Уважать и почитать

Звук шагов прокатывался по дощатому полу, взбирался по увитым плющом стенам и оставался под сводами зала на раскидистых ветвях, сплетаясь с шелестом листвы. Храмы, что возводили последователи Хозяина лесов своему покровителю, не просто были сколочены из древесины; они и сами напоминали огромные деревья, в глубине которых свободно гнездились птицы, сновали белки и мыши, которых ловили бродячие коты. Древесное божество всегда было милосердно к животным. Но не к людям. По ближним поселениям бродили слухи о беспощадной жестокости лесов. Немало бездельников, ради забавы выходивших рубить деревья и отстреливать зверей, бесследно сгинуло в самой чаще, и ни слезы, ни мольбы их близких не смогли разжалобить Древесного бога. Но он был милостив к тем, кто приходил за дровами, чтоб согреться, и дичью, чтоб прокормиться. Поговаривали: если накануне путешествия наведаться в храм и попросить Древесного бога о покровительстве — леса на пути сами расступятся и выведут верной дорогой, и ни хищник, ни непогода не застанут путника; всегда найдутся сухие ветки для костра, а тучи не скроют звезд. Мо Жань не то чтобы всерьез верил этим слухам, но на сей раз путь ему предстоял дальний, а дядя настойчиво рекомендовал любимому племяннику заручиться поддержкой Высших сил. Именно ради успокоения взволнованных родственников Мо Вэйюй переступил порог храма Хозяина лесов. Он и вправду чувствовал себя в лесу, вдыхая полной грудью свежий рассветный воздух и щурясь от солнечных лучей, свободно бьющих в широкие просветы, прорубленные в стенах. Несколько птиц, нисколько не боясь гостя, беззаботно перепархивали по буйно зеленеющим ветвям. Это место, светлое и полное жизни, совершенно не походило на иные храмы, где доводилось бывать Мо Жаню. Обстановка напоминала ему чудаковатый дом, чей владелец ненадолго вышел за дверь, оставив на столе угощение для гостей. Столом служил широкий пень, на который Мо Жань, помешкав, поставил принесенную из дома тарелку пельменей и добавил палочку благовоний. Тонкая струйка дыма поползла вверх. — Надеюсь, ты любишь пельмени, потому что я лепил их сам, — усмехнулся Мо Жань и опустился на колени. В этом положении глазам гостя предстала стена, к которой неизвестный художник прибил яркий, будто лишь сегодня написанный, портрет. Изображенный на ней человек по красоте не уступал цветам, усыпавшим траву у порога храма. Его одежды охватывали тонкий стан, будто белые лепестки. Черные, как сама ночь, волосы были собраны в строгую прическу, открывая будто бы выточенное из мрамора лицо с необычайно выразительными глазами. Мо Жань почудилось, словно Древесный бог смотрит прямо на него, упрекая в недостойном поведении. А он-то по слухам воображал, будто этот суровый Хранитель лесов, карающий нарушителей природного покоя, похож на сморщенного, как гриб, уродливого старика!.. Нервно сглотнув, Вэйюй быстро опустил взгляд и наткнулся им на подпись внизу рисунка. «Чу Ваньнин»... Мо Жань напряг память, припоминая все то, что слышал от дяди о Древесном боге. Чу Ваньнин. Так звали Хранителя лесов при жизни. — Меня зовут Мо Жань, Древесное божество, — он склонил голову перед картиной. — Я... рад нашей встрече. И хочу кое о чем попросить тебя. Впервые Мо Жань ощутил, как странное волнение окатило его нутро; он вновь вскинул взгляд к изображению Древесного бога. Тот ожидаемо молчал, но Вэйюю почудился в игре света легкий кивок, словно приглашающий продолжить. Это маленькое чудо всколыхнуло в груди Мо Жаня робкий восторг и заставило расплыться в улыбке. Это чудное место, утопающее в зелени, определенно было храмом! Взгляд Мо Жаня скользнул по белизне нарисованного лица, восхищаясь искусной работой художника. — Ты очень красивый, — простодушно поделился Вэйюй. — Мне не рассказывали об этом. И ему вновь почудилось, будто это лицо слегка порозовело, а длинные ресницы на миг опустились. Неясный трепет пробежал по телу Мо Жаня. Тот сжал ладони, лежавшие на коленях, и резко выдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Он ведь, кажется, шел с определенной целью?.. — Завтра я отправляюсь странствовать, — произнес Вэйюй. Отчего-то он ощущал уверенность в том, что Древесное божество не только слышит его, но и внимательно слушает. — В мире множество открытий, которые необходимо сделать, и неизвестных