*
Думать могло бы быть её сильной стороной, если отмести какие-то импульсивные решения. И алкоголь. Лера так и не определилась, насколько импульсивным решением был переезд. То, что это решение было принято без капли алкоголя — напилась она только после того, как выдала в мессенджер короткое «да, я приеду завтра с вещами», — никак не делало ситуацию лучше или хуже. Это просто случилось: Киря со взъерошенными волосами, заспанная мама, которая до конца не верила, что Лера захотела съехать, отец, потребовавший скинуть местоположение сразу же, как она доберётся — всё просто случилось. Это случилось, но ей в это не верилось, даже когда она уже смотрела по навигатору, что до конца маршрута остаётся шестьсот метров. Не верилось точно так же, как не верилось всей её семье, что тот самый Серёжа — как-никак, и Кире, и родителям уже знакомый — не был её мужчиной. Лере это казалось полнейшим вздором. Это они ещё об Олеге в комплекте не знали — тогда вовсе были бы уверены, что дочь вправду сильно опередила их в свободе взглядов. Лера же просто хотела по-человечески отоспаться. И массажный душ. И чтобы поближе к университету было. И по своей важной работе на связи 24/7 быть — хотя это, скорее, всё же для родителей. Рефлексия насчёт того, в чём же была реальная её выгода, Леру не посещала. Думать о том, с чего бы Разумовскому и Волкову настолько брать её под крыло, тоже не хотелось. В конце концов, как до сих пор считает Лера, на её месте мог бы оказаться кто угодно ещё, и этот «кто угодно» точно так же бы согласился. И докатиться до жизни такой гораздо легче, чем только можно себе вообразить. Одно-единственное выгодное предложение, окутанное сомнительной, по-настоящему сомнительной идеей — вот и всё, что нужно. Таких предложений и идей впоследствии вылупляется целая масса. К ним же добавляется предложение Олега распить бутылку Чиваса, к нему — идея скоро запьяневшей Леры попросту увести Олега на балкон. И высказаться. Лера заручается собственным опытом того, что наутро не вспомнит ни единого собственного слова, и вываливает на Волкова все тревоги, одну за другой; едва попадая сигаретой между губ, рационально сама за собой проговаривает, мол, ей-то на деле ныть особо нечего. Сессия сдана на отлично, на тренировках по кендо она — умница-красавица, с Кирюхой не вздорит, с родителями после переезда вовсе отношения стали практически идеальными. Работа — есть, какой бы неподходящей ни казалась — жаловаться особо не на что. Возвращаясь к теме спорта — у неё вон какие тренера, и Олег Волков, и сам Серёжа Разумовский. Натаскивают на самооборону будь здоров. На словах про самооборону она сама себя обрывает с горьким вздохом. Крутит в ладони чудом не разбитый рокс, косится на остатки виски и решительно допивает одним залпом. — А вот что про… самооборону, Волч, знаешь… Оборона обороной, но Лера, с её слов, будто бы и психологически вокруг себя стену какую-то выстроила, и это все границы уже переходит. Вернее, наоборот: никого через эти границы не пропускает. Лера в курсе, конечно, в курсе того, что Волков с Разумовским спят в одной постели, не маленькая, не слепая и уж тем более не глухая, да и вовсе не глупенькая, способна сложить один плюс один. И подсознательно словно бы завидно, хоть и по-белому. Хоть и сама, вроде как, вниманием не обделена, трахается — и даже её трахают, по её желанию — довольно регулярно. Так, с какой-нибудь понравившейся девушкой, чтобы голову разгрузить, и да, Волч, тебе про это Лера рассказывает, потому что понимает, что ты очень навряд ли гомофобен. Не то что родители да Киря, например… И нет, привлекают её не одни только девушки, мужчины тоже, но не в этом, собственно, суть. Всё равно всё как-то не так, как-то не то: всё равно просыпаешься на своей двуспалке одна, как лохушка, или не на двуспалке — и не одна, — но один фиг, как лохушка. И нет, Волч, это не огород в твой камень… то есть, наоборот, не камень в твой огород, и вообще, это всё исповедь пьяная да дурацкая до жути. На самом деле, это всё не парит, об этом не думается вообще, голова совершенно другим занята, это всё вискарь твой — слишком уж по нервам даёт. И все, все-все проблемы слишком гиперболизирует. Будет круто, если ты, Волч, просто эти глупости не воспримешь всерьёз, и спасибо, что дал выговориться. Спасибо, что выдержал этот всплеск невроза. Волков и вправду даёт выговориться. Не подбадривает, не встревает с комментариями, только кивает медленно, словно