я ничего не могу с собою сделать

      — Давно не виделись. Ну как там, в Иркутске было?       Из раза в раз одни и те же вопросы, будто спросить больше не о чем. Холодно в Иркутске было, да и ничего более выделяющегося, как и во всей российской провинции. Холодно и мрачно.       Брагину любезничать не особо хочется, больше хочется узнать, чего его так быстро дёрнули в отдел, едва он успел переступить порог собственной квартиры. Выглядит всё это не очень здорово, пахнет чем-то похожим на ещё одну затяжную командировку где-то в Сибири.       — Ты про нашего американца уже слышал? — не унимается Андрей.       — Чего? Про какого это американца? — Брагин хмурится.       — Который из Нью-Йорка по программе обмена сотрудниками прилетел. Недели две уже где-то, — объясняет мужчина. — Сержант МакКензи.       — Шутишь? — спокойно спрашивает Юра, недоумевая ещё сильнее.       — Брось, какие шутки?       Кивает. Делает шаг вперёд, к кабинету полковника, оставляя Андрея позади. Новость об американце звучит сюрреалистично и даже смешно, но шутки в этом совершенно нет, «как и здравого смысла», — про себя добавляет Брагин, почему-то изначально относясь к этой практике довольно скептически.       С корабля на бал, под нос сразу суют новое дело о почти-серийном убийце где-то в Ленинградской области. Вадим не спрашивает про Иркутск, Вадим сразу переходит к делу, без напускных любезностей. Говорит, что отправить некого совсем, и ситуация безвыходная, говорит, что в Волкове не справляются, и дело зашло в тупик. Ещё немного и точно сказал бы, что без Юры не вывезут, что он один такой герой на весь отдел.       — Некого? — переспрашивает Брагин. — А как же этот сержант из Нью-Йорка?       Полковник улыбается и вздыхает, поправляет очки.       — А ты уже в курсе всего и всех, Брагин, — говорит Вадим у усмешкой.       — Узнал буквально тремя минутами ранее, — Юра пожимает плечами.       — Видел бы ты этого сержанта. Он совсем зелёный ещё, — невесело и более тускло произносит тот. — Ну не могу я его, понимаешь, на серийное почти дело отправить одного. Вот если бы с тобой, то это ещё ладно…       — Хотите мне его в напарники приписать? — Брагин хмурится снова, уже будто перманентно.       — Да ветер у него в голове ещё, Юр, — Вадим устало потирает переносицу под очками. — А так с тобой уму-разуму наберётся, может. Он мелкие происшествия, как орешки щёлкает, а что-то более крупное и важное ему одному поручить боязно, вдруг что. А так он хоть с тобой будет, и мне спокойнее…       — Понял, в общем, — прерывает Юра. — Когда?       — Чем раньше, тем лучше…       — Ладно, тогда к вечеру, — спокойно, не без усталости отвечает Брагин. Взглянув на папку с делом ещё раз, он со вздохом берёт ее в руки и поднимается из-за стола, направляясь к выходу. Когда ладонь на ручки двери — оборачивается. — И сержанта тогда этого оповестите, что он в Волков со мной едет.       Юра едет домой и думает о том, зачем он все-таки согласился. Мог бы легко написать рапорт о самоотводе, придумать причину. Его, в конце концов, дома полгода не было, он даже позавтракать заехать не успел, а его снова в отдел вытянули.       А с другой стороны — что там дома? Большая порция макарон, полчаса новостей по телевизору, а потом леность и восьмичасовой сон где-то до вечера, потому что организм в часовых поясах запутан и измотан. А потом? После этого сна? Тишина и скука.       «Не скука, а спокойствие», — постоянно говорил себе Юра, но чувствовал всегда именно скуку.       Каким-то тяготящим недугом для него было неумение хорошо и интересно проводить досуг, и выходом из этого был только ещё более глубокий уход в работу, полностью, с головой. Возможно, когда трупы чаще видишь в реальной жизни, чем в кино и когда в перестрелках участвуешь чаще, чем ходишь на свидания, то обычные, человеческие интересы для тебя тускнеют, и одним чтением книжек заинтересовать себя не получится. По крайней мере, у Юры было именно так.       И он вроде ещё несколько лет назад смирился с тем, что работа для него всегда будет приоритетом, что он, вероятно, так и будет одинок, с легкими перерывами на мелкие интрижки, но иногда всё-таки что-то накрывало. И возвращаться спустя полгода в пустую квартиру становилось сложнее.       