеддин. — Повелитель. — Единственное решение, которое я могу принять — казнь. Но паша ведь доверенное лицо Валиде. — Повелитель, Валиде Султан тоже может не всё знать об этом человеке, и может ошибаться, несмотря на свою мудрость. Лёгкая улыбка тронула губы Мехмеда. — Я уверен, как только Газанфер ага сообщит ей правду, она согласится с Вашим решением. — Садеддин… Газанфер оставь нас. — Повелитель. Мехмед встал и подошёл к эфенди. — Благодаря тебя я одержал победу в нашем походе, ты направлял меня. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной и продолжал это делать. — Мехмед взял эфенди за плечи. — Я хочу, чтобы ты был моим шейх-уль-исламом. — Повелитель, я принимаю эту честь. Мехмед вернулся за стол. — И кто должен стать новым великим визирем? — Ибрагим паша или Мехмед паша, Повелитель. Мне кажется, они — лучшие кандидаты на эту высокую должность. — А Юсуф паша? — Конечно, вы знаете лучше, Повелитель, но независимый Юсуф паша был бы прекрасным главой флота. Возможно, не сейчас, но в будущем. — Мехмед паша… Я отправлю его в Анатолию, как своего представителя. Ибрагим паша останется в столице. Что касается твоего совета… Я приму его во внимание. Направляясь в покои Валиде Султан, Газанфер встретил Сафие Султан в коридоре и поклонился ей. — Госпожа, мне нужно сказать Вам кое-что. Сафие сделала жест, разрешая подойти. Ага приблизился. — Госпожа, судьба Хасан паши решена, — тихо заговорил ага. — Я не думаю, что стоит защищать его. Сафие остановилась, задумавшись. — Что ж, ничего не поделаешь. Хасан паша знал, чем рискует. А ты кое-что сделаешь для Нас… — и Сафие что-то прошептала аге на ухо. — Я понял, госпожа. 9 апреля 1598 года Бостанджибаши Ферхад ага арестовал Хасан пашу и отвёз его в Едикуле, 15 апреля он был казнён. Хасан спокойно выслушал приговор, совершил ночной намаз, распорядился о захоронении тела рядом с построенным им фонтаном и оставил указания, касающиеся его вакфов. После казни Аслан ага отправился в особняк паши и конфисковал его имущество. Хасан паша был великим визирем пять месяцев и шесть дней. В конце осени 1598 года эпидемия чумы пошла на спад. Сад Топкапы. Ибрагим закружил Хюмашах в объятьях. И она почувствовала поцелуй на своих губах. — Хюмашах, — прошептал мужчина, опустив супругу на землю и утыкаясь в её золотистые волосы. — Я так соскучился. Как твои близкие? Всё в порядке, надеюсь? — Матушка и сестрёнки здоровы, слава Аллаху, Фатьма оправляется, собирается вернуться в свой дворец, Халил паша поддерживаёт её, — Хюмашах тепло улыбнулась. — Да, всё хорошо. — Прекрасно, я рад, — снова поцелуй, а затем крепкие и нежные объятья. — Я сегодня утром немного прошлась по городу. Аллах, какое счастье видеть, как он снова оживает, люди на улицах, начинают открываться лавки, хотя несколько домой попались мне всё ещё заколоченными, и всё же мой родной город явно ожил, по сравнению с тем, каким он был ещё месяц назад… 14 ноября 1598 года, Уайтхолльский дворец, Лондон. — Её Величество Елизавета I, Божией милостью Англии и Ирландии Королева! — пройдя в зал в золотом и пышном платье Елизавета Тюдор села на трон. — Мистер Даллам, Мы рады видеть вас в этот вечер. Вы выполнили Наш заказ? — Ваше Величество, — кузнец скинул покрывало со стоящего в центре зала органа. Ширина инструмента была около двух метров, а высота — чуть больше трёх. Две фигурки на его втором этаже затрубили в серебряные трубы; затем зазвучала музыка, и орган дважды проиграл песню из пяти частей. На верху органа высотою в около 500 метров стоял куст, усеянный чёрными и обычными дроздами, которые, когда кончилась музыка, запели и захлопали крыльями. — Браво, мистер Даллам! Ваша работа великолепна! — Благодарю, Ваше Величество. — Теперь вы отправитесь в Стамбул и установите орган во дворце султана. Мистер Сандерсон будет вас сопровождать. — Ваше Величество, я могу взять с собой своих помощников? — Конечно, мистер Даллам. Берите, кого хотите, но Наш подарок должен быть доставлен и представлен султану в целости и сохранности. — Я сделаю всё возможное, Ваше Величество. — Мистер