Рыцарь Храма Соломона

      Эсташ, прищурившись, смотрел на лагерь мамлюков, разбитый едва-едва дальше полёта стрелы или арбалетного болта. Деловитой суетой лагерь издалека напоминал растревоженный муравейник.       — А что за животные у них? Не лошади. Вон лошади ходят, а эти крупнее. Уроды какие-то.       — Верблюды. Выносливые очень. Им ни жара, ни холод нипочём, через пустыню идут — не пьют. Днём им не жарко, ночью не холодно. И жрать могут, не поверишь, колючки. В книге написано было, так-то я их тоже первый раз вижу. И на рисунке два горба было, а у этих один.       Эсташ кивнул, благодаря за пояснения. Помолчал, пожевал губы.       — Много как их. Ну… не верблюдов. — Голос дрогнул.       Робер криво улыбнулся, кивнул.       — Много. Но тем и хороши замки, что трудно наваливаться всем скопом. Сначала самыми опасным будут стрелы. У них тактика — засыпать противника стрелами, не давая высунуться, а в это время под стены подтянут осадные башни. Но у нас арбалеты. Надо по максимуму долго держать их на том расстоянии, куда арбалеты достают, а их луки ещё нет. Да и из лука сверху вниз стрелять проще.       Эсташ скептически покосился на выданные вчера луки и погладил свой арбалет.       — Я плохо из лука стреляю, брат Гийом попробовал было и сразу на арбалет стал учить. Всё время неправильно поправку на ветер делаю.       — Если дойдёт до луков, значит, только меня прикрывать будешь. Рубен сказал, что болтов запасено около пятидесяти тысяч, стрел меньше… Не вижу его. Обороной этой части стены он руководит.       — Кстати. А чего это брат Бартелемеи* определил нас под чужое начало? — недовольно спросил Эсташ. — Наши все дальше стоят, и только мы с тобой…       Робер дёрнул ртом.       — Усилить тех местных, которые будут оборонять этот участок. Официально — потому что местных не хватает, я хорошо и быстро стреляю, а ты очень сильный и долго без устали сможешь перезаряжать арбалет. И тоже хорошо стреляешь и сможешь меня подменить в случае чего.       — Чушь какая. Я назову с десяток братьев, которые, прости Робер, стреляют не хуже тебя. А на самом деле?       — Мне бы не хотелось додумывать…       — И всё же?       Робер замялся.       — Ну… Мне кажется, начальник гарнизона таки затаил на меня злобу. Видишь, какое тут место? Самое удобное для штурма: сюда будут бить, не жалея сил, сюда первой смогут подтащат штурмовую башню. Тут самая свара будет. Ну и уцелеть в этом месте… будет сложнее всего. Остальные тут — добровольцы.       Сказать, что откровение Эсташа неприятно удивило, — не сказать ничего.       — И ты вчера знал?! И мне не сказал?! И вопроса маршалу не задал?! А он нас сдал этим?!       — Кто я такой, чтобы обсуждать приказы брата Бартелемеи? Если сдал — значит, не мог не сдать. А ты и так вчера трясся как заяц! Ещё бы я сказал! Прости, что втянул.       — Тогда уж совсем бы не говорил!       — Правде надо смотреть в глаза. Трудно — не значит невозможно.       — Ага. Я утешился и воспрял духом. Подожди! А почему же Рубен здесь? Раз тут одни смертники собрались?       — А он, как я понимаю, после нашего распределения поскандалил с дядей и сам вызвался руководить обороной вместо того рыцаря, который был сюда назначен. Ну, как мне на ухо насвистели.       Эсташ сплюнул.       — Благородный, мать его. Где он, кстати? А то, глядишь, передумал в благородство играть.       — Мы самыми первыми вышли на стену, остальные только подтягиваются. Да вон он идёт.       К ним действительно приближался молодой рыцарь.       — Брат Робер, занимайте с братом Эсташем позицию. Придётся, пока впрямую не столкнулись с мамлюками, браться за оружие простолюдинов.       — Нет в ратной работе плебейского оружия и благородного. Есть то, что хорошо выполняет своё предназначение. Не беспокойтесь, мессир, я хорошо владею арбалетом, — безмятежно ответил Робер.       — Брат Эсташ, если брата Робера ранят или он устанет, сможешь его заменить? Ты хорошо стреляешь? У нас мало лучников и арбалетчиков. Стрел и болтов много, но впустую расходовать нельзя.       — Из арбалета хорошо. Из лука мажу.       Рыцарь кивнул.       — Значит, пользуйся привычным, если нужда будет. И, Робер… мне жаль, что наши дороги пересеклись так… Храни вас Пречистая Дева.       — И вас, парон Хетумян. Дорогами ведает только Господь, нам ли роптать на Его промысел? Для меня честь биться под вашим началом. Я думаю, вся семья гордится вашей беспримерной отвагой, — церемонно ответил Робер.       Рубен тихо рассмеялся.       — О, да. Дядюшка проникся.       Эсташ отвернулся. Сжал в кулаки подрагивающие пальцы. Трудно с этими аристократами! Все всё знают, но танцуют, танцуют свои непонятные танцы. Говорят экивоками, мстят втихую — ядовито и смертельно. Нет бы по-простому в глаз дать. Суки все.       Время перед атакой неслось вскачь, как ошалевшая лошадь, но с первым же улетевшим в направлении вражеских рядов болтом как будто остановилось совсем.       Робер споро вскидывал арбалет и, дав себе доли мгновения на точность, пускал железо искать свою жертву. Отбрасывал в руки Эсташу пустое оружие и хватал взамен заряжённое. Злобно что-то шипел — немалая часть болтов бесплодно втыкалась в щиты.       Поначалу Эсташ крутил головой, поглядывая, как идут дела у соседей по обороне. Дела у соседей шли примерно так же: один стрелял, второй еле успевал заряжать.       Несколько раз Робер с Эсташем менялись, и уже Эсташ выцеливал неприятеля и отправлял в полёт короткие стрелы.       Кажущиеся крохотными со стен замка фигурки падали и падали, но их место занимали новые и продолжали упрямо и неутомимо двигаться ближе. В какой-то момент ряд нападающих как-то странно сломался. Рубен что-то крикнул своим. Робер схватил щит.       — Всё. Оттуда уже достают из луков. Держись.       Тёмное облако стрел закрыло на мгновение небо.       — Щиты! — рявкнул рыцарь.       Эсташ поднырнул под щит, вокруг загудело, засвистело, запело. И от этого звука поющей смерти стыдно подводило живот. Кто-то вскрикнул и выругался, зажимая руку, Кто-то упал. Сердце колотилось в горле, руки потряхивало. На изнанке век чётко запечатлелся первый погибший: среднего возраста мужчина с роскошной жгуче-чëрной бородой, равнодушно уставившийся мёртвым глазом в низкое зимнее небо — из второй глазницы торчала стрела. Эсташ отвернулся. Сколько их сегодня уйдëт туда, где по блëклому небу ползут не то дождевые, не то снеговые тучи? Хоть бы солнышко вышло, не так обидно было бы…       — На позицию!       Эсташ встряхнулся — нашёл же время предаваться размышлениям! — кинул щит, подал арбалет Роберу, который отправил в полёт ещё один болт. И ещё. И ещё один. Больше Эсташ не отвлекался.       — Не высовывайся! — рявкнул Робер. — Мои латы стрелами не пробить, а твою тряпку — запросто. Это приказ.       В подтверждение его слов мамлюкская стрела бесплодно звякнула ему в лоб, а следующая пропорола стёганую куртку Эсташа, чуть не задев плоть. Эсташ ругнулся, почувствовав будто ожог. Залез в дыру рукой, пощупал, с облегчением вытянул чистые и сухие пальцы. Пронесло.       Он заряжал арбалеты, подавал, хватал пустые, снова заряжал. Он не понимал, сколько прошло времени. Много? Мало? Скорее много. Рук и спины он уже не чувствовал. Но Робер кидал ему пустой арбалет, и Эсташ взводил его снова. И снова. И снова.       Сбоку что-то свистнуло, ухнуло, Робер ликующе ругнулся: заработали катапульты. Эсташ высунулся было глянуть на действие, но прогудевшая перед носом стрела вразумила его. И он продолжил заряжать. В какой-то момент корзина с болтами оказалась пустой, и он, пригибаясь, сбежал со стены, схватил новую, по пути поймал мальчишку с кувшином и тут же жадно выпил всё до донышка. Роберу надо бы принести, только как объяснить? Эсташ замахал руками, то тыча вверх, на стену, то показывая на кувшин. Мальчишка понятливо кивнул, унёсся куда-то и так же стремительно обернулся, сунул в руки два шмата жареного мяса и ещё один кувшин.       Эсташ бегом рванул наверх, гружёный болтами и едой, всучил сидящему под укрытием стены злому Роберу еду, отобрал и перезарядил пустой арбалет.       — Жри, я подменю.       Робер стащил с головы шлем и крикнул:       — Придурок, убьют! Снимай шишак, меняемся.       Эсташ напялил его шлем, выматерился от неудобства и скудости обзора, прицелился. Руки больше не тряслись, страх остался где-то далеко позади.       