Проспав несколько часов, выключив свет во всей квартире и закинув сумку с неразобранными вещами в багажник, Брагин едет в отдел. На улице уже темно и холодно, Петербург горит яркими вывесками и фонарями, охлаждается мелким и морозным дождём. Юра хмурится, устало протирает глаза и откидывается на сиденье такси. Голова начинает побаливать.       На месте узнает, что для командировки им выдают служебный автомобиль. Рядом с машиной видит высокого мужчину, подходит ближе, становится рядом. Разглядывает того под фонарями.       — Брагин Юрий Иванович, — четко проговаривает Юра и протягивает ладонь.       — Джон МакКензи, полицейский сержант из Америки, — по ушам бьёт сильный акцент и рельефные гласные, слово «сержант» получается едва распознаваемым, и «е» меняется на «ё». Джон улыбается, оголяя ряд ровных белых зубов, пожимает руку, а Брагин хмурится ещё сильнее, но кивает.       — Наслышан, — проговаривает Юра, всё ещё взглядом изучая МакКензи.       Они быстро грузят сумки в машину, и, когда времени уже чуть больше восьми, отправляются в Волков. Сначала едут по городу около часа, успевая даже попасть в пробку, а затем выезжают за город на пустующую трассу, обнимаемую с обеих сторон тёмным лесом, бесконечно длинными рядами высоких вечнозеленых елей.       Юра пытается не думать, но всё-таки думает о сержанте на сидении рядом. Тот сидел, склонив голову к боковому окну, может, наблюдая за пролетающей мимо темнотой, может, уже давно заснув. Брагин хмурится, думает всё-таки, что нужно было для начала хотя бы его личное дело проглядеть или в отделе расспросить, что из себя представляет этот МакКензи. Нужно было подстраховаться.       — Долго ещё ехать? — слышится справа.       Джон произносит слова небыстро, сам в себя вслушиваясь, стараясь не допустить никакой ошибки. Сам себя фильтруя. Акцент у него звучит местами даже забавно.       — Часа полтора ещё, — отвечает Юра, потом думает, что тот, возможно, не знает значение «полтора», и поправляет себя. — Час и тридцать минут.       — Окей, — произносит МакКензи и зачем-то улыбается. — Я рад, что мы занимаемся этим делом вместе, — добавляет с расстановкой.       Брагин в ответ молчит. Он не то чтобы не рад, но и восторга не испытывает точно, скорее, какое-то смутное замешательство. Интерес проверить, что из себя представляет этот американский сержант, на что горазд. Но вместе с тем уже вопросы — а зачем, а для чего, а не лучше было бы одному поехать?       Фигура рядом маячит и не дает концентрироваться на важном — на самом деле. Всё, Юр, нужно заканчивать думать о нём.       — Я могу повести машину, — слышится вновь, и звук «ш» становится более ярким, похожим немного на «щ». — Если ты устал.       — Всё в порядке, — отточено ровно говорит Брагин. До Волкова они доезжают в тишине.       Волков оказывается самой обычной российской глубинкой под Петербургом с двумя центральными улицами, которые можно обойти за час, а объехать и подавно минут за десять. Гостиница располагается недалеко от въезда в город, освещённая лишь парой фонарей, Юра паркуется рядом, под одним из них.       На улице на пару градусов холоднее, чем тремя часами ранее, воздух выходит изо рта с бледным паром. Брагин замечает мелкую дрожь МакКензи, явно не привыкшему к такому климату. Взяв вещи, они направляются внутрь.       — Добрый вечер. Номера на фамилии Брагин и МакКензи, — отчеканивает Юра, не показывая ни толики усталости, ломившей тело. Женщина за стойкой сонная, кивает, открывает журнал.       — Добрый вечер, — говорит, пробегаясь взглядом по списку. — Фамилии есть, но только на вас один номер.       — Да? — Брагин вздергивает бровями, хочет почему-то обернуться на Джона, будто тот в этом виноват. — Двухместный?       — Двухместный, — отвечает женщина и протягивает ключ с синим жетончиком.       Берёт, кивает. Всё же поворачивается к МакКензи, чтобы убедиться, что он идёт следом, и шагает по пустому коридору к двери «114». Номер оказывается просторным, с лаконичной кухней справа от входа, со шкафом и большим комодом, плазменным телевизором на стене, раздельным санузлом. И с одним, раскладывающимся двуместным диваном.       Юра вздыхает шумно, оставляет сумку и форму на диване, а сам скользит в дверь.       — Не понимаю, почему так получилось, — быстро кидает он Джону. — Сейчас позвоню Вадиму. Располагайся, — выходит, прикрывая за собой дверь.       «Сейчас позвоню Вадиму, и ничего не изменится», — думает про себя Брагин, когда скидывает трубку после двухминутного разговора.       Потому что «ну, так получилось, Юр, госбюджет не резиновый, понимаешь» голосом Вадима звучит в голове. Конечно, ведь два номера в затхлой гостинице города Волкова это, наверняка, очень дорого. А с другой стороны думает о том, что на берегу нужно было договариваться, а не с бухты-барахты, понимал же, как легко на таких делах попасть впросак.       Ладно, всё также говорит про себя, это ведь не главное. Это не основное.       Желудок ноет, сосёт под ложечкой — Юра идёт к самому выходу, вновь встречаясь с женщиной за стойкой регистрации. Та делает радио потише.       — У вас столовая ещё работает? — спрашивает Брагин.       — Нет, уже закрылась, — отвечает чуть устало.       — А поесть где можно?       — Ну, выходите из гостиницы, и там метров через пятьсот будет круглосуточное кафе, — говорит, кивая образно куда-то вне.       — Хорошо, спасибо.       Брагин кутается сильнее в ворот куртки, но достаточно быстро находит кафе. Заказывает себе поздний ужин, горячий чай. В углу играет старое радио, посетителей мало, а парень за кассой тоже почти спит, сидит, упавши щекой на ладонь, веки едва приоткрыты, и зрачки плавно, лениво обводят небольшой зал.       Ещё с улицы слышится неприятный, уже пьяный гогот, и Юра думает — только бы не сюда, потому что устал конкретно, потому что разбираться сил и желания нет. Но оказывается сюда.       В узкую дверь вваливаются два мужчины, сразу глуша тяжелыми шагами и пьяными восклицаниями голос по радио, нарушая эфемерную сонливость и негу кафетерия. Брагин напрягается мгновенно, слышит, как они гонят бедного парня, чтобы тот им налил, и искренни надеется — но сам в это не верит — что они уйдут после того, как выпьют.       Салат в момент становится бесцветно-невкусным, а пьяные интонации звучат слишком отчетливо, и Юра не может не концентрироваться. Он пока не закипает, нет — пылкость с его профессионализмом никак не вяжется, но становится ясно, что те настроены на дебош.       Брагин чувствует их ближе к себе ещё до того момента, как они к нему обращаются — пьянь дико смердит. Потом ощущает тяжелую, широкую ладонь на собственной спине, как-то слишком борзо.       — Выручишь? Добавишь на бутылку? — спрашивает один, садясь на стул напротив Юры. — Или, может, третьим будешь?       Брагин дожёвывает медленно, тяжело выдыхает.       — Не пью, — отвечает чётко. — Да и вам, по-видимому, хватит уже.       — А ты чё, врач что-ли? — спрашивает второй, стоящий совсем рядом. Звучит грубо, растеривая всю напускную вежливость, с которой они изначально подошли.       — Сотрудник Следственного комитета, — уже с холодом в голосе проговаривает Брагин, поочередно глядя сначала на одного, затем на другого. — Поэтому ведите себя нормально.       В ответ незамедлительно получает кривую насмешку.       — Слышь, — тот, что напротив, поднимается со стула, опираясь о стол кулаками, наклоняется ближе к Юре, обдавая лицо водочным запахом. — Мы ж к тебе вежливо обратились — не будь сукиным сыном, подкинь денег.       Брагин не успевает ответить, даже подумать не успевает, как мужик падает в стол перед ним от того, что кто-то сильно толкает его в спину. Он видит МакКензи — тот уворачивается от пьяного удара со стороны второго, скручивает тому руку, прижимая лицом к стене, быстро клацает наручниками. Первый поднимается, начинает вновь что-то говорить, но Брагин затыкает его одним, несильным ударом в челюсть, и тот снова падет лицом в тарелку.       — Полицию, — громко кидает Юра парню за стойкой. — В полицию звони, сейчас оформлять будем.       МакКензи тянет мужчину в наручниках за локоть и усаживает того на стул, на котором минутой ранее сидел Брагин.       — Неплохо, — говорит Юра, покачивая чуть головой. Джон улыбается немного уголками.       Полиция приезжает достаточно быстро, тех двоих пихают в машину, а Брагин, желающий только быстрее добраться до номера и упасть спать, отмахивается от всей бумажной волокиты и говорит, что завтра приедет в отдел и сам всё составит.       