Воспоминания

Сидя на мягком диване возле окна, Хюмашах султан, вышивая золотой нитью павлина на носовом платке, то и дело бросала взгляд на белую лошадь, мягкую игрушку, стоящую рядом с ней, подарок матушки, и мягко улыбалась. Внезапно её лицо исказилось, она охнула и прижала ладонь к пояснице. — Что с вами? — испугался рядом стоящий Бюльбюль и тут же поспешил на помочь, подложив подушки под спину. — Благодарю, — ответила Хюмашах, откинувшись на подушки и отложив вышивание. — Мне… всё хорошо, не волнуйся. Спину иногда тянет, и я стала более медлительной, но в целом я в порядке. — Очень рад за вас, госпожа. — Спасибо, — Хюмашах снова улыбалась и вновь бросила взгляд на игрушку. — А подарок матушки очень даже во время, правда? Как будто она уже знает или почувствовала… Она ждёт меня, — Хюмашах внимательно посмотрела на Бюльбюля. — Конечно, госпожа, Сафие султан будет очень рада за вас. Несколько минут Хюмашах молчала. — А моя сестрёнка… Она действительно счастлива? — Безусловно, госпожа, когда я видел Михримах султан, у меня не было в этом сомнений. — Ахмед паша… — Хюмашах улыбнулась. — Значит, Ангел познакомил их… Я так рада за сестрёнку. Я… Двери с грохотом открылись, и в покои ввалился пьяный и довольный Хасан паша. Пошатываясь, подойдя к Хюмашах, он склонился к ней, хотя поцеловать в шею. — Моя дорогая жена! Хюмашах скривилась, отстранилась и оттолкнула пашу. — Паша, отойдите, — вмешался Бюльбюль. — Да кто ты такой, чтобы приказывать мне! — наступал на Бюльбюля паша. — Стража! — крикнула Хюмашах, чем заставила Хасана остановиться. — Госпожа. — Хасану паше будет полезно подышать воздухом. Проводите его. Стражники сделали несколько шагов в сторону паши, и тот, усмехнувшись, примирительно поднял руки. — Понял, понял, ухожу. До вечера, госпожа, — обернувшись перед дверьми, сказал Хасан, притворно поклонившись, и громко рассмеялся. Бюльбюль и Хюмашах остались одни. В комнате на несколько минут повисла напряжённая тишина, и Хюмашах выдохнула, всё это время чувствуя, как Бюльбюль вглядывается в неё. — Я приеду, скажи об этом матушке и Михримах, только больше ничего не говори, я сама. — Госпожа, а как же… — Об этом тем более не говори, не надо. — Но, госпожа, зачем вы это терпите? Почему ничего не рассказали? Если бы Сафие султан знала, видела… — Бюльбюль. — Жёстко осадила Хюмашах верного агу. — Это моё решение. Не смей говорить ничего матушке. Всё это касается только меня и её, не вмешивайся сюда, а иначе я больше никогда не захочу тебе верить. — Но, госпожа… — Бюльбюль покачал головой. — Я понял, госпожа. Но когда вы приедете, вы расскажете… Госпожа? Хюмашах вздохнула. — Я не знаю, Бюльбюль. Мне нужно увидеть матушку, я так давно с ней не говорила, а последние слова, которые я ей сказала… — Хюмашах снова смотрела на мягкую игрушку. — Наверное, когда пройдут эти первые горькие минуты, скажу, потому что если я вернусь, я не найду сил снова уехать. Я хочу остаться… Рядом и снова быть дома. Очень хочу, и даже особенно сейчас, но и я хочу быть бережной, ты должен понимать меня в этом, как никто, Бюльбюль. Ага промолчал и склонил голову. — А сейчас оставь меня, я хочу побыть одна. — Госпожа… — Бюльбюль замялся. — А как же сегодня… — Не волнуйся, до вечера ещё целый день, он успеет ещё и напиться, и уснуть. Оставшись одна, Хюмашах откинулась на подушки и положила руку себе на живот, заговорив очень тихим и нежным голосом. — Не волнуйся, не волнуйся, всё хорошо, всё хорошо, мой дорогой, бесценный… Скоро я покажу тебе свой дом, познакомлю с сестрёнками, с матушкой, и всё будет хорошо. Обещаю тебе. Тебя все очень полюбят, как я тебя люблю. Через день Бюльбюль уезжал и постарался ещё раз убедить Хюмашах султан, что он должен всё рассказать. — Удачной тебе дороги, Бюльбюль. И помни, что ты мне обещал. — Госпожа, простите, но я очень волнуюсь за вас, может быть, вы поедете со мной? Мне кажется, так будет лучше… — Нет, не так резко, я не готова… Ещё несколько дней, мне нужно собраться. — Тогда, может быть, я останусь… — Нет, Бюльбюль, поезжай, обрадуй матушку и сестрёнку, и мне так потом будет легче, я хочу знать, что они меня ждут. — Госпожа… — Этот вопрос закрыт, Бюльбюль. — Госпожа, вы сейчас особенно уязвимы, пожалуйста, прошу, послушайте меня. — Бюльбюль… Не волнуйся так сильно, всего несколько дней, я уеду практически сразу за тобой. Ничего не случится, в конце концов, я справляюсь здесь больше года… — Хюмашах задумалась и встряхнула головой. — Он не тронет меня, не посмеет… Бюльбюль ещё раз посмотрел на Хюмашах и склонил голову. — Хорошо, госпожа, как пожелаете. — Ты ничего не расскажешь матушке, Бюльбюль. Никому, ничего. Ты дал мне слово. Бюльбюль снова кивнул и направился к карете. Оставшийся день прошёл спокойно за чтением книг и сбором вещей. Поздно вечером следующего дня Хюмашах султан, пребывая в благодушном настроении, предвкушая возвращение домой, медленно и тщательно продолжала собирать свои вещи, книги, раскладывая их по ящикам, и снова мягко улыбалась, то и дело бросая взгляд на мамин подарок. Опираясь рукой на ящик, Хюмашах осторожно поднялась с колен и, взяв игрушку, бережно прижала её к себе, закрыв глаза, стараясь уже здесь и сейчас ощутить маму рядом с собой и представить, как теперь очень скоро она точно так же обнимет её. Как же она хотела домой, как она соскучилась, и их ссора казалась сейчас такой мелочью по сравнению с этим, никакой злости она не чувствовала… Домой — это самое главное, ценное и важное сейчас. К матушке, которая ждёт её. Обнять её. Это всё, что ей было нужно. Последняя ночь здесь. Завтра утром она уедет. Внезапно до Хюмашах донеслись тяжёлые шаги по коридору, затем грубый голос, выругавшийся на слуг, которые тихо что-то сказали. Шаги быстро приближались к покоям. — Проклятье! — эмоционально сказала Хюмашах, и тут же раздались два сильных удара в дверь. — Только не сейчас… Двери приотворилась, и сильный запах крепких напитков проник в комнату. «Я слишком расслабилась, я забыла закрыть дверь!» — Уходите, Хасан паша! Сейчас я не могу вас принять! — Хюмашах навалилась на дверь, стараясь её закрыть, и в этот момент ощутила лёгкий удар. Ребёнок! — Думаешь убежать от меня?! Собираешь вещи?! Не самое лучшее решение, госпожа! — О чём вы говорите?! Моя сестра выходит замуж, я должна быть в столице! — наконец Хюмашах удалось захлопнуть дверь, закрыв железную задвижку. — Открой! — раздался грубый голос. — Повторяю, я не могу принять вас! — Да отворите же, черт возьми! — гневно вскричал паша, — или я выломаю дверь! — Хасан сильно дёрнул ручку с другой стороны. Двери задрожали. — Паша, успокойтесь, — раздался чей-то голос, а после наступила тишина. Хюмашах прислонилась к стене, стараясь отдышаться, опустила руки на живот и погладила его. — Ты испугался, родной мой, не бойся, всё в порядке. Я рядом с тобой. Потерпи, пожалуйста, ещё немного! — говорила Хюмашах, гладя живот. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю. Малыш успокоился, и Хюмашах уже хотела выдохнуть, когда тяжёлый удар в дверь застал её врасплох. Хюмашах вздрогнула, но тут же сжала кулаки, прикрыв глаза. Ёще один удар, но более увесистый и громкий. Видимо Хасан пытался чем-то выломать дверь. — Спокойно, спокойно, — говорила с собой Хюмашах, стараясь сконцентрироваться на каждом своём вдохе и выдохе, — я должна быть спокойна. Он не сможет просто вышибить дверь, её нужно методично разрубать топором… Он не сможет. Не хватит сил и терпения. Спокойно. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Три отрывистых удара. Вдох. Выдох. Ещё удары. Резкая боль пронзила живот, и Хюмашах глухо застонала, почувствовав, как ребёнок перевернулся. — Тихо, тихо, пожалуйста, малыш, прошу, — прошептала Хюмашах испуганно. — Ещё не время… — Отвори двери, черт возьми! — нетерпеливо повторил голос снаружи, и последовавший за этим мощный удар в дверь не оставлял никаких сомнений в намерениях Хасана паши. — А ты открой! — вопреки собственному состоянию усмехнулась Хюмашах с вызовом. Как и матушка, чем сложнее были обстоятельства, тем она становилась бесстрашнее. Через боль, собравшись с силами, Хюмашах сделала несколько шагов, держась за живот и подойдя к ящику с собранными книгами, подвинула его к двери, снаружи которой начали уже не стучать, а молотить. — Паша, успокойтесь. Перестаньте, — доносились до Хюмашах тихие голоса, кто-то пытался успокоить Хасана, но из-за боли она практически уже не слышала. С трудом оставаясь в сознании, Хюмашах вернулась к стене и в смертельном страхе за ребёнка, не за себя, опёрлась на неё спиной, чтобы не упасть. — Я приказываю, открой! — «Что?» — Хюмашах открыла глаза. — Ты не можешь мне приказать. И не сможешь этого никогда. Я — дочь Сафие Султан. — стиснув зубы, отчеканила Хюмашах каждое слово. — «Мама, мамочка…» Сильная распирающая боль накатила с новой силой, что Хюмашах охнула и упала на колени, увидев, как пол окрашивается кровью. — Нет, пожалуйста, нет… — простонала Хюмашах. — Нет… Ох, как же больно! Помогите мне! Удары в дверь становились всё реже и тише, пока и вовсе не сошли на нет. Наступила звенящая тишина. Всё было кончено. — Госпожа, пожалуйста, откройте, откройте, — попросил женский голос. Из последних сил, приподнявшись, Хюмашах открыла дверь, увидев, подбегающего к ней рослого чернокожего Османа агу. — Ребёнок… — прошептала Хюмашах, чувствуя как кровь не перестаёт литься, проваливаясь в спасительную от невыносимой боли тьму. Ещё в полусне, постепенно приходя в себя, Хюмашах почувствовала чью-то тёплую ладонь на своей. Затем от неё отошли, и внезапно сердце сжалось в гнетущей тревоге, что сейчас произойдёт что-то ужасное. — Ребёнка точно нельзя было спасти, эфенди? — донеся до Хюмашах женский голос. — Вчера наша госпожа сильно разволновалась, начались преждевременные роды, мы успели помочь госпоже, но, к сожалению, ребёнок оказался слишком слаб — это несовместимо с жизнью, — вздохнул лекарь. В этот момент Хюмашах показалось, что она перестала слышать ритмичные удары своего сердца, оно словно замерло, а затем заныло тупой болью от отчаянного разочарования, пока душа будто разрывалась на части от бессилия, злости, обиды. — Это бы… — Вон… — прошептала Хюмашах одними губами. — Госпожа, вы очнулись? Что-то сказали? — Вон, вон, пошли вон, — Хюмашах попыталась встать, но упала на постель. — Вон отсюда! Слуги замерли, и, собравшись с силами, Хюмашах таки приподнялась, указав рукой на двери. — Я сказала, пошли вон отсюда! Вон! Вон! Вон! — кричала Хюмашах, перестав сдерживать рвущиеся из самого сердца горькие слезы, а затем упала на постель и, дрожа всем телом, заплакала. — Омер эфенди… — прошептала Амине калфа. Она была уже в возрасте и за год, который прошёл с приезда Хюмашах султан в этот дворец, успела привязаться к госпоже и искренне ей сочувствовала. Вчера она и Осман ага всеми силами старались успокоить пашу, который теперь не показывался на глаза, но, к сожалению, не успели. И она же вызвала Омера эфенди, старого и очень опытного лекаря. — Идём, идём, Амине хатун, единственное, что я могу сделать для госпожи в данный момент, это как раз дать ей выплакать эту боль. Сейчас не время разговоров и утешений. — Вы правы, Омер эфенди, правы, — горестно выдохнула калфа. — Я буду присматривать за Хюмашах султан. — Правильно, вот это правильно. Полусидя на постели и положив руки на живот, Хюмашах вспоминала боль и ужас, которые она пережила. Она оплакивала свою разбитую мечту и ужасный брак, фактически забравший у неё этот год жизни, подорвавший её веру в матушку. Беременность вернула ей надежду. Она полностью сконцентрировалась на ней все эти месяцы, уже ощущая ту неразрывную связь, бескорыстную любовь, которые существуют только между матерью и её ребёнком. Гуляя по саду, чувствуя его шевеления, уже читая ему свои любимые книги из детства, она представляла себе, как будет гулять с ним или с ней… С ней чаще, она хотела девочку, хотя любила бы и его, и её всем сердцем. И вот это всё исчезло… И она никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой и потерянной, как сейчас. Вернуться домой? Нет, к этому она была не готова. И теперь не знала, будет ли готова вообще. Всё это снова было так больно. Внезапно двери отворились, и это заставило Хюмашах смахнуть слёзы. В покои вошёл Омер эфенди и, подвинув стул, осторожно сел рядом. — Здравствуйте, госпожа, — сказал тихий бархатный голос. — Ко мне входят уже без стука? — с раздражением спросила Хюмашах. — Злитесь. Это хорошо. Злость — это энергия жизни. Значит, мы можем поговорить. Хотите чего-нибудь? Хюмашах покачала головой. — Ладно, прошла неделя, как вы практически не вставали с постели, Амине хатун приносила вам кофе, как вы можете видеть… Хюмашах посмотрела на столик рядом с кроватью, где стояла нетронутая чашка, и лежало несколько кусочков пахлавы. — Видя, как вы безутешно плачете, как будто вы ушли в себя, а остальной мир перестал существовать. И казалось этому не будет конца, но вместе со слезами уходит боль, и жизнь побеждает, рано или поздно, я видел это неоднократно. И характер берёт своё. Уверен, у вас есть ещё причины жить. Хюмашах глубоко вздохнула и отвела взгляд, хоть она и выплакалась, вновь ворошить воспоминания было больно. — Омер эфенди… — Хюмашах вновь посмотрела на седовласого лекаря. — Госпожа. — Я смогу ещё иметь детей? — Это может знать только Аллах, госпожа. — Значит, всё… — Хюмашах сглотнула, сдерживая слёзы, и закрыла глаза. — Я этого не говорил, госпожа, — ответил Омер эфенди, поднимаясь, — я могу только ответить вам, что вы не сможете их иметь в ближайшее время и даже месяцы, что всё это время вы должны быть очень осторожны, а что будет в будущем, я не знаю и не могу знать, и было бы нечестно дать вам надежду, это выше моих сил, но это в руках Всевышнего. — Омер поставил на столик несколько пузырьков. — Я оставлю лекарство, выпейте его потом, и с вашего позволения. Чувствуя снова слёзы на щеках, Хюмашах смотрела на удаляющегося лекаря и внезапно остановила его. — Омер эфенди. — Госпожа. — Этот ребёнок был моей надеждой, — Хюмашах говорила дрогнувшим голосом, — я хотела, чтобы родилась девочка… Синеглазая, с