Опасные связи

Дин Томас. Этот парень настолько нагл и мил одновременно, что на него невозможно злиться долго. А поводов он может дать сколько угодно, даже иной раз не желая этого. Он криво ухмыляется мне, и я понимаю, что мы соскучились друг по другу. – Эй, малышка, – зовет Дин меня. Я подхожу к нему ближе. – Ты долго. Я уже заждался. Улыбаюсь ему: – Не наглей. Он поднимает руки вверх в защитном жесте и улыбается мне. А я перевожу взгляд на его дредастого друга – Ли Джордана, который кивает мне, а потом переводит взгляд на каким-то непонятным образом оказавшихся здесь братьев Уизли. Те, как два Чеширских кота, одновременно расплываются в одинаковых улыбках, и я чувствую расползающееся в груди тепло. Они, пожалуй, единственные, кто может позволить себе находиться здесь. Отдаю пакет Лаванде и улыбаюсь ей: – Спасибо. Она в ответ подмигивает мне: – Ну, как прошла вечеринка? Неопределенно пожимаю плечами: – Да, ну, нормально. Ничего особенного. Мне не очень хочется рассказывать все то, что там произошло, и не хочется привлекать к этому всеобщее внимание. Но я вижу, как братья Уизли хитро смотрят на меня, и понимаю, что они не оставят этот разговор без внимания. Один из них толкает локтем Ли Джордана и тихо говорит ему: – Слышишь? Нормально, говорит… Джордан ухмыляется, а второй Уизли фыркает: – Рассказывай больше, Грейнджер. – А что? – жадно глядя на них, подается вперед Лаванда. Ей-то уж конечно первой хочется узнать обо всем. Братья Уизли совершенно одинаково усмехаются. И начинается. – О… она была там. Такая… – …красивая… – делает поклон Фред. – …изысканная… – расшаркивается Джордж. – …таинственная… – играет бровями Фред. – …как Золушка! – хором говорят оба брата. – Прекратите, – отмахиваюсь от близнецов, которые, оживленно жестикулируя, продолжают: – А потом Малфой в духе злого брата утащил свою Золушку с бала! – строит печальную гримасу Фред. – Чтобы ее не увидел больше никто! – наигранно-тяжко вздыхая, продолжает Джордж. А может, это был Фред? У меня уже голова кружится от их гримас и ужимок. – Какие-то сказки вы рассказываете! – хихикает Лаванда. – Чтобы Малфой – и утащил нашу Герми? Да быть такого не может! – А ты спроси ее сама, – улыбается Джордж. – Может, мы многого не знаем, – поддерживает брата Фред, многозначительно поднимая бровь. Я чувствую, как во мне закипает раздражение. Я скучала по ним и теперь рада их видеть, но их настойчивое любопытство и зоркие, много видящие глаза вкупе с такими намеками на наши с Малфоем отношения бесят меня. И еще Лаванда, которая жадно ловит каждое их слово, а потом переводит свой горящий взгляд на меня. Всем известно, что она – та еще фантазерка и сплетница. Но правду хотят знать все. – Ничего такого, – раздраженно отвечаю, – Малфой действительно увел меня домой. – И, предупреждая громкий «ох» Лаванды, резко продолжаю: – Но потому, что было уже поздно, а не потому, что мы собирались заниматься с ним страстной любовью на фамильных шелковых простынях, – заканчиваю с тихим смешком, глядя на смешно вытянувшееся от разочарования лицо Лаванды. Никак не могу понять, почему мои друзья считают, что Малфой неровно дышит ко мне? Лаванду, как большую любительницу дамских романов, понять несложно, но остальные-то куда? «Скорее всего, это очередная проделка братьев Уизли», – кидаю на Фреда и Джорджа подозрительный взгляд, на который они отвечают совершенно одинаковыми невинными улыбками. Подлецы. Несмотря ни на что, я люблю их, и они это прекрасно знают. Братья Уизли опасные, они много знают, умело используют свои знания и кажутся проще, чем есть на самом деле. В этом мы похожи. Ведь у них тоже есть свои секреты, которые, я уверена, они никому не разглашают. Но меня это не волнует. Меня подкупает их простота. Они не зазнаются, хотя тоже принадлежат к богатой и знатной семье. Более того, они – настоящие бунтари, которые презирают всех тех напыщенных болванов, которые кичатся своим происхождением, деньгами и властью. Мне это нравится. – Предлагаю закрыть эту странную тему, тем более что скоро начнется пара, – миролюбиво улыбаюсь