Freak Like Me

      Если взять на веру статистику, приведенную практически по каждой ссылке в известном интернет-поисковике, введя соответствующий запрос, большинство людей чего-то боится. Самыми распространёнными фобиями являются страх насекомых, грызунов, страх одиночества, или обратное ему явление, страх публичности – социофобия, некоторых людей пугают зеркала, стоматологи, высота, замкнутые пространства, кого-то в ужас приводит вид крови или перспектива бедности, и так далее. Но абсолютно каждый человек в своей жизни испытывает страх смерти. А вот Генриетта справилась с ним ещё до того, как в полной мере смогла осознать, что такое смерть. Будучи совсем юной девочка спокойно приняла факт невечного человеческого существования, поэтому все остальные известные страхи казались такими мелкими и надуманными, в общем, они были чужды ей, разве что Генриетта боялась стать сопливой ноющей биомассой, твердящей о ненависти к себе, чтобы приманить внимание окружающих. Фу!       Нонконформисты слишком самодостаточные и многогранные сущности, для них чересчур просто, даже, честно говоря, зазорно упиваться своей никчемностью, гораздо правильнее мыслить глобально – о бесцельности бытия, об испорченности этой дурацкой жизни, в которой люди ни к чему не стремятся, кроме как не помереть с голоду, вкалывая на ненавистной работе, и спариться с себе подобными. И вообще, жизнь – боль, одна сплошная беспросветная неутолимая боль.       Сначала была боль физическая – Генриетта в силу особенностей организма никогда не была худышкой, за что насмешки от сверстников сыпались градом. Не встретив отпора, словесные унижения стали перерастать в телесные – болючие тычки и щипки вскоре преобразовались в настоящие побои. Синяки и ссадины стали вечными спутниками девочки, родителям особо не было дела, мать в своей убогой манере лишь попыталась уговорить детей дружить с "её очаровательной принцессой". Естественно, ситуация стала только хуже. Физическая боль выстроила невидимый непробиваемый панцирь на теле, а сама затаилась глубоко в сердце, заполняя собой все.       И если лекарства от этой боли нет, то с ней просто нужно смириться, сделать частью себя, впитать в кожу, вживить в мозг, а когда боль приживётся и прорастет внутри ликорисом¹, душа облачится в доспехи мрачного безразличия, а тело невольно будет отталкивать свет и притягивать тьму – готский прикид отлично скроет изъеденное ядовитой болью нутро, чёрная подводка, хоть поначалу и будь жечь веки, но тоже станет этаким рубежом защиты, выкрашенные в чёрный волосы никто не рискнет подергать, а сигаретный дым на время нейтрализует яд этой боли внутри.       Вот так Биггл и распрощалась со светом, жестоким и палящим, прожигающим внутренности, хоть это и непросто, потому что его ядовитое излучение повсюду, в голосах людей, в их фальшивых улыбках, в их бессмысленных жизнях, которые они проводят в иллюзии счастья и достака, хотя на деле являются лишь безмозглыми марионетками в руках незримого кукловода, который однажды заберет каждого из них и навсегда укроет во тьме. Да, в уютной и комфортной тьме, к которой Генриетта стремилась всей своей мрачной душой.       В общем, Биггл старалась всеми правдами и неправдами избегать яркого пропитанного ядовитым конформизмом света, который казался ей губительным. Но был один слишком уж слепящий источник света, от которого невозможно было укрыться, он всегда каким-то образом оказывался поблизости и опалял все своим слепящим сиянием. Кенни Маккормик – сгусток хаотичной энергии и обжигающего свечения, добродушный и жертвенный будто ангел, лукавый и непредсказуемый как сам дьявол.       По мнению сердобольных лицемеров мальчик заслуживал лишь жалости. Конечно, пропащая, скатившаяся на самое дно семья, пьющие дебоширы-родители понарожали троих детей и совершенно не справляются с их воспитанием. Несколько раз органы опеки забирали малышей в приют, но каким-то образом потом все же возвращали родителям.       