русыми волосами… — сквозь слёзы Хюмашах улыбнулась. — Я очень ждала её, представляла, как возьму её на руки… — Госпожа… Хюмашах подняла руку. — Я не хочу ничего знать, уверена, вы сделали то, что должно, как и со мной, — Хюмашах выдохнула. — У вас есть девочка? — Да, моей младшей дочери недавно исполнилось пять лет. — Возьмите ей игрушку, — Хюмашах показала взглядом на белоснежную, мягкую лошадь. — Госпожа, — поражённо сказал Омер эфенди. — Мне бы хотелось, чтобы она была в вашей семье. И пусть она станет надеждой, что согревает сердце, и другом вашей дочери в её жизненном пути. — Благодарю вас, госпожа, — растроганно сказал Омер эфенди. — Айназ будет очень рада. — Красивое имя. — Я скажу, что этот подарок от вас, она почувствует себя особенной… И я буду самым-самым папой, — Омер эфенди трогательно улыбался. — Как хотите, Омер эфенди. — Ещё раз спасибо, госпожа. Хюмашах кивнула, смотря, как двери покоев закрываются за лекарем, а после, повернувшись на бок, укрылась одеялом до самого подбородка и свернулась калачиком. В её душе была тоска… Это был конец. Сердце ныло где-то глубоко внутри и стучало еле-еле, словно через силу. В груди давило так, что дышать было тяжёло. Слёзы продолжали катиться по уже мокрым щекам. И в этот миг взгляд упал на столик с кофе, увидев стоящее там письмо, Хюмашах нахмурилась, рука как будто даже невольно потянулась к нему и развернула. «Что?!» — сердце, которое ещё минуту назад она не чувствовала, забилось как сумасшедшее, и Хюмашах вскочила, сев на кровати. — Заболела… Без сознания… Сердце… Мы ждём тебя в столице, ты нужна нам… — Слёзы размывали строчки, написанные рукой сестры. В висках застучало, и Хюмашах скривилась от боли, ей казалось, что её ударили по голове чем-то тяжёлым. Она была ошарашена. «Прошла неделя, госпожа», — всплыли в памяти слова Омера эфенди. — О, Всевышний, — прошептала Хюмашах. — Матушка… Ещё не хватало здесь и сейчас потерять матушку! — Хюмашах судорожно задышала и заплакала, опустив голову, чувствуя, как руки, сжимающие письмо, дрожат. А затем заставила себя сделать вдох. Потом ещё один и ещё. Снова и снова. Глубже и глубже. И каждый раз это было легче и легче, наконец, слёзы, несущие облегчение, остановились, Хюмашах открыла глаза, сжав руку, держащее письмо в кулак и решительно поднялась. — Амине калфа! — Госпожа. — Когда пришло это письмо, почему его не отдали мне?! — Простите, госпожа, но… Мы отдали, вы… Вы ничего не хотели слышать… Простите… И тогда я оставила его на столике. Хюмашах закрыла глаза. — «Проклятье, проклятье, а если… — Хюмашах встряхнула головой. — Нет… Нет… Не может быть… Нет». — Хюмашах посмотрела на калфу, которая встревожено смотрела на неё. — Когда корабль идёт в Стамбул? Узнай, мне нужен ближайший, как можно скорее! Быстрее! Немедленно! Вещи… Вещи… — дотронувшись до своих висков, Хюмашах посмотрела вокруг. — А, ладно, неважно, я всё равно их не разбирала. — Как прикажете, госпожа. — Иди, иди, — нетерпеливо проговорила Хюмашах, посмотрев на свои руки. — «О, Всевышний, она же в ночном платье, её переодели когда…» Мне нужна одежда, и… Хаммам, пусть подготовят мне хаммам! — крикнула Хюмашах удаляющейся калфе и подошла к камину, бросив в него письмо, смотря, как оно сгорает, а затем прошла к зеркалу. — О, Аллах, — прошептала Хюмашах, дотрагиваясь до своего лица. Оно осунувшееся определённо говорило о многочисленных душевных волнениях, пережитых ей за последнее время. Она выглядела ужасно-измождённой. Красные глаза на нездорово-бледном лице выделялись своим лихорадочным блеском. Под ними — глубокие тени, нос тоже красный и опух. Её светлые, длинные, растрёпанные волосы были тусклыми, спутанными и выглядели неопрятно… Конечно, эту неделю ей было не до того, чтобы думать, как она выглядит, но не в таком же виде ей возвращаться домой… — Нужно привести себя в порядок, — проговорила Хюмашах, осматривая своё отражение, и опёрлась руками на стол перед зеркалом. Сердце продолжало биться, как будто сейчас выскочит из груди. — А если ты не успела… Смотря себе прямо в глаза, Хюмашах замерла. — Нет… — Хюмашах снова встряхнула головой, хотя из-за всех сил отогнать эту мысль. — Этого не может быть… Не может быть. Мне бы сказали… — А ты уверена, что не говорили? Уверена?! В напряжённой тишине Хюмашах, опустив голову, закрыла глаза. И в этот момент в двери постучали. — Да! — выдохнув, произнесла госпожа. — Госпожа, — поклонилась вернувшаяся калфа. — Ближайший корабль в Стамбул будет завтра утром. — Сегодня вечером нет ничего? — голос Хюмашах был наполнен неприкрытым раздражением. — Нет, госпожа. — Ладно. Подготовьте всё к моему отъезду завтра. — Как пожелаете. Хаммам готов, госпожа. И… — Хорошо, спасибо, сейчас иду. Амине хатун… — Хюмашах закусила губу. — Были ещё письма из столицы? Какие-нибудь новости? Что угодно? — Нет, госпожа, писем не было. — Хорошо, хорошо, — тихо прошептала себе Хюмашах. — Это хорошо. — Но только что мне сообщили… Донёсся до Хюмашах вновь голос Амине. — Я как раз хотела сказать вам. Хюмашах напряжённо замерла. — Ваша сестра, Фатьма султан, скоро будет здесь. Хюмашах открыла глаза и вновь посмотрела на себя в зеркало. — «Аллах, прошу, пусть она будет жива, я прощу, только пусть она будет жива», — пронеслось в голове, но в слух Хюмашах сказала. — Хорошо, надеюсь, к её приезду всё будет готово, и я могу на тебя положиться в этом? — Конечно, госпожа. — Можешь идти. Раздевшись в камекане, первом помещении хаммама, Хюмашах обернулась в пештемаль и прошла в согулук, второй зал, где некоторое время посидела в одиночестве, прислушиваясь к тишине и привыкая к температуре, а затем позвала девушек и прошла к одной из глубоких ванн, наполненной тёплой водой. В каждой были ступени, на которые можно было присесть. Аккуратно спустившись вниз, Хюмашах погрузилась в воду до груди и откинула голову назад, прислоняясь спиной к тёплой стенке, и постаралась расслабиться, закрыв глаза и доверяя себя девушкам, одна из которых стала обтирать её большой губкой, а другая — намочив волосы, начала легкими и осторожными, массирующими движениями наносить на них ароматную пену, через некоторое время смыв её и вытерев волосы мягким полотенцем. — Госпожа, встаньте, пожалуйста, — попросила одна из девушек. Хюмашах открыла глаза, видя, как девушки готовят две большие губки, капнув на них мыла и вспенив их, и поднялась, выходя из ванны, позволяя девушкам тщательно намылить себя. Сменив губки на чистые, девушки смыли пену, обливая Хюмашах сверху водой. Затем Хюмашах ещё раз вошла в ванну и опустилась в воду, прежде чем покинуть согулук и пройти в харарет, парную комнату. Она знала, что сейчас и после всего ей нельзя долго здесь находиться, но несколько минут можно. Хюмашах осторожно легла на живот на мраморное, прямоугольник возвышение, чебек-таши, находящееся в центре зала, и проникновенное тепло словно окутало тело, невольно заставляя расслабиться. После всего это было именно то, что ей нужно. Тем временем одна из девушек натерла ладони маслом с приятным запахом, начав делать расслабляющий массаж, и на