Сандерсон, идите за мной… В Стамбуле вы будете исполнять обязанности консула, мистер Генри Лелло, сменивший мистера Бартона в качестве нашего посла, будет вашим начальником. И у Нас будет к вам отдельное поручение. Мы хотим, чтобы Вы передали Наш подарок… Двери во двор распахнулись, перед будущим консулом предстала роскошная чёрная карета, отделанная золотом. И на некоторое время Джон Сандерсон потерял дар речи. Орган был великолепным, но этот экипаж стоил гораздо больше, чем орган. — Вы передадите его лично, а до тех пор никто не должен его видеть. — Я понял, Ваше Величество, и всё исполню. — Торговое судно «Гектор», на котором вы отправитесь, завершает последние приготовления, забирает товары, так что у вас ещё есть несколько месяцев, используйте их, чтобы тщательно подготовиться. Мы не хотим никакой спешки. Вы должны всё представить в лучшем виде. Мы очень рассчитываем на Вас с мистером Далламом. — Мы Вас не подведём, Ваше Величество. — Надеюсь. Это ведь в ваших же интересах, — закончила Елизавета разговор, оставляя своего консула одного. Шестого января 1599 года Ибрагим паша вновь был назначен великим визирем с условием, что он начнёт военную кампанию против Австрии. Он её начал, изображая угрозу Вене, на самом направляясь к Эстергому, но взять город не удалось, и на зимние месяцы Ибрагим отправил войска в Белград. «Гектор» отплыл из Англии 13 февраля 1599 года и прибыл в Стамбул 15 августа, бросив якорь у Семибашенного замка. Ящик с органом сняли с корабля и доставили в дом Лелло в Пера, где Даллам и его помощники распаковали его. — Всё в порядке, мистер Даллам? — Есть некоторые повреждения, мистер Лелло, путешествие не прошло даром, но я устраню их. Мне понадобиться около двух недель. — Хорошо, — ответил темноволосый мужчина с лёгкими залысинами на лбу и рыжеватой бородой с закрученными усами, осматривая инструмент. — Нам нужно поговорить с Валиде Султан. Без её разрешения нас никто не пустит в Третий двор дворца, где вы, мистер Даллам, и должны установить этот орган. — Мне нужно выполнить ещё одну просьбу Королевы и передать кое-что Валиде Султан, — ответил Сандерсон, очаровательный молодой человек привлекательной наружности, — как раз и поговорю о подарке для султана. — Хорошо, — подтвердил посол, — но сначала пусть мистер Даллам восстановит орган. Из писем Елизаветы Тюдор и Сафие Султан. «Вы спросили, будем ли Мы тверды в нашей дружбе? Надеюсь, мой дар Вам будет лучшим ответом. Прошу и Вас заверить меня, что Ваш сын будет соблюдать наши договорённости», — писала Елизавета. «Наша с вами дружба никогда не умрёт, — отвечала Сафие. — Я постоянно наставляю моего сына — Падишаха действовать согласно договору. Вы послали мне карету, и она была доставлена. Я принимаю её с удовольствием. И посылаю Вам халат, кушак, два больших полотенца с золотой вышивкой, три носовых платка, рубиновые и жемчужные тиары». Тридцатого августа 1599 года Даллам завершил работы над органом, и снова разобрал его, чтобы переправить через Золотой Рог во дворец Топкапы. Через главные, мраморные ворота — Ворота Повелителя в первый двор, двор янычар, где находились служебные и подсобные помещения, а также древняя церковь Святой Ирины. Затем Ворота Приветствия и второй двор, где находились здание Совета дивана и Башня Справедливости. И, наконец, третий двор через Ворота Счастья, где располагались гарем, шимширлик и внутренние покои, а так же тронный зал, где султан вёл принимал иностранных послов, и султанская библиотека. Доступ посторонним сюда был закрыт, но для английских мастеров по слову Валиде Султан сделали исключение. И Даллам установил орган в саду с галереями у султанских покоев. Торжественная передача подарка султану была назначена на 25 сентября, когда Мехмед должен был вернуться из охотничьего домика. В половине десятого утра Даллам в последний раз произвёл настройку органа, который должен был заиграть в десять часов. По мере того как время приближалось, мастер слышал нарастание гула толпы, которая ожидала прибытие султана. — Когда Повелитель войдёт в зал, опустите