Неметон

Оказывается, звездное небо невероятно красиво. Вдали от городских огней, где все вокруг отвлекает внимание от по-настоящему красивого, в самой глубокой части леса Бикон Хиллз звезды и ярко-желтая луна остаются единственным источником света и немым свидетелем поражения Стайлза. Что-то звало его сюда с тех самых пор, как они — он, Эллисон и Скотт — дали жизнь безымянному ужасу и тьме, затаившейся в корнях Неметона. Оно выло и скулило в голове Стайлза, бессловесно взывало, раздирало его клыками и когтями изнутри и не оставляло в одиночестве ни на минуту и Стайлз иногда ловил себя на мысли, что оно было внутри всегда. Он научился игнорировать это, задвигать на край сознания, как всегда делал и с другими вещами, не требующими внимания в эту конкретную минуту. Он справлялся, ясно? Даже не смотря на то, что вся его жизнь превратилась в карусель хоррора и фентезийной мелодрамы. Он держался, когда пришла стая Альф, когда начались все эти убийства и похищения, когда он сам начал видеть кошмары где его руки были по локоть в крови. Смерть Эллисон, милой прекрасной Эллисон, которой он своими (или всё-таки не своими?) руками вырвал сердце, загнала его в персональный Ад на долгие месяцы. Он держался, когда за голову каждого сверхьестественного существа была обьявлена награда, и даже тогда, когда нашел там свое имя. Но когда пришли Врачеватели, силы бороться иссякли. Стая упорно игнорировала его существование, даже Питер, с которым иногда возникало странное ощущение стабильности, махнул рукой и уехал в Нью Йорк. Трещина, пролегшая между ним и Скоттом из-за Ногицунэ, только увеличивалась и однажды Стайлз понял, что у когда-то лучшего друга на него нет времени. И доверия, как оказалось, тоже нет. Скотт обвинял его в убийстве и с каждым словом что-то внутри с хрустом ломалось. Стайлз смотрел в спину бросившего его человека, последнего близкого, смотрел на собственные руки и не чувствовал больше ничего. Даже то темное внутри, годами терзавшее, гнавшее его вперед, замолчало. В конце концов, когда сумасшедший Жеводанский зверь распорол ему бок, никто, даже он сам, не обеспокоились этим. Даже Лидия, которая могла бы предотвратить его смерть. Но она отвернулась так же, как и Скотт, как отец, как все те, ради кого он рисковал жизнью. Он шел, истекая кровью, туда, где все однажды началось. Деревья расступались перед ним, их корни змеились под ногами и ветви касались лица, направляя в самое сердце. Он снова услышал шепот мирового древа, но на этот раз покорно шел на зов и тьма внутри выла и бесновалась, захлебываясь восторгом. Стайлз не чувствовал ничего, помните же? Но вот ледяное дыхание смерти и собственные немеющие конечности он ощущал отчетливо. Смутно знакомая поляна встретила его не по сезону теплым дуновением ветра. Срез когда-то величественного древа мягко толкнулся в ноги и Стайлз упал, не удерживаемый более ничем. Кровь, казалось, была везде, и он сам не понимал, как умудрился зайти настолько далеко. Он свернулся на неровном срезе, обнял себя, пытаясь спастись от фантомного холода, но он неумолимо наступал. Кровь не останавливалась, она заполняла борозды и линии на пне, стекала густыми каплями по коре на землю. Стайлза охватил какой-то иррациональный покой и он открыл глаза. — Над нами только небо, за нами — только ад, — прошептал он. Под его спиной тихо билась жизнь в древесине, а его собственная угасала. «Спи…», — шептало ему. И он, не способный больше бороться, погрузился в тьму. Перед ним, окутанный солнечным светом, возвышался Неметон. Птицы радостно пели, порхая в его необьятной ярко-зеленой кроне. Все вокруг пульсировало жизнью и благодатью, было спокойно и умиротворенно. Стайлз шагнул вперед и положил руку на кору тисячелетнего древа и оно ответило ему. Не словами, но теплом и радостью. «Имя… имя…», — вокруг закружились лепески цветов и маленькие листики, огладив лицо и шею. Стайлз хихикнул, совсем по-мальчишечьи. — Мечислав, — прошептал он давно забытое собственное имя, драгоценно хранимое от других и тут же ошатнулся. Картина разительно поменялась. Древо