She’s In Parties

Око за око Зуб за зуб Одиночества свободное движение Никто за всех Каждый за себя Никакие чувства Не мешают тебе Твоя вина никогда не будет прощена Ты должен любить свою куклу Никогда не должен свернуть ей шею И песни о любви живут снова Она всегда будет за тебя Современные люди Живут одни Новая жизнь Захватила их Любовь делает запрет на обсуждение смерти сердца Живите в одиночном заключении, живите! На холодных каналах Иллюзия свободного выбора Наконец, время Стальные двери Фильтр розового шума Химия проясняет тебя Без того чтобы жить Ты тоже умираешь Живите в одиночном заключении, живите! Falco «Einzelhaft»

Это дом на индейской территории, они там жили после Америки, перед Вьетнамом. Жили поначалу в идиллии, как перед грехопадением. Джимми тогда улыбался, а из него улыбки клещами не вытащишь, он так в себе давит зверя, что вечно мрачный, морщинка между бровей не разглаживается… А в то время она разгладилась. Они построили лодку из тальника, после руки долго пахли смолой. На ней можно было рыбачить или просто плавать по озеру; оно тянулось голубым сияющим зеркалом, а по утрам лежало под одеялом голубого тумана. Горизонт венчал лес — плотный, темный и древний, с изобилием дичи. Ветер ерошил деревья, и лес пел. Джимми читал какую-нибудь скучную книжку, потом отдавал ему и велел, чтобы он тоже читал. А, впрочем, они не всегда были скучные. Однажды он со смехом читал ему вслух: «Макавити, Макавити, таинственный Макавити! Он — дьявол в образе кота, его вы не исправите». Прямо про тебя, говорил ему Джимми, в его взгляде, обычно хмуром, плясали веселые огоньки. Виктор чувствовал, как он счастлив, потому что не убивает. Счастлив в этом зеленом однообразии дней. Он сделался такой ласковый, что часто подходил к нему из-за спины, обнимал и дышал в затылок. Больше он ничего не делал, не разговаривал с ним, просто стоял позади него. Виктор покорно застывал в кольце его рук, не оборачивался, не начинал целовать его, раздевать и швырять на все плоские поверхности, которые найдутся, хотя ему было трудно себя усмирить. Обостренная чувствительность означает, что у тебя может встать член, если штаны слишком тесные. А тут Джимми, с теплым запахом, сладкой кровью, прижимается к нему, словно они снова дети. Но он терпел. В эти минуты, он понимал, Джимми это не нужно, даже если у него точно так же натянулась ширинка. Он сейчас играет в свою любимую игру: «У нас все, как у людей». Иногда он позволял себе притворяться, и в ту пору Виктор ему подыгрывал. Они жили словно в пещере зыбких теней, на стенах которой его брат рисовал их другими — без когтей, без клыков, без ярости. Дни миновали, как ночи, ночи были зеленые, ярко мерцали в короне полярного света, и под этим куполом света, в летнем тепле, они трахаются на траве, мякоть земли под кожей. Джимми лежит на боку, Виктор сзади, двигается медленно и глубоко. Каждый толчок в его тесноту вырывает с языка звуки. Короткие неглубокие вдохи его брата громко звучат в ушах, тело блаженно звенит. Густой жар между ними — не вожделение, а потребность. Он просовывает руку Джимми под мышку и ладонью слушает биение его сердца. Сердце бьется все быстрее и быстрее под его рукой, но ему этого недостаточно. Его когти удлиняются, сгибаются и вонзаются Джимми под ребра. Грудь вздрагивает; резкий, зигзагами, крик раздирает на части ночь. Виктор чувствует, как его кожа, плоть исцеляются вокруг его руки, поглощают его когти и пальцы. Зеленый мерцающий воздух, подслащенный его кровью, ласкает ноздри. Их хриплые стоны свиваются и зацепляются за ветки, сомкнутые в вышине. Он сильнее надавливает когтями, сердце Джимми бешено колотится, его заживающая кожа и мясо горят. Его пульс бьется в запястье Виктора, он перестает различать их тела, только голос принадлежит ему. Его брата трясет, его дыхание клочьями отлетает в темноту, но