друзьям, которым ничего не остается, как послушно собраться и зайти в корпус. Уизли отвешивают мне пару королевских поклонов, прежде чем уйти в свое учебное здание. Сдерживая желание рассмеяться, я следую за своим потоком. *** Минерва Макгонагалл – образец учителя. Строгая, справедливая, прекрасно знающая свой предмет – физику, она в прошлом году была номинирована на премию «Учитель года» и успешно ее выиграла. Ей было чем гордиться. А я горжусь тем, что, несмотря на то, что ведет она пары и у нас, и у Элиты, Макгонагалл не дает никому спуску. При этом, конечно, не превышая своих полномочий. – Садитесь, – говорит она, и группа послушно садится. Не то чтобы ее кто боится, она вызывает скорее уважение, чем страх. – Поздравляю всех вас с началом нового учебного года, – Макгонагалл сухо, официозно улыбается, – и с тем, что этот учебный год будет для вас последним. «Для меня это будет еще большим облегчением, чем для остальных», – вполуха слушаю ее речь: – А теперь начнем… Ее дальнейших слов я не слышу, погружаясь в свои мысли. *** После двух пар физики моя голова гудит – настойчивому голосу Макгонагалл удалось пробиться даже сквозь мои мечты о будущей свободной жизни. А потом я сама, предварительно мысленно отругав себя такую беспечность, подключилась к уроку. Макгонагалл не дала своим ученикам никакого спуску, а сразу, без разгона, навалила на нас кучу информации и заданий к ней. Это как сесть на шпагат без растяжки – больно и очень сурово, в общем, так, как она и любит. После такого мне просто необходим отдых. Присаживаюсь на лавочку, стоящую неподалеку от корпуса. Мне хочется глотка свежего воздуха, потому что голова непривычно болит после пар. А впереди еще одна пара физики, и мне, как примерной ученице, предстоит отсидеть еще и ее. Слышу тихие шаги за спиной. – Я не помешаю? – спрашивает Дин. – Нет, – с интересом смотрю на него. Дин из обычной семьи, и мне стыдно признаться в том, но я не знаю, как он попал в наш университет. Здесь учатся либо такие невыносимые зазнайки, как Малфой, либо такие зубрилки, как я. Дин не подходит ни к одной из этих категорий. Он из небогатой семьи, насколько я знаю, и у него средняя успеваемость. Слухами земля полнится, но о нем я ничего не слышала. Это странно. Спрашивать, какого черта он забыл в этом университете, неприлично, даже если задать вопрос вежливо. Держу в своей голове заметку – отыскать о Дине информацию. Он садится рядом со мной и приобнимает меня за плечи. Легким движением сбрасываю его руку и выразительно смотрю на него. Дин поднимает руки в защитном жесте и шутливо улыбается мне. Прищуриваюсь и улыбаюсь ему в ответ. Все знают: Дин – бабник. Такой, что Блейз Забини, на которого все оборачиваются, ему и в подметки не годится. Поэтому я не воспринимаю Дина всерьез. Он не красив, как Блейз, но очень обаятелен. Там, где Забини не шевелит и пальцем, Дин лезет из кожи вон. Тем он и опаснее, ведь мотивации у него больше. – Расскажи, что ты там делала? – спрашивает он. – Ничего особенно. Вечер был совсем коротким, – я не вру, ведь все так и было, я просто чуть-чуть... недоговариваю. Ни к чему ему знать все подробности. Чувствую неприятную духоту и кашляю. Странное ощущение сухости во рту раздражает, и кажется, что солнце слишком ярко светит. Хотя на улице и сентябрь, началось бабье лето. Я встаю, решив больше не сидеть на солнцепеке. Чувствую резкое головокружение и прикрываю глаза рукой. Словно сквозь вату слышу глухой, обеспокоенный голос Дина: – Гермиона, ты чего? С тобой... – странная чернота ослепляет меня, и я падаю в нее, падаю, уже не слыша ничего. *** Просыпаться всегда трудно. А так как я еще и сова – так мне труднее вдвойне. Каждый раз, когда я встаю рано, мне приходится прикладывать большие усилия, чтобы подняться с постели. И после пробуждения я еще могу около часа ходить полусонная. Ни кофе, ни чай не помогают, поэтому окружающим приходится либо терпеть мое утреннее невыносимое молчание, либо же просто не попадаться мне на глаза ровно до тех пор, пока я не проснусь окончательно и не осознаю себя как личность. Но в