Казалось бы, невозможно в такой нездоровой атмосфере существовать, но, как ни странно, у Кенни было сильно развито самосознание. Он правда старался хорошо учиться в школе, хотя особыми успехами и не выделялся. Мальчик всегда помогал с уроками младшей сестрёнке, даже научился решать любые её проблемы, потому что рассчитывать на родителей уже было бессмысленно. Кенни, никогда особо не задумываясь, жертвовал собой ради других – и друзей, и даже незнакомых людей – хотя никто этого не запоминал, но это не так важно, Маккормик вовсе не стремился к признанию, просто пусть хоть у кого-то другого, если не у него, все будет хорошо. Кстати, жертвовал Кенни не только своими временем, силами, интересами, но и самым основным и единственным главным ресурсом – жизнью. Закрыть кого-то от пули, броситься под машину и многое другое он пережил на своей шкуре, чтобы защитить других. Он ведь может себе это позволить, хоть это и смертельно больно и страшно.       Он напоминал того юношу, который вырвал из груди свое горящее сердце, чтобы осветить людям путь во тьме². Этот свет пронзал, разбивал, душил, выворачивал наизнанку, словом, всячески не позволял затаиться в комфортном мраке. Он даже пробился сквозь, казалось, неуязавимую броню Генриетты, прожег мышцы, раздавил капилляры, разорвал вены и проник в само тёмное сердце, выедая греющую тьму. И уже невозможно было не видеть его, не замечать, не пытаться поговорить, не ловить хотя бы намёк на улыбку или эмоцию.       Больно, стало ещё больнее, чем раньше, но у Биггл больше не было сил бороться с собой.       Но чем больше Генриетта по маленькой крупице пропускала в себя свет, тем больше Кенни вляпывался во тьму. Он постепенно разочаровывался в людях, в том числе в самых близких друзьях. Каждый пользовался его светом, забывая поддерживать это пламя – эгоистичные бездушные потребители, которые и не задумывались о том, что незамеченный ими ангел-хранитель может исчезнуть.       Маккормик ввязывался в драки уже не с целью защитить, а просто выпустить наружу скопившуюся тьму, напивался до беспамятства, чтобы ослабить когти мрака, начинающе шкрябать по ещё пылающей светом душе, курил и принимал вещества, чтобы потеряться на время из этой разочаровывающей с каждым днем все больше реальности. Его жизнь тоже боль, обжигающая, рвущая боль.       Прислонившись острыми лопатками к ледяной жесткой стене в подворотне клуба, Кенни в очередной раз вдохнул горящий косяк, заполнив дымом истощенные ядом лёгкие. Выдохнув смог дури в ночной воздух, он опустил взгляд в лужу чей-то мочи рядом, в которой отражался колючий свет почти сгоревшего фонаря. Эта сраная болезненная жизнь.       В поле зрения появились массивные ботинки на толстенной подошве с протекторами. Говнодавы, как их называл Маккормик, который сразу понял, кто перед ним.       – На тебя смотреть тошно, – тихим глубоким голосом проговорила Генриетта, поднося зажигалку к зажатой меж губ сигарете.       – Ну так не смотри, гребаная позёрка, – прошипел Кенни, выпуская дым очередной затяжки прямо в лицо девушки, которая даже не поморщилась от грубости, – как будто тебя кто-то заставляет.       Генриетта одарила парня долгим нечитаемым взглядом. Её присутствие напрягало. С возрастом Генриетта сильно изменилась, она заметно вытянулась, формы, где нужно, сохранили объёмы. Одноклассники теперь провожали её заинтересованными взглядами, прекрасно зная, что величественная в своём непостижимом холоде царица темных сил не удостоит их и взглядом. Но исключением был Кенни, которого преследовали её мистические глаза, стараясь заполучить хоть частичку его света.       