и склоните голову, — говорил Мехмед паша. Не поднимайте её до тех пор, пока к Вам не обратятся. Если Повелитель позволит, так же, склонившись, подойдите к трону и, опустившись на колено, поцелуйте подол. — Внимание, Султан Мехмед Хан Хазретлери! — Ни в коем случае не поворачиваетесь спиной и не поднимайте головы! — Подчеркнул ещё раз паша, склоняясь в поклоне. Двери отворились, и Даллам заметил, что это была другая дверь, отдельная для Падишаха, а не та через которую входили они и паши. Султан Мехмед уверенно вошёл в Тронный зал. Затем сел на трон, лицом к органу и, подняв руку, потребовал тишины. После чего орган заиграл, как и при его демонстрации Елизавете Тюдор, и это привело Великого Султана в неизъяснимое изумление. — Ты создал этот великолепный инструмент? — обратился к Далламу переводчик, переведя вопрос Падишаха. — Да. — Он заиграет снова? — На инструменте можно играть кому-нибудь, или он может делать это сам, — ответил мастер, настраивая орган, чтобы он заиграл во второй раз. — Повелитель, — обратился к Падишаху Мехмед паша. — Английский посол передал письмо королевы Елизаветы, если Вы позволите. Мехмед кивнул. «Великому Турку отправляется замечательный и любопытный подарок, о котором, вне сомнения, будут много толковать и злословить в других странах, а особенно немцы». Мехмед улыбнулся, и в этот момент снова раздалась музыка. С её окончанием Даллам отвесил султану поклон и собрался уже отойти к сторону, когда его остановил голос Мехмеда. — Подойди ко мне! Даллам, помня уроки Мехмеда паши, не поднимая головы направился к трону и встал на колено, хотя уже поцеловать подол, когда увидел, как Султан протянул ему руку. Под удивлённые взгляды пашей мужчина сжал её и поцеловал. Затем Мехмед загреб своей рукой с подноса, стоявшего позади него, большую пригоршню золотых монет и высыпал её в раскрытые руки английского мастера. — Вы искусный мастер, мистер Даллам, — услышал мужчина прекрасный английский. — И доставили мне удовольствие. Когда вернётесь домой, передайте королеве Елизавета мою благодарность за этот прекрасный подарок. Я принимаю его. И уже в следующий миг Даллам, не помня как, оказался в соседних покоях, будучи немало обрадованным своей награде. Октябрь 1599 года. Второй визирь, Йемишчи Хасан паша, третий — Джеррах Мехмед паша собрались в зале Совета дивана. Великий визирь, Ибрагим паша был в походе, Юсуф паша с мая исполнял обязанности главнокомандующего флотом. — Во имя всемогущего Аллаха объявляю этот Совет дивана открытым. — Мехмед опустился на трон. — Но прежде чем мы обсудим сложившуюся обстановку в Анатолии… — Мехмед бросил взгляд на Мехмеда пашу. — К моему глубокому сожалению шейх-уль-ислам, Ходжа Садеддин Эфенди, недавно покинул этот мир. Новым шейх-уль-исламом я назначаю Джафера Мустафу Сунуллаха Эфенди. Да будет это во благо. И так… Какие последние новости из Анатолии? — Повелитель, — заговорил Мехмед паша, — к сегодняшнему времени вокруг Кара Языджи собралось около 20–30 тыс. человек, это преимущественно разоренные крестьяне — чифтбозаны и левенды. Кроме крестьян, среди восставших есть туркмены и курдские кочевники, а так же дезертиры с Австрийского фронта — мелкие и средние феодалы. Присоединился к восстанию и санджакбей Амасийского санджака, в июне сбежавший из заключения, Хюсейн паша. Он привёл около 8 тыс. всадников и стрелков. — Как ты всё это допустил, паша? — Повелитель, я преследовал Кара Языджи, но он постоянно ускользал, и восстание распространялась всё дальше и дальше. Безусловно этому способствует, что мы не можем задействовать все силы, большая часть феодалов, бейлербеев и санджакбеев находится в действующей армии на австрийском фронте… — Мехмед паша подошёл к картам. — Ибрагим паша сейчас движется в южном направлении, направляясь к замку Канижа. А восставшие сейчас в районе Урфы, в юго-восточной Анатолии. — Ты уверен, что этот предатель там? Мехмед паша опустил взгляд. — К сожалению, это так, Повелитель, — вмешался в разговор Хасан паша, протягивая султану свиток. — Кара Языджи занял Урфу. Мехмед развернул бумагу.