некоторое время Хюмашах показалось, что она даже задремала, как провалилась куда-то на буквально пару мгновений. И тут же открыла глаза, останавливая девушек, ей уже было пора в тёплую комнату. Здесь стояла глубокая ванна, наполненная более прохладной, но не холодной водой, а над ней стоял лёгкий и приятный, тоже расслабляющий аромат. И уже через несколько минут пребывания в воде Хюмашах почувствовала, как по телу разливается лёгкость, а мысли проясняются. Выйдя из ванны, Хюмашах обернулась в сухой пештемаль и прошла в кейф. Комнату отдыха и чайных церемоний, где был небольшой фонтан, а скамейки и сам столик для чаепития были облицованы мраморной плиткой. Здесь царила тишина и мягко падал приглушённый свет. Сев, Хюмашах сделала глоток горячего чая с жасмином и прислонилась к стене, размышляя. На самом деле сейчас она понимала, что ещё слаба, и низ живота ещё болел. Она не восстановилась, конечно, на эмоциях она была готова умчаться в Стамбул прямо здесь и сейчас, но… Сейчас она успокоилась, и выдержит ли она дорогу, и сможет ли быть дома поддержкой? Сёстры ждут её… А мама… Впервые в жизни встреча с мамой пугала её как никогда. И на это всё нужны силы, которых у неё сейчас нет. Но если матушка больна, она должна её увидеть, она не может ждать, ей нужно знать, что происходит, а тем более… — Я не прощу себя, если не буду рядом, — тихо прошептала Хюмашах, сделав ещё глоток чая, поставив его на стол. — Эх, матушка, я же просто должна была быть рядом… Зачем это было всё… — Она снова провалилась в сон. — Сестрёнка, — Хюмашах обняла сестру. — Как дорога? Надеюсь, всё в порядке? — и снова объятье. — Я так соскучилась по тебя! — Да, да, я тоже, Хюмашах. — Что такое, Фатьма? — спросила Хюмашах, заглядывая сестре в глаза и продолжая приобнимать её за плечи. — Мне совершенно не нравится твоё настроение, ты чем-то расстроена? Фатьма опустила взгляд. — Сестрёнка, не пугай меня… — Хюмашах… Я должна сказать тебя… — Ну же, говори, что случилось?! — Валиде… Нашей Валиде больше нет. — Что?! Ты шутишь?! Это очень плохая шутка, сестрёнка! — Как бы я могла тебе солгать, Хюмашах, о таком… — Нет… Нет… — Хюмашах сделала несколько шагов от сестры. — Этого не может быть! Это не правда! Ты лжешь мне! Фатьма, я прошу тебя, скажи, что это не правда! Ты пошутила! Солгала! Скажи, что это неправда! Сестрёнка, прошу… — Хюмашах, прости… — Нет… Нет… Нет… — шептала спящая Хюмашах сквозь сон. — Госпожа, проснитесь, проснитесь, госпожа! Проснитесь! Вздрогнув, Хюмашах открыла глаза, тяжело дыша, осматриваясь по сторонам. — Госпожа… Госпожа. Хюмашах подняла взгляд. Перед ней стояла Амине хатун. — Вы в порядке? — Да… Да… — ответила Хюмашах, снова оглядываясь. — «Хаммам, она всё ещё в хаммаме… Сон… Это был сон. Слава Аллаху!» — выдохнула Хюмашах. — Что случилось? — Вам снился кошмар, и Фатьма султан приехала. — Что? Уже? Сейчас?! Амине калфа кивнула. — Хорошо, хорошо, хорошо, — проговорила Хюмашах, успокаивая себя. — Проводите сестру в мои покои. Скажите, что я скоро приду. И если ей что-нибудь нужно, то принесите и подайте. И, надеюсь, её покои готовы? — Конечно, госпожа. Смотря на себя в зеркало, Хюмашах уже несколько минут не решалась пойти и встретить сестру, чувствуя, как учащённо бьётся сердце. Она очень хотела видеть Фатьму, но страх… Её самый большой страх, но она должна решиться. Оправив платье с накидкой, Хюмашах ещё раз бросила взгляд на своё отражение, поправляя корону. Волосы стали лёгкими и ощутимо чистыми. Тени под глазами пропали, и лицо стало куда более естественного оттенка. К ней вернулся румянец. Что ж, она готова, да, прямо сейчас. Но нервное напряжение было таковым, что Хюмашах и не помнила, как прошла все коридоры от хаммама и поднялась на второй этаж к своим покоям, оказавшись перед ними. Девушки у дверей поклонились. Ещё несколько шагов. Показав жестом, чтобы её не объявляли, Хюмашах через паузу с выдохом медленно открыла двери и тихо вошла, чтобы тут же оказаться в объятьях сестры. — Хюмашах! Я так волновалась за тебя! Так рада видеть! Как ты? Хюмашах бережно приобняла сестру, но тут же отстранила её от себя. — Валиде, скажи мне, как Валиде?! — О, моё письмо ты таки получила, я подумала, может… С матушкой всё хорошо, — быстро проговорила Фатьма, видя, как сестра замерла, — она поправилась, не волнуйся. — П-п-правда? — дрогнувшим голосом спросила Хюмашах, внимательно смотря на сестру. — Хюмашах… Конечно, я говорю тебе правду, когда я уезжала, Валиде была в порядке, чувствовала себя прекрасно. Могу сказать тебе это ещё раз, она выздоровела, не волнуйся. Стало легче, ледяной страх разжал сердце, и Хюмашах глубоко задышала, её отпустило нервное напряжение, но почти сразу она почувствовала себя невероятно усталой. И, пройдя к дивану, Хюмашах села и обессиленно опустила голову на руки. Её била дрожь. Фатьма осторожно опустилась рядом и тихо заговорила. — Я ехала сюда так быстро, как только могла, подгоняла всех, кого могла, практически не останавливалась. — Валиде… Валиде думает, я ненавижу её? — быстро произнесла Хюмашах, всё так же не поднимая головы, будто каждое сказанное ей слово причиняло ей боль. — Ты что, Хюмашах? Конечно, нет. С чего Валиде так думать? С одной ссоры? Успокойся, сестрёнка… — Письмо… Она думает… — Матушка не знает, что я сказала тебе, не знает. — Последние слова, что я ей сказала… Фатьма встревоженно смотрела на старшую сестру, она по-прежнему говорила очень тихо, а её голос дрожал, как и она сама. — Были злыми… Если мы больше не увидимся, скажи ей, что я её люблю… Очень люблю… — выдохнула Хюмашах и наконец заплакала. — Хюмашах, ты что? Ты сама ей скажешь, вы обязательно еще увидитесь! — Сестрёнка, пожалуйста… Просто… Пообещай мне это, — сквозь всхлипывания отвечала Хюмашах, стараясь себя успокоить. — Я не хочу, чтобы наши последние слова остались злыми, мне это… — снова всхлип. — Очень важно, — и снова Хюмашах всхлипнула. — Они не останутся такими, и мне нужно говорить ей о твоей любви, ты сама ей скажешь, обязательно скажешь, но если тебе это важно сейчас и ты хочешь услышать это, хорошо, — Фатьма протянула свою руку сестре. — Обещаю. — Спасибо, — прошептала Хюмашах, изо всех сил сжав руку сестры. — Михримах… — голос снова дрогнул, и заплаканный, а даже как будто извиняющийся взгляд посмотрел на Фатьму. — Нет, нет, нет, она не думает, что тебе всё равно, ни в коем случае, — и Фатьма почувствовала, как Хюмашах сжала её руку ещё сильнее. — Я очень рада за неё. — Конечно, я знаю, как и она. — Я обязательно напишу ей и поздравлю. — Она счастлива и сейчас уехала из столицы. — Спасибо, спасибо, что ты приехала, сестрёнка. Ты не представляешь, как это для меня важно! — Я знаю и никогда не отпущу твою руку, как сейчас. Хюмашах сквозь слёзы улыбнулась. — Ой, я… Ты хочешь чего-нибудь? Я совсем не спросила тебя. — Я хотела увидеть тебя, но поужинать я бы тоже не отказалась. — Конечно, — и Хюмашах снова улыбнулась, только теперь мягко и тепло. — Сейчас прикажу, сестрёнка… — Ты совсем не ешь, — сказала Фатьма, с беспокойством смотря на сестру. Она весь ужин