он не просит его остановиться, и Виктор осторожно шевелит рукой внутри его грудной клетки. Сердце Джимми замирает, а потом пульсирует с исступленным грохотом. Его рычание оглушительно, кровь черная на зеленом свету. Они содрогаются, словно две волны схлестнулись в одну, его выбрасывает на берег беззвучия, лишь на окраине сознания шелестит лес… Виктор открыл глаза, глядя в серое комнаты. Сладкие сны о прошлом делали настоящее хуже. Но он сам не заметил, как угодил в ловушку ностальгии и в ней барахтался. Если бы можно было усилием воли избавиться от этих снов, он бы не стал этого делать. Хотя иногда он даже завидовал брату, потерявшему память. Раз не помнит, то не скучает. Не таскает камень на сердце. А может быть, все же скучает, даже если не помнит. Виктор наблюдал за ним той зимой, прежде чем заговорил с ним. Он видел, какой Джимми стал потерянный, точно брел в темноте на ощупь, не зная, ни кто он такой, ни что в его жизни было, ни кого он любил и знал. Главный запах, что он чуял от брата, — одиночество. Как долбанный рыцарь, отправившийся в поход, который потерял в чужой стороне свою цель, меч и имя. Джимми и раньше не был образцом жизнерадостности, мучился от кошмаров и угнетенной совести, с каждой новой войной в нем копилась усталость. А тогда, Виктор подумал, он точно из колодца печали напился. Глаза были такие тоскливые… Дефектная конструкция его прежнего. Сгорбившаяся тень. Смотреть больно. А ведь достаточно было протянуть руку, согласиться быть с ним, дать волю своим желаниям… Но нет, маленький ублюдок вцепился в свою ебучую мораль. Теперь остается лишь ждать, когда жизнь их снова сведет. Это однажды случится. Однажды Джимми потеряет свой ебучий бойскаутский отряд спасителей мира, снова останется один и вспомнит о нем. Снова вспомнит себя — яростное животное с когтями, черными от крови. Может быть, это произойдет через десять лет, через тридцать, пятьдесят, сотню. На стороне Виктора само время — они почти что бессмертны. Но когда бы ни произошло, Виктор уверен, что их история не окончена. Вечером он сидел в баре, где собирались мутанты. Ничем он не отличался от других, кроме публики. Все остальное обычное: треп по сторонам, разбивающий музыку из колонок, алкогольные, сигаретные, потные, душные запахи, плохая жирная кухня. Много полуголых девиц с голодными взглядами, и почти все — не проститутки, как пытаются показаться, а воровки; Виктор прекрасно чуял по запаху их намерения. На сцену периодически вылезала то одна, то другая стриптизерша, и отрясала о шест блестки с задницы и грудей. Наливали там грабительски, норовя не долить, иногда вообще разбавляли водой. Кому не нравится — пошел вон. В Берлине было всего два заведения для мутантов, второе было вроде как для элиты, с улицы не зайдешь. Виктор мог бы зайти, перебив охрану, но смысл пребывания в том месте после такого эффектного появления автоматически отпадал. Довольно трудно расслабиться, если орда разозленных мутантов пытается тебя укокошить, кто молниями из глаз, кто еще какой-то херней. Но, если ему станет совсем скучно, то он это сделает, чтобы развлечься. Правда, тогда придется валить из Берлина, а он начал уставать от частых перемещений в пространстве. Только найдешь место, где можно спокойно бухнуть или кого-нибудь снять, магазин с относительно свежим мясом, ресторан, где не пережаривают бифштекс, партнеров для покера, постоянных заказчиков и укромные уголки, в которых удобно сворачивать шеи до появления polizei, как опять собирай вещички и начинай все сначала. И вот он сидел со своим стаканом бурбона, лениво оглядываясь по сторонам в слоистой от дыма полумгле, в которой редко смыкался на лицах свет. Темнота ему не мешала, он видел даже тех, кто терся на диванах у стен, прикрываясь тенями. По правую руку от него играли на деньги в дартс, он подумывал присоединиться, если