***
— Для того, чтобы новый мир мог родиться, старый должен погибнуть. Причём желательно сделать это в муках. Эту фразу Тошимаса слышал так часто, что она накрепко въелась в подкорку его мозга. Шарлотта постоянно повторяла её. Негромко, шёпотом, частенько почти на ухо своему творению. Но никогда не поясняла, что же эта фраза на самом деле означает и почему она так хочет увидеть конец этого мира. А он, разумеется, не спрашивал, просто сидел на краю стеклянной капсулы, которая заменяла ему постель, внимательно слушал всё, что она говорила, цепляясь за каждое её слово, и не сводил с неё взгляда. Маленькая и худенькая, с по-мальчишески коротко остриженными тёмными волосами, Шарлотта со стороны могла показаться почти ребёнком. Тошимаса даже посмеивался, что у них с Шарлоттой было некоторое внешнее сходство: оба черноволосые, с большими, распахнутыми глазами и болезненно бледной кожей, разве что Шарлотта была почти вдвое ниже ростом своего творения. — Слышь, Лотти, — как-то со смехом сказал ей ассистент после очередного опыта, — а может, он твой сын, которого в младенчестве украли, а? У тебя кавалера-японца никогда не было? Тошимаса с интересом уставился на него, а Шарлотта покраснела и насупилась. — Конечно, он мой сын, — выдала она в итоге. Ассистент подавился и закашлялся, а Шарлотта нежно обняла Тошимасу и добавила: — Не только он, Каору тоже. Они оба мои детки. Обоих и люблю, и ругаю одинаково. Ассистент после этого заткнулся и больше на памяти Тошимасы ни разу не пытался подкалывать Шарлотту. Видимо, понял, насколько серьёзно она относится к своей работе. На хрупких плечах Шарлотты всегда красовался белоснежный халат, на руках — перчатки. Но внешняя хрупкость и юность абсолютно не мешали ей быть, как говорили остальные обитатели этого места, мастером. В чём мастером — Тошимаса не знал, он тогда особо не задумывался, зачем они здесь и что с ними делают. Но что бы ни говорила Шарлотта, в её голосе всегда звучала какая-то особая мрачная решимость. И в этой фразе про мучительную гибель мира ради рождения нового она слышалась чересчур отчётливо и жёстко. Именно Шарлотта их создала, в качестве прототипов совершенного оружия. Первым успешным результатом был, разумеется, «Адам». А потом, на основе уже его данных и изменённой крови, Шарлотта смело провела второй эксперимент и получила ещё один прототип, более совершенный, лишённый почти всех недостатков оригинала, названный, в соответствии с программой, «Ева». И она же для собственного удобства дала им эти странные имена: Каору и Тошимаса. Другие сотрудники посмеивались и говорили, что её любовь к японской культуре переходит все границы, но Шарлотта их даже не слушала. Она была их создательницей, матерью, в каком-то смысле, и называла их детьми, но вот были ли они для неё этими самыми детьми на самом деле? Вряд ли. Скорее уж инструментами, которые могли бы помочь ей добиться своей цели. А цель у Шарлотты была более чем глобальная — создать оружие, которое при нужном руководстве могло бы с лёгкостью выкосить большую часть человечества. — Мир должен погибнуть, — повторяла она, поглядывая мельком на экран компьютера и набирая в шприц тёмно-красную жидкость из пакета. Потом она втыкала этот шприц в шею повернувшегося Тошимасы и более тихо добавляла: — А вы ему в этом поможете, когда придёт время. После этих инъекций в венах словно начинала циркулировать ледяная вода. И с каждым разом кровь всё сложней и сложней возвращала свою теплоту, пока не заледенела совсем. Первое время Тошимаса ужасно мёрз и стучал зубами в своей «палате», да и Каору, от которого его отделяло стекло, был весь синий, бродил по комнате и без конца тёр ладонями плечи. Шарлотта приносила одеяла, приказывала включить обогрев и, обнимая своих «детей» по очереди, просила их успокоиться, говорила, что они привыкнут, что это чувство постоянного холода скоро пройдёт. И прошло, вместе со всеми остальными ощущениями. Осталась только боль. Но не только на кровь влияли эти непонятные вливания. Тошимаса помнил, как у него отчаянно болели передние зубы и как он чувствовал, что они становятся длиннее и заостряются, как у хищника, он постоянно капризничал из-за этого и жаловался. Помнил, как в один момент