была сама не своя, часто меняла позы, её что-то, очевидно, беспокоило. — Я не голодна, — ответила Хюмашах, снова сменив позу и посмотрев на сестру, улыбнулась. Она не хотела, чтобы Фатьма нервничала, однако тянущая ноющая боль в животе весь ужин только нарастала. Бросив взгляд на столик, где стояло лекарство, Хюмашах поднялась. Рука невольно потянулась к животу, но Хюмашах её одёрнула. — Ты ешь, сестрёнка. Медленно, слегка неуверенной походкой Хюмашах прошла к столику. — Очень вкусно, спасибо, — сказала Фатьма, сделав глоток щербета. Всё это время она внимательно наблюдала за сестрой, замечая то, что она очень не хотела показывать. Как она сидела, двигалась, сложнее было не заметить, что она буквально боится сделать лишнее движение, не желая усилить боль. — Я рада. Аккуратно открыв пузырёк, сестра залпом выпила его содержимое, а после опёрлась на столик, прикрыв глаза, теперь пережидая боль. Вытерев рот салфеткой, Фатьма поднялась, подходя к сестре и осторожно приобнимая её. — Хюмашах, что с тобой? Тебе плохо? Позвать лекаря? Хюмашах посмотрела на обеспокоенное лицо сестры и поняла, как бы она сейчас хотела всё рассказать, поделиться последней болью и выплакать весь этот год, и злость, и обиду на маму, но… Усилием воли Хюмашах подавила этот порыв. Сестра только приехала, да и она должна оберегать своих сестрёнок. — Нет, нет. Я в порядке, — голос Хюмашах прозвучал слабо, но с каждым последующим словом звучал сильнее и увереннее. Лекарство действовало, и боль отступала. — Не волнуйся за меня. — Хюмашах… — Не спрашивай меня сейчас ни о чём, сестрёнка, прошу, не сегодня. Я в порядке. Хюмашах вернулась к дивану и села на него. И вдруг снова заплакала, опустив голову на руки. Ничего не говоря, Фатьма прошла и села рядом, заключая сестру в объятья. — Хорошо, — тихо прошептала Фатьма. — Если ты хочешь, мы помолчим сейчас, но просто знай, что я здесь, рядом. И ты не одна… Какое-то время они просидели в этой обоюдной тишине, прерываемой только редкими всхлипами, пока Хюмашах не успокоилась и не отстранилась, прервав молчание. — Уже поздно, ты устала с дороги, сестрёнка, иди, отдыхай, твоя комната готова. Я в порядке, правда, — заверила Хюмашах сестру, которая продолжала встревоженно смотреть на неё. — Только не смогу проводить тебя, извини, я тоже сегодня устала, очень волновалась за матушку. — Ничего страшного, Хюмашах, уж покои я найду. — Девушки проводят тебя. — Тогда спокойной ночи. — Да, спокойной ночи, сестрёнка. И, Фатьма, — остановила Хюмашах сестру перед выходом. — Я просто не готова, пока… Поддерживающе улыбнувшись, Фатьма кивнула, уходя, но остановилась. — Да, как я могла забыть, но с этими волнениями… С прошедшим днём рождения тебя… — и, вытащив из внутреннего кармана, Фатьма протянула сестре несколько писем, видя, как сестра бережно взяла их. — Матушка, Михримах и Фахрие не забыли, Хюмашах, и Мехмед просил тебя поздравить. Пусть они согреют тебе сердце. И, извини, что я без подарка. — Скорее я совсем забыла, что… — и Хюмашах с трепетом провела рукой по печати матери на письме. — Видишь, матушка здорова. Хюмашах подняла взгляд на сестру и улыбнулась. — Спасибо, что ты рядом, сестрёнка, это лучший подарок. И спокойной ночи тебе ещё раз. — И тебе, Хюмашах. Войдя в покои и переодевшись перед сном, Фатьма султан легла в мягкую постель. Но после разговора с сестрой она никак не могла уснуть и, лёжа в темноте с закрытыми глазами, прислушиваясь к тишине, продолжала думать обо всём этом. Что же случилось? Что-то очень плохое, очевидно, и Хюмашах была не в порядке. Вздохнув, Фатьма повернулась на другой бок, к окну. Шторы не были задёрнуты до конца, и в проём между ними проникал лунный свет — слабый, размытый… Чьи-то тяжёлые шаги донеслись из коридора. Госпожа закрыла глаза, попытавшись снова уснуть, как вдруг… — БУМ! БУМ! — внезапный шум заставил Фатьму подскочить. Как будто кто-то яростно колотил в дверь. — Открывай! — раздался пьяный, грубый голос, и в следующее мгновение — грохот распахнутой двери. Не раздумывая, Фатьма бросилась к покоям сестры. И чем ближе она к ним была, тем отчётливее слышала шум борьбы и крики. Ещё несколько шагов! На несколько мгновений госпожа замерла перед распахнутыми дверьми. На полу валялись несколько опрокинутых свечей, которые освещали комнату. И ковёр уже горел. — Нет! Отпусти меня, божье наказание! — Хюмашах отчаянно вырывалась от Хасана паши, который крепко сжимал её запястья. Вырвавшись, Хюмашах освободила одну руку, на запястье которой отчётливо виднелась краснота, и наотмашь ударила пашу по лицу. Тот прижал ладонь к щеке, и уже в следующий миг потянул Хюмашах к себе и со всей силы ударил её по лицу. Голова непроизвольно дёрнулась, и Хасан повалил Хюмашах на диван, угрожающе нависая над ней. — Ага! Вышвырните его отсюда! — приказала Фатьма, наблюдая, как Осман ага оттаскивает Хасана от сестры, стараясь как можно быстрее затоптать огонь, и, как только ей это удалось, бросилась к Хюмашах, которая, закрывая лицо руками, сидела на полу, прижав её к себе. Схваченный Хасан выругался, и Фатьма скривилась, почувствовав, как в нос ударил неприятный смрад. — Бросьте его в темницу! Хюмашах… Хюмашах… Посмотри на меня, как ты? — тихо спросила Фатьма, чувствуя, как сестра дрожит. — Он больше не тронет тебя. Никогда. Обещаю. — Фатьма бережно и осторожно отстранила сестру от себя. Она всхлипывала, из носа шла кровь, нижняя губа была разбита и опухла, с щеки ещё не сошёл красный след от удара. Продолжая обнимать сестру, Фатьма бросила взгляд на стоящую рядом Амине калфу, которая сейчас с сочувствием смотрела на госпожу. — Дай мне полотенце и принесите холодную воду. — Конечно, госпожа, сейчас. — Амине посмотрела в сторону девушек, которые быстро исполнили приказ. Обмакнув полотенце в воду, Фатьма приложила его к лицу Хюмашах, бережно стирая кровь. — Сестрёнка… — тихо-тихо сквозь всхлипывание выдохнула Хюмашах. — Я здесь, здесь, Хюмашах, всё хорошо… — Не уходи… — говорила Хюмашах с большим трудом. — Нет, нет, Хюмашах, я здесь, я рядом. — Спасибо, — хрипло прошептала Хюмашах, обессиленно опустив голову на плечо сестры. И внезапно с её губ сорвался стон. — Хюмашах? — Кровь! — испуганно произнесла Амине хатун. Фатьма слегка отстранила сестру от себя, увидев, как на её одежде распространяется кровяное пятно. — Хюмашах… — У меня открылось кровотечение, — тихо-тихо произнесла Хюмашах. — Неделю назад я потеряла ребёнка. — О, Аллах, Хюмашах… — Я позову Омера эфенди, — сказала Амине хатун. — Там… Там, — Хюмашах взглядом показала сестре на столик. Бросившись к нему, Фатьма схватила стоящий на столе пузырёк и вернулась к сестре, открыв и аккуратно влив его содержимое ей в рот. — Ты только не умирай, Хюмашах, не смей, — сглотнув, произнесла Фатьма. — Я в порядке, сестрёнка, — сквозь боль ответила Хюмашах, — не волнуйся. — Вы справитесь, госпожа, вы — сильная, — сказала вернувшаяся Амине калфа. — Омер эфенди скоро придёт. — Лекарство, которое он оставил, пахнет мятой, шалфеем и чем-то ещё, вкусный запах, — говорила Хюмашах, желая отвлечь всех от