не найдет никого, с кем хотелось бы трахнуться. Пока ни с кем не хотелось. Он заметил девчонку, привлекшую его запахом. Она пахла настолько нечеловечески, что только он сам и Джимми мог бы с нею поспорить. Но они с братом пахли зверями, а она пахла птицей. Что-то птичье было во всем ее облике: в костях рук и строении ног, оголенных короткими джинсовыми шортами, в повороте шеи и наклоне головы. Желтоватые глаза под перламутровой пленкой дополнительной пары век. На голове распушался ворох красно-оранжевых перьев, которые издалека можно было принять за панковскую прическу. Ну нет, он подумал, отворачиваясь. Я этого цыпленка съем, не зажарив, а мне еще жить в квартире надо… Избавляться от трупов в городе, где на каждом шагу полиция, пристально следящая за мутантами, было не так-то просто. И курятину он тоже не любил. В другой стороне теней было чуть интереснее. Паренек с довольно соблазнительной мускулатурой, одетый в черную футболку «Van Halen», прожженную на груди в разных местах. Электрический выплеск софитов со сцены отполировал его мощные руки; Виктор предпочитал такой типаж дохлякам. Шея щедро увешана цепями, за которые хотелось схватиться и его придушить. Парень прикурил сигарету от собственного пальца, заметил взгляд Виктора и подмигнул. В его глазах появился мерцающий отблеск, и они стали, как блестящее гладкое красное стекло. «Лучше», — подумал Виктор, направил медленную улыбку в его сторону, но не двинулся с места. После расставания с братом он перестал трахать парней, хотя раньше в его меню они были основным блюдом. Мужчины не так легко ломались, были с ним посмелее, в жарком сексе просвечивал холодный запах адреналина, который был в нем самом. Ему нравилось сосать хуй. От его жесткого языка они сходили с ума, из них сочился пьянящий запах похоти, чистой, сильной, как удар молнии. Только тогда они чувствовали то же, что всегда чувствовал Виктор: боль — изнанка удовольствия, его вывернутые наружу грубые швы. На этот запах человеческой плоти, слабой во всем остальном, его подсадил Уэйд, стонавший и текший, как сучка, когда Виктор брал у него в рот. Джимми тоже этим наслаждался, но в их играх он привык к боли намного более сильной. От него Виктор добивался сладких страданий, только если его великолепный розовый член был в кровавых зазубринах от его клыков и когтей. Между ними и парнем в черной футболке вклинилась тень. — Мистер Крид? Виктор нехотя развернулся на стуле. Он уже решился к нему подкатить. А, может быть, не решился. Прежде для таких решений ему хватало пары секунд. На соседнем сиденье очутился пацан. Не совсем пацан, лет под тридцать. С одним из тех непримечательных лиц, которые невозможно запомнить. Недорогой, но не дешевый костюм. Электронные пластиковые часы. Скучные конторские ботинки. В общем-то, весь он был скучный, от аккуратной стрижки и галстука из черно-серых ромбов до почти что бесцветных глаз под полосками коротких ресниц. Серьезный и сосредоточенный, как положено любому, кто, подсаживаясь в кабаке, обращается к тебе: «Мистер Крид». Только запах был примечательный, даже странный. Словно бы… неустойчивый. Щуплый и невысокий. Мягонький. Переламывается об коленку почти без нажима. — Мистер Крид, — повторил он. — Мне посоветовали к вам обратиться. Американец, говорит без акцента. — Офис на сегодня закрыт. — У меня есть для вас хорошее предложение. — Да неужели, — хмыкнул Виктор, допивая стакан. — Славянский шкаф? Тот приподнял белесую бровь. — Что, простите? — Русское кино. Не смотрел? Тот покачал головой. В Восточном Берлине в старые годы, значит, не ошивался. Штази не завербован, те обычно были такие тупые, что непременно попались бы на нехитрую уловку. На полицейского он тоже был не похож, их Виктор раскусывал сразу (не всегда в переносном смысле) еще с другой стороны улицы. Он не замечал физических признаков волнения: учащенного пульса, теплого покрытия пота, ерзанья на сиденье, нервных подергиваний конечностями. Природу его мутации Виктор еще не понял. Виктор согнул когтистый палец, не глядя на бармена. Бармен, хоть и работал в заведении для мутантов, где повидал всякое, на когти реагировал быстро. Через мгновение перед Виктором был новый стакан на бумажной салфетке. Он молча отпил глоток. Пусть этот хрен с горы сам говорит. — Меня зовут Рональд Лейк, — сказал парень без интонации. — Это вам ничего не скажет, но у нас с вами общие знакомые. Он назвал имя. Виктор мог по пальцам пересчитать берлинских клиентов, поэтому, услышав, кивнул. — Что за дело? Парень заколебался, озираясь по клубной мгле. — А можно поговорить там, где нас никто не услышит? Может, выйдем на улицу? Ага, и пойдем на конспиративную квартиру. Придурок. Шпионских фильмов насмотрелся. Виктор задел его снисходительным взглядом. — Хочешь, чтобы никто тебя не услышал, — он обвел рукой по сторонам, — говори здесь. На улице в десять раз тише. Как будто в ответ на его слова, из колонок грянуло. — «Мальчики, мальчики, мальчики. Мальчики, мальчики, мальчики». Над сценой в припадочном ритме закружился зеркальный шар, брызгающий разноцветным огнем с потолка. Показалась новая стриптизерша с такими роскошными сиськами, что по залу прокатилась волна восторженных свистов. Все глаза сразу прилипли к ней. Одна из девчонок-воришек сунула руку в карман соседней куртки и сразу метнулась на выход. Виктор ухмыльнулся. — Подвинься нахуй, — огрызнулся мужской голос спереди, метрах в десяти от него. Пихнул другого в плечо. — «Все, в лето любви… Ты запомнишь меня Все, в лето любви… Будь моим любовником, будь моим любимым». Стриптизерша скинула лифчик и завертела блестящими кисточками на сосках. Виктор наблюдал, ожидая, не загустеет ли его кровь. По идее, так и должно было быть, но в штанах ничего не зашевелилось. Никого он, сука, не хочет. Только своего брата… — А ты, бля, чего вылупился? — женщина за спиной, в трех-четырех метрах, своему мужику, у которого благословенно встал хуй. — Шлюх никогда не видел? Немецкий язык Виктор выучил достаточно, чтобы разбирать барную речь. — Вы уверены? — проорал Рональд Лейк ему в ухо сквозь довольное улюлюканье толпы и музыкальный гром. Виктор поморщился. — Не кричи. Можешь даже шептать, я все отлично слышу. Лейк не шептал, но говорил очень тихо. Дом недалеко от Шпандау, в десяти минутах от старого городка. Сейф, вскрыть который может оказаться сложнее, чем кажется; хозяин способен приготовить пару неприятных сюрпризов. Семь человек охраны, даже, возможно, десять: хозяин что-то подозревает, или просто в его положении паранойя — это нормально. Из охранников двое мутантов: один телепортер, второй бьет электричеством, насколько известно, заряды довольно сильные, человека они могут убить. Виктора они, конечно же, не убьют, но способны замедлить. — Мутанты, — сказал Лейк, слово вдруг прибавило в весе по сравнению со всем, что он говорил до этого. — Постарайтесь их не убить. Виктор фыркнул. — Конечно. Я просто очень убедительно с ними поговорю. В глазах Лейка ярко сверкнуло. Его фрагментарный запах всколыхнулся, но Виктор не почувствовал его злости, как было бы с другими. Запаха просто стало больше, чем было. — Мистер Крид, я прошу вас прислушаться. Убивать их нежелательно. — Убить их нужно в первую очередь, — Виктор царапнул когтями стекло своего стакана, оставив глубокие борозды. — Они единственные опасны. Лейк, все еще блестя потемневшим взглядом, уставился на него. Глотнул воздуха, выдохнул — почти что вздохнул. — Хорошо, — плоско сказал он. — Вам виднее. — Гляди-ка, — усмехнулся Виктор. — Я действительно могу быть очень убедительным. Может, правда, уговорить их расстаться со своим имуществом? Лейк отвернул взгляд и шевельнулся на сиденье, движение показалось Виктору