Забавно то, как они с Шевцовым говорят подобно старым друзьям, хотя на деле друг друга терпеть не могут ещё с юных лет. Брагин напрягается, Джон чувствует его напряжение, Юра чувствует, что Джон чувствует его напряжение. Круг получается дурацким, Юра говорит тихое «идём», и они бредут по темноте обратно к гостинице.       В номере Брагин устало валится на диван, потирая виски пальцами. Теперь тело ломит ещё сильнее, и спать хочется ещё больше, часовые пояса всё так же нарушены, и у Юры голова немного кругом. Джон в кресле что-то печатает на Макбуке, внимательно вглядываясь в экран и совершенно не глядя на Брагина. Юра рассматривает его лениво, обводит взглядом освещённое светом экрана лицо, сведённые к переносице брови, внимательный взгляд, бегающий по монитору. Замечает каждое движение, каждое изменение мускул лица.       Голубые глаза как-то резко поднимаются, МакКензи открыто смотрит в ответ, а Юра категорично не имеет привычки избегать чьих-то взглядов, и это больше теперь походит на какую-то игру в гляделки.       Часто Брагин смотрит так строго и холодно, но в то же время спокойно, что есть в его взглядах что-то такое, отдаленно отцовское, заставляющее вновь почувствовать себя десятилетним ребенком, сильно провинившимся в чем-то. Юра об этом знает, более того, Юра этим пользуется часто, какой-то своей устойчивостью и выносливостью. Людей его эмоционально-психологическая закалка смущает, как правило.       МакКензи ему не уступает и под его взглядом не сжимается.       Брагин шумно вздыхает.       — Как ты вообще узнал, где я? — почему-то спрашивает Юра, слегка нахмурившись.       — Спросил у женщины на входе, — Джон пожимает плечами.       — Зачем?       — У меня было плохое предчувствие, — слегка запнувшись на слове «предчувствие», отвечает блондин. — И оно оправдалось.       — Я бы мог и сам справиться, — будто бы возникает Брагин, но на деле это звучит просто констатацией факта, и Джон кивает.       — Не сомневаюсь, — отступает, сдается. — Пожалуйста, давай ложиться спать.       Спать с кем-то оказывается странно. Хоть одеяла два, думает Юра, на том спасибо. И вроде много ситуаций было, а эта из ряда вон выходящая, когда рядом кто-то так сопит и чертыхается во сне. Они лежат плечом к плечу, и Брагин как-то тушуется.       Сон не идёт достаточно долго, и он вроде должен был привыкнуть к подобным гостиничным номерам и кроватям, сколько лет уже мотается по всей России, будто в следственно-комитетном турне, а всё никак. И тело уже изнывает от усталости, от перелётов и переездов, а сон всё не идёт.       «А этот-то как лихо приспособился, — думает Брагин. — Его и в область сослали, и с номерами получилось не очень, и контингент местный не из лучших, а ему всё поделом, пригрелся, вник».       Есть в этом американце что-то странное и чуждое, но, тем не менее, он выглядит неплохим. Брагину вообще странное, что впервые за столько времени у него кто-то вызывает интерес, но вместе с тем чувство, что по другому быть и не может. Это странно — когда привычная рутина, хоть и состоящая из постоянных смен локаций, из драк и перестрелок, но, тем не менее, привычная нарушается кем-то извне.       Юре кажется, что он как-то закостенел. Что это тянется уже давно, мешая ему принимать малейшие изменения спокойно, выбивая из привычной колеи. Раньше он думал, что в силу профессии у него отсутствует понятие «привычного», но сейчас будто бы тихонько доходит, что привычное существует, и что в данный момент оно подвергается видоизменениям.       С утра они едут в местный отдел полиции. Молодой капитан вводит кратко в курс дела, предоставляя две папки с информацией по жертвам, на изучение которых у Брагина и МакКензи уходят последующие пару часов. Ближе к вечеру в участок приводят первого подозреваемого — совершенно двинутого, явно сумасшедшего мужчину, к которому у Юры возникает какая-то жалость и полная уверенность в его невиновности.       — Ты слишком доверчив, — говорит Джон сразу после того, как подозреваемого выводят из кабинета. Юра сначала хмурится, думает, ему показалось, переспрашивает.       — С чего ты взял? — спрашивает Брагин без конкретики, потом добавляет. — Ты видел его? Он ведь двух слов связать не может, невменяемый однозначно. Логично, что ему эти улики просто-напросто подкинули.       — Верно, но ты даже его личное дело не проверил, не навёл справки, — чуть тормозясь, наверное, пытаясь вспомнить слово, произносит МакКензи, глядя на Юру.       — Успеется, — кратко отвечает Брагин. — Мы его всё-таки в камеру временного хранения помещаем, а не отпускаем домой.       — И всё равно, полковник, — блондин пожимает плечами. — Ты очень доверчивый.       Брагин хмурится, фыркает себе под нос — но как можно более демонстративно — и вновь начинает штурмовать документы, боковым зрением время от времени поглядывая на МакКензи за соседним столом. Ближе к концу рабочего дня Юра передает Ване список необходимых для допроса людей на завтра, говорит, что те обязательны для явки. Берёт папку с делом с собой, и они с Джоном отправляется в гостиницу, когда на улице уже темнеет.       Следующий день проводится в допросной почти полностью, Брагин изматывается, то и дело трёт переносицу и упаковывает местных оперов в камеры временного содержания одного за другим. А у МакКензи такое ощущение, будто одно неверное слово или действие, и он пойдёт сразу следом за ними.       Когда за обедом они разговаривают про дело, то Юра старается всеми силами не выдавать какого-то отчаянья в голосе, но они явно зашли в тупик, это чувствуется. Это немного мешает думать и концентрироваться, и Брагин ищет хоть малейшие зацепки, но, кажется, даже собственный организм, собственная сообразительность как-то подводит в этот раз.       Сидя в кабинете ближе к вечеру, они всё так же перебирают бумаги дела, надеясь найти что-то важное. Юра чувствует, как телефон вибрирует в кармане, достает, отвечает под внимательный взгляд Джона.       — Слушаю, — хмурится немного от вызова с незнакомого номера.       — Это Брагин? Следователь из Петербурга? — спрашивает женский, чуть грубый и прокуренный голос по ту сторону. Юра не успевает ответить, хмурится ещё сильнее до впадины между бровей на переносице. — Вы хотите узнать, кто убил Свету и Марину?       — Конечно, — выпаливает быстрее, чем успевает подумать. — Я за этим и приехал. Но сейчас уже поздно, поговорим завтра в отделе, хорошо?       — Я не могу. Я боюсь, — звучит на том конце трубки. — Он ведь может меня тоже… Так же, как и их… Он следит.       — Я понял. Мы можем поговорить на безопасной территории, — произносит Брагин, заламывая пальцы. По телу проходит какой-то странный холодок.       — Да, — отвечает девушка. — Я скину вам адрес, но только…       — Что? Что «только»?       — Приходите один.       Дальше слышатся короткие гудки, и Брагин рефлекторно поднимает глаза на МакКензи, сразу сталкиваясь с открытым взглядом чисто-светло-ярко голубых глаз, который, кажется, при большом желании, может вытянуть наружу всю нужную подноготную. Юра не рискует — отворачивается.       — Кто звонил? — спрашивает серьезно Джон, сразу «в лоб». Брагин хмурится ещё сильнее, отмахивается.       — Да это, — всего секунда, чтобы подумать, чтобы придумать. — Ваня звонил, нашёл что-то по делу. Но уже поздно, я сказал, что мы поговорим завтра, а сейчас домой.       — Окей, — отвечает МакКензи, зависая на секунду. — А что вы говорили о «безопасной территории», — сильно запнувшись на последнем слове, изобразив воздушные кавычки, спросил Джон.       — Неважно, — чуть резче отвечает Юра, отрезая.       МакКензи дальше не лезет. Пожимает плечами, накидывая куртку. На улице темно и холодно, они добираются до гостиницы достаточно быстро. Джон сразу оповещает о том, что идёт в душ, и Юра как-то внутренне спокойно выдыхает, потому что не придётся искать каких-то отговорок, чтобы уйти из номера.       Есть вроде в этой ситуации что-то странное, но Брагин сейчас этого не чувствует, только понимает, что разгадка ко всей этой задачке со звёздочкой очень близко, рукой подать. А если эта девушка и правда расскажет ему всё…       Юра сверяет синие номера на домах с адресом, который пришёл ему сообщением сразу после диалога с той девушкой. От Волкова пару шагов — и леса, неосвещаемые нечем, настоящая русская хтонь, так, что немного жутко становится. Но вроде где-то впереди домик, вроде свет, и Брагин идёт в ту сторону по грязной, размытой дождями дороге.       Идёт. Замирает. Идёт снова. Останавливается. Что-то слышится позади, будто кто-то шевелится, идёт следом, и Юра останавливается посередине дороги, под фонарём, а в темноте двигаются два силуэта, и шаги становятся более слышимыми, потому что всё ближе, ближе.       