А Маккормик девушку ненавидел до сведенных дёсен, ненавидел её чернющие волосы, в которых недавно появились две осветленные пряди, ненавидел её яркие серые глаза, которые словно светились каким-то холодным потусторонним излучением, ненавидел подводку вокруг этих жутких глаз, что с каждым днем становилась все тоньше, ненавидел изрезанные мелкими складками губы, постоянно скрытые чёрной либо фиолетовой помадой, ненавидел бледную кожу, руки с тонкими пальцами, которые венчали неестественно длинные чёрные ногти, ненавидел татуировку черепа на правом бедре, которая просвечивала через чёрный капрон чулка. Кенни Маккормик ненавидел Генриетту Биггл.       Она довольно часто оказывалась рядом, а Маккормик заранее ощущал её присутствие. Как ей это удавалось? Последнее время Кенни подсознательно чувствовал, что его способность угасает, как и угасает светлый огонёк его души. Его возвращения уже не обходились без внешнего вмешательства единственного человека, который об этом знал. Вот за что Маккормик больше всего ненавидел Генриетту – за её дар воскрешения. Она, будто тёмный страж, всегда рядом, казалось, бродила по пятам и появлялась в нужное время в нужном месте. И от этого было ещё хуже.       – Ты чудовище, уродина, чёртов фрик, – сквозь зубы проговорил Кенни, мрачно ухмыляясь. Он выкинул косяк в лужу и максимально близко подошёл к девушке.       Не-а, ей совсем не больно, даже наоборот, от затаённого в его голубых глазах отчаяния она ощутила что-то вроде триумфа.       – А сам-то? – Усмешка Генриетты была почти ласковой, если бы не открытая издевка в ней. – Ты и сам знаешь, что ты такой же чёртов фрик, как и я.       Маккормик открыл было рот, чтобы возразить, но тут же захлопнул, вырвал из её руки почти истлевшую сигарету и поднес к губам, делая глубокую затяжку в задумчивости.       – Твоя сила противоестественна, – заявил тогда он после нескольких минут тяжелого молчания.       – Как и твоя, – с мрачной усмешкой отозвалась девушка, – и она, как ни странно, почти исчерпана.       – О чем ты, блять? – Уточнил парень, кидая ей в ноги окурок.       – Когда твоя душа навсегда утратит свет, способность перерождения исчезнет полностью, и тогда только я смогу вытащить тебя с той стороны.       – Сраный бред, – пробормотал Маккормик, ежась под лихорадочно пылающим взглядом Генриетты.       Оставаться рядом с ней все сложнее, она словно гипнотизирует, высасывает весь свет, всю энергию из тела. Кенни, оттолкнувшись от стены, ушёл, задев плечом девушку, чьё лицо озарила мрачная улыбка – уже недолго осталось, она заберет весь его свет себе.       И вот, наконец, этот прекрасный источник яркого свечения угас. Днем, несколько часов назад, какие-то гопники пырнули Кенни ножом в подворотне. Юноша просто истёк кровью, не дождавшись скорую, которая по страшному стечению обстоятельств попала в аварию. Больно, невыносимо больно. Жизнь – полное дерьмо, но почему так не хочется с ней расставаться? Угасающим сознанием Кенни наконец в полной мере осознал слова тёмной девушки, брошенные ею в грязной подворотне...       Пробраться в морг не было сложной задачей для дитя тьмы. В мрачных коридорах Генриетта ориентировалась куда лучше и увереннее, чем во власти света. Глянув на камеру наблюдения, мигнувшую красным огоньком под потолком, девушка лишь неприязненно хмыкнула – тупоголовый охранник уже давно дрыхнет в подсобке, похрапывая во всю силу, сморенный каким-то из однотипных говносериалов и двумя банками дешёвого пива. Долбанный конформист.       Наконец, Генриетта вошла в нужное помещение, откуда её обдало могильным холодом. Несколько шагов, и девушка опустила руки в чёрных перчатках на край металлического стола, на котором, как на жертвенном алтаре, лежало тело.       