«Во сне явился Пророк ко мне и известил меня о том, что мне принадлежит правосудие и государство.

Тугра, «Халим-шах победоносный».

Мехмед в ярости сжал письмо в кулак. — Мехмед паша! — Приказывайте, Повелитель. — Отправляйся в Урву, и приведи ко мне этого предателя живым или мёртвым! Войска бейлербеев Дамаска, Алеппо и курдских вождей в твоём распоряжении. — Как пожелаете, Повелитель. — Он должен быть передо мной на коленях, паша! Или от него не должно ничего остаться! — Я понял, Повелитель. — И второго предателя приведи ко мне или уничтожь! Исполняя приказ, Мехмед паша направился в Анатолию и осадил Урфу. В понедельник, 15 ноября, Даллам прогуливался по саду Топкапы в сопровождении стражника, который выступал в качестве его гида. — Спасибо за экскурсию, — сказал английский мастер, — эти четыре дня были замечательными. Увидеть дворец так близко, и даже личные покои султана, я поражён и счастлив! — Хотите увидеть ещё кое-что… — сказал стражник очень тихо, как будто они были заговорщиками. — Идите за мной, только очень тихо. Мужчины прошли через маленький квадратный двор, выложенный мрамором, подойдя к калитке в стене. — Ты можешь посмотреть. — А ты? — Нет, мне сюда никак нельзя. Не входить, ни видеть. Даллам подошёл к калитке, стена, оказалось очень толстой и с обеих сторон была зарешечена очень прочной железной решёткой, а через ту решётку он увидел около тридцати наложниц Великого Султана, которые играли в мяч в другом дворе. Волосы их были заплетены в косы и свисали на спины, а в нижней части были переплетены лентой с мелким жемчугом. И женщины были очень хорошенькими, на шеи у них висели красивые жемчужные ожерелья и другие драгоценности, в ушах были серьги. А длинные платья были из сатина разнообразных цветов. На некоторых были изящные высокие ботинки, а на других вельветовые туфли. Одна из наложниц сидела в беседке в отдалении от остальных, и была очевидно беременна, и в её волосах виднелась золотая тиара. — Ей, — услышал Даллам недовольный голос за спиной. — Достаточно, пора уходить, пока нас не поймали, иначе не сносить нам головы. Хотя тебя, возможно, и простят, но меня точно нет. Пошли, пошли! Я и так показал тебе много. Даллам подчинился, но сделал это с большой неохотой, ибо увиденное доставляло ему огромное удовольствие. А через несколько дней увиденная Далламом наложница подарила Мехмеду ещё одну дочь. В следующий вторник, 23 ноября, Даллам снова встретился со своим гидом в компании с ещё одним рослым стражником, который сообщил ему, что султан Мехмед хочет перевести орган в Жемчужный павильон, и они должны сопровождать его туда. Английский мастер почти закончил собирать орган на новом месте, когда раздался окрик. — Внимание, Султан Мехмед Хан Хазретлери! — Мой подарок готов, мистер Даллам? — Почти, Повелитель. — Хорошо. Продолжай. Что я должен сделать, чтобы он заиграл? Хорошо, — сказал Мехмед, внимательно следя за движениями мастера. — Я понял. Даллам и его спутники склонились в поклоне. А ещё через некоторое время снова раздался выкрик. — Дорогу, Хюмашах Султан Хазретлери! — Быстрее, быстрее, — услышал Даллам своего гида. — Отвернись и ни в коем случае не оборачивайся. — А что происходит? — Хюмашах Султан — сестра нашего Повелителя. Нам запрещено под страхом смерти смотреть на неё. Опусти голову. Опусти. — Повелитель, — Хюмашах присела в поклоне. Мехмед слегка повернул голову, но не обернулся, смотря на накрытый покрывалом орган. Воцарилась тишина. Хюмашах подошла к перилам террасы и вдохнула прохладный воздух с Мраморного моря. — Этот павильон был любимым местом нашего отца… Зачем ты хотел видеть меня, Мехмед? — Хотел показать подарок, — Мехмед