его начало воротить от еды, которую приносили подручные Шарлотты, тошнить при одном только виде тарелок. И как однажды, наблюдая за Каору, он заметил, что тот совершенно невероятным образом не отбрасывает на пол тени. Зато чужих теней вокруг было полным-полно. Они просачивались сквозь стены и постоянно донимали Тошимасу своим шелестом, могли начать душить, если разозлить. А он пугался, не понимал, что они от него хотят. Тошимаса не осознавал тогда, что застрял между жизнью и смертью и они видят в нём что-то вроде связующего с реальным миром. Каору, постоянно наблюдавший за «младшим» через стекло, то и дело тревожно спрашивал: — Что, Ева? Чего ты так боишься? — а когда Тошимаса однажды, не выдержав, рассказал ему об этих чёрных сгустках, которые то и дело хватают его и начинают душить, он вскинул брови: — Правда? А я ничего такого не вижу, мы вроде бы здесь одни… Впрочем, Шарлотта всячески подчёркивала, что Адам — первый прототип, хоть и удачный, да не совсем, поэтому многое из того, что видит Ева, ему не дано. А Ева тем временем видел ад в виде этих теней. Само собой, Тошимаса говорил об этом и Шарлотте во время психологических сеансов. Она тщательно записывала его рассказы на диктофон, прослушивала потом эти записи по несколько раз, советовалась с коллегами. И в конце концов со вздохом сказала: — Да, ты видишь больше, чем другие. Привыкай, эти тени теперь всегда будут преследовать тебя. Вооружённый таким дружеским напутствием, Тошимаса совсем сник и перестал спать. В лаборатории было очень тоскливо. Выводили их с Каору за пределы палат только для проведения очередных опытов, зачастую неприятных и болезненных; в длинных белых коридорах не было ни единого окна, они понятия не имели о том, что происходит снаружи, и не видели никого, кроме Шарлотты, других сотрудников и друг друга. Несмотря на разделявшее палаты стекло, Адам и Ева чувствовали свою связь, свою общую программу. И, чтобы не сойти с ума, им оставалось только держаться за эту связь. — Как думаешь, почему Шарлотта это делает? Сидя на полу возле стекла, Каору бездумно, как заводная игрушка, покачивал из стороны в сторону головой и теребил пальцами края своей белой пижамы. Чёрно-фиолетовые волосы спутанными завитками обрамляли его острое, угловатое лицо, а в тёмных глазах поблёскивали тонкие золотые прожилки и точки. Тошимасе нравились его глаза, он часто с детским любопытством разглядывал их, практически прилипнув к стеклу. У Тошимасы глаза были серебряными, полностью, удивительно хорошо сочетаясь с его бледной кожей и густыми чёрными волосами. А у Каору, видимо, радужки должны были стать золотыми, но чернота на них словно потрескалась и так и не лопнула, сделав глаза похожими на змеиные или драконьи. Да и волосы-то у него были наполовину фиолетовыми, а наполовину чёрными, он будто не полностью прошёл некую трансформацию, которую Тошимаса завершил. Тошимаса тяжело вздохнул и опустил глаза, скрывая их за длинной пушистой чёлкой. — Я не знаю. Видимо, мир чем-то крепко ей насолил, что она так хочет его уничтожить с нашей помощью. Но, может, это и хорошо? — он улыбнулся краем рта. Каору непонимающе хлопнул длинными ресницами. — Хорошо? — Конечно, — Тошимаса приложил ладонь к стеклу, рассматривая свои пальцы. — Посмотри на нас. Мы же боги, Каору! — тот нервно дёрнул бровью. — Получается, мы можем решать, что дальше будет с этим миром. Мы можем уничтожить старый… А можем, не уничтожать. Можем дать родиться новому, а можем задушить его, — серебряные глаза Евы засверкали, — прямо в колыбельке, как младенца. — Они не позволят, — тихо ответил Каору. Адам был куда сильнее привязан к своей программе, Шарлотта изначально дала ему меньше свободы воли, чем Еве, ограничила в возможностях мыслить самостоятельно. — Как это не позволят? — подпрыгнул Тошимаса и капризно надул губы. — Да нужно нам их позволение! Как только мы отсюда выйдем, они больше не смогут нас контролировать, мы сможем поступать так, как нам захочется. Каору помотал головой. — Прекрати ребячиться, Тошимаса. Мы никогда не выйдем отсюда. Они нас не выпустят. И никакие мы не боги, всего лишь лабораторные эксперименты. Он говорил так безучастно, и голос звучал, как механический. И Тошимаса скрипнул