бы понимающе, и методично делится сигаретами. Не подытоживает даже так и напрашивающимся «да ты молодая, всё у тебя будет ещё», хоть и мог бы, вправду, мог. Ему до Валеры, по-хорошему, вовсе дела не должно быть, но ёкает то, что ещё какое дело ему есть как минимум до Серёжи. А уж он связывает их воедино в чёртов бермудский треугольник — в нём, как в тихом омуте, черти топиться и пропадать без вести будут, едва даст хоть чему-то ход одна из сторон. Но это — потом, и это явно не тема для того разговора, что получается сейчас. Это, наверное, в принципе рано выводить даже на уровень разговоров, но хорошо, что Валера ему высказала всё накипевшее, всё вздёрнувшее, стоило ей опьянеть. С её эмоциями, пусть, по её же убеждению, гиперболизированными, теперь всё происходящее будет хотя бы понятнее. Но это — потом. И спасибо, думается и Лере, искреннее спасибо Олегу за то, что не начал сочувствовать и влезать в душу дальше, чем ей самой захотелось допустить. Они выпивают ещё по чуть-чуть, хоть остановиться стоило уже несколько порций назад, но в целом, плевать. Не в первый раз оба будут наутро с раскалывающейся головой, умеют уже это предугадывать и с этим бороться. Чокаются, опрокидывая роксы — и Леру будто бы отпускает: вывезет, всегда ведь вывозила, в случае чего — подыщет себе психотерапевта, если совсем худо станет. Благо, деньгами она сейчас не обделена. Олег провожает её до комнаты и осторожно прикрывает дверь. Лера тяжело вздыхает, опускаясь на кровать, и лениво разминает плечи перед сном: опьянение действительно берёт своё, и шевелиться — а уж тем более, разматывать сейчас в голове какие-то мысли — кажется идиотской тратой сил. Всё и вправду, наверное, может стать хорошо. Стоит только завязывать с алкоголем, это самый отстойный вариант терапии. И стоит искать силы, чтобы собирать себя назад по кусочкам, становиться обратно человеком — а иногда для этого приходится идти на какие-то поступки, совершенно странные и непонятные для самой себя впоследствии, но в моменте кажущиеся единственно верными. Бутылка Чиваса, распитая на двоих с Волковым, вполне подходит под это определение. Одно выгодное предложение, окутанное сомнительной, по-настоящему сомнительной идеей. Три человека и одна-единственная отчаянная, по-настоящему отчаянная потребность. Только и всего.*
— Серёж. Разумовский только недовольно ворочается, кутаясь в одеяло. Олег вздыхает и осторожно трогает его за плечо: — Серый. Спишь? — Теперь уже нет, — бурчит одеяло. Серёжа не разворачивается, но, вроде как, признаков агрессии больше не подаёт. — Прости, что разбудил. Олег ложится рядом. Молчит, смотрит в потолок, почти не моргая: спать не хочется совсем. Лера, наверное, уже заснула. Лера… в голове всё ещё отрывисто стоят нотки её голоса — искреннего, пьяного, чуть ломающегося в попытках успеть за мыслями да связать все эмоции. Случившийся диалог, наверное, был самым продолжительным и полноценным за всё время их знакомства. С Серёжей она общается куда чаще и больше, то щебечет, то ворчит, то неожиданно почти рявкает — но всё время охотно идёт на контакт. Болтает с ним уже не только о работе, но и буквально обо всём на свете — умная, интересная, смышлёная; отчасти именно поэтому Серёжа, уже явно изнывающий без свежей крови в более-менее доверительном общении, ей и предложил переехать. Почему она так легко согласилась — повод уже для других размышлений. С Олегом же у Леры не то чтобы не клеилось — скорее, не было острой надобности, чтобы клеилось. Приветствия, почти дежурные рассказы друг другу о том, как кто заебался, общение на тренировках — и этого хватало. По крайней мере, думалось, что хватало, и Олег не рассматривал для себя необходимость в каком-либо сближении. Даже при некоторых отягчающих — или наоборот смягчающих — обстоятельствах. Может быть, и нельзя было этот разговор считать шагом к сближению, но Олегу чувствовалось почти физически, что дала трещину какая-то эфемерная скорлупка. — Серый? — М-м? — Она знает. Серёжа молчит. Молчит так долго, что Олегу уже кажется, что тот заснул, не расслышав его слов. — Да мы, вроде, и не скрываемся. — Одеяло даже приподнимается от тяжёлого вздоха. — Ага. — Олег прикрывает глаза. — И ещё, Серый. — М? — Мне показалось, что она… тоже. На этот раз Серёжа молчит едва ли не вдвое дольше. Впрочем, Олег и сам не знает, что на подобное ответил бы. Та ещё информация для четвёртого часа утра, для сонного Серёжи — Олег честно удивлён, как Серый всё ещё не сорвался на него за то, что его продолжают будить и грузить какими-то нетрезвыми новостями. — Завтра обсудим, — Серёжа снова избирает тактику «прояви пассивную агрессию одним вздохом». — Спи, Олеж. Ради бога. — Угу. — Олег почти удовлетворён ответом. Хотя бы среагировал, и то хорошо. Зацепка уже есть. — Доброй ночи, Серый. — Спокойной, Олеж.*
