сожаления

Темно. Гостиную освещает только мерцающий экран телевизора, на котором Антон гоняет футбольную команду, вытянув перед собой ноги и скрестив их в лодыжках. Он играет лениво, расслабленно, следит глазами, внимает приглушённому гулу из динамиков и прислушивается к происходящему на кухне, где минут сорок назад пропал Арсений. Сказал, что заварит чай, спросил у Шаста, заварить ли ему и ушёл, получив отрицательный ответ. И остался там. Там тихо, только по полу скользит тёплый, как растопленное масло, свет небольшой лампы. Антон дергает пальцами и замечает силуэт у двери, мягко улыбается. Слышит шелест шагов, рядом, чувствует, как диван рядом немного прогибается под чужим весом; его окутывает родной запах, что он почти тянется, чтобы получить свой клевок в щёку. Тёплое дыхание, совсем рядом. Он, кажется, ловит почти незаметный аромат коньяка и хочет повернуться, уже собирается, почти открывает рот, чтобы задать вопрос. Его отвлекает мягкое, почти невесомое прикосновение к плечу и следующее за ним скольжение кончиков пальцев по разлёту плеч, по мягкому хлопку футболки. Арсений совсем рядом, что его тепло опаляет кожу. Антон прикрывает глаза, за экраном, кажется, уже и не следит вовсе. Арс прижимается, хотя, казалось бы, куда ближе. Задевает кончиком носа мочку уха. Задевает горячим дыханием тонкую кожу на шее и, после, губами; пальцы Шаста замирают над кнопками. Его ведёт бесповоротно, когда он чувствует пальцы, проверчивающие дорожку вдоль его руки, чуть нажимают на нежную впадину локтя, скользят дальше, по тонкому обнажённому запястью и мягко вынимают из руки джойстик, отбрасывая куда-то вбок, запечатывая полный притворного возмущения вздох чувственным касанием губ кадыка. Шастун не сдерживается и прикрывает глаза. Он пропускает момент, когда Арсений одним плавным движением опускается на пол. Как поглаживает его руку, скользит губами по подбородку. Пропускает момент, как тянется вперёд за этим теплом, к Арсу, как за закрытыми глазами гаснет расплывчатое мерцание телевизора и как Попов уверенным прикосновением к бёдрам просит раздвинуть колени, чтобы встать между них. Антон хочет раствориться и пропускать все остальные моменты, позволив вести себя, но что-то в голове щёлкает, когда Арсений бодает его носом, чтобы поцеловать шею. Неясное чувство заставляет распахнуть глаза, когда чувствует сжавшую талию ладонь. Он не может, даже если очень захочет, объяснить, что неправильного в том, как подрагивает рука на его теле и с каким отчаяньем губы касаются его кожи над воротом футболки. Он бы так хотел, чтобы ему казалось. - Арс,- тихо, на выдохе говорит он, и получает болезненный поцелуй над ключицей, который выбивает из него дрожащий вздох,- Арсений. Арсений не реагирует, только коротко сжимает пальцы и ведёт носом вверх по шее. Его горячее дыхание лавой проносится по венам. И Антон ловит этот момент, как ловит Арсения за подбородок и поднимает его голову, всматриваясь в любимое лицо и чувствуя, как расползается внутри страх. Потому что Антон знает этот взгляд. Видел и каждый раз, как в самый первый, терялся. Когда чуть сдвинутые брови рассекают кожу тонкой морщинкой. Когда сухие губы приоткрыты от частого дыхания. А взгляд напротив казался обманчиво невидящим, словно выцветая и теряясь. Арсений смотрел вроде и на Антона, а вроде и куда-то сквозь. Мягко сжимал бока, метался по его лицу и словно не знал что сказать. Не знал как объяснить, а Антон чувствовал, как под пальцами колотится чужое сердце. Как безумное. Часто, глухо. - Не надо. Его шёпот словно разрезает темноту. Мгновение и Арсений смотрит прямо на него, моргает пару раз, двигает головой, поджимает губы, пытаясь вырваться. Антон не отпускает, скользит ладонью и пытается успокоить, поглаживая скулу. - Шаст, я... Он не говорит ничего, но за его Шаст слышится только это Прости. Антон умеет читать между слов и мягко улыбается. - Всё нормально, не надо. И смотрит, прямо в потерянные глаза за сбившейся чёлкой. И вкладывает в свои слова все не стоит и не издевайся над собой, которые имеет ввиду. Он знает, что не отказал бы Арсу сейчас. Но не когда он в таком состоянии. Не когда смотрит с мольбой в глазах, не когда потерянно сжимает ткань чужой футболки, не когда его взгляд, весь его вид говорит только Прости меня, Шаст. Антон скользит рукой выше и запускает её в мягкие тёмные волосы, перебирает