сбросил покрывало. И Жемчужный павильон наполнился прекрасной музыкой. — Какой чудесный и искусный инструмент… Это волшебство? — Спросила Хюмашах с последними звуками музыки, как только дрозды на самом верху прохлопали крыльями, и подошла к брату. — Мистер Даллам, — Мехмед показал взглядом в сторону стоящего спиной мужчины… — Не смей оборачиваться, — услышал Даллам снова тихий предостерегающий голос своего гида. — Говорит, что только механизмы. — Значит, это человеческое, рукотворное, но волшебство. Вы явно талантливы, мистер Даллам, — услышал мастер английскую речь. — Благодарю Вас, госпожа, — ответил мужчина, по-прежнему не оборачиваясь и не поднимая головы. Хюмашах подошла к инструменту и села за него, осторожно дотрагиваясь до клавиш. Прозвучало несколько волшебных звуков, затем Хюмашах посмотрела на брата. — Королева Елизавета сделала замечательный подарок. Поздравляю Вас, Повелитель. С вашего позволения, — Хюмашах поднялась, собираясь уйти. — Ты так и будешь убегать от меня, Хюмашах? — Мехмед осторожно удержал сестру за руку. — Ты не скучаешь по нашей маме, Мехмед? По нашим вечерам… Нет? Я скучаю! — Хюмашах холодно смотрела на брата. — Или ты не видишь, что сделал с матушкой? Её сердце словно в ледяных тисках, а знаешь почему? Чтобы не чувствовать всей той боли, которую ты причинил! — и Хюмашах вырвала свою руку, оставляя брата одного… Мистер Даллам же, выполнив все поручения, отплыл из Стамбула 28 ноября 1599 года… И больше никогда не возвращался в этот поразивший его и вместе с тем наполненный страхом и опасностью город. На третий месяц осады положение осажденных в Урве стало трудным, особенно из-за недостатка боеприпасов. Но они отказывались сдаваться. Тогда Мехмед паша начал переговоры с Кара Языджи и предложил ему в управление Амасийский санджак, если он выдаст Хюсейна пашу. Кара Языджи взял некоторую паузу, а затем предложение принял: оно давало ему возможность выбраться из окружения, избавиться от Хюсейна паши, которого он видел своим соперником за власть, и заодно приобрести санджак. В апреле 1600 г. Кара Языджи покинул Урфу, выдав пашу, который был казнён на месте, и направился со своими людьми в Амасью. Этого и ждал Мехмед паша, вся цель которого была выманить Кара Языджи из города. Нарушив соглашение, паша напал на восставших и потерпел неудачу. Но в конце апреля 1600 г. в районе Дивриги, к юго-востоку от Сиваса, в так называемой «Долине ада» Кара Языджи был разбит и бежал в горы. Однако в результате интриг Хасана паши в Стамбуле вместо преследования были возобновлены переговоры с Кара Языджи, в результате чего он получил Чорумский санджак. Но, прибыв в назначенное место, Кара Языджи вместе со своим братом Дели Хасаном вновь выступил против султана. Против него были брошены войска, но в бою у Кайсери 23 сентября 1600 г. они потерпели крупное поражение. Новая большая победа чрезвычайно подняла авторитет Кара Языджи, и на его сторону стало переходить всё больше феодалов, даже отдельных бейлербеев, которые стремились так сохранить свои посты и имущество или получить их от Кара Языджи, который снова стал рассматривать себя как султана. Он назначил своих великого визиря и шейх-уль-ислама, издавал ферманы, одаривал людей грамотами, собирал налоги с населения, освобождал от них за храбрость в бою, лишал постов, уничтожал преданных слуг султана и ставил на их место своих людей. Скрытая плащом с капюшоном, Сафие Султан в простой одежде шла по улице и остановилась около лавки с дорогими тканями, осторожно рассматривая их, внезапно резко обернулась. Сзади никого не оказалось. Однако, госпожа была уверена, что ей не показалось. Кто-то следил