Лучше бы, наверное, головная боль с прошедшей ночи была физической — и не той, что купировалась за полчаса таблеткой обезбола, а такой, что крыла бы на протяжении всего дня. Так у Леры хоть не было бы ресурса и желания ковырять остатки воспоминаний: помнит она диалог с Олегом довольно смутно, но даже эта муть даёт некоторое представление о том, как она почти всю душу наизнанку вывернула. Поэтому голова у Леры болит преимущественно тревожно, преимущественно на тему того, что и как пойдёт дальше. Хорошо, что хоть во сне обошлось без визитов всяких рыжеволосых; всё больше убеждаясь в том, что сегодняшний выходной день лучше провести за прогулкой на свежем воздухе, собраться с мыслями подальше от этой квартиры, Лера берёт телефон. Валерия Макарова 13:02 Ириш, привет. Может, в Сёрф и по малиновому латте?*
Ира и малиновый латте — сочетание буквально из самых лучших, особенно когда к этому прилагаются доверительные разговоры, которые, вроде как, даже расставляют что-то по полочкам в Лериной голове. Каждая встреча с Ирой — жаль, что случаются они нечасто — буквально взрезает её тревожность, отсоединяет важное от второстепенного, загружает с нуля тот кислородный баллон поддержки, без которого Лере никуда. Ира умеет в слова через рот, Ира потихоньку — совсем-совсем маленькими шажками, поддерживая за руку — учит этому нехитрому мастерству и Леру. И та в квартиру Серёжи возвращается уже без каких-либо признаков тревожности, удивительно спокойная и довольная, уже готовая Ире отписать «спасибо за встречу»… А потом видит на своей тумбочке продолговатую коробочку, которой раньше не было. Потом понимает, что в коробочке — женский вибратор-кролик. Упаковка запечатана, что, вроде как, намекает на то, что игрушка новая, но Лера мигом едва ли не задыхается от смеси подступивших к горлу чувств. Стоит сказать, преимущественно негативных: от непонимания, странной злости, чего-то на грани с обидой, но самое яркое, едкое и жгучее здесь — из ниоткуда взявшаяся ревность. Она обдаёт едва ли не оцепенением, кусачим холодом вдоль позвоночника, а затем коротко подкатывает слезами к глазам. Нет, Лера не дура — из-за такого плакать, Лера не дура — ревновать, красочной вспышкой представляя, как какая-то другая девушка на этой кровати… на её, на её кровати, возможно, даже с Серёжей (именно с Серёжей, почему-то об Олеге с девушкой даже не думается)… Лера откидывает голову назад, жмурится, смаргивая слёзы, и шумно выдыхает. Да, конечно, между ними же и отношений никаких нет, и живёт здесь Лера на птичьих правах — в любезно выделенной ей комнате. С такой большой и удобной кроватью, куда только и приводить кого-то. За чем угодно. Даже за этим. Хозяин — барин. Если Серёжа хотел ей намекнуть на то, что её соседству здесь больше не рады, то у него отлично это получилось. И всё ведь, наверное, из-за вчерашнего её пьяного разговора с Олегом: не забыл ничего, ещё и с Серёжей всё обсудил, и оба пришли наверняка к решению, что Леру лучше изолировать на безопасное для себя расстояние. А раз так, то нужно… Нужно успокоиться. Взять себя в руки и уточнить у Серёжи, не ошибся ли кто-нибудь комнатой. Главное — уверенно, спокойно и без вспышек агрессии, не показывая того, как это задело. Или унизило, как дурочку? Или вмазало по голове, указывая, где её место? — Эт-то чьё ещё? — спокойно и без эмоций в голосе не получается. Лера сводит брови, стараясь выглядеть обозлённо, но понимает — обозлённо навряд ли получается, скорее, жалобно да жалко. Коробка в руке тоже не придаёт никакой уверенности и не делает лучше. — В моей комнате!.. — Так всё верно, — Серёжа тихо фыркает в свой чай и выглядит таким спокойным, что это взводит Леру ещё больше. — Твоё. В твоей комнате. Или ты хочешь переехать в другую? У нас здесь спальня с балконом ещё свободна, отличная, кстати, на солнечной стороне… Если раньше Лера выглядела просто жалобно, то теперь к виду прибавляется ещё и полная рассеянность. Она чувствует, как обмякает рука, сжимающая несчастную коробочку, с недоверием косится на неё, потом снова смотрит на Серёжу: — Моё? Я не… не