смущенным, неуютным. Еще одно движение, снова — к нему. Поворот шеи, как будто она затекла. — Пятнадцать тысяч, — сказал Лейк, упирая слова ему в район подбородка, выше он не дотягивался. — Сумма не обсуждается. Странная асимметрия фигуры и голоса, слишком твердого для такого мягкого тела. Внезапно обозначилось что-то еще, но Виктор до конца не понимал, в чем дело. Будто Лейк пытается нащупать удобную позу внутри собственной шкуры. В сочетании с неопределенным запахом это наводило на мысли. Виктор допил свой бурбон. — Если сумма не обсуждается, ищи другого. — Он слез со стула. — Ты, бля, с кем разговариваешь, по-твоему? — Подождите! — Лейк слетел со своего сиденья с неожиданной ловкостью, движенье словно бы эластичное. — Сколько вы хотите? Виктор прищурил взгляд. — Что в сейфе? Лейк покачал головой, глаза снова стали острые. — Это не ваше дело. Виктор пожал плечами, имитируя безразличие, но это последнее, что он чувствовал в тот момент. Дельце могло оказаться намного интереснее, чем ему показалось сначала. — Пятьдесят, — сказал он. — Тридцать, — ответил Лейк. — Если нет, то я действительно найду другого. Виктор потому и потребовал пятьдесят, чтобы получить тридцать. Он закатил глаза. — Ну ты и жадный. Они условились о встрече, и Лейк растворился в толпе. Его запах быстро развеялся в духоте. Парень в черной футболке тоже исчез, но Виктор совсем не расстроился. Он вернулся к себе, взяв по дороге бутылку, и стал читать долбанного «Уолдена» — любимую книгу Джеймса. Он постарался не думать о том, насколько это убого. Следующим вечером он был в безлюдном переулке на окраине города. Он приехал туда на метро. По дороге на него все таращились, он награждал их очаровательными улыбками с клыками. На выходе из подземки стоял полицейский. Виктор ему помахал, служитель закона просканировал взглядом когти. Какая-то часть Виктора, всегда отливавшая красным, хотела устроить бойню. Плевать, что из этого выйдет, пусть даже тюрьма, вынужденное бегство и смерть. Ему даже на миг показалось, что он ненавидит не только всех вокруг, но и себя. Ощущение было мерзкое. Потрепанный синий «Фольксваген» жался к бежевым камням, разъеденным трещинами. Машина Лейка была такой же непримечательной, как он сам. Виктор скользнул рядом с ним на сиденье, тот протянул конверт. Виктор вскрыл его и посмотрел на бумажку с переводом на его счет. — Это что, блядь, такое? — взревел он. — Половина сейчас, — спокойно ответил Лейк. — Вторую половину я отдам вам сразу, как только содержимое сейфа будет в моих руках. — Мы так не договаривались. — Но мы и по-другому не договаривались. Послушайте, мистер Крид… Он заткнулся, когда когти уперлись в его яремную вену. Он сглотнул, но не сильно. — Мистер Крид, я должен был подстраховаться, — сказал он с небольшим оттенком волнения. — Откуда я знаю, что вы меня не убьете, получив деньги сразу? Виктор усмехнулся. — Откуда ты знаешь, что я не убью тебя прямо сейчас? Он прижал когти плотнее, в миллиметре от выпускания крови, после которой он бы, конечно, не остановился. — Не делайте этого, — голос Лейка слабее прошелестел в горле, но от него по-прежнему не смердело страхом, только его запаха опять стало больше, чем было. — Назови мне одну причину, — сказал Виктор, и это прозвучало: «Дай мне повод». Это ничтожество с непонятными способностями вдруг осклабилось. — Две причины. Я могу стать вашим постоянным клиентом. Но, если вы меня убьете, тот, на кого я работаю, найдет вас где угодно. — И на кого ты работаешь? — Я не могу сказать. Если бы Виктор почуял одну каплю страха, все эти загадки его бы не заинтриговали. Но Лейк не боялся или так умело это скрывал, что обманывал его нюх. Виктор знал, что его обманывают, но еще не знал, в чем. Да, это может быть интересным, а грохнуть уебана он всегда успеет. Он убрал когти, кивнул в вечер за лобовым стеклом. — Поехали, Ронни.