Рыцарь Храма Соломона

      Войско уходило от равнины всё дальше, потянулись пейзажи предгорья. Эсташ с любопытством вертел головой, рассматривая местность. Если моря за последнее время он повидал в достатке и даже с избытком, то горы были внове и отторжения не вызывали.       — Красиво, — сообщил он Роберу.       — Красиво. Хорошо, что тут опасаться нечего — ещё на трое суток хода наша территория. А вообще, не люблю горы: очень уж легко устроить засаду. Я ещё когда сеньору служил, он рассказывал, как их в ущелье заперли и чуть всех не перебили.       — Да подумаешь, — пожал плечами Эсташ. — В лесу тоже несложно, особенно если арбалетчиков на деревья посадить, чтоб сверху стреляли. Повозки и лошадей завсегда издали слышно, а охрана ихняя не видит ни чёрта дальше деревьев.       — Чья охрана не видит? — опешил Робер.       Эсташ замер с открытым ртом, потом едва слышно чертыхнулся. Ну надо же так расслабиться!       — Ну… Это… Купцы если едут, то бандиты всякие в лесу запросто могут напасть.       — Ага, — ошарашенно кивнул Робер. — Вот даже знать не хочу, какого беса ты с таким знанием об этом рассказываешь, мирный селянин, дьявол тебя побери.       Эсташ состроил смиренно-благообразную рожу.       — Я со всех сторон в крестах — подавится. Просто внимательно слушаю рассказы бывалых. И вообще, мы тут души спасаем, даже если что и было. Так что там с горами-то? Только потому не нравится, что засаду устроить можно?       Робер ещё побуравил его укоризненным взглядом, потом вздохнул и ответил:       — Не только. Лошадкам тяжко, и мы тоже скоро почувствуем. Говорят, где высоко — там дышать трудно. Ну и прохладнее. Это предгорье, ты ещё не понял, а сейчас поднимемся выше, и впору будет в шерсть и овчину переодеваться.       — Да и ладно, — беззаботно пожал плечами Эсташ. — Как по мне, так главное, чтобы кормили.       Робер фыркнул:       — Кто бы сомневался. Не думаю, правда, что наши кашевары будут нас баловать местной кухней только потому, что мы в Армении, да и в замках по пути только гарнизоны — еда солдатская, простая. А вот наш Бертран напробуется — местная еда очень интересная и вкусная. А уж как их будут угощать во дворце!       — Да? — закручинился Эсташ. — Эх…       Робер отвернулся, пряча улыбку.       Как и предвидел Бертран, первая же остановка на ночëвку принесла Роберу и новых поклонников его голоса, и собеседников на высокие темы. Незнакомый молодой рыцарь, облачённый в сюрко цветов королевства, проходя мимо их костра, остановился и подошёл поближе, вслушиваясь в балладу. Постоял и шëпотом испросил разрешения присоединиться. Эсташ хмыкнул: в легендах о сиренах, наверное, была своя доля правды.       Спустя шесть песен Робер запросил пощады. Лютня пошла дальше по рукам, Эсташ сбегал Роберу за подогретым вином, а вернувшись, застал его увлечённо беседующим с новым поклонником своего голоса.       — …Я вырос в этих местах, потом отцу дали назначение в столицу, и мы переехали в Сис. Пограничье никогда спокойно не жило, но сейчас вести совсем тревожные, поэтому я принял решение присоединиться к вашему войску. К тому же в Сарвандикаре два моих двоюродных брата. А вы давно из Франции? Я слыхал… — Дальше Эсташ утонул в ворохе фамилий и сплетен. Был бы рядом Бертран, он бы понял и потом объяснил, а так оставалось только сидеть и слушать тарабарщину.       Новый знакомец напросился в их с Робером палатку, и они ещё добрых два часа после отбоя мешали Эсташу своим шëпотом. Эсташ даже с умилением подумал о том, какие всё-таки умные люди писали устав с его рекомендациями попусту не болтать и соблюдать тишину после вечерней молитвы и отбоя. Вот в общей палатке оно так и есть, и никто друг другу спать не мешает! Даже жаль, что рыцарю с оруженосцем положена отдельная, сюда никто не полезет проверять, и никакой возможности усовестить нарушающего устав Робера нет.       