за ней. — Госпожа, всё в порядке? — тихо спросил сопровождающий Бюльбюль. — Да, да, — Сафие посмотрела на верного агу. Просто я как будто чувствую на себе чей-то взгляд… Наверное мне показалось, но этой чувство не исчезает, Бюльбюль, который тоже осмотрелся. — Я никого не вижу, госпожа. — Ладно, пойдём, Бюльбюль, пойдём… Тем временем Мурад паша, выдохнув, снова выглянул из тёмного закоулка на противоположной стороне улицы и направился следом. Вскоре Бюльбюль и Сафие Султан подошли к ничем невыделяющейся двери и ага, достав ключ, открыл её, оказавшись у лестницы. Ага и госпожа стали спускаться вниз, постепенно исчезая в темноте… Тайник… Мурад паша быстро пересёк улицу и проскользнул в дверь, пока она не захлопнулась… — Так ты действительно следил за мной, Мурад паша. — Это вышло невольно, — Мурад паша опустил голову. — Я узнал Вас и… Вас выдала осанка, госпожа. Вы слишком королева, чтобы одежда скрыла это. Всё… Всё это богатство, госпожа, — Мурад паша стал осматриваться и взял горсть момент из ближайшего наполненного сундука, которых здесь было много, как и различных украшений, и других богатств. Комната была ими заполнена. — Это имущество казненного Хасана паши… Как оно… У Вас… Практически всё у Вас… — паша посмотрел на Сафие, которая была совершенно спокойна. Мурад паша покачал головой. — Я защищал Вас, госпожа, когда паши говорили… Защищал, не верил… А оказывается… Всё это правда. Вы безжалостны, госпожа. — Безжалостна? — Сафие ухмыльнулась. — И ты мне это говоришь? Твои чувства оскорбительны, Мурад паша, и если бы Мы были безжалостны, ты бы сейчас здесь не стоял! Мурад паша опустил голову. — Или ты действительно ожидал ответа? Паша сглотнул. — Нет… Нет… Что Вы, госпожа… Это неуважение и бесчестие по отношению к покойному султану Мураду. И я не смел так думать о Вас, а тем более ожидать подобного. Я… — Верно. Ты всё понимаешь, султан Мурад не только дорог мне лично, он — отец моих детей! И именно по этой главной причине твои чувства так полны неуважения для меня, тем не менее я не ставила тебе их в вину… Я помню с благодарностью, что ты спас мне жизнь, и позволила тебе оставаться в столице и спокойно заниматься своими обязанностями. Я никак не трогала тебя только из-за чувств. Не нападала, не использовала. И не собираюсь этого делать. Ты по-прежнему можешь остаться на этих условиях, практически не встречаясь со мной, если сейчас захочешь этого. — Да, признаю, Вы оказали мне милость, но и Вы тогда сказали мне, служить Вашему сыну… Я тогда искренне верил в Вашу искренность, но… — Мурад паша снова посмотрел по сторонам. — Вы вводите Повелителя в заблуждения, то, что говорят о Вас муфтий, паши горькая правда, Вы создали государство в государстве… И служить Повелителю, как Вы и хотели, это значит рассказать ему об этом! — И ты веришь, что останешься после этого в столице? Даже рассчитываешь на это? Войти в Совет дивана? — Я верю в справедливость Повелителя, и в то, что я прав! С вашего позволения, госпожа. — Госпожа, что теперь делать? — Ничего, Бюльбюль, успокойся. — Мурад паша ведь всё расскажет… Сафие усмехнулась. — Пусть рассказывает, Бюльбюль, пусть… Когда Газанфер ага вошёл в покои султана тот стоял у стола, держа в руках саблю и опираясь на неё. — Газанфер. — Повелитель, — сказал ага, стушевавшись. — Я задам тебе сейчас вопрос. И ты ответишь мне правду, только правду… Попробуешь солгать и… Газанфер сглотнул. — И так, когда Аслан ага конфисковал имущество Хасана паши… — Мехмед подошёл к аге. — Куда ты отвёз его потом? — Повелитель… — Газанфер! Мехмед вошёл в сокровищницу и осмотрелся, беря в руку горсть золотых монет. Ящики золота, серебра, множество