Брагин понимает, что это всё — капкан самый настоящий, в который он глупо попался подобно зайцу, поверил этому «приходите один», и попёрся, а сейчас в голове почему-то слова МакКензи эхом слышатся, слова о том, мол, слишком вы доверчивы, полковник.       «Ага, есть такое», — мысленно отвечает Джону.       Два силуэта надвигаются ближе, и Брагин не видит лучше варианта, кроме как сигануть в лес, чтобы затеряться в елях, а оттуда уже позвонить, позвать на помощь, а, если повезёт, то самостоятельно как-нибудь — с Божьей помощью — обвести их вокруг пальца.       Когда Юра начинает бежать, то слышится выстрел — где-то совсем рядом над головой, который одновременно глушит на несколько секунд и дезориентирует. Затем отчётливо слышимым становится бег — не свой собственный, а чужой, который едва ли на пятки не наступает. Свой бег не ощущается вообще никак, будто у Юры в ногах пружины, будто бы он не по зыбкой, влажной земле леса бежит, а чуть-чуть парит над ней, потому что тяжести не ощущается, ощущается только инстинкт самосохранения, который заставляет бежать дальше.       В тот момент, когда начинает казаться, что он оторвался достаточно, что можно немного медленней, можно спрятаться где-то, именно в этот момент звучит второй отчетливый выстрел, который значительно ощутимее и ближе. Близко к плечу, кажется, на полмиллиметра задевает куртку, но проносится мимо, а Юру потряхивает так, что он кувырком ложится под горку, сворачиваясь, пытаясь укрыться меж поваленных, старых деревьев.       Дышит слишком громко, сам себе прикрывает рот ладонью, чувствует, как руки трясутся — сами по себе, он это контролировать не может. Его тело сейчас ему вовсе не принадлежит.       Чужие шаги становятся медленнее и нерешительнее, а затем останавливаются вовсе где-то в десятке от Юры метров, и он вновь слышит дыхание, но уже чужое.       — Далеко он всё равно уйти не сможет, — говорит один, топчась на месте. Брагин пытается вынести хоть что-то, хоть как-то взглянуть на их лица под лунным светом, чтобы опознать, но всё мажется в бликах.       — Может, подстрелили? — спрашивает второй, менее уверенный голос. Первый шикает.       — Тихо ты, — чуть агрессивно. — Может, и подстрелили. Надо проверить.       Шаги дальше и дальше, куда-то в совсем противоположном от Юры направлении. Брагин вдыхает почти облегченно, но чувствует что-то рядом, что-то шевелится, и снова всё тело массивно напрягается.       — Чего? Что ты делаешь тут? — МакКензи прижимает палец к собственным губам, как знак молчания, кивает куда-то неоднозначно в сторону.       Поднимается с присогнутых колен на прямые ноги, но аккуратно, оглядываясь, подаёт Брагину руку, и тот тоже встает, но с какой-то неприятно-тянущей болью в районе предплечья. Джон тянет на себя, и они медленно, словно крадучись, идут вперёд, Юра не знает куда, он просто шагает за мельтешащим силуэтом впереди.       Они выходят на дорогу уже с какой-то совершенно другой, более оживлённой стороны леса, у самой обочины стоит машина. Быстро поместившись, они едут к гостинице. Времени ближе к полуночи.       У Юры всё тело болит и ноет, скула оказывается слегка кровоточащей, руку, кажется, потянул, и на рёбрах тоже будет пару синяков от не мягкого приземления на землю. Мелькают мысли о некачественной физической подготовке, а потом Брагин спорит вновь сам с собой, думая про себя, что такие ночные погони, вообще-то, не в его компетенции.       Джон протягивает ему лёд в пакете и садится рядом на диван. Сначала только молчит и громко вздыхает.       — Как это случилось вообще? — спрашивает, поворачиваясь на Брагина.       — Как-как, — хмурится Юра, но каждое движение отдается пульсирующей болью. — Просто приехал, а они уже там. Ловушка.       — Well, that was very stupid of you, — говорит МакКензи, складывая руки на груди.       — Да знаю, что глупо, так получилось.       Джон переводит взгляд и внимательно смотрит на Брагина.       — Иди и помойся, пожалуйста. Ты весь в грязи, пахнешь лесом, — слегка морщась, произносит МакКензи.       Спустя пятнадцать минут Юра выходит из душа значительно посвежевшим, не менее побитым, но уже выглядит лучше — в домашней одежде и со влажными волосами. Джон возвращает его на диван, достает аптечку из шкафа.       — Что это? — спрашивает Юра, глядя, как МакКензи перебирает бутыльки, подписанные на английском.       — Это… Не знаю, как сказать это по-русски… It's peroxide.       — Перекись.       — Да, точно. Терпи.       Скатывая ватку в кружок, Джон обильно поливает ее перекисью. Какая-то секундная задержка и короткий взгляд прям куда-то в черные точки зрачков, и аккуратными движениями вдоль скулы неприятными пощипливаниями. Брагин не дергается, не шипит, вообще никак не реагирует на мелкую, ощутимую боль. Он концентрирует взгляд где-то на чужой футболке, в районе грудной клетки.       — Не делай так больше, — говорит МакКензи через пару минут тишины, продолжая аккуратно промакивать ватой. — Мы всё-таки напарники.       — Да, — Юра соглашается быстро, не думая совсем. — Извини.       Брагин поднимает взгляд и как-то слишком резко встречается с серо-голубыми глазами напротив, совсем рядом с собой. Близко очень. Так, что даже боль уходит куда-то на второй план.       У МакКензи родинка над губой. Недосып под глазами. Пятно небольшое сбоку, на линии челюсти — ближе к шее. Юра не сдерживает в себе позыва кончиком языка пройтись по большому пальцу, а потом стереть это пятнышко. Так он и поступает. Кожа у Джона очень горячая. Глаза тоже как-то горят.       МакКензи откладывает ватку и перекись, неловким движением вынимает белый пластырь из бумажной упаковки, клеит его по линии ранки и проходится пару раз пальцем с легким нажимом, чтобы лучше липло. Чужие прикосновения для Юры ощущаются странно. Непривычно, но хорошо. Ощущается так, будто он не может сделать что-то против, и, кажется, впервые чувство бездействия его не пугает.       Резко чувствуется запах шампуня, лосьона для бритья и зубной пасты, резко МакКензи оказывается чуть ближе, чем был до этого. Это странно, и Брагин думает, что если ситуация и под контролем, то точно не под его, потому что он тут совершенно беззащитен, он просто позволяет. Потому что хочется знать, во что всё выльется в итоге, потому что интересно. Потому что Юре вся эта игра нравится.       Джон поддаётся вперёд и касается сухими губами скулы, немного пониже пластыря, только чуть его задевая. Ещё раз — ещё ниже, подольше, но на деле всё происходит в несколько секунд. МакКензи отстраняется, но не на такое расстояние, которое было у них до этого, только на несколько сантиметров, чтобы иметь возможность видеть чужой взгляд.       — Что ты делаешь? — спрашивает Брагин, голос по прежнему — сталь, но в интонациях звучит какая-то, ранее не слышимая Джоном нерешительность.       — Nothing, — на тон тише отвечает МакКензи.       Выглядит это сомнительно, но Юре почему-то нравится. Он чуть приподнимает голову, задевая кончик чужого носа своим, и блондин в ответ на это немного и едва заметно улыбается, после тычется в Юрин нос уже целенаправленно и улыбается шире. А затем вновь становится серьёзным, даже чересчур, наклоняется голову немного набок и поддаётся вперёд.       По непривычному горячо. Влажно. Приятно. Так думает Брагин.       МакКензи накрывает его губы своими обжигающе, двигается плавно ближе, придерживает аккуратно за шею, большим пальцем мягко оглаживая впалую щеку. Всё выходит будто бы не по настоящему, а понарошку, потому что без языка, потому что в номере гостиницы, потому что после сумасшедшего вечера.       Джон отстраняется, чтобы понять, как действовать дальше, но не отодвигается, всё ещё достаточно близко, чтобы можно было легко спрятать взгляд где-то в себе. Боится чего-то, боится увидеть в глазах напротив злость, банально боится получить удар в челюсть. Но вместо самых худших ожиданий случаются те, о которых он даже думать не мог. Юра скользит по его шее выше плавно, но более уверенно, останавливается на загривке, пуская только кончики пальце в белокурые волосы, сам ближе, накрывает, целует.       Юра не знает, что это с ним. Сложно что-то анализировать в такой момент. Нет мысли прекратить, есть только мысль, что он потом, вероятно, будет жалеть об этом, но это потом, второстепенное и вообще не важное. Сейчас есть приятные ощущения, на которых очень легко концентрироваться, которые доставляют удовольствие, которые как-то помогают. Каким бы суровым следователем он не был, он же человек, вроде как. Человек с тактильным голодом. Человек, которые тоже хочет иногда с кем-то поцеловаться.       