своего состояния. — Оно должно уменьшить боль и поможет остановить кровь, там кровоостанавливающие растения, так говорил Омер эфенди, потерпите ещё немного, госпожа. Хюмашах промолчала, чувствуя, как тёплая рука сестры коснулась её лба. Горячая. Или это она так сильно замёрзла? — «Как холодно», — подумала Хюмашах, чувствуя, как тело бьёт дрожь. А ещё боль, боль охватывала огнём всё тело снизу вверх так, что хотелось кричать! Боль не прекращалась ни на мгновение и только усиливалась. В живот словно всадили несколько кинжалов. — «Это невыносимо! Лекарство притупило боль, но недостаточно…» — Хюмашах прикусила губу до крови, чтобы не закричать. Ещё несколько минут она боролась с собой, головокружением и темнотой, которая словно накрывала её, а затем не выдержала и упала на руки сестры. — Хюмашах! — донёсся до Хюмашах взволнованный родной голос, и… Спасительная темнота окутывала сознание, унося с собой не только окружающие звуки, но и боль. Очнулась Хюмашах уже в постели и попробовала приподняться, тут же почувствовав, как кто-то осторожно дотронулся до плеч, не давая этого сделать. — Не надо, не вставай, Хюмашах. Раздался рядом родной голос. — Тебе нельзя сейчас сидеть, лучше поспи ещё, отдохни. Хюмашах открыла глаза, и постепенно смутный силуэт превратился в склонившуюся над ней встревоженную сестру. Найдя её руку, Хюмашах сжала её и тихо заговорила. — Не волнуйся, всё хорошо… — Хюмашах снова закрыла глаза. — Сколько прошло времени? — Всего несколько часов, Хюмашах, Омер эфенди дал тебе лекарства, к счастью, остановил кровь. И я очень прошу тебя, отдыхай, поспи ещё. Хюмашах и правда вновь клонило в сон. — Я очень рада, что ты очнулась, — прошептала Фатьма, поправив подушку и накрыв Хюмашах одеялом. — Поправляйся. — Пожелала Фатьма, поцеловав засыпающую сестру в висок. — Амине хатун. — Тихо произнесла госпожа. — Госпожа. — Оставайся здесь. — А вы… — Увидев взгляд Фатьмы, калфа замолчала и склонила голову. Одевшись и спустившись в подземелье дворца, где находились темницы, Фатьма прошла к одной из них и заглянула через окошко в камеру. Хасан сидел на полу у противоположной от двери стены, прислонившись спиной к ней и опустив голову на грудь, и, похоже, что спал. «Ещё бы после столько выпитого», — подумала Фатьма, чувствуя, как в душе поднимается злость. Она ненавидела этого человека. Сейчас ей хотелось его уничтожить. Госпожа сжала кулак. — Осман ага! — Госпожа. — Избейте его, наденьте кандалы, но он должен остаться в живых. — Холодно проговорила Фатьма, закрывая окошко. — Пока ещё… Ничего не ответив, ага склонил голову. Когда Хюмашах снова открыла глаза, в комнате стало ещё темнее, но в качестве ночника горело несколько свечей. Госпожа осмотрелась. Сестры рядом не было. — Госпожа, — раздался рядом шёпот. — Амине хатун, моя сестра у себя? В покоях? Служанка замялась, подбирая ответ. — У Хасана паши?! — приподнявшись, спросила Хюмашах и тут же попыталась подняться с постели. Её сразу опоясала тупая боль внизу живота, Хюмашах присела на край кровати, и в этот миг в покои вошла Фатьма. — Хюмашах! — тут же кинулась она к сестре. — Зачем ты села?! — Где ты была?! — ответила вопросом на вопрос Хюмашах. — В темнице? — Он… — Меня волнуешь ты, а не он! Я не хочу видеть тебя рядом с этим человеком! — Перестань, Хюмашах. Хватит включать старшую сестру, я не ребёнок. — Я она и есть, сестрёнка. Разве нет? — уже спокойно спросила Хюмашах, мягко посмотрев на сестру. — Конечно, но сейчас ты чрезмерно волнуешься. Он в темнице, в саму камеру я не входила. Он ничего не мог мне сделать, а тем более он спал. Давай я помогу тебе лечь. — Зачем ты вообще туда ходила… — проговорила Хюмашах, обессиленно опускаясь на подушки, и сжала руку сестры. — Прошу, сестрёнка, не надо больше этого делать. Не ходи к нему, не приближайся. — Ладно, ладно, ты только не волнуйся и поправляйся, — Фатьма протянула сестре лекарство. — Выпей и отдыхай. Поговорим завтра утром. — Спокойной ночи, сестрёнка, я люблю тебя. Фатьма улыбнулась. — Я знаю, Хюмашах, я тоже тебя люблю. И ты уверена, что я могу уйти? — Конечно, иди к себе, тебе тоже нужно отдыхать, а я достаточно в порядке. Увидимся завтра. — Хорошо, — ответила Фатьма, отпуская руку сестры. Отпустив сестру, Хюмашах откинула голову на подушку, повернувшись к окну. Она вновь чувствовала себя неимоверно усталой и снова хотела плакать. Когда эти внезапные приступы слёз уже закончатся? Ей нужно быть сильной, но только этих сил сейчас нет… — Оставь меня, я хочу побыть одна, — сказала Хюмашах, обращаясь к Амине хатун, сдерживая слёзы, не оборачиваясь. Калфа присела в поклоне. — Как пожелаете, госпожа. Двери закрылись, Хюмашах расплакалась. Слёзы брызнули из глаз. Она всхлипывала, продолжая хотеть сдержать их, но никак не могла, и её плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Следующие два дня Хюмашах провела так же в постели, в заботе сестры и под наблюдением Омера эфенди, приходя в себя, восстанавливаясь, засыпая, просыпаясь, и на третий день уже чувствовала себя лучше и всё больше пробовала вставать. Открыв глаза, Хюмашах бросила взгляд на столик с зеркалом, где стояла шкатулка, и, вздохнув, скинула с себя одеяло, села, надев тапочки, и осторожно поднялась с кровати. Не спеша подойдя к столику, открыла деревянную шкатулку, достала из неё украшение-бабочку и, зажав её в руке, вернулась к кровати, опустившись на неё. Так и застала Фатьма сестру — сидящей на постели, трепетно рассматривающей бабочку в своих руках. — Можно? — мягко спросила она, садясь рядом. Не услышав, что кто-то вошёл, Хюмашах вздрогнула, но, увидев сестру, расслабилась и протянула ей руку. — Нефритовая бабочка, — сказала Фатьма, рассматривая украшение. — Символ неизменной любви. Мама подарила её мне много лет назад. У неё есть такая же, я подарила её… — Ты скучаешь? — Всегда, каждую минуту. Видишь, сестрёнка, здесь ещё стоят некоторые неразобранные ящики. Ещё несколько дней назад я так хотела домой, ты не представляешь как… Представляла себя там, как увижу вас… — Хюмашах подняла заплаканный взгляд. — Когда-нибудь мы ведь снова увидимся… Ты веришь в это? — Конечно. — Ответила Фатьма, сжав руку сестры, возвращая в другую украшение. — Я даже не верю, я знаю это. Хюмашах покачала головой. — Сейчас я не могу, на самом деле не могу, не готова… Даже написать письмо, ответить сложно, хотя сейчас матушка ждёт этого, я знаю. Я чувствую страх, и это выше моих сил. Слишком больно… Невыносимо. — Ещё ты злишься… Хюмашах горько усмехнулась. — Не на матушку, больше нет. Как представила, что могу потерять её, — Хюмашах встряхнула головой. — Этого я боюсь больше всего на свете. Но на всю эту ситуацию, что она оказалась возможна, да, я в гневе! Когда я узнала, что матушка больна, я была готова примчаться в тот же день, всё, что угодно, только бы она была жива, но сейчас, с таким огнём внутри, всё станет хуже. Я хочу вернуться… — Хюмашах посмотрела на бабочку в своей руке. — Хочу оставить эту надежду, но не потерять… Я никак не хочу потерять матушку. Ни в каком смысле… — Хюмашах сглотнула. — Я