клыками. — В тебе говорит твоя программа, — потянувшись вперёд, он почти прижался губами к холодному стеклу, наблюдая, как Каору практически отзеркаливает его действие, — нудная и противная. Ничего. От импульсов даже ты не застрахован, когда-нибудь у тебя откроются глаза. И прежним ты уже не станешь. Каору моргнул раз, другой… И после этой паузы всё так же равнодушно протянул: — Им следовало назвать тебя не «Ева», — Тошимаса вскинул брови, — а «Лилит». Помнится, она тоже воспротивилась своей программе. И ничем хорошим это для неё не закончилось. И Тошимаса, фыркнув, завалился на бок и отвернулся от стекла. Если было рассматривать их, как половинки одной целой программы, то Каору в ней являлся живым воплощением логики, обладавшим хладнокровием и аналитическим складом мышления, в то время как в Тошимасе бушевали эмоции и осознание собственной исключительности, свойственные скорее людям, а не высшим существам вроде них. Нарочно ли Шарлотта сделала их такими разными, или же у неё это вышло случайно — так и осталось для них загадкой. Но Шарлотта всячески поддерживала в них мысль о том, что они — единое целое и ни в коем случае не должны никому позволить разделить их, потому как по отдельности они оба слишком несовершенны. — Док, — Шарлотта, набиравшая в шприц очередную дозу тёмно-красной жидкости из пакета, повернулась и вопросительно посмотрела на Еву. — А если по-честному, то почему ты так отчаянно желаешь этому миру сдохнуть? Шарлотта слегка прищурила красивые, чуть выпуклые тёмные глаза. Прихватив ватный диск и сжав шприц пальцами, она подошла к высокому креслу, к которому Тошимаса был на всякий случай пристёгнут ремнями, развернула его спиной к себе и холодно бросила: — Голову опусти. Тошимаса наклонился, прижимая к груди подбородок. Шарлотта пальцами раздвинула пряди его волос, обнажив кисту с чипом на шее, и принялась промакивать её кусочком ваты. — Ты ведь сама человек, — продолжил Тошимаса, слегка кривясь от неприятных ощущений, эта точка была самой чувствительной на всём его искусственном теле, в ней словно пучком собирались нервы, вплотную прижавшиеся к тонкой коже. — И при этом ты хочешь извести всё остальное человечество? Шарлотта, не сводя пальцев с его шеи, усмехнулась и потянулась вперёд, чтобы заглянуть ему в лицо. — По-моему, кто-то становится чересчур любопытным, — она легонько ущипнула за нос, и Тошимаса фыркнул. — Не задавай лишних вопросов. Бери пример с Каору и молчи. — Не буду я с него пример брать! — Тошимаса вздёрнул подбородок. — Я более совершенен, ты ведь сама об этом говорила. Это он должен на меня равняться, а не я на него. — Всё твоё совершенство полетит в крематорий, если я разозлюсь и усыплю тебя, — Шарлотта фыркнула и показала ему наполненный шприц. — Ты верно сказал, я человек, у меня, знаешь ли, рука может дрогнуть, воткну иголку не туда случайно — и ты труп, а у Каору будет другая Ева. Тошимаса нервно сглотнул. — Разве мы не бессмертны? Шарлотта слегка пожала хрупкими плечами. — Уничтожить можно что угодно. Надо просто знать место, куда бить, — она опять повернула его спиной к себе и легонько постучала пальцем по шприцу. — У вас обоих есть «выключатели». И я, как инженер, знаю точно, где они. Так что поосторожней со мной, — Шарлотта усмехнулась, — не зли того, кто может убить даже бессмертного. Она отточенным движением всадила шприц в шею, Тошимаса взвыл от боли и рванулся вверх от кресла, но ремни держали его крепко, да ещё Шарлотта вцепилась ему в волосы и силой наклонила голову вниз. — То, чего я желаю этому миру, — равнодушно проговорила Шарлотта, нажимая на поршень и впрыскивая в кровь очередную порцию яда, — смерть не в том смысле, в котором её принято понимать. Ты и представить себе не можешь, что сейчас творится вон там, — она указала пальцем вверх. — Люди воюют за свои глупые идеалы. Пачками убивают друг друга. Их незачем убивать, они сами себя уничтожат через какое-то время, потому что человечество себя изжило, его уже не спасти. Но пока этого не произошло, можно преобразовать его во что-то более совершенное. Она вытащила шприц и присела в крутящееся кресло рядом. — Когда я была маленькой, — тихо сказала Шарлотта, — моя мама частенько читала мне сказки