заказывала. Курьер ошибся, наверное? — Я знаю, что не заказывала, — снисходительно соглашается Разумовский. Лера снова бросает взгляд на коробку. — Это… это что вообще, — произносит таким тоном, будто впервые секс-игрушки видит, хоть отчасти это и так: настолько навороченные раньше даже в руках не держала. Всё время был у неё один любимый вибратор, старенький, оставшийся на квартире родителей запрятанным под её матрас, и всё. — Это? Серёжа усмехается, отставляя кружку с чаем, и Лера вздёргивает бровь, мол, жду ответа. — Это — лучшее средство от невроза, ма шери. В груди ничего не взрывается, не бьётся тысячей осколков, и даже мир остаётся на своём месте, но Лера едва заметно выдыхает. Возможно, сейчас в своём состоянии она просто готова с удовольствием принять любую утешительную лапшу на уши, а потом ещё и попросить добавки, но расслабленный Разумовский не выглядит так, будто бы собирался перед ней юлить. Возможно, это и правда предназначается ей, и драму она устроила на пустом месте. Всё возможно. Сейчас она выбирает за эту лапшу зацепиться. И, конечно же, не потерять лицо: — Не особо уважительно по отношению к девушке, — язвит лениво. Теперь стоять с коробкой с вибратором перед Серёжей становится отчего-то не очень уютно, но Лера и не собирается долго выяснять с ним отношения. — Зато действенно, — жмёт плечами Серёжа. — Тебе-то откуда… бля, — Лера отирает лицо рукой, не готовая просвещать Разумовского во все тонкости феминизма. Щёки у неё теплее обычного — явный признак того, что она краснеет. — Лучшее и самое действенное средство от невроза — это психотерапия, Серёж. — Ма шери, любой твой каприз. Можем поискать завтра… — Не надо! — выпаливает Лера. — Я это к сравнению… с вот этим вот, — кивает на коробку снова. Называть вещи своими именами ей упрямо не хочется. — И… ты же понимаешь, что у меня нет сейчас денег, чтобы за это расплатиться? — Это подарок, — урчит Серёжа. Буквально, лис хитрый, урчит. — Может, кстати, чаю? Зелёный, любимый твой. — Подарок? — выдыхает Лера, пропуская мимо ушей слова про чай. — В честь, блин, чего? — Сегодня международный день толерантности, например. А завтра — всемирный день студента, — Серёжа улыбается, подтягивая по столу ещё одну кружку и заботливо наливая в неё заварку. — Можешь по гуглу пробить, я не вру. Это уже не лапша на уши, это хуже. Это полная готовность Серёжи к любым вопросам, касающимся его странного… подарка. — Я тебе верю, — мрачно бурчит Лера. — И я чай не буду. Спасибо. — Он с травками, для спокойствия! — Я не буду! — почти рявкает Лера, но тут же смягчает тон: — Позже, может быть. Я устала. Побуду у себя. Смятый картон в её руке жалобно похрустывает, когда Лера уходит назад в комнату. По пути она старается по-быстрому разгладить на коробке все получившиеся вмятины, а потом, плотно закрыв за собой дверь, пару минут пытается сфотографировать «подарок» в упаковке, держа телефон в подрагивающей руке. Валерия Макарова 22:18 ИРА ИРОЧКА ТЫ ЩАС УМРЁШЬ*
Вибратор всё-таки остаётся нетронутым — день, два, три. Лера к такому методу избавления от невроза относится с некоторой настороженностью и тревогой, да ещё и разговор с Ирой никак не помогает усыпить бдительность. Подарок кажется то подозрительным, то будто бы насмешливым (зная страсть Разумовского к хитрым обидным розыгрышам, такое представить не составляет особого труда), то попросту унизительным; ей, отбрасывая все размышления, на самом-то деле приятно до тёплого томления внизу живота, до мыслей, выстилающих мурашки — о том, как Серёжа этот подарок обдумывал, выбирал, решал, какой именно вибратор для неё будет лучше. Для неё, а не для своей, возможно, потехи. Стоимостью она запрещает себе интересоваться — боится то ли разочароваться, то ли совсем выпасть в осадок и чувствовать себя пожизненно в долгу за то, о чём, в общем-то, даже не просила. Возможно, слишком много переживаний для одного-единственного вибратора, но Леру это не останавливает. Особенно когда её попытки в рационально-тревожное мышление замешиваются с мельком увиденным: Серёжа целует Олега. Это случается у её комнаты, и она видит всё через приоткрытую дверь. Поцелуй короткий, мягкий, Серёжа успевает что-то проурчать в губы улыбающегося Волкова, прежде чем мягко толкнуть его ладонью в грудь, уводя обоих из поля зрения Леры. Лера отрешённо смотрит перед собой — как маленькая, как глупенькая, будто действительно не знала, что между Серым и Волковым. Точнее будет сказать иначе