Даже мёртвый он был прекрасен – светлая кожа будто впитала лунное сияние, лицо излучало умиротворение, словно парень просто спал, однако грудная клетка не шевелилась, ни одна мышца не дрогнула. Генриетта медленно, будто наслаждаясь моментом, стянула чёрные перчатки и обнаженными ладонями прикоснулась к сухой остывшей коже. Наклонившись, она оставила лёгкие поцелуи на лбу, на тонких венках век, на щеках, на губах.       – Потерпи немного, – прошептала девушка, ведя пальцами по светящей малиновым кровоподтеком скуле.       Генриетта неторопливо, размеренно достала четыре чёрные свечи и зажгла их, одну она поставила у головы мертвого парня, две у плеч и еще одну в ногах. Все готово. Она снова склонилась над Кенни.       – Vitalum Vitalis³, – отчётливо прошептала девушка и медленно выдохнула ртом часть своей жизненной энергии прямо в холодные губы, взятые фиолетовой вуалью остывших капилляров.       Оставалось лишь ждать, Генриетта завороженно наблюдала, как ужасная рана в груди стала затягиваться, не оставляя за собой и намёка на шрам, как постепенно бледная кожа приобретает здоровый живой оттенок, она могла поклясться, что видит, как по венам вновь заструилась горячая кровь.       Воздух одной большой порцией проник в остывшие лёгкие Кенни, и парень со страшным хрипом выгнулся дугой на холодном металлическом столе, втягивая через рот ещё больше живительного кислорода, и рухнул обратно, заново привыкая к процессу дыхания.       Наблюдая за воскрешенным ею Маккормиком, Генриетта опустилась на корточки, сложив руки на столе и уперевшись подбородком на ладони.       – С возвращением, – прошептала она, с трудом сдерживая ликование.       – Что проис..., – Кенни глухо закашлялся – мышцы горла успели отяжелеть и распухнуть. К речи тоже нужно привыкать вновь, но, тем не менее, он узнал свою спасительницу. – Генриетта? Ты?...       Ясные чистые голубые глаза, в посмертии поблекшие до грязного серого, снова открыто смотрели на девушку, сначала они глядели удивлённо и испуганно, а затем с примесью неверия, восторга и благодарности. Наверное, именно так смотрят на всесильное божество, которому поклоняются, забыв себя.       – Это ты меня..., – восторженно прошептал Кенни, наблюдая, как Генриетта выпрямляется во весь рост рядом с ним.       – Наконец-то, – все тело девушки объял незримый обжигающий кокон трепета и ощущения своей безграничной власти, – теперь ты мой.       – Чего? Спасибо, конечно, но ты перегибаешь..., – начал он, пошатываясь, встав на ноги.       – На колени, – в тишине холодной комнаты приглушенный приказ раздался громким и хлестким, словно удар плети. Оживший Кенни, который, к своему удивлению, не смог ей сопротивляться, покорно, не отрывая благоговейного взгляда от лица девушки, опустился перед ней на колени, подушечками онемевших пальце прикоснувшись к блестящим кончикам её больших чёрных ботинок на массивной подошве. – Смотри на меня, – тем же приказным тоном сказала Генриетта, обхватив пальцами с острыми чёрными ногтями подбородок юноши. – Всегда смотри на меня, только на меня, – приговаривала она, приглаживая светлые волосы с остатками запекшейся крови, а тело буквально звенело от оглушающей эйфории. Кенни лишь непонимающе смотрел на улыбающуюся жуткой улыбкой девушку, не чувствуя ровным счётом ничего, кроме бесконечно желания принадлежать ей. Он же умер. А она его воскресила и что-то переключила в нем. Только начавший снова функционировать мозг признал в стоящей перед ним Генриетте свою богиню. Маккормик смог растянуть губы в бездумной улыбке, стеклянными глазами, не мигая, вглядываясь в её лицо. – Да, Кеннет, смотри только на меня, сейчас и во веки веков.       Пусть так, всё, что захочет тёмная королева, перетянувшая его на свою сторону.       Как странно, и уже совсем не страшно и не больно – Генриетта переиграла саму смерть и заполучила ненавистный свет в своё безграничное владение.