про вампиров. Это существа с телом и сознанием как у человека, но без души. Они боятся солнечного света, питаются кровью людей и способны обращать их в себеподобных, заражать своим вампиризмом. Но в реальности таких не существует. Не существовало. До недавнего времени, — она нахмурилась. — И мне всегда было интересно, а можно ли создать подобное существо в нашем мире, проводя эксперименты. Поэтому я и пошла учиться в медицинский, занималась вирусологией, заинтересовалась в итоге генной инженерией. Несколько лет разрабатывала теорию. Мне повезло, что сейчас у нас идёт война, и люди озадачены созданием нового оружия, поэтому я могу спокойно проводить здесь свои эксперименты. И результатом моей теории явились вы. Адам и Ева. Тошимаса прикусил губу. — Я назвала вас именно так, — продолжила Шарлотта, — потому что вы первые представители новой, более совершенной формы жизни. В вашей крови присутствует постоянно мутирующий вирус, и распространяется он от вот этой самой кисты на шее. Причём распространяется очень быстро. Этот вирус делает вас похожими на тех самых вампиров из сказок. У вас бессмертное тело, мгновенная регенерация, невосприимчивость к человеческим болезням. Но за всё это есть цена — вам нужны будут регулярные вливания человеческой крови, питьё или инъекции, — Шарлотта кинула взгляд на пустой шприц, — потому что без этой поддержки вирус может нанести необратимые повреждения вашей собственной крови. Тебе это не грозит, ты более выносливый, а вот Каору придётся плохо, если эти уколы отменить. Помимо этого, для вас опасен дневной свет, всё из-за той же самой мутации. Правда, он вас не убьёт, только оставит очень серьёзные ожоги, если попадёт на кожу. А ещё, поскольку вы биомашины, а не люди, в ваши головы при желании можно зашить любую программу, как в компьютер, при помощи чипа. Но самое главное, — она покачала головой и одёрнула бесформенную серую водолазку, — вы можете передавать этот вирус людям и делать их похожими на себя. Похожими, не точно такими же. Именно в этом и состоит моя цель. Старый мир погибнет, — Шарлотта усмехнулась, — человечеству придёт конец. И ему на смену придёт новая форма жизни, которой будет не за что воевать друг с другом. Тошимаса поморщился. — Этот вирус людей не изменит. Они найдут за что воевать, даже если станут бессмертными. — Именно, — Шарлотта улыбнулась. — Вот только поубивать друг друга они уже не смогут. И рано или поздно им это надоест. В том-то и фокус. Она погладила слегка растерявшегося от такой информации подопечного по волосам и опять понизила голос. — Если мои настоящие цели станут известны руководству, меня, скорей всего, убьют за то, что я сделала, — Тошимаса испуганно дёрнулся. — Но я знаю, что даже если они меня уничтожат, семена моей мести уже будут посеяны, потому что вы выполните мою программу, несмотря ни на что. И они не смогут противостоять этому. Шарлотта говорила всё это с такой уверенностью, и глаза её так сверкали, что её словами трудно было не проникнуться. Тогда их разговор на этом закончился. Тошимаса, естественно, тут же рассказал обо всём Каору, но Адам остался настроенным весьма скептично. А спустя недолгое время грянул взрыв. Среди ночи в лабораторию ворвались вооружённые до зубов люди в военной форме, расстреливавшие всех, кто только попадался им на пути, как подопытных, так и учёных. Шарлотта, знавшая эти коридоры как свои пять пальцев, успела вытащить своих сонных творений из их стеклянной палаты и какими-то тёмными подземными ходами вывела их к спасательному отсеку. Пока они шли, она, запыхаясь, пыталась объяснить, что происходит. — Правительство узнало о нас и сочло наше оружие слишком опасным, — голос Шарлотты ощутимо подрагивал, хотя сама она казалась спокойной, такой же, как и обычно, разве что слишком встрёпанной. — Оно твёрдо намерено закрыть проект, причём закрыть во всех смыслах, уничтожить созданные прототипы и всех, кто участвовал в их разработке. Ну давайте, давайте же… Где-то совсем рядом за стенами гремели взрывы и выстрелы, и Шарлотта отчаянно подталкивала подопечных. Энергичными пинками она затолкала их в закреплённую в шахте стеклянную капсулу. Тошимаса буквально упал на грудь Каору, испуганно вздрогнув — это