этот раз пробуждение было странно-острым, почти что резким – как будто меня кто-то изо всей силы хлестанул по щеке. И я очнулась, резко вскочив на постели. Резкий свет на мгновение ослепил меня, а когда я все же смогла нормально рассмотреть обстановку перед собой, то удивилась. Я не была дома. Я находилась в больничной палате. Вокруг не было ни единой души. Свет настойчиво проникал через белые занавески, висящие на окнах. Прохладный ветерок легко колыхал их. Было тихо. Я откинулась на подушки и прикрыла глаза. Боль постучалась в виски и сомкнула вокруг моей головы свой стальной обруч. Я резко выдохнула, чувствуя накатившую тошноту. «Мигрень… Как не вовремя...» Раньше эта чертовка посещала меня раз в несколько месяцев, а сейчас что-то зачастила. Наверное, сказывается то нервное напряжение, в котором я последнее время нахожусь. Я лежу и вспоминаю: вот я вышла из корпуса, чтобы развеяться, вот ко мне подходит Дин, обнимает за плечи, я встаю, а дальше... чернота. Я упала в обморок. «Интересно, сколько я так пролежала?.. – снова приподнимаюсь на локтях, чувствуя в теле неприятную слабость. – Нужно уходить». В этот момент занавески, закрывающие от посторонних глаз кровать, на которой я лежала, открываются, и ко мне влетает мадам Помфри – университетская медсестра: – Дорогая, ты очнулась! – Она прикладывает к моему лбу мягкую ладонь и участливо смотрит на меня: – Как ты себя чувствуешь? – Ну… – Я не знаю, что сказать ей; мадам Помфри похожа на курицу-наседку, настолько встревоженную и дотошную, что скажи я ей сейчас о своем состоянии, она не отпустит меня отсюда до завтрашнего утра – в ее медицинском крыле можно и ночевать. – ...все в порядке, – бормочу я, уклоняясь от ее пристального взгляда. К моему удивлению, мадам Помфри отступает и говорит довольно: – Вот и хорошо. А то он так перепугался, пока нес тебя сюда. Я вижу за ее плечом Дина, который нерешительно смотрит на меня. Слабо улыбаюсь ему: – Все хорошо. Он улыбается мне в ответ облегченно: – Ты действительно напугала меня! Не делай так больше. Киваю ему, чувствуя неприятное головокружение. Дину никогда не приходилось наблюдать за моими приступами, поэтому и сейчас ему не следует об этом волноваться. Я ободряюще улыбаюсь ему, а про себя думаю – когда это он стал таким робким? – Во избежание инцидента я сообщила… – лепечет мадам Помфри, а Дин медленно подходит ко мне, – … вашему брату, – заканчивает она, а я сдерживаю стон бессилия и злости, глядя на то, как дверь лазарета резко распахивается и в палату широким шагом входит Малфой. Он внимательным взглядом окидывает меня, кивает мадам Помфри и, даже не глядя на Дина, практически отодвигает того со своей дороги. Лицо Дина ошеломленно вытягивается, я вижу, что он силится что-то сказать, но единственного пренебрежительно кинутого на него взгляда Малфоя оказывается достаточно, чтобы он покраснел, как рак, и закрыл открывшийся было рот. – Давно она здесь? – спрашивает Малфой, и мадам Помфри смотрит на часы: – Минут сорок точно. Вашей сестре было очень плохо, – сочувствующе смотрит на меня медсестра, а мне хочется засунуть кляп ей в рот, чтобы она не болтала лишнего. Малфою не обязательно знать обо всех моих болячках, потому что любую информацию обо мне он может использовать в своих целях. Он задумчиво смотрит на меня – ни единого следа его вчерашнего отношения ко мне у него на лице нет. Кажется, сегодня он надел на себя новую маску. – Пойдем, – говорит Малфой. Я чувствую сильное желание свернуться на постели калачиком и завернуться в одеяло, как в кокон. И пролежать так, пока все эти люди не уйдут. Но я понимаю, что глупо делать так. Поэтому, тяжело вздыхая и взглядом красноречиво давая Малфою понять, что я обо всем этом думаю, я неохотно откидываю одеяло в сторону и сажусь на постели. Малфою, в общем-то, все равно на все мои взгляды. Мне остается лишь догадываться, о чем он сейчас думает, потому что я ничего не могу прочесть по его лицу. И как бы я ни пыталась его избегать, все бесполезно. – Идем, – равнодушно бросаю ему, вставая на ноги и обуваясь. Проходя мимо