Снова засвистело, защёлкало. Выстрел. Спрятаться за зубцом стены, перезарядить. Выстрел. Спрятаться, перезарядить. Робер торопливо дожёвывал мясо и почти давился водой.       Время растянулось смолой. В мареве усталости Эсташу вдруг подумалось, что ад — он может быть и вот таким. Когда стонут рядом раненые, а тебе некогда даже повернуться и взглянуть на них — не Робер и ладно. Когда под ногами мелкими ручейками собирается лужа крови, а тебе всё равно уже, ты и мёртвого переступишь, только бы не потратить без пользы несколько драгоценных секунд, за которые можно зарядить ещё один арбалет, выбрать цель и убить ещё одного врага. Когда не чувствуешь уже рук, ног и спины, а тело всё двигается и двигается, и конца-края этому не видно. А мамлюков меньше не становится. И они идут вперёд. Медленно, но неотвратимо.       Передохнувший Робер толкнул его и занял своё место. И снова Эсташ заряжал, подавал, заряжал, подавал, заряжал…       — Отходят! Они отходят!       — Насовсем?       — Да с чего бы? Смеркается. Отдохнут, пожрут, похоронят убитых, завтра продолжат.       Эсташ с удивлением глянул на небо. А ведь действительно. День прошёл? Встал, высунулся. Мамлюки отходили к лагерю, забирая своих мёртвых. Разом заныло всё тело, Эсташа шатнуло.       На стену поднялись дозорные, несколько человек осторожно спустили со стены тела погибших, унесли в лекарню тяжелораненых. Уцелевшие же, пошатываясь и опасаясь оступиться на недержащих ногах, медленно сошли вниз. Есть. Спать. Или к лекарю, если не очень повезло.       Эсташ вошёл в их комнату, огляделся, словно не был здесь по меньшей мере год, наскоро пробормотал молитву и упал на кровать. Как провалился в сон, он и не понял.       Ему казалось, что голова только-только коснулась подушки, а за плечо уже трясли.       — Эсташ. Брат Эсташ, просыпайся!       Эсташ со стоном воздвигся, ошалело похлопал глазами, соображая, где он и почему так ноют руки и поясница. Вспомнил. Чертыхаясь, спустился во внутренний дворик, напился ледяной колодезной воды и поплëлся за Робером на молитву, соединившись на короткое время с другими храмовниками. Хоть на бесстыжую рожу маршала посмотреть. Сдал, благородная морда, сдал их с Робером и не задумался. В деревне по Эсташеву детству шептались, что у его черноокой матери глаз дурной, как ещё в инквизицию не донесли. Может, Эсташу чего по наследству досталось? Чтоб маршала хоть понос прохватил. И коменданта крепости заодно.       Помолившись и торопливо поев, они вновь заняли свои места на стене. Ночная стража, всё тёмное время запускавшая по окрестности горящие стрелы и зорко бдившая, чтобы в ночи враги не проползли под стены замка, облегчëнно уступала им места. Вчерашний ад снова закружил в привычную круговерть. Отдать Роберу заряжённый арбалет, принять пустой, поместить в ложе новый болт, закрутить ворот, перебросить в руки рыцарю — выстрел — принять оружие… Несколько раз в день мамлюки откатывались, чтобы совершить намаз, давая защитникам крепости передышку. Те поспешно глотали еду и воду, оправлялись и снова вставали на стены.       Второй и третий день прошли в неизменном занятии.       — Я не понимаю, какой смысл им останавливать штурм, если на следующий день они начинаю заново?       — Сегодня только третий день, а мы уже устали. Расходуются стрелы. Они ищут удачные места на подступах, примечают их. И подбираются с каждым разом всё ближе. А уж не останется, чем стрелять… Их дело — нас измотать, наше — продержаться до прихода подкрепления. Однажды кто-то сможет подобраться под самые стены, и всё: у подножия башен они недосягаемы для выстрелов.       Дальше Эсташ перестал считать дни, они слились в сплошное месиво свистящих в обе стороны стрел, щëлкающих арбалетов, ухающих требушетов, швырявших в наступающих огромные каменюки, вони каляной от солёного пота одежды, вскриков раненых и молча падающих то тут то там убитых. Он при всём желании не вспомнил бы, сколько минуло дней и на какой из них мамлюки прорвались, наконец, под стены Сарвандикара. Во дворе замка взвились в небо костры, на которых кипятили воду и смолу. Когда ко взмыленному Эсташу впервые подтащили булькающий котёл, он непонимающе уставился на него, недоумевая, зачем ему горячая вода на стене.       — Давай, — прохрипел Робер сорванным голосом, — вместе, на счёт три.       Они подхватили котел, ухнули, и Эсташ передëрнулся, услышав снизу крики. Кипяток попал, куда надо.       Было ощущение, что войско мамлюков бесконечно. Оно накатывало и накатывало, не считаясь с потерями, выматывая, не давая передышки, истощая силы и оружие. Штурмовые лестницы удавалось пока что успешно отпихивать от стены, но перед штурмовой башней, приблизившейся, несмотря на все усилия, оборонявшиеся бессильно замерли.       С ликующими воплями на верх стены посыпались враги. В голове противно звякнуло и подвело живот.       Всё? Это всё?       Робер с Рубеном первыми кинулись на мамлюков, а через мгновение в общей свалке крутились уже все. Робер хрипло орал что-то совершенно не подходящее самому красивому голосу Ордена, а Эсташ всë ещё пребывал в ступоре.       В голове вдруг прозвучал голос Гийома — так ясно, словно старый храмовник стоял за спиной:       — Не трусь, сопля! Ты воин Храма, сучье ты племя! Храмовникам сам чëрт не брат! Неча трястись перед костлявой! А и на тот свет попадëм — и там чертей от котлов разгоним!       Эсташ встряхнулся, взревел и кинулся в самую гущу. А для чего он во Франции до кровавых мозолей крутил меч под едкие комментарии Гийома?! Перерубая едва не напополам не пойми какого по счëту противника, он краем глаза увидел, как в бок осадной башни полетели горящие стрелы, и удвоил усилия. Надо добить этих, успевших перескочить. Скоро башню целиком охватит огонь, и по объятой пламенем деревянной конструкции враги больше не подберутся. Добить, не пропустить и не упасть самому с пропоротым брюхом и подрубленными ногами.       И откуда только брались силы в измотанном теле, словно подстëгивал кто ещё раз увернуться, и пригнуться, и рубануть в ответ, и заметить летящую в голову саблю, поймав её щитом.       Когда вдруг некого стало убивать, он удивился, остановился и понял, что выпал из реальности. Как тогда. На пруду.       Штурмовая башня догорала внизу, под сапогами было скользко от крови, а зелёный от усталости Робер улыбался бледными губами.       Эсташ оборотился оглядеться, и мир неожиданно и подло перевернулся перед глазами.       Он пришëл в себя в знакомой комнате, и в первый момент рванулся вскочить, побежать. Чья-то рука удержала за плечо.       — Лежи, куда ты?       — Стена…       — Нормально всё со стеной. И с замком нормально.       Робер снял горячую тряпку с Эсташева лба и поднёс к его губам кувшин. Эсташ тут же ощутил дикую жажду и присосался к краю посудины, как клещ. И только на десятом глотке понял, что никогда в жизни не пил такого вкусного вина.       — Что это? Как вкусно. Я не понимаю, Робер, я не ранен, ты чего тут сидишь? Там же сейчас опять на штурм пойдут. Эй, ты пьяный, что ли?!       Робер, блаженно, улыбаясь, качнул головой:       — Чуть-чуть. Не отойду никак. Никто ни на какой штурм не пойдёт. Мы выжили, выжили, понимаешь? А это лучшее вино из королевских погребов. Тебе лично комендант прислал. Я только попробовал, честно!       — Кто? А с чего бы? И ты не ответил, мамлюки же!       — Отступают. Монголы подошли на подмогу. Сарвандикар дождался, достоял. Мы достояли. А вино тебе за то, что ты почти что в одиночку больше часа удерживал тот кусок стены. Ну и я примазался к славе. — Робер рассмеялся, и Эсташ, разом обессилев, понял, что пьян тот ни разу не чуть-чуть, а даже очень-очень.       И, кажется, сейчас пьяных будет двое. Потом прислушался к происходящему за дверью покоев и понял — хорошо, если на весь замковый гарнизон найдётся хоть один трезвый.       Примечание        * Ещё одна непонятка. Вернее, исследователи расходятся во мнениях. Во время взятия и последующих удержания и обороны острова Руад возглавлять храмовников поручили маршалу Ордена Бартелемеи де Кинси, каковой там и погиб впоследствии. Но некоторые источники утверждают, что маршалом был Симон де Кинси, и это совсем другой человек. Поскольку я не могу судить, кто прав, оставляю маршалом Бартелемеи. Тем более верхушка Ордена, как я и говорила ранее, состояла сплошь из родственников: брат, сват, любимый племянник. У того же Гуго де Пейро в Ордене реально была куча родни. Почему Кинси не могло быть несколько?