был первый раз, когда он прикоснулся к своему партнёру вживую, а не через стекло — а Шарлотта потянулась вперёд и по очереди надавила пальцем на их кисты. — Сейчас я вас отключу на время для вашей же безопасности. Программа активируется, как только вы попадёте на поверхность, — торопливо говорила она, застёгивая ремни. — Когда это произойдёт, бегите подальше. Здесь неподалёку есть огромный заброшенный санаторий, спрячьтесь там, переждите какое-то время, пока всё не стихнет. Они будут искать вас, поэтому ни в коем случае не попадайтесь им на глаза. Я не могу позволить, чтобы мои разработки попали в чужие руки или были уничтожены. — Почему бы просто не убить их? — недоумевал Тошимаса. Шарлотта буквально испепелила его взглядом. — Нельзя. Это привлечёт сюда других ищеек, — рявкнула она. — Сидите тихо. Это мой приказ! Ева мгновенно захлопнул рот. Зато ожил Адам, который уже, казалось, начинал дремать, потому как глаза у него закрывались, а голос стал вялым. — А как же ты, Шарлотта? Что будет с тобой?.. Шарлотта с грохотом захлопнула крышку капсулы. — Со мной всё будет в порядке, — она улыбнулась, но в этой улыбке явственно проскользнула обречённость. — За меня не переживайте. Главное — чтобы вы остались целы. И помните, — она щёлкнула замком, — берегите друг друга, поодиночке вам точно не справиться с вашей миссией. Тошимаса густо сглотнул и прижал ладонь к стеклу. В наплывающей на глаза темноте он видел, как за её спиной разошлись в стороны двери отсека, и внутрь влетели двое здоровяков с автоматами наперевес. Шарлотта развернулась и с силой ударила кулаком по кнопке, капсула взметнулась вверх. В ушах опять раздался оглушительный грохот, и последним, что успел заметить Ева, прежде чем отключиться, были капли её крови, осевшие на стенке шахты… …Но замечательный план Шарлотты пошёл прахом. Потому что программа более совершенного Евы на поверхности активировалась, Тошимаса пришёл в себя очень быстро, а вот Каору так и не очнулся. Тошимаса остался совсем один. Вот тогда-то Ева и понял, что на самом деле такое ад. Оказаться в огромном, совершенно незнакомом и враждебном мире в полном одиночестве — суровое испытание. В особенности для того, кто столько времени ничего не видел, кроме своей палаты. Тошимаса был более совершенен, чем Каору, но и куда более изнежен и избалован, он даже одеваться-то самостоятельно не умел. Некоторое время он просидел в шоке в открывшейся капсуле возле бесчувственного партнёра, переваривая осознание, что ни Шарлотта, ни Каору ему не помогут и ему придётся наконец-то повзрослеть и начать самому что-то делать. И Ева решил не сдаваться. Помня наказ Шарлотты бежать быстро и далеко, Тошимаса смог только взвалить Каору к себе на спину и потащить его со всей беспардонностью куда глаза глядят. Сколько он шёл по этим мёртвым местам? Он не знал, понятия о времени у него не было. Порой свет очень больно жёг его, порой — нет. И в конце концов он добрёл до этой самой больницы, забрался в самую её дальнюю часть и устроил партнёра на остове кровати. Поняв, что Каору не просыпается, Тошимаса окончательно впал в панику. И волновала его в тот момент не миссия, а то, что он потерял своего партнёра и, соответственно, немалую часть самого себя. Отчаявшись, он стал часто покидать больницу, бродить по близлежащему заброшенному городку, стремясь обрести внутреннее равновесие. Но чем дальше шло время, тем отчётливей Тошимаса понимал: без Каору его нет. И если он не очнётся, то всё дальнейшее пребывание самого Тошимасы здесь будет абсолютно бессмысленным. Шарлотта привязала их друг к другу. Но явно не подумала, что будет с одним из них, если второй по какой-то причине отключится, не предусмотрела для них автономный режим работы. Но что он мог сделать? Шарлотта погибла, а вместе с ней и весь персонал лаборатории, не у кого даже было совета попросить. Оставалось лишь ждать. Вот уж чего, а времени у Адама и Евы было достаточно — целая вечность.***
