***
Он в маленькой деревушке на дне большой долины, вдоль крутых скалистых стен стоят сосны с хвоей густой, словно мох, а вокруг лежит снег, глубокий и хрустящий под ногами. Гон ночует в маленькой трехкомнатной гостинице, увешанной гирляндами и лентами, внутри все сверкает от маленьких ярких огоньков и свечей из пчелиного воска, что горят белым пламенем. Он еще никогда не оставался один в солнцестояние. С ним всегда была тетя Мито и бабушка, втроем они наблюдали, как солнце заходит за гору. Без них он чувствует себя немного пустым внутри, чувствует, как ноет сердце. Он знает, что важные моменты нужно отмечать с важными людьми. Но вот он здесь, сидит один в деревенском чайном магазинчике и смотрит, как небо затягивает тучами. Сегодня ночью будет снег. Гон пьет сладкий горячий шоколад, настолько густой, приторный и щедро политый взбитыми сливками, что он готов поспорить: Киллуа бы это понравилось. Гон хотел бы увидеться с ним, хотел бы узнать, где он сейчас. Но Киллуа с Аллукой залегли на дно, ищут себе прибежище. Семья всегда на первом месте. Так и должно быть. Гон старается не позволять этому причинять ему боль. Официантка в чайной — симпатичная девушка с каштановыми волосами, собранными в хвост, поверх ее униформы накинут белый фартук. Он слышит, как она подходит к нему сзади, слышит ее легкие шаги по деревянному полу магазина и поднимает глаза. Она держит тарелку с сахарным печеньем и улыбается. — Это тебе, — говорит она. — Никто не должен выглядеть таким грустным в канун Рождества. Печенье в форме лося и украшено голубой глазурью. Гон улыбается девушке. — Спасибо! Она кивает и спешит обратно к оживленной стойке. Гон успевает откусить только голову, сладкое сахарное печенье крошится у него во рту, когда он видит знакомую фигуру через покрытое инеем окно. Высокое стройное тело, широкие плечи, невероятно яркие волосы. Он давится печеньем, затем подрывается со стула и выбегает наружу. — Хисока! Фокусник уже в десяти метрах от магазина; он оборачивается, засунув руки в карманы своего небесно-голубого пальто. Оно длинное и оторочено серым мехом на манжетах и воротнике; на карманах вышиты черные карточные масти. Он замечает Гона, медленно окидывает мальчика взглядом, затем улыбается. Улыбка расцветает на его губах, словно вьюнок, распускающийся от солнечных лучей, его глаза сияют. — Гон, — мурлычет он глубоким голосом. Он идет назад, покачивая бедрами, подол его пальто колышется, словно юбка. На нем черные ботинки с каблуками, которые стучат по мощеной дороге. — Какой сюрприз. Гон смотрит на него снизу вверх — он все еще гораздо выше, его улыбка широкая, но что-то в ней намекает на мрачные вещи. От этого по спине Гона ползут мурашки. — Сюрприз ли? — спрашивает он. Хисока моргает. — Почему бы и нет? — Весьма маловероятно, что ты совершенно случайно оказался здесь в то же время, что и я. В этой деревне всего около пятисот человек, и добраться сюда весьма сложно. — В это время года я предпочитаю уединение, — отвечает Хисока, вытаскивая из кармана ладонь в черной перчатке, чтобы очертить изящными пальцами округлую щеку Гона. Перчатки уходят под манжеты и плотно прилегают к коже; предназначены для красивого вида, а не для тепла. Так же, как и остальная его одежда. Куртка Гона короткая и плотная, подбитая пухом; в ней он похож на малиновку с выпуклой грудью и округлым телом. Но куртка теплая, как и его зимние ботинки из тюленьей кожи и плотные варежки. — Это довольно странно, правда? Все, кого я встречал, говорят, что это семейное время года. Я не праздную Рождество, но думаю, что оно тоже связано с семьей. Грустно быть одному, когда ночи такие длинные. Глаза Хисоки слегка распахиваются. — О? Хочешь, чтобы кто-то составил тебе компанию, Гон? Гону тринадцать, и он не настолько наивный, как думает Киллуа. Он знает о Хисоке достаточно, чтобы понимать, что у того есть скрытые мотивы для любого его действия и что некоторые из этих мотивов включают в себя то, к чему Гон пока не готов. Но он также знает, что в первую очередь Хисока хочет удачной охоты и удовольствия от убийства — а это значит, что он примет его уклончивый ответ. Потому что даже сейчас Гон понимает, что когда-нибудь он, возможно, не захочет уклоняться от предложений Хисоки. — Мне бы хотелось, чтобы со мной был друг, — говорит он. — Сегодня солнцестояние. — Мм, правда? — Хисока поднимает взгляд на бледно-голубое небо, блеклое, словно старая акварельная картина. — Я не слежу за такими вещами. Хисока с его непрактичной одеждой и идеальным макияжем всегда поражал Гона, как жителя маленького городка. Кто-то шикарный