пряди, не отрывая взгляда. Он помнит первый раз. Хотел бы забыть, возможно, но каждый раз заставляет себя помнить. Помнить, как пришёл к Арсению ночью и обнаружил почти пустую бутылку водки, так неподходящую ему, в которой он пытался заспиртовать и утопить мысли, залить к чертям, забыться в крепком алкоголе и не думать. Помнит как просидел рядом всю ночь и слушал каждое слово, каждый вздох и каждую брошенную в сердцах фразу. Шаст, а что, если я проебался? Слышал всю боль и старался не вздрагивать от редких ударов кулака об стол. Шаст, может я зря их отпустил? Видел эти полные боли глаза, которые то метались от его лица к столу, цеплялись за предметы, а внутри всё холодело, когда порой они замирали, когда он терял фокус и снова погружался в трясину своих мыслей. Я ведь так хотел быть хорошим отцом, Шаст. Видел, как всегда такой яркий и искрящий Арсений заливал в себя спирт из горла и в отвращении отворачивался от окна, где мог уловить своё отражение. Может я был неправ. Заставляет себя помнить, как ему было страшно. Как всё внутри сжималось, как хотелось вытащить телефон и набрать Диме, потому что он просто не знал, как помочь, когда человек заживо жрёт себя. Помнит, поэтому мягко берёт за затылок, второй рукой скользит к плечу и сжимает его. И улыбается. Тепло и понимающе, насколько может. И сейчас он улыбается за них двоих. Хочет показать, что понимает. Хочет сказать, что Арсению не нужно ничего говорить. Что ему не обязательно пытаться затолкать свои переживания или забыться в оргазме и заглушить эти голоса в голове. Шастун понимает. И заставляет себя помнить, какой выбор сделал ещё тогда. Когда ему было страшно до одури, но он решил быть сильным. Для Арсения, который в ту ночь был сломлен и разбит, метался в агонии и сам уже не справлялся. И сейчас, когда Арсений стоит перед ним, коленопреклонённый, опускает голову, словно просит прощения за свои эмоции и Шасту становится горько, будто пачку сигарет выкурил за раз. Горько за то, что это не пройдёт, горько за себя, который будет сомнением, горько за Арса, который боится поднять глаза на него, сутулит плечи. Невыносимо горько видеть его таким, как бы ни хотелось видеть только счастливым. Но он здесь, стоит на коленях , разбитый, укрытый тьмой так, что только свет с улицы касается его кожи. И Антону больно. Прости меня, что я сомневаюсь. Арсений касается пальцами его бёдер, так нужно и осторожно, что дыхание перехватывает. Антон смотрит на потухший взгляд, теряющийся в растрёпанной чёлке, словно завороженный касается там, где шея переходит в плечо и большим пальцем поглаживает колючую кожу. Арсений дышит тихо, почти растворяясь в тишине комнаты, ведёт руками выше, прямо к подвздошным костям и сдаётся, обнимает за талию, крепко, что отпускать её хочет, утыкаясь носом в плечо. Пальцы Шаста, наученные, чуткие, скользят вверх, в мягкие волосы, глядят, перебирают пряди. Только бы помогло, только бы помогало. Жмётся губами к виску, не целует, касается и сам закрывает глаза. И понимает, неожиданно чётко, отчего внутри всё скручивается в горький узел. Он не сможет забрать боль, как бы ни хотел. Но то, что терзает Арсения останется с ним горьким напоминанием на фотографиях, сказанных в пылу ссоры словах и принятыми решениями, о которых он мог сожалеть, а мог до сих пор прокручивать раз за разом и думать, мог ли он поступить иначе. И это останется с ним. Антон не заменит ему семью, которая могла у него быть, он понимает это слишком хорошо. Он просто пацан, погрязший с ним рядом, когда их дороги пересеклись в одном из офисов телеканала. Шаст сам - нелепый, громкий, вредный, в нём достаточно сомнительных качеств. Но так же чётко он осознаёт, что готов, как сейчас, быть рядом, целовать лицо, закрытые глаза и просто быть, пока его действительно любимый человек пытается не утонуть в собственных сожалениях. Ему не нужно слышать признания, знает, что Арс его любит. И не всегда произносит сам, но тоже любит. Так, как никогда не любил. Антон прижимает к себе, мягко раскачиваясь, пытаясь успокоить, вкладывая в эти целомудренные касания всё, что у него есть, забирай, не жалко. И выдыхает, облегчённо выдыхает, когда тело в его руках неуловимо расслабляется и жмётся теснее. Они справятся, Антон помнит. И помнит, что раз за разом будет выбирать быть сильным, даже если сильным ему придётся быть за них двоих.