На следующий день Рубен — так звали нового знакомого — на привале вновь расположился рядом с Робером и продолжил беседу. Эсташа это не сказать чтобы радовало: он многоопытно предвидел проблемы. Эсташ слабо разбирался в тонкостях словоблудия, но четыре года рядом с Робером всё же не прошли даром, он беспокойно вздыхал и как никогда жалел об отсутствии рядом Бертрана — у того отношения с Робером были как-то поближе для того чтобы тряхнуть за плечо и проникновенно посоветовать прикусить язык.       А по прибытии в крепость оказалось, что Рубен близкий и любимый родственник начальника гарнизона замка, и Роберу достались покои едва ли не лучше, чем у маршала. Эсташ смотрел на нового Роберова знакомца как хозяйка на амбарную крысу, прикидывая, как бы того вежливо отвадить от Робера. Молодой рыцарь был прекрасно образован, по-французски говорил как на родном и со вчерашнего вечера мерился с Робером начитанностью. Эсташ прислушивался к беседе и злобно думал, что все беды от лишнего ума и знаний. У Робера — так точно.       Рыцари перемололи языками уже всё, что только можно: от конских доспехов и оружия (Робер не сумел скрыть совершенно мальчишескую зависть к вычурному седлу, богато украшенным поводьям великолепного вороного коня и тонкой золотой инкрустации, украшавшей меч и латы нового знакомца) до новомодного стиля написания любовных строф (вот только монаху их и обсуждать). А потом началось самое страшное: выйдя полюбоваться на простирающиеся дали с открытой площадки, эти прекраснодушные идиоты взялись обсуждать третий крестовый поход, потом плавно перешли на общую историю крестоносного движения и политику. И, конечно, разошлись во мнениях и оценках.       — Брат Робер, хватит! Брат Робер, у нас дела, пойдëмте!       Эсташ, пытаясь соблюдать субординацию хотя бы прилюдно, беспокойно топтался рядом со спорщиками, пытался отвлечь, пытался увести Робера, но тот уже никого не видел и не слышал, в кои-то веки найдя не менее эрудированного оппонента.       — Это наш магистр, царствие небесное рабу Божьему Гильому, смог выторговать Киликии перемирие в десять лет, десять месяцев, десять дней и десять часов! Это одиннадцать лет мира для страны!       — Во-первых, султан заключил подобные договоры повсюду с христианскими государствами, не надо приписывать ордену всю славу; во-вторых, за этот, так сказать, «мир» мы платим тяжкую дань! Если бы вы пришли на помощь, то этот мир и не понадобился бы!       — Через шесть лет пала Акра, мы потеряли все свои территории, какая помощь?!       — А вот не тамплиеры ли напали в своё время на наше королевство с графом Антиохийским?!       — Я тогда ещё и не родился, чего ты орëшь?! Раз напали — значит, вы угрожали!       Рубен аж захлебнулся от такой незамутнëнной, непробиваемой наглости.       — Ага, как всякую хрень рассказывать — так ты на тысячи лет назад знаешь, а как вы, сволочи, из-за недополученных денег решили нас ослабить, так у тебя сразу беспамятство? Чему мы угрожали? Вашим торговым путям конкуренцию составляли?! Это потому, что мы не латиняне, у нас апостольская церковь! Когда вам выгодно — вы грабите, когда не можете грабить — дружите! Это сейчас вас прижали, и вы сразу о нас вспомнили. Друзья, называется.       — Да рыцари из нашего ордена охраняют пограничье!       — Ну, во-первых, ты забыл тевтонцев и госпитальеров — они охраняют ничуть не меньше. А во-вторых, вы всегда себе на уме. Вон Кипр вас приютил, так вы теперь заговоры плетëте против законного правителя.       — Он хочет обложить нас налогами! И ничего не плетëм!       — Ага! А ещё, пока не рухнули крестоносные государства, не крестоносцы ли сговорились с мамлюками против монголов? Хотя монголы были христианами, а мамлюки мусульманами. Вы повернули мечи против единоверцев, потому что даже союзников вы не хотите видеть сильными!       — Это где — единоверцев? Ильхан Газан, который сейчас идëт на помощь, принял ислам.       — Ну принял, конечно. Бо́льшая часть его подданных исповедует магометанство, ему сложно было бы управлять страной, имея другую веру. Но его вырастила христианка, и он не испытывает ненависти к христианам. Мою несчастную страну рвут во все стороны, а Рим, который заверял в дружбе, только обещаниями кормит, мы ищем союзников, где можем! Моя великая страна стоит в окружении врагов в одиночестве!       — Если вы такие великие, то почему вы всегда зависите от чьей-то помощи? А я скажу почему: если шесть родных братьев в минуту смертельной опасности для страны злоумышляют друг против друга из-за царского трона — страна обречена на гибель.       Эсташ, хоть и с пятого на десятое понимающий, о чëм почти уже криком кричат два рыцаря, аж зажмурился.       Рубен побелел и схватился за кинжал.       — Или ты немедленно возьмёшь слова назад, или…       Робер в запале набрал в грудь воздуха и открыл уже рот, чтобы сообщить, что он не сказал ни капли лжи, как ему на плечо упала чья-то рука — по ощущению весом с за́мок, который они обороняли. Робер сердито дёрнул плечом, повернулся, решив, что это Эсташ, и собираясь отчитать нахала… И уже в повороте захлопнул рот, вытянулся и замер, только сейчас понимая, что Эсташ уже с минуту как стоит в другом углу и строит ему отчаянные гримасы.       — Драгоценный брат мой, мне очень жаль отрывать тебя от столь интересной беседы, но ты срочно нужен в другом месте. — Глаза маршала обещали Роберу все казни мира.       Затем маршал учтиво склонил голову в сторону Рубена:       — Прошу великодушно простить нашего брата, дорогой друг. Разумеется, он сожалеет о сказанном и берёт свои слова назад. Да, брат? — Рука маршала с такой силой сжала плечо, что кости захрустели даже через кольчугу. Робер ошалело махнул головой, и маршал продолжил: — Брат Робер ужасающе глуп и совершенно несведущ в истории. Я не знаю, зачем такой неуч лезет к благородным рыцарям блистательной Киликии. Разумеется, он будет наказан по всей строгости Устава. Брат Робер, за мной!       Робер шагал следом за маршалом, горячка спора утихала, голова начинала соображать. Ох, дьявол. Маршал прошествовал в помещение и тщательно притворил дверь. Размахнулся и молча врезал Роберу так, что тот отлетел к стене. Маршал шагнул следом, вздëрнул его за грудки и приподнял до уровня глаз, что само по себе внушало, — это только на фоне Эсташа Робер казался изящным.       — Скажи мне, глупый мальчишка, что было непонятно в моих многочисленных предупреждениях? Мне всё жаль было наказывать тебя слишком строго — такой голос! — но, похоже, словами усовестить тебя невозможно. Видимо, одарив тебя голосом, Боженька забыл отвесить немного ума. Ты осознаёшь, что натворил? Что мы в чужой стране, в чужой крепости? И ты умудряешься хамить хозяевам?! У нас так много союзников на Востоке осталось? Назови ещё хоть одного! Два века это наши самые верные, самые отчаянные и самые храбрые друзья и союзники! Завтра же мне выскажут претензию, и я буду вынужден извиняться за тебя и клясться, что орден так не думает. Я тебе больше скажу: они потребуют наказать наглого храмовника. И я это сделаю! Безо всяких капитулов. Ты если ещё не понял — у нас тут война. Значит, так: с этого момента я вообще запрещаю тебе говорить. До тех пор, как всё утрясëтся. Вообще! Ты меня понял? У тебя послушание молчанием, ни слова, ни полслова. И молись, чтобы они не потребовали твоей смерти. Потому что я выполню требование самолично и без колебаний. Ибо один храмовник — меньше, чем ничто, когда речь идёт об Ордене.       Разжал руки и вышел, шарахнув дверью о косяк. В комнату просочился Эсташ, шëпотом чертыхаясь, помог Роберу подняться.       — Пойдём в казарму, холодное надо приложить. Ох ты ж… Что ж ты у меня такой блаженный, твоя милость? Чего делать-то теперь?

