По собственным стопам

Стоя на краю пропасти, она вспоминала всю свою жизнь. Любовь. Ненависть. Радость. Слёзы. Всё вспоминала. Нигяр... Ох Нигяр... Что же наделала ты с жизнью своей, и во что её превратила?! Как же так? Перед женщиной стояло множество янычар, а ещё её первый муж — Насух Эфенди. Ближе к ней находился Рустем Паша, приходившийся ей вторым по счёту мужем. Теперь уже бывшим. Так и умрёт Нигяр... У бедняжки нет даже могилы. Участь её страшнее той, что постигла Ибрагима Пашу. Ах если бы можно было вернуть неправильно прожитые дни! Возможно она бы даже осталась с Насухом Эфенди и стала бы хорошей женой, а тот в свою очередь примерным мужем. Если бы, да «бы мешает». Ребёнок на её руках — свидетельство о совершённом преступлении. Выхода не остаётся, внучка падишаха не должна умереть вместе с грешницей. Два шага назад, осознанная потеря равновесия, падение... Без страха были совершены эти действия. Тело несчастной Хатун быстро летело с обрыва в пропасть. Казалось, что она умерла прежде чем коснулась жёсткой каменистой земли. Для Нигяр даже эти несколько мгновений были вечностью. Глаза её были направлены в чистое голубое небо. «Какой прекрасный сегодня день... Солнце согревает землю тёплыми лучами, воздух пропитан прохладой и свежестью, а я умираю... Прелестно. Не правда ли, Паша?» неслись мысли одна за другой прежде чем погибшая душой девушка, погибла в действительности. Насух Эфенди помнит этот день. Он никогда не забудет взгляд потерянного человека, сломленной женщины. Он будет жить дальше. Будет предпринимать попытки полюбить, но... Не сможет отпустить Нигяр. Художник — это человек-чувство. Но Матракчи не смог понять, что истинной любовью его, была любовница его "друга". Этот художник был слеп. Не видел того, как ужасно поступает с ним Ибрагим Паша. Не видел того, что Садыка Хатун его лишь использует. И в конце концов не видел чувств своих, а может просто игнорировал, намеренно затягивая на глазах повязку. Появилась у учёного с возрастом одна особенность. О таком и не расскажешь постороннему. Да что уж тут, даже ближнему своему об этом не скажешь. Матракчи всякий раз, как оставался наедине с самим собой, воображал, что Нигяр рядом, разговаривал с ней. Говорил о том как прошёл день, словно в ту трижды проклятую ночь, он не бросил её. В один из таких вечеров, он даже расчувствовался. —Представляешь, народ снова на Рустема Пашу жалуется. — говорил Насух Эфенди наливая в металлический сосуд крепкий травяной отвар — Торговцы его решениями недовольны. Мне порой кажется, что Рустем тааак занят своими интригами, что забывает о своих обязанностях. Мужчина делает глоток. Горький напиток, очень. Кто-то бы даже посчитал его отвратительным, но для Насуха это отличное средство. Беднягу измучила бессонница, а эта бурда помогала ему уснуть. Иначе никак. Он сел на тахту, заняв правую часть сидения, будто оставляя место для кого-то. —Молчишь... Прости. Забываю порой что тебя и нет уже. Ещё один глоток. Горечь пронизывает горло, и Матракчи морщится от неприятного вкуса. —Гадость какая... Вот если бы ты была рядом, ты бы приготовила ужин. Мы бы сели вместе за стол, а может рядом с нами были бы наши дети. Я бы не говорил как сумасшедший с пустотой, воображая себе кого-то, а с тобой беседовал бы. Насух встал с тахты и подошёл к двери в спальню. Он обернулся, снова взглянув в пустоту. —Доброй ночи, Эфенди — прозвучало в его голове, голосом погибшей. —Доброй ночи отец — последовало другим голосом, не существующим, но Матракчи уже давно решил, что если бы у него была дочь, то голос её звучал бы именно так. Звонкий, тонкий голосок. —Извини Нигяр... Я никогда не прощу себя за то, что ушёл тогда. Глаза наполнились слезами, сегодня он вряд ли уснёт. Он не знает ведь, прощён он или нет. Может здесь, в Стамбуле и есть место боли, но что сказать о Манисе? Тут веселее. Газанфер гулял по саду, к слову не один. Рядом вяло шагала милая девушка лет шестнадцати. Стоит сказать она была действительно очаровательна! Чёрные как ночь локоны, собранные в скромный хвост. Аккуратные черты лица. По одежде можно было смело сделать вывод: она калфа. —Так что ты думаешь, по поводу того мужчины? — поинтересовался Газанфер, осматривая попутно всё вокруг. —Ничего не думаю, Ага, мне своих забот думаешь мало? Я скоро рассудок потеряю от этих вечных стычек в гареме! Благослови Аллах Джанфеду, хоть она мне помогает. — ответила калфа, будучи вообще не заинтересованной в