Прошло уже довольно много времени, но люди в форме до сих пор то и дело рыскают вокруг клиники. Бездумно глядя на безжизненный пейзаж с крыши, Тошимаса своим острым зрением выхватывает из тьмы мелькающие огоньки фонариков и скрипит зубами. — Проклятье. Нам надо убираться отсюда. Схватившись за ручки кресла, он торопливо спускает его обратно на этаж. Но в палате оставаться тоже опасно, эти вояки легко могут рассредоточиться по всему зданию и обнаружить их. Тошимаса запросто сумел бы их поубивать, на то, чтобы вскрыть всем шеи клыками, много времени и сил бы не ушло, однако он помнит слова Шарлотты, что если целая организованная группа внезапно окажется мёртвой в одном месте, это неминуемо привлечёт сюда других ищеек. Поэтому приходится прятаться, что очень его злит каждый раз. Они, высшие существа, почти боги, которым, по словам Шарлотты, дано решать будущую судьбу человечества, вынуждены отсиживаться по грязным тёмным углам, это же просто унизительно. И всё же, облазив это место, Тошимаса давно уже облюбовал одну часть клиники, где их точно не смогут разыскать. Поэтому он, кряхтя, поднимает безучастного Каору с кресла и, забросив его себе на спину и придерживая под колени, тащит по крутым полуразрушенным лестницам в самый-самый низ, в черноту. Подвал, спуск в который спрятан за почти неприметной дверью в самой глубине первого этажа. Огромный, тёмный, расходящийся в стороны множеством полуобвалившихся коридоров и с кучей полузатопленных кабинетов. Судя по всему, при жизни клиники здесь проводили ужасающие сеансы гидротерапии, потому что за мрачными дверьми скрываются помещения, в которых стоят огромные почерневшие ванны. И вода по колено, а где-то и по пояс. Устроив партнёра в самой дальней комнате, уложив его в ванну, Тошимаса залезает на него сверху, прижимается к нему и затихает, прикусывая губу. Даже если заглянут, вряд ли увидят, темнота — глаз выколи, а ночного зрения у людей, слава богу, нет. Вокруг капает и шумит вода, стекая по исписанным стенам, эти звуки эхом отдаются в ушах. Прислушиваясь, не вклинится ли в это «кап, кап, кап» топот сверху, Тошимаса гладит пальцами лицо неподвижно лежащего под ним Каору. В этой темноте хорошо видно, как светятся прожилочки в его широко раскрытых глазах, похожие на созвездия на ночном небе. Если бы только в них было ещё хоть что-то помимо этих прожилок… — Проснись, Каору, — шепчет Тошимаса, его голос почти заглушается громким капаньем воды. — Шарлотта была права, мир отвратителен, но он всё равно стоит того, чтобы увидеть его… Проснись, ты мне нужен… И у нас же миссия, я не могу выполнить её один… Молчание. Каору пустым взглядом смотрит вверх, чуть разомкнув губы, как сломанная кукла. Даже не моргает, совсем как мёртвый. — Чёрт, — рыкнув от бессилия, Тошимаса быстро прикасается к холодным губам и упирается лбом в шею. — Ну почему, что не так с твоей программой?! Он опять выдёргивает из пальцев Каору шкатулку, судорожно заводит её и ставит на бортик ванны, после чего вновь обхватывает ладонями худое лицо. Беспорядочно касается его щёк, его губ, шеи, всего, что попадётся, и бессильно всхлипывает. И в какой-то момент ему просто до безумия хочется самому убить Шарлотту за то, что она сделала его настолько эмоциональным. Лучше бы программа поделила его эмоции на двоих… А ведь Ева так мечтал прикоснуться к своему партнёру. Гладил ладонями холодное стекло, через которое смотрел на него Адам, и раздумывал, какая на ощупь его кожа, какие наверняка мягкие у него волосы, и каково это — стать в буквальном смысле единым целым. Теперь он может хоть бесконечно касаться его, гладить, знает, что его кожа холодна, как то самое стекло, да только какой в этом смысл, если Каору всё равно не видит его и не чувствует? Какой смысл, если он никогда не проснётся? Какой вообще смысл во всём для Тошимасы, если без своего Адама Ева — ничто, оторванная половинка? Никакого. И эта пустая клиника станет для них обоих могилой. Так же, как и для тех, чьи тени теперь бродят здесь. Мелодия шкатулки меняется, становится всё более и более напряжённой и дёрганной, словно проигрывается задом наперёд. Тошимаса, рыкнув, клыками вспарывает кожу на своём запястье, наблюдая, как из раны вытекает чёрная кровь. Даже кровь у них фальшивая, не как у людей, вирус продолжает мутировать и на ходу менять её структуру. Он подносит запястье к губам Каору, прижимает, вливая кровь в рот. И вдруг с изумлением замечает высунувшийся кончик языка, ловящий капли; а губы едва уловимо