Правда, неясно, сколько бы они могли так просидеть, но в тот момент казалось, что до самого утра, потому что получалось будто по нарастающей — ближе, глубже, сильнее, мокрее.       Зазвонил телефон. У Юры. Наверное, Вадим или Ваня. Или ещё кто-то.       Брагин нехотя отлип. Губы у него были чуть покрасневшие, а высохшие после душа волосы забавно шли кудрями.       Быстро, даже не взглянув на экран, он отвечает на звонок и скользит из номера в коридор. Джон застывает, ещё пару секунд смотрит в захлопнувшуюся дверь, а затем идёт в душ, когда возвращается, то Юра уже спит. МакКензи выдыхает с облегчением, потому что телефонный звонок явно отсрочил им выяснение отношений и прояснение всей ситуации. Как минимум, до завтрашнего утра.       В сущности, это ничего не значило вовсе, но Джон ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы значило… Хоть что-то.       Теперь спать в одной кровати ещё страннее, МакКензи ложится, но немного ближе обычного, сползает по подушке вниз и утыкается носом между лопаток спящего на боку Юры. От Брагина пахнет гостиничным гелем для душа.       Всё ощущается тяжелым из-за какого-то негласного решения не вспоминать о том, что было ночью. Хотя, очевидно, если один на один с собой, если откровенно, если по правде — поговорить хочется. Но есть какой-то барьер и дикое нежелание пытаться его переступить. Юра говорит о том, что точно подойдёт в конце рабочего дня, но как-то не получается, не может.       Тем временем оба понимают — особенно с учётом последних допросов — что командировка подходит к концу. Сначала эта удачно подвернувшаяся им журналистка, которая оказалась дочерью судьи, потом разговор с ним самим, в результате которого паззл окончательно сложился, а там формальность — два муторных, очень долгих допроса, полученные чистосердечные признания и имя убийцы.       И вроде конец.       Завтра обратно в Петербург, несколько часов езды вместе и давящая тишина. Юра почему-то боится.       Они покидают гостиницу рано утром, чтобы к обеду уже быть в городе. Молча загрузив все вещи, выезжают из Волкова, и снова длинный лес — только в этот раз его лучше видно. Брагин старается смотреть только на дорогу, но получается так, что смотрит ещё и на МакКензи. Напряжение чувствуется едва ли не на физическом уровне.       — Ну так что, — начинает Джон спустя ещё пару минут молчания. Брагин чувствует боковым зрением, как тот чуть поворачивается в его сторону и внимательно смотрит. — Всё, что было в Волкове — остаётся в Волкове?       — О чём ты? — спрашивает Юра и снова немного хмурится.       — You know what I mean, — Брагин прослеживает какую-то закономерность в том, что МакКензи часто непроизвольно, скорее, по рефлексу переходит на английский, когда злится или негодует. Юра не знает зачем подмечает про себя это.       — Да, знаю, — мужчина тяжело вздыхает. — Я просто не понимаю, как трактовать всё это.       — Что именно?       — То… — тушуется, теряется на пару секунд конкретно. — Что произошло.       — А как бы ты хотел это… Трактовать? — спрашивает, не до конца хорошо выговаривая последнее слово, и «р» получается очень рычащей, по смешному.       — Пытаюсь это понять, — говорит негромко, правда задумываясь на несколько секунд, затем добавляет. — По-особенному, наверное.       — Окей, — у МакКензи в голове что-то схожее со звуком шестерёнок, он пытается сложить всё воедино, но все мысли путаются во что-то непонятное. — Мне понравилось работать с тобой, — говорит на выдохе, а потом стремительно добавляет. — И всё в целом понравилось.       — Вообще всё? — Юра кидает на Джона мимолётный взгляд, а затем снова переводит его на дорогу.       — Absolutely.       — Мне тоже с тобой понравилось. И нравится, — Брагину хочется себя ударить от какого-то неправильного и дурацкого способа подачи мыслей, но он лишь сильнее стискивает зубы, замечает, как МакКензи осторожно улыбнулся после его слов.       — Что дальше будет? — спрашивает Джон, а Юра пожимает плечами. Он вновь осторожно поворачивается к нему и улыбается мягко.       — Придумаем что-нибудь.       Они въезжают в город, Петербург встречает их прохладным ветром и редким солнцем. Всё становится как-то проще, думается легче, мечтается что-то хорошее.       Что-то, конечно, осталось в Волкове, а что-то они привезли с собой в Питер.