было в огне, оно кричало и плакало, звало своих детей, но никто не отозвался. У его корней безжизненными куклами лежали друиды, до последнего защищавшие свою святыню, но не способные противостоять людям. Людям, которые безжалостно сожгли божество, оберегавшее их, и срубили его, погрузив в бесконечный сон. Стайлз видел последовавшие за этим события и беззвучно рыдал, оплакивая рожденных и еще нерожденных, обреченных на беды, болезни и страдания. Он вынырнул из видения и над ним все так же возвышалось звездное небо. Он успел только вдохнуть, игнорируя хлюпанье где-то в грудине, как его снова потопило в образах. На этот раз были волки. Красивая, большая и сильная стая, бежавшая сквозь лес наперегонки с ветром. Под их лапами хрустели листья и мелкие ветки, сама земля подталкивала их в лапы, гнала вперед чувством силы и свободы. Они неслись, игриво задирая друг друга, к дому, где их ждало тепло и уют… … и смерть, жестокость, выросшая из ненависти. Огонь, пожравший мечты и надежды, и будущее, полное счастья. Огонь взвивался к небу, сыпя искрами и всполохами, и стая, ставшая пленниками в собственном логове, погибала, один за другим, медленной, мучительной смертью. Они задыхались едким дымом, он выедал им глаза и легкие, пламя слизывало кусками кожу и плоть с костей, мучая агонией. Стайлз смотрел, как пытались волчата выбраться из подвала, как тянулись их руки к небу, к желанной свободе, и не могли ее получить. И как пытались волки ценой жизни спасти их, но так и не смогли, чувствуя, как обрываются нити стайной связи, одна за другой. Слезы текли по щекам, боль медленно покидала его тело, но видения не останавливались. Он увидел себя, счастливого, влюбленного, в обьятиях сильных рук, что обещали ему поддержку и заботу. Мягкие прикосновения и насмешливый взгляд самого невероятного оборотня, какого ему доводилось знать. Он даже почувствовал дрожь удовольствия, чувственные ласки, яростное собственичество, вожделение. Сплетение рук, долгий, выматывающий секс, бесстыдство, с которым он подставлялся под жалящие поцелуи, когти и клыки, что не ранят, но приносят извращенное удовлетворение; он двигался навстречу глубоким толчкам, ловя ощущение полного единения со своим волком, крепкого чувства безопасносни и довольства жизнью. Глаза волка синие, как самое глубокое море… …Шрамы уродливо разьедают лицо, вместо глаз — алое пожарище и безумие, плещущееся на самом дне. А за всем этим — разлом, глубокий и бездонный. Вокруг только смрад крови и смерти, и единственное, что не позволяет зверю сдохнуть — месть, ослепляющая его взор и разум. Всего лишь бешеное животное в предсмертной агонии… Стайлз разлепил глаза. Во рту чувствовался отвратительный металлический привкус, он не мог пошевелить даже пальцем. Холод сковал всего его, неумолимо приближая миг смерти. Неметон шептал, взывал к нему, внутри все заходилось от ужаса и предвкушения. Мир, где Неметон жив и силен. Где охотники никогда не убивали целую стаю, спалив в их собственном доме. Где не было безумства Питера, канимы, дарака и стаи Альф. Где Скотта никогда не кусали, а в Бикон Хиллз никогда не появлялись Врачеватели и химеры. Где шериф Стилински раскрывает максимум дело о похищении шоколадки пожилой мисс Хиггс, где все живы и даже не подозревают о сверхъестественном. Где Стайлз любит и любим. Где внутри у него благодатная тишина. — Было бы неплохо, — шепчет Стайлз потрескавшимися губами. Силы покидают его. Неровно вздымающаяся грудь замирает, сердце, еще секунду назад набиравшее разгон, замедляется. Раз, другой — и тишина, как в груди, так и в разуме. Где-то там захлебывается криком Лидия, падая на колени. Волки подхватывают ее крик многоголосым хором, еще не зная, но чувствуя потерю чего-то ценного. Взрагивает шериф, разливая кофе на только подписанные бумаги, бессмысленно смотрит на распливающиеся чернила, полный темного чувства. Где-то там мужчина, никогда не плакавший, впервые позволил себе слабость. В его истерзанном разуме хаос мыслей и утрата, и боль... Не его. Мальчик улыбается застывшими губами. Его встречает свет.