прихватывают ранку, высасывают кровь. Тошимаса пытается слегка отвести руку, но мгновенно чувствует впившиеся в кожу клыки; они вновь раздирают затягивающуюся рану, увеличивают её, заставляя кровоточить ещё сильнее. Мелкие чёрные капли скатываются от уголков рта, золотые прожилки в глазах вспыхивают, и Тошимасе, неотрывно следящему за ним, кажется, что в них начинает проглядываться нечто, отдалённо похожее на проблеск разума. Откуда-то из глубины сознания поднимает голову злость на самого себя. И как только Тошимаса раньше не додумался, Шарлотта ведь предупреждала его, что без крови Каору будет плохо. Но неужели крови Евы достаточно, чтобы вернуть Адама к жизни? Вроде, по словам Шарлотты, требовалась именно человеческая. Слишком просто, чтобы в это можно было поверить и успокоиться. Он чувствует, как холодеют кончики пальцев, и всё же отрывает руку от его рта. Каору клацает клыками, дёргает головой и тут же запрокидывает её назад, словно шея разом подламывается и не может её держать. Он тихо хрипит, приоткрывая рот, хватая им спёртый сырой воздух. Тошимаса вновь обхватывает его лицо ладонями. Может, с его кровью что-то не то? Ева, естественно, ни разу не наносил ему ран, но ведь кровь для них не менее важна, чем программа. Он прикрывает ладонью глаза Каору и, подумав секунду, вцепляется зубами в его шею. Металлический привкус опаляет губы, перед глазами появляется лёгкая красная дымка. И чем больше крови он высасывает, тем гуще она становится. Шарлотта говорила, что вампиры питались кровью людей. А что происходило с ними, если они пили кровь друг друга? Об этом она почему-то умолчала. Откуда-то издалека доносится грохот и человеческие крики, ищейки явно громят всё на своём пути. Но для Тошимасы это сейчас не более чем шум в эфире, он поглощён только кровью Каору. Оторвавшись от шеи, облизав окровавленные губы, он размазывает склизкую чёрную жидкость по шее. Нарочно сильно пачкает в ней пальцы, ведёт ими по подбородку, по щекам, рисуя на коже только ему понятные странные узоры. Слизывает эти капельки с кожи. Обняв за шею обеими руками, запутывает пальцы в волосах, прижимается. И вздрагивает, почувствовав, как Каору припадает к его шее губами. — Если тебе нужна моя кровь, я тебе её всю отдам, — чуть слышно шепчет Тошимаса и улыбается. — Только проснись, Каору. Вернись ко мне. И с этими словами он медленно целует партнёра.***
Тошимаса всё ещё не может понять, что такое время. В этих стенах оно течёт не так, как в лаборатории. Словно искривляется, искажается, идёт слишком медленно, тянется, как жвачка. Шарлотта учила его прислушиваться к своим внутренним часам, говоря, что тело само подскажет ему, когда надо сделать перерыв. Но эта практика всё ещё удаётся ему с трудом. Одно только Тошимаса уяснил — когда на улице становится чуть светлее, ему всегда хочется спать. Свет всё равно больно жжёт его, поэтому он мирно сворачивается в клубок и засыпает, пробуждаясь только к наступлению темноты. А вот Каору, кажется, не спит вообще. Сидит в кресле и не шевелится. Тошимаса теперь постоянно даёт ему кровь в последней надежде, что это поможет. Но эта кровь влияет на Адама очень странно. Каору всё так же смотрит в пустоту, но выражение его бледного лица меняется: тонкие брови слегка сдвигаются к переносице, очертив глубокую складку, и оно уже не кажется таким пустым и безразличным, становится ожесточённым, даже злым. А губы приоткрыты, демонстрируя клыки — куда более страшные, чем у Тошимасы, длинные и острые, как бритвы, они до крови царапают его губы при попытке сомкнуть челюсти. А однажды Тошимаса просыпается среди дня от громкого скрипа и видит, как Каору медленно встаёт с кресла. — Проснулся! — он подскакивает на остове кровати, готовый уже кинуться на шею партнёра. Но в ту же секунду, окинув Адама взглядом, замирает, потому что видит, что с ним что-то не так. Глаза у Каору злые. Они светятся, прожилок словно стало ещё больше, радужки как паутиной золотой покрылись. А руки уже не дрожат и не сжимают шкатулку, она валяется около колеса кресла. — Каору? — робко зовёт Тошимаса, кусая губы. Он вдруг всем нутром чувствует: произошло что-то очень плохое. Кое-как поднявшись с постели, он подходит к партнёру, касается