вопросе. —Аминь. И всё же? Ты ведь понимаешь, что это не только Шехзаде касается, но и нас всех, как его приближённых. —Шехзаде совершил огромную ошибку. Надо же было так... В гареме столько женщин, а он с замужней в связь вступил. Было бы хорошо, если бы он за эту ошибку наказание понёс... —Что ты такое говоришь?! Если об этом инциденте кто нибудь узнает, нам же хуже будет! —Мне нет. —ехидно улыбнулась девушка, пройдя вперёд и обернувшись в сторону парнишки — Меня, в худшем случае, всего лишь переведут в другой дворец, а где служить, мне не важно. —Мы должны быть преданны Шехзаде. И обязаны сделать всё возможное, чтобы ни одна душа про Эфталию Хатун не прознала! — причитал Газанфер — Почему тебе всё равно? Почему? Скажи! —Да потому что не хочу я занимать чью-то сторону! Не хочу... Мне бы без всей этой суеты жить, да вот судьбой видно мне предрешено так. Ты не бойся, я никому говорить не стану о Шехзаде, но помощи в интригах от меня не жди. Газанфер ухмыльнулся. Его забавлял этот нейтралитет. Было такое чувство, будто это человек из другого времени, и ей и в правду не хочется жить вечно соперничая с кем-то. —А если вот тебя Нурбану Султан отправит как лазутчицу во дворец Шехзаде Баязида? Что ты тогда делать будешь? —Скажу, что не поеду. —Тебе отрубят голову! — с азартом продолжал Ага. —А я сбегу! Или госпоже совру, что не могу поехать. Причину выдумаю. — поддерживала Хатун эту игру под названием «А что если..?» —А если не поверят? Или госпоже твои причины не помешают? —А с чего ей меня вообще куда-то отправлять? А? Я ей и здесь служу как полагается. И вообще. Не морочь мне голову. Если всё это лишь из-за Шехзаде, то будь доволен моим ответом: мне глубоко плевать на то, как сложится моя жизнь из-за ошибок наследника. —выговорила девушка прежде чем удалиться прочь. А Газанфер лишь улыбнулся. Для него такие разговоры были неким развлечением. А кому не нравится трепать нервы людям? —Смешная ты, Нигяр Хатун! — выкрикнул сокольничий вслед уходящей девушке. Нигяр Хатун... Да. Она. Живая? Не совсем. В жизни всякое бывает, но такое... Ох долгая это история. Ну что ж. Стоит наверное её поведать. Тело ударяется о землю. Сильнейшая боль, а затем... Пробуждение?! Нет! Этого быть не может! Но так оно и есть. Нигяр помнит всё. И о чудо, сохранился её прежний облик. Она сразу узнала это адское место. Нет, это не гарем. Это трюм корабля. Она снова рабыня. Ну что же это такое! Это было даже не перерождение, она просто очнулась, в своём теле. То есть она не вселилась в кого-то, а просто чудесным образом возникла на судне. Необъяснимо... Она помолодела. Создалось ощущение, будто судьба героя книги не понравилась автору, и он решил переписать его историю, давая ему второй шанс. Теперь Нигяр помещена в другие обстоятельства, в другое время. Почему? В чём смысл? Как произошёл сбой в системе? Ответов нет. Есть второй шанс на жизнь. Имя новое девушке дал Сюмбюль-ага. Он прекрасно понимал, что Нигяр уже давно нет, а если бы она чудом выжила, то сейчас непременно была бы стара. Но перед ним стояла юная рабыня, поразительно схожая с далеко не самым приятным персонажем из прошлого. И всё же воспоминания дали о себе знать. Нигяр осталась при своём имени, но теперь служила в Манисе, в гареме Шехзаде Селима. —Нигяр! О Аллах! Где ты вечно ходишь?! — сказала Джанфеда положив в корзину два куска ткани — Отнеси это в бельевую, а затем ступай на кухню. Живо! —Как прикажете, Джанфеда Султан. — Нигяр поклонилась с издёвкой взглянув на калфу, невольно вспоминая как над ней так же когда-то подшучивал Сюмбюль-ага. —Ой... Иди уже, Хатун! Девушка направилась в бельевую, попутно перебирая список дел. —Сейчас отнесу эти тряпки в бельевую, потом проверю всё ли готово к ужину, затем Нурбану Султан нужно помочь приготовиться к ночи с Шехзаде... Вроде всё — твердила она шёпотом и снова думая о том, что быть калфой ей видно предначертано во всех возможных жизнях. Зайдя в комнату, Нигяр почувствовала такое странное спокойствие. Непонятно... Вроде ничего особенного в этой комнате не происходило, но на калфу она оказывала необычайное влияние. Девушка словно заколдованная села на тахту, располагающейся подле стены. Потупленный взор направленный в пол. Карие глаза налились слезами, и теперь она их не скрывала. А зачем? Она наедине с собой, почему бы не выплеснуть эмоции? —Насух Эфенди... Если бы я знала, что всё так сложится, то сделала бы всё, чтобы этот брак удался... Прости меня, прошу.