украшений с разнообразными драгоценными камнями. Картины художников, оружие, скульптуры из мрамора, венецианского стекла, фарфор, дорогие книги, различные свитки, хранители мудрости прошлых эпох. Посмотрев на монеты в своей руку, Мехмед бросил их обратно в ящик. — Повелитель… — тихо сказал потерянный Бюльбюль. Холодный взгляд посмотрел на него. — Если ты хочешь остаться рядом с Валиде, то будешь молчать, Бюльбюль. Ничего и никогда ей не расскажешь. Если же я пойму, что она знает, я тебя убью. Я тебя просто убью. Закрывай! Когда Мурад паша вошёл в покои султана, то увидел Сафие Султан, она стояла за спиной сидящего за столом Повелителя. — Я принял решение. — Мехмед протянул паше только что подписанный приказ. — Ты отправляешься на Австрийский фронт, Мурад паша. Ибрагим паша осадил замок Канижа. Твой военный опыт как раз будет там полезен. И куда больше нужен чем в столице. — Повелитель… Сафие положила руку на плечо Мехмеда. Тот взял её и сжал, поцеловав. — Как прикажете, — закончил паша склонившись. Он чувствовал, как его светлые чувства всё больше уступают место ощущению несправедливости происходящего. Не то чтобы он этого не ожидал после увиденного ранее, но… И была какая-то надежда справедливости. Только справедливости. Наивная, идеальная… Глупая. Мурад поднял взгляд на Сафие Султан… Холодные, голубые глаза, по-прежнему прекрасные, смотрели на него. А сейчас нет ничего, кроме разочарования и горечи. — Можешь идти, — холодно сказал Мехмед, смотря на удаляющегося пашу. — Вы тоже идите, матушка, — сын отпустил руку матери, но его голос наполнился нежностью. — Я хочу побыть один. Резко поднявшись, Мехмед вышел на балкон и, смотря на завораживающие воды Босфора, вздохнул… Почему-то сейчас ему так и вспоминался последний разговор с сестрой… Осаждённый замок Канижа. Турецкие рабы в замке взорвали пороховые погреба, чем очень сильно повредили его стены. Но крепость не пала, а на помощь осаждённым подошла армия в 20 000 солдат под командованием Филиппа Эммануэля де Меркёра. Османская армия победила обе армии и замок сдался. Тирьяки Хасан паша был назначен бейлербеем вновь завоёванного города. Канижа стала центром начала новых османских атак в Центральной Европе. А Мурад паша во время этого похода захватил крепость Бобофча. Июнь, 1601 года. Топкапы, покои султана. — Повелитель, — вошедший ага поклонился сидящему за столом Мехмеду. — К Вам Хасан паша. — Пусть войдёт. — Повелитель, — склонился паша, протягивая султану золотой тубус. — Крымский хан прислал Вам письмо… Простите моё любопытство, Повелитель, но о чём пишет хан? Это связано с недавно произошедшими событиями в Крыму? На празднике Курбан-байрам по приказу Газы Гирея были застрелены нурэддин Девлет Гирей и бей Кутлу Гирей, готовившие заговор против хана. Младшие братья Девлета Мехмед и Шахин Гиреи сбежали. Мехмед сейчас у нас, находится в заключении, а его брат, как говорят, укрылся у черкесов. — Верно, паша. А теперь Газы Гирей сообщает, что и его младший брат, Селямет Гирей, сбежал и находится у нас. Тебе что-нибудь известно об этом, паша? — Да, Повелитель, я как раз собирался сообщить Вам, я получил сообщение, Селямет Гирей сейчас в Аккермане. — Газы Гирей требует, чтобы я выдал беглеца или казнила его сам. — И какое Ваше решение, Повелитель? Что ответить хану? — Отправь, что я отказываюсь от обоих вариантов, но, обещаю, отправить младшего Гирея в дальнюю ссылку. Пошли приказ в Аккерман, пусть наш беглец отправляется в Анатолию. — Повелитель, но там ведь Кара Языджи и Дели Хасан… — Если погибнет, Хасан паша, Крымский хан получит то, чего хочет, а если нет, значит, такова судьба. — Как прикажете, Повелитель…