боюсь этого больше всего на свете. Притянув сестру к себе, Фатьма поцеловала её в висок. — Конечно, сейчас рана кровоточит, Хюмашах, и твои боль и злость — это нормально, но она затянется. Матушку ты не потеряешь, а на всё остальное у тебя есть время. — Есть ли… — Хюмашах снова усмехнулась. — Домой не могу, здесь невыносимо… Куда? Я как будто застряла здесь. — Он ещё поднимал на тебя руку? — дрогнувшим голосом спросила Фатьма. — Нет, когда он напивался, обычно всё заканчивалось у двери… Если я не забываю её закрыть. Несколько дней назад я была слишком измотана, а в тот день — слишком расслабилась… Слишком поверила, что всё, — Хюмашах замолчала, стараясь сдержать слёзы. — Но хоть и не сразу я закрыла её, закрыла. Обычно он уходил, но в этот раз как озверел, услышав о моём отъезде в столицу… — Хюмашах поёжилась. — Эти удары… Не знаю, чем он бил, хотя выбить, снести дверь. Мне не хватило сил остаться спокойной, я разволновалась, и… — Шш, — Фатьма прижала всхлипывающую сестру к себе. — Ты ни в чём не виновата, ни в чём, так случилось, мне очень жаль, сестрёнка, мне очень, очень жаль. А ночью? — спросила Фатьма, когда Хюмашах немного успокоилась и чуть отстранилась. — Ничего не было, кроме одной ночи, когда он ворвался. Пять месяцев назад. — Он больше не тронет тебя, обещаю. — Да если бы и тронул, какая теперь разница. — Не говори так, не надо, прошу тебя. — Я очень любила этого малыша, сестрёнка, всем сердцем ждала, а теперь его нет, и я его не защитила, не смогла! Хюмашах беззащитно прижалась к сестре, всхлипывая, а та гладила и гладила её по волосам. Так продолжалось несколько минут, неожиданно Хюмашах выпрямилась и серьёзно посмотрела на сестру. — Теперь я очень даже представляю, как тебе было плохо, когда заболел Махмуд, и матушка… Ты права, я не знаю, как она справляется с этим… От этой боли хочется вырвать сердце и умереть! А я ведь даже не взяла ещё малыша на руки. Только чувствовала его. Фатьма протянула руку и бережно смахнула слёзы с глаз сестры. — Я в порядке, Хюмашах, не волнуйся, и ты справишься, конечно, шрам останется, но боль пройдёт, как бы тебе сейчас не казалось это невозможным. Поверь мне. — И Фатьма взяла руки сестры в свои. — Я буду рядом. У Хюмашах вновь выступили слёзы. — Этот малыш подарил мне надежду. Спустя все эти годы мой, возможно, единственный шанс… Был и больше нет. Фатьма покачала головой. — Шанс не бывает единственным в жизни, единственная только сама жизнь, сестрёнка. И в этом её ценность всегда. Иди ко мне, — проговорила Фатьма, снова обнимая сестру. — Если бы родилась девочка, я назвала бы её в честь мамы… — Тихо сказала Хюмашах. — Я хотела… Фатьма улыбнулась, прижав сестру к себе сильнее. И Хюмашах тоже улыбнулась. — Помнишь в сказках, которые мы читали в детстве, — заговорила она, — всё сразу становится хорошо, стоит лишь прозвучать словам, подобным, что ты мне сказала, всегда как солнце выглядывает из-за туч в этот момент, но на сей раз мне кажется, словно… Нет, я чувствую, что так оно и есть. Спасибо, сестрёнка, спасибо, что ты здесь. — Мы справимся, Хюмашах, со всем справимся. Всё будет хорошо. Верь мне. Следующим утром Фатьма пила кофе в своих покоях, когда внезапно отворившиеся двери заставили её поднять взгляд и обернуться. — Фатьма, о чём мы говорили вчера… Ты собираешься рассказать всё матушке? — именно с этими словами взволнованная Хюмашах вошла в покои сестры. — И тебе доброе утро, сестрёнка, я рада, что ты всё больше встаёшь. Присаживайся. Кофе? — Фатьма медленно сделала глоток горячего напитка и вопросительно посмотрела на сестру. — Да, да, прости… — Хюмашах медленно опустилась на диван, дотрагиваясь до руки сестры. — Доброе утро. Но, прошу, ответь мне… Когда ты уедешь… — Когда ты окончательно поправишься. — И ты расскажешь всё матушке? Фатьма… На несколько минут в комнате повисла напряжённая тишина. Фатьма сделала ещё один глоток кофе и поставила чашку на столик. — Нет, нет, я не разрешаю тебе! — поднявшись, Хюмашах взволнованно сделала несколько шагов по комнате. — Матушка ничего и никогда не узнает! — И ты действительно собираешься всё ещё оставаться здесь? — поднявшись, Фатьма приобняла сестру за плечи, смотря ей в глаза, в которых медленно появлялись слёзы. — Хюмашах… Я понимаю твои боль, отчаяние, моральную усталость, понимаю, но ничто не вернёт тебе силы так, как возвращение домой. Твоё исцеление в семье, в матушке, и твоё сердце рвётся туда поэтому. Хюмашах медленно отрицательно покачала головой, в глазах у неё была печаль. — Я понимаю, тебе страшно. Да, несколько минут будут непростыми, но они пройдут, и станет куда легче, чем продолжать быть здесь. Опустив голову, прикрыв глаза и прикусив губу, Хюмашах из всех сил сдерживала слёзы и заговорила дрожащим голосом. — Ты не понимаешь, насколько мне страшно… Сестрёнка. И сейчас у меня нет сил справиться с этим и с этой болью. Но у меня есть, может быть, наивная, я не знаю, но надежда, что когда-нибудь… Моё сердце бьётся поэтому, а если ничего не получится, я не смогу дальше жить, я не знаю и не представляю как… Я сейчас стою словно на обрыве, и ты предлагаешь мне не оглядываться и спрыгнуть, веря, что матушка меня поймает… Раньше я бы и сделала так, не задумываясь, но сейчас… — Хюмашах подняла взгляд на сестру. — Я люблю её всем сердцем, но то, что произошло, это есть, сестрёнка, это между нами… Я не могу просто закрыть глаза, как раньше, как будто ничего не было. Это есть! Как и мой неродившийся ребёнок! Я не могу сделать этот шаг! — Но эта свобода, Хюмашах, ощущение полёта… Ты расслабишься и вздохнёшь только рядом с матушкой, и Фахрие тебе поможет, иначе никак. Матушка должна всё узнать. — Хватит! — отрезала Хюмашах. И теперь её голос прозвучал с такой сталью, что Фатьма невольно отстранилась. — Я всё сказала! Никто ничего не узнает, а матушка — особенно! — Что ж, как хочешь, — постояв несколько минут, Фатьма прошла к окну, начав задумчиво водить по нему пальцем. — Сестрёнка, я… Прости, я не хотела говорить с тобой так и не должна была… Ты хочешь как лучше, а я… — Хюмашах выдохнула. — Я сорвалась на тебя. Видишь, что может случиться дома… Я не готова. — Я переживаю за тебя, Хюмашах. — Я знаю, сестрёнка, знаю… Но знаешь, чтобы почувствовать весну, нужно пережить суровую зиму, так позволь мне её пережить и дальше почувствовать свет. Это должно быть моё решение, только моё. Закрыв глаза, Фатьма опустила голову. — Как я могу в принципе оставить тебя одну после всего? — Всё уже случилось, больше он не сможет мне навредить. Не сможет. Я справлюсь. — Конечно, конечно… — практически про себя проговорила Фатьма, не поднимая головы. — Конечно… — Фатьма… Сестрёнка… — Хюмашах бережно дотронулась до плеча сестры. — Скажи мне что-нибудь… Я доверилась тебе… Фатьма вздохнула, поднимая взгляд на сестру. — Ты понимаешь, что просишь у меня? Уехать и сделать вид, что ничего не было? Всё прекрасно? Оставить тебя одну со всем этим?! Почему ты вообще столько времени ничего никому не говоришь?! Я не знаю, Мехмед, Валиде… Ладно, вы поссорились… Бюльбюль, в конце концов, он