вещей, которые нуждаются в рассказе о них. Я хочу записать все, что увижу — и показать дяде. Мо Жань ненадолго прикрыл глаза, подбирая нужные слова. Чу Ваньнин на картине терпеливо ждал, не перебивая. — Мой дядя, он... говорил, что всегда мечтал о путешествиях. Но сейчас все наше поселение держится на нем. Он не может отправиться в странствия, понимаешь? Ему и правда хотелось верить, что Чу Ваньнин понимает. Мо Жань сам не заметил, как подался вперед, жадно вглядываясь в лицо своего слушателя. — Я хочу собрать для него так много цветов, зарисовать так много зверей и птиц, обойти так много краев, сколько сумею! Показалось ли ему, или Чу Ваньнин опять ободрил его легким кивком, а полуулыбка тронула сжатые губы?.. — Я прошу тебя, пусть твои леса помогут мне. Пусть я не заплутаю в них, пусть сумею вернуться к дяде, чтобы передать ему их красоту так, как никто другой не смог бы... Он перевел дух и вновь встретился взглядом с глазами на рисунке, поражаясь мастерству художника — те блестели влажно, будто живые, как если бы Древесный бог размышлял об услышанном. А Мо Жань продолжал, и голос его креп: — Я напишу и о тебе! О твоей щедрости, твоей доброй душе... и твоей красоте тоже, — Вэйюй говорил все горячее, все убедительнее, будто бы всерьез споря с недоверчиво-колким взглядом на картине, как если бы Древесный бог и вправду слышал его. — Я никогда не видел лица прекраснее, чем на твоем портрете, — признался Мо Жань. Его глаза скользнули по белоснежным рукавам и длинным изящным кистям рук, которые художник изобразил с особой тщательностью. Вэйюй сглотнул, чувствуя, как в горле неожиданно пересохло. — Я... Я хотел бы поцеловать твою руку, если бы мог. Да, я встал бы пред тобой на колени, как стою сейчас, и приник губами к твоей руке, если бы ты позволил мне... Вэйюй ощущал, как с каждым словом на его пах давит горячее и тяжелое чувство, похожее на нагретый солнцем камень. Он торопливо провел языком по губам, увлажняя их, чтобы не обрывать свою пылкую речь, полную юношеского нахальства и некоторой робости. — Если бы ты не подал руки, я пал бы к твоим ногам, — в голосе Мо Жаня зазвучала легкая хрипотца, выдающая изнурительный жар, терзавший его. — Я целовал бы и их, вжимаясь в землю всем телом! Или обнимал бы твои колени... Мо Жаня трясло, как в лихорадке, от неизведанного ранее чувства. Слова лились беспорядочным жарким потоком, подобно горячечному бреду, и глаза, взиравшие на портрет божества, мерцали темным обожанием. Он и сам не знал, что нашло на него — он ведь должен, обязан уважать и почитать! Отчего жар томления нестерпимо собирается внизу живота от одной мысли о... О том, что, если бы Мо Жань встал на колени перед Чу Ваньнином, лицом он мог бы потереться о его бедро, глядя снизу вверх. Мо Жань не решился озвучить свои греховные мысли, но пылающие щеки выдавали их лучше, чем он мог себе представить. Уважать... и... почитать!.. Дрожащие пальцы смяли полы черной одежды, едва удержавшись от того чтобы дотронуться до ноющего от боли и возбуждения... — Чу Ваньнин, — совсем хрипло, почти жалобно проскулил Вэйюй, опустив голову. Длинные волосы занавесили густо покрасневшее лицо, укрыв от портрета закушенную в наслаждении губу. В голове гулко стучало, гремело колоколом. Уважать, почитать, уважать, почитать! Уважатьпочитатьуважатьпочитать... Мысли слились в невнятный гул, похожий на протяжный немой стон. Ему недоставало совсем немного — Мо Жань балансировал на самом краю, мучительно сотрясаясь всем телом. Всего лишь нескольких быстрых движений ладони хватило бы, чтобы излиться прямо здесь, в храме, окропив портрет парой случайных белесых капель. Но подобного он себе позволить не мог. Мо Жань поднял несчастное лицо, полное сладкого страдания. Глаза его были покрыты пеленой вожделения, а на прокушенной нижней губе выступила капля крови. — Прости, мне пора. Я... не хочу оскорбить тебя, — прохрипел он. Медленно Мо Жань поднялся на ноги и, шатаясь, будто пьян, побрел к выходу из храма. Все его силы уходили на то, чтобы обуздать животную похоть до той минуты, когда храм окажется позади и можно будет дать волю своей телесной слабости. По этой причине он ни разу не обернулся — и потому не увидел, как Чу Ваньнин, изображенный на портрете, плавным изящным движением спрятал в узких белых ладонях алое от смущения лицо.