***

      Авторское отступление.       У Ордена Тамплиеров была очень сложная структура (не только у них, во всех орденах). При описании каких-либо военных действий или бытовых я сознательно её упрощаю. Отчасти потому, что скрупулёзное следование деталям ведёт к необходимости введения неимоверного количества второстепенных персонажей, отчасти потому, что сама плохо представляю, как это работало. И отчасти оттого, что уже глубоко не уверена в компетентности даже вполне заслуживающих доверия авторов.       Итак. Маршал руководил рыцарями в военное время. Не магистр, маршал. Он же вëл в бой. В атаке рыцари представляли первую линию. А вот сержанты подчинялись подмаршалу — воину незнатного, как утверждается в одной из книг, происхождения (про родовитость позже) и являлись второй линией атаки. Оруженосцы же подчинялись знаменосцу — по всей видимости, в том случае, если оруженосец был благородного происхождения. Ибо сержант-оруженосец в рыцари не посвящался, оставался оруженосцем на веки вечные и, как мы помним, подчинялся подмаршалу 😁. Отсюда куча вопросов о боевом слаживании и взаимодействии вне поля боя, например, на марше. Прибежал к рыцарю, обслужил, убежал назад к начальству? Поле боя — это, простите, не один квадратный километр, и мобильников для уточнения местонахождения сеньора нетути. Непонятно. А если оруженосец — дворянин, но не рыцарь, какого цвета одежду он носит? Опять вопрос, и задавать мне его некому. Также в Уставе прописано, что рыцарь не имеет права покидать поле боя, пока хоть один флаг на поле присутствует, а вот сержанты могут и отступить в критической ситуации. Это как? «У-у-у-у, ваша милость, что-то сарацины жмут. Ну, мы пошли, а вы в одиночку дальше машитесь, флаг-то ещё не пал. Мы из лесочка поглядим, как да что». Поэтому сразу говорю, что упрощаю детали.       Обещанное о родовитости подмаршала. Автор (из лени вспоминать, кто именно, и из врождённого человеколюбия не буду тыкать пальцем) на голубом глазу пишет, что подмаршал — это незнатный человек. Очевидно, из логики, что руководит простолюдинами. Да ладно? Высший сановник ордена и не дворянин? Берём список высших сановников ордена за 1292 год, читаем: «Подмаршал Раймон де Барбера». Дворянин, стало быть.       И ещё немного отвлечённых размышлений.       Авторы (повторяюсь, вполне компетентные и уважаемые и, в отличие от меня, специализирующиеся на реальной истории, а не на вымысле) при всём старании не давать оценок, оценки всё же дают. И вот… Поймала я себя на мысли, что это часто делается с точки зрения современного человека, не средневекового. Возможно, и правильно, потому что взгляд на мир настоящего средневекового рыцаря мог показаться современному человеку такой дикостью, что спокойно читать об этом малосимпатичном персонаже никто бы не смог. Но судить их поступки, руководствуясь современными реалиями, нельзя! Очень просто что-то не принять к сведению. В качестве иллюстрации приведу всё же художественную книгу. Помните, как в «Проклятых королях» де Моле во время казни призывает короля на Божий суд? Не, ну понятно, романист нагнал страстей, всё придумал, и на самом деле, по свидетельству современников, магистр попросил только развернуть его лицом к Собору Парижской Богоматери и освободить руки для молитвы. Никого не проклинал. Но! Даже при том что это художественный свист, призыв к Божьему суду в те времена — это не проклятие, как сейчас, это вызов на бой! То есть по сюжету выходит, что короля вызвали на рыцарский поединок до смерти противника. А король не принял его. В присутствии всего двора. Ага.       Другой автор, на сей раз уже исторической литературы, с осуждением пишет, что магистр прибыл в Париж с огромной свитой в шестьдесят человек. Я уже писала под другой главой: это нормальная свита, самая обычная. Магистру налегке ездить было просто не положено! Это ж вам не директор какого-нибудь завода, гуляющий по курорту всего-то в сопровождении трёх охранников, это самый настоящий король, только королевство у него необычное.       Во-о-от. Скандалы. Интриги. Расследования. 🙄