и аккуратный, любящий дорогие вещи. Это подтверждает его слова: никто из живущих в деревне не пропустил бы солнцестояние. — Да. Я собираюсь праздновать вечером. Ты можешь пойти со мной, если хочешь. Но будет холодно. — Ох? Значит, не будешь пить в одиночестве в своей комнате? Это традиционное праздничное мероприятие для одиноких людей, Гон. Гон морщит нос. — Я еще недостаточно взрослый, чтобы пить. И к тому же я не думаю, что стоит проводить свое время, оплакивая то, что потеряно. Улыбка Хисоки смягчается, но золотые глаза сияют так же ярко, смотрят Гону прямо в душу. — Полагаю, если бы ты делал это, тебя бы здесь не было. Это первый намек фокусника на то, что он знает, что Гон потерял. Но, конечно, от него этого не скроешь — Хисока должен был мгновенно почувствовать, что у него нет нэн. Гону интересно, что Хисока думает об этом. Вглядываясь в это бледное лицо с острыми чертами, он ничего не может прочесть. Хисока подобен луне, его присутствие иногда больше или меньше в жизни Гона, но оно всегда яркое; и он также всегда держится на расстоянии. — Ты присоединишься ко мне? — спрашивает Гон. — Я был бы рад, если бы ты согласился. Глаза Хисоки щурятся от удовольствия, он кладет ладони на свою узкую талию. — В таком случае, как я могу отказаться? Гон бросает взгляд на часы на деревенской площади. Уже почти четыре часа. Скоро стемнеет. — Мне нужно захватить вещи из моего номера. Мы можем встретиться через полчаса? — Конечно. И у меня как раз будет время пропустить стаканчик, — мурлычет Хисока, разглядывая таверну через дорогу. — Не пей слишком много, — неуверенно просит Гон. — Как мило, — с улыбкой тянет Хисока. — Разумеется, я бы никогда не сделал ничего подобного, чтобы не пропустить празднование солнцестояния вместе с тобой, Гон. — Он взмахивает рукой и переходит улицу, направляясь к пабу. Гон возвращается в магазин, чтобы заплатить за горячий шоколад. Затем он спешит обратно в гостиницу.***
Он встречается с Хисокой на площади в половине пятого, за спиной у Гона внушительный брезентовый рюкзак, а в руках пара фонарей с подсвечниками внутри. Карманные фонарики были бы более практичными, но дома они с семьей всегда использовали горящие факелы, и почему-то Гон не может смириться с их заменой на фонари на батарейках. Хисока ждет его под часами, его дыхание поднимается паром в свете уличного фонаря. Его лицо очень бледное на холодном вечернем воздухе, кончик носа порозовел. Из-за этого он выглядит более дружелюбно, чем обычно, и Гон улыбается. — Хисока! Фокусник машет ему, его любопытный взгляд скользит за спину Гона. — Мм, ты же не взял на себя роль Санта-Клауса? — со смешком спрашивает он. Гон сводит брови. — Этого старика в красном? Не-а. Он не имеет никакого отношения к солнцестоянию. Это не подарки. — Жаль, — выдыхает Хисока. — Но что же это в таком случае?.. — Увидишь, когда доберемся на место. Держи. — Он протягивает Хисоке фонарь с уже зажженной толстой свечой, которая будет гореть еще долгие часы. Хисока берет фонарь и заглядывает внутрь. — Не делай этого — иначе не сможешь видеть в темноте, — предупреждает его Гон. — Ночью в лесу может быть опасно. И снег там довольно глубокий. — Гон с сомнением смотрит на его ботинки на каблуках, созданные для прогулок по городу, а не для преодолевания сугробов. — Не волнуйся, — мурлычет Хисока. — Куда бы ты ни пошел, я последую за тобой. Почему-то это звучит как обещание.***
Они покидают деревню и выходят на тропинку, ведущую в горы. В этих лесах живут несколько отшельников, которые иногда выбираются в деревню, прокладывая путь через снег — некоторое время тропинка остается частично протоптанной, и по ней легче идти. Дорога заворачивает вбок, огни магазинов и домов пропадают, и Гон с Хисокой остаются вдвоем — только они и мягкий свет их фонарей. Небо затянуто облаками, луны и звезд не видно. Хруст снега под их ногами — единственный звук в тихой морозной ночи. Хисока следует за Гоном по тропинке и затем заходит с ним в лес. Гон высоко поднимает ноги, снег доходит ему до колен. Он прокладывает путь для Хисоки — это оказывается труднее, чем он ожидал. Скоро его ноги начинают гореть от напряжения, дыхание становится тяжелее по мере того, как они поднимаются на холм. На Китовом острове рядом с их домом была поляна; здесь же ему приходится искать подходящее место. Солнцестояние — это повод вспомнить об основных вещах в этом мире, о свежем запахе сосны и тонком хрусте снега, о мерцающем огне свечей и щекотном ощущении мороза на коже. По мере того как они забираются все дальше в лес, Гон постепенно забывает обо всем, что отнял