Дина, шепчу: – Все нормально, завтра увидимся. Тот согласно кивает. Малфой идет следом за мной, я не вижу его, но спиной чувствую насмешливый взгляд. И только когда мы выходим из здания, я слышу его негромкие слова: – Быстро ты меняешь привязанности. – Тебя это не касается, – зло отмахиваюсь, мечтая оказаться сейчас как можно дальше от него. – Ошибаешься, Грейнджер, – сильная рука хватает меня за предплечье и резко разворачивает. От этого движения я чувствую подкатывающую к горлу тошноту. – Эй, полегче, – пытаюсь вырвать руку, но Малфой крепко держит меня, удивительно спокойный и совершенно не обращающий внимания на мое искривленное от раздражения лицо. – Меня это касается, – говорит он. – Каким образом? – нетерпеливо пытаюсь отцепить его от себя. – Ты порочишь честь нашей семьи, – его пальцы сжимаются, а я шиплю от боли: – Да что я сделала-то? Отстань ты от меня! Сейчас, когда мое физическое состояние оставляет желать лучшего, у меня не хватает сил достойно сопротивляться ему. Возможно, потом я возненавижу себя за эту слабость, но сейчас мне хочется побыстрее избавиться от его назойливого присутствия рядом, и поэтому я говорю то, что не сказала бы никогда ранее: – Ты не понимаешь, что мне плохо? Почему каждый раз, когда ты видишь меня, то тебе обязательно нужно сделать мне больно? Это твое хобби, что ли? – возмущаюсь все больше, глядя в его невозмутимое лицо. Видя, что мои слова не производят на него никакого впечатления, я достаю из рукава свой последний козырь: – Если ты меня сейчас не отпустишь, я закричу! Тебе не понравится, – мстительно прищурившись, добавляю я. Это мои последние силы. На самом деле я едва держусь на ногах. Я отчаянно блефую, потому что у меня не только не хватит сил и голоса закричать, но даже просто сказать что-то еще, такое же яростное. Похоже, что у меня просто сели батарейки. Но, кажется, моя угроза действует. Малфой хоть руки не убирает, но хватку все-таки ослабляет. А потом вдруг выдает мне: – Ну ты и истеричка! – и разражается громким смехом. А я стою, ошеломленная такой резкой сменой настроения и этим странным проявлением искренности – смех настоящий, не злой и язвительный, каким Малфой часто любит смеяться. А обычный человеческий смех. Я даже про слабость свою забываю. – О-о-о, все, я пошла… – разворачиваюсь. О том, что сейчас происходит и почему он решил проявить чуточку искренности по отношению ко мне, я подумаю позже, когда, наконец, смогу нормально соображать. – Нет, стой, – Малфой снова разворачивает меня к себе, да так резко, что я едва удерживаюсь на ногах. – Ну что?! Он волочит меня к своей подавляюще-шикарной машине, я упираюсь, Малфой открывает дверь своего «Bugatti» и практически запихивает меня в него. – Сегодня здесь больше нет смысла оставаться. У меня пары уже закончились, – будничным тоном говорит он. – У тебя еще остались, да? – Малфой скользит по мне безразличными серыми глазами. Мгновение искренности прошло, я снова вижу маску. – Вроде того, – пыхчу, пытаясь вылезти из машины. Малфой резким движением захлопывает дверцу, чуть не попав мне по ногам, наклоняется ко мне и холодно произносит: – Так вот, мне плевать. Звонил отец, сказал, чтобы я привез тебя домой, раз уж тебе стало так плохо. Твоя мать очень волнуется. Поняла? Киваю, сдерживая тошноту, подкатывающую к горлу. Впервые мне нечего ответить ему. *** Едем мы в молчании. Малфой не смотрит на меня, кажется, он полностью поглощен дорогой. В чем я сомневаюсь – я уже давно убедилась, что у этого человека, похоже, есть глаза и на затылке. Прикрыв ресницы, я начинаю засыпать. То, что произошло, настолько вымотало меня, что просыпаюсь я лишь тогда, когда слышу голос Малфоя: – О, только не пускай в моей машине слюни. Я этого не переживу. Не открывая глаз, я слабо усмехаюсь: – Тебе не стоило этого говорить. Слышу его тихий смешок: – Так я и думал, ты жаждешь отомстить мне за вчерашнее. Открываю глаза, встречая его спокойный взгляд: – О, что ты. Это была бы слишком легкая месть. Он отворачивается к дороге. Некоторое время мы снова молчим, а потом он говорит: – Приехали.