пальцами щеки. — Каору, ты очнулся? Посмотри на меня. Каору подчиняется, слегка повернув в его сторону голову. Щурится недобро. — Ева… — снова этот механический голос, как в лаборатории. Пальцами Каору медленно проводит по его щеке, по шее, скользнув под воротник порядком испачканной белой «пижамы», ощупывает острый подбородок, словно восстанавливая свои визуальные ощущения… И вдруг его пальцы железной хваткой сжимаются на горле. От резкой нехватки воздуха перед глазами опять начинает трястись кровавая пелена. Захрипев, Тошимаса вцепляется в его руку. Куда там! Его хрупкие пальцы, изуродованные шрамами, разом становятся похожи на металлические тиски. И Каору явно намерен его задушить. Глаза вспыхивают ярче, губы искривляет злая усмешка. — Убью. Похоже, проблема всё-таки в его программе. И кровь Тошимасы каким-то образом пагубно на неё повлияла и окончательно свела его с ума. Хотя он своего добился: Каору действительно встал с кресла. Вот только, похоже, это уже не Каору вовсе. Приложив все свои силы, Тошимаса всё же кое-как отдирает его руку от своей шеи. Дышит тяжело, глядя на него из-под растрепавшейся чёрной чёлки. — Не убьёшь, — шипит он едва слышно. — А если убьёшь — то и себя вместе со мной. Каору кривится, оскалив зубы, рука его напрягается, явно опять пытаясь потянуться к горлу. Но Тошимаса опережает его — размахнувшись, со всей силы ударяет его по щеке. Каору даже не вскрикивает, словно не чувствует боли, только отшатывается от него в сторону. На бледной коже проступает ярко-красный след от ладони, и он недоуменно дотрагивается до него пальцами и поднимает на тяжело дышащего Тошимасу опять ставший пустым взгляд. — Каору, да приди в себя наконец! — уже чуть не со слезами вскрикивает Ева, кусая губы. — Соберись! Ты что, забыл, кто мы? На нас обоих ответственность за нашу миссию, за мечту, которую так хотела исполнить Шарлотта, — всхлипнув, Тошимаса бессильно опускается на колени, — а ты отвечаешь ещё и за меня, она же велела нам беречь друг друга… Ты не можешь просто сойти с ума и бросить меня одного! И вновь он проклинает свою излишнюю эмоциональность всеми знакомыми ругательствами. Но Тошимаса уже не может больше держать в себе весь этот ужас. Может, станет хоть немного легче, если он выльется наружу чёрными кровавыми слезами. Тени окружают его, тихо шелестят над ухом, и ему отчаянно хочется замахать рукой, чтобы их отогнать. Они не могут ему помочь, ровно как и он им, они его только душат. Сквозь черноту в глазах он видит, как одна из теней ложится на плечи Каору, словно обнимая его тощими руками. И вскрикивает громко: — Не трогай его, пошла прочь! Тёмный силуэт исчезает, а Каору, как заколдованный, опускается на пол рядом с ним. Прямо как раньше, когда они смотрели друг на друга через стекло. Только теперь этого стекла нет, преграда куда более серьёзная. — Спаси меня, — вдруг почти человеческим голосом, чуть слышно произносит Каору, и глаза у него тоже наполняются жидкой чернотой. — Спаси, Ева… Тошимаса сердито всхлипывает. — Ты должен сам захотеть себя спасти. Я ничего больше не могу сделать, всё уже перепробовал, — и тут же, вздрогнув, он поднимает взгляд на партнёра. — Подожди-ка. Ты вернулся? Каору бездумно покачивает из стороны в сторону головой и, будто не слыша его, шепчет: — Я же говорил, они нас не отпустят… Так и держат в цепях, это уже пытка. Пусть она кончится поскорее… — глаза у него загораются, и он касается пальцами щеки Тошимасы. — Нас не должно здесь быть. Пусть мы оба умрём к утру. Тошимаса передёргивается. В его голосе слышна та же самая мрачная решимость, с которой обычно говорила Шарлотта. И это пробирает до костей. — Мы не можем умереть, — он усмехается и дотрагивается пальцами до его губ. — Бежать больше некуда. Каору легонько прихватывает его пальцы, прижимается к нему и касается кисты на шее, Тошимаса кривится и передёргивается. — Шарлотта ведь это нарочно сделала… Отрезала нам пути отступления. — Именно. Мы можем только продолжить нашу миссию, — Тошимаса улыбается краем рта и губами притрагивается к его виску, — и утянуть как можно больше людей за собой в ад. А эти цепи, о которых ты говоришь, всё равно долго нас не удержат. Мы уже свободны. Потому что мертвы.