же был здесь! Хюмашах опустила голову. — А, конечно, ты и ему сказала молчать! — Он бы рассказал всё матушке… — А это плохо, Хюмашах? Ответь мне. Конечно, наша мама совершила ошибку, но она же не равнодушная и бездушная стерва, чтобы ей было всё равно на то, что происходит?! — Конечно, нет! Я никогда не думала так о матушке! Но… Сказать ей — значит ранить, как ударить! Я не могу! И я не позволю это сделать тебе! Никому! — Ох, — Фатьма выдохнула. — Как же безусловно сильно ты любишь матушку… И как похожа на неё своей внутренней силой. На несколько минут снова повисла тишина. — Я собиралась рассказать, — тихо заговорила Хюмашах, — когда бы приехала… Бережно, осторожно. Я очень хотела, мне не хватило одного вечера. А теперь это невозможно… И у меня нет сил. — Хорошо, не в столицу, ибо матушка бы узнала… Ни Михримах, ни Фахрие, Мехмеду ты не решилась. Но я, Хюмашах, я! Я не в столице, и почему ты ничего не сказала мне?! Почему ты во всём этом одна?! — Я… Вы… Мои сестрёнки… Я не могу… — Ты могла мне довериться, Хюмашах, могла. — Конечно, я… — Ты так переживаешь за матушку… А если бы я не успела?! Ты представляешь, что было бы с матушкой?! Со всеми нами! — И Фатьма резко отошла от сестры, сев в кресло у камина. — Сестрёнка, — Хюмашах сглотнула. — Прошу, не надо… Я не хотела ничего плохого. Я доверяю вам… Вы — моя семья, — Хюмашах села на соседнее кресло и сжала сестре руку. И Фатьма чувствовала, как рука сестры дрожит. — Гордость, Хюмашах, гордость… Ты всегда и везде со всем справляешься, а иначе и быть не может, ты — лучшая и самая-самая самоотверженная. Правда? — Хватит, сестрёнка, я прошу тебя. Я люблю вас больше всего на свете. — Безусловно любишь, я знаю, искренне и по-настоящему, защищаешь, оберегаешь от всего. Но при этом и гордишься. И так сложно сказать: «Помоги», да? Куда сложнее, чем даже разозлиться. — Фатьма… Не надо… — Хюмашах опустила голову. — Я не хочу ни ругаться, ни ссориться. Только не с тобой… Ни с Михримах. Матушки достаточно. Фатьма вздохнула, ответно сжав сестре руку. На что Хюмашах подняла заплаканный взгляд, словно светящийся надеждой. — Конечно, ты горда, моя любимая старшая сестрёнка, ты ведь отражение нашей матушки… И я бы удивилась, если бы ты это не унаследовала, — Фатьма мягко улыбнулась, видя, как Хюмашах сделала то же самое. — Обещаю, я никому ничего не скажу, но при одном условии… — Каком? — Хюмашах нахмурилась. — От меня ты больше ничего не будешь скрывать. И если что-то потребуется, сразу скажешь, сообщишь. Пообещай мне. Через паузу Хюмашах кивнула. — Я не сомневаюсь, что ты со всем справишься и без меня, сестрёнка, как и в твоей самоотверженности, любви. Ты всегда оберегаешь нас, и одна из значимых твоих ценностей — искреннее желание помогать нам и всем, кто в этом нуждается, ты чувствуешь это. И мы всегда ощущаем твою поддержку, но сейчас позволь мне помочь и позаботиться о тебе. Я хочу этого, и, если ты позволишь, ты поможешь мне, ведь я буду счастлива. Ведь я тоже люблю тебя. Я хочу вернуть тебе твою любовь. Растроганная до слёз Хюмашах потянулась к сестре и заключила её в объятья. — Сестрёнка… Люблю тебя. Прикованный к стене Хасан паша привстал, насколько позволяли ему кандалы, и начал разогревать затёкшие мышцы. Дикая, никак не хотевшая уходить головная боль и, похоже, пара треснувших рёбер. Паша выругался. Били сильно и, тем не менее, аккуратно, его не хотели убить или совсем покалечить. Паша опустился на пол и прикрыл глаза. В коридоре раздались шаги: спустя несколько минут скрипнули петли, тяжёлая дверь отворилась, и… В камеру тихо, словно тень, одетый во всё чёрное, со скрытым лицом, вошёл безмолвный палач. Волна страха охватила Хасана с такой силой, что он словно вылетел из сна, моментально проснувшись. Гулко билось сердце, каждым ударом отзываясь пульсацией в висках, в горле засел комок, словно её уже сейчас сдавили гарротой. Хасан вскочил, дёрнулся, на что раздался глухой звон кандалов, и в этот самый миг одним ловким движением палач накинул удавку, и шею захлестнула петля. Паша раскрыл рот, жадно хватая воздух. Пытался сопротивляться, но тщетно, с каждым мгновением дышать становилось всё тяжелее, и очень быстро, хрипя и задыхаясь, теряя сознание, он оказался на коленях, а затем и на земле. Очнулся освобождённый от кандалов Хасан, ощутив, как на голову обрушилась ледяная вода. Брызги разлетелись в стороны, заливая всё вокруг. Он поднялся на четвереньки, откашливаясь, хрипя, и на трясущихся руках и ногах дополз до противоположной от двери стены и прислонился к ней спиной. Видя госпожу, и как рядом с ней по-прежнему стоит палач, Хасан потёр шею. Фатьма поставила ведро и опустилась перед пашой на карточки. — Терпение моей сестры поистине безгранично. Она проявляет его даже с людьми, которые этого не достойны. Вот такими, как ты! И, к сожалению, вы начинаете считать это слабостью, воображать, что вам всё можно и ничего за это не будет, и всё больше и больше наглеете! Вы очень осторожны с людьми, от которых ожидаете удара, но от Хюмашах очень быстро перестаёте его ожидать. Да… — проговорила Фатьма, поднимаясь и сделав жест палачу, от чего Хасан сжался в стену. — Моя сестра слишком терпелива, а вы совершенно не видите в этом дара… В следующую секунду Хасан почувствовал, как его шею сжали до боли, подняли и прижали к стене, перед этим ударив об неё изо всех сил. — Ты получил статус, и даже он у тебя ещё есть, — продолжала Фатьма. — Так занимайся своими делами, делай, что хочешь, но больше никогда не смей приближаться к Хюмашах! Рука, сжимавшая шею стальной хваткой, не позволяла дышать, и Хасан вновь захрипел. — Никогда, слышишь, никогда не приближайся к ней! Ты понял?! Хасан помотал головой. Только бы отпустили, разжали руку. Перед глазами всё замелькало. — Если ты ещё раз тронешь её, то пожалеешь, — медленно отчеканила каждое слово Фатьма, — я не буду терпеливой! Ещё один удар в стену. Сжал и отпустил. Так внезапно, что Хасан осел на пол, хватая ртом воздух. Фатьма снова присела перед ним. — Я хочу, чтобы ты очень хорошо запомнил это состояние, когда смерть рядом с тобой, чтобы ты постоянно оглядывался и никогда не забывал, что тогда с тобой будет, думая, что спасся. В этом нет никакой твоей заслуги, ценности. Я последний раз предупреждаю тебя, просто приблизишься к Хюмашах, и я не просто заберу у тебя всё, включая твою жизнь, я превращу её в ад! Обещаю тебе! И поверь мне, тебя ещё очень повезёт, если о том, что здесь произошло, узнает только мой брат-повелитель! — Фатьма повернула голову Хасана, заставляя смотреть на себя. — Никогда отныне не ощущай себя в безопасности, раз о том, что ты себе позволяешь, никто не знает, я знаю! Всегда помни об этом! И о том, что ты здесь пережил! Фатьма поднялась, отходя, и Хасан почувствовал, как его сильным рывком подняли, а затем толкнули к двери, отвесив напоследок пинка такой силы, что он упал, растянувшись на полу. — Пошёл вон отсюда! И пока моя сестра выздоравливает, ты, дорожа своей жизнью, сделай милость, не просто не приближайся, а даже не попадайся ей на глаза!