у него этот год. У него все еще есть деревья, которые цепляются за жизнь даже в морозную зиму, все еще есть эхо сердцебиения в ушах. Все еще есть Хисока, следующий за ним по пятам; его присутствие всегда на задворках сознания Гона, независимо от того, насколько он близко или далеко от него. Он не одинок. Когда Гон осознает это, он выходит на поляну, которую искал все это время, сам того не осознавая. Она небольшая, окружена голыми лиственными деревьями и маленькими соснами, в центре возвышается сугроб. Гон оборачивается и смотрит на Хисоку — его глаза горят золотом в свете фонарей, щеки порозовели от проделанного пути. Гон улыбается. — Мы на месте. Он с трудом пробирается в центр поляны и начинает утаптывать снег. Затем он кладет на землю своей объемный рюкзак и вытаскивает из него сухие щепки для розжига и маленькие поленья. Он осторожно укладывает материалы для костра, затем делает вокруг него кольцо из красных восковых свечей. Закончив с подготовкой, он возвращается к краю поляны, к лесу, и срывает зеленые сосновые ветви, чтобы затем сделать из них венок и вплести его между свечами. Хисока стоит позади него и наблюдает, тихо дыша. Создав идеальное кольцо из свечей вокруг поленьев, Гон вытаскивает длинные спички; с неба начинают падать первые снежинки, белые, сверкающие и безупречные. Гон поджигает спичку и подносит ее к дровам, ожидая, когда загорится растопка. Затем он идет по кругу — медленно, осторожно, — зажигая свечи до тех пор, пока на каждой из них не начинает мерцать крошечный огонек. — Что теперь? — спрашивает Хисока, стоящий позади него, засунув руки в карманы своего стильного тонкого пальто. — Теперь мы прислушиваемся, — отвечает Гон. — К чему? — К огню. К снегу. К лесу. Ко всему, на что мы забывали обратить внимание все эти месяцы. Это то, что проведет нас в следующий год. Прислушиваясь к жизни здесь, в сердце зимы, мы сможем вспомнить весну. Он делает шаг назад и закрывает глаза. Прислушивается. Огонь потрескивает, искры взлетают в воздух. Снег тихо шипит, когда попадает в пламя, и тает, испаряясь. Ветер вздыхает в голой кроне деревьев — от каждого легкого дуновения заснеженные ветви едва слышно поскрипывают. Позади него медленно дышит Хисока, его вдохи звучат немного рвано, дрожаще. Он замерз. Не глядя Гон снимает варежки и бросает их в снег. Он оборачивается, вытаскивает длинные изящные руки Хисоки из карманов и стягивает с него дурацкие синтетические перчатки. Тесно переплетается с ним пальцами. Хисока сжимает его пальцы в ответ. Его дыхание выравнивается. Сейчас они оба не одиноки.***
В конце концов свечи начинают перегорать, дешевый воск стекает и окрашивает снег в красный цвет. Костер, состоящий из мелких ветвей и поленьев со срезанной корой, уже почти погас. Гон задувает свечи и кладет их обратно в рюкзак, затем бросает снег в огонь — тот шипит, угасая; дым и хлопья пепла поднимаются к небу. Когда он оборачивается, то обнаруживает, что Хисока наблюдает за их коротким обреченным полетом. — Это был прекрасный огонь, — говорит он, в его желтых глазах отражаются искры. — И прекрасная смерть. — Я бы предпочел подумать о жизни, — отвечает Гон, закидывая почти пустую сумку на спину и поднимая свой фонарь из ямки в снегу. — Пойдем обратно? Кажется, ты очень замерз. Хисока растягивает губы в улыбке. — Это того стоило.***
Идти по тропе вниз по склону, пусть даже и в небольшой снегопад, гораздо легче, чем подниматься. Вскоре они возвращаются на тропинку, а затем минуют последний поворот и видят, как сияние деревенских огней теплым ковром разливается по снегу. — Я рад, что ты был рядом со мной, — произносит Гон, как только они ступают на заснеженную мощеную дорогу. — Спасибо, Хисока. — Думаю, это я должен благодарить тебя, — отвечает фокусник. — Увы, я не Санта, и мне нечего тебе подарить. — Мне не нужны подарки. — Я считаю, что желание важнее нужды. — Хисока протягивает руку в черной перчатке и приподнимает подбородок Гона. Он наклоняется и прижимается своими губами к его — мимолетное прикосновение невинного тепла, и Хисока отстраняется. — Вот так. В следующий раз, когда мы будем праздновать солнцестояние вместе, я принесу тебе кое-что получше. Гон краснеет, его лицо горит на холодном воздухе. — Хисока… Фокусник улыбается и разворачивается, направляется вдоль по главной улице, покачивая бедрами. — До встречи, Гон, — тихо бросает он через плечо; вокруг него кружится снег. Не двигаясь с места, Гон смотрит ему вслед, пока тот не исчезает за дверью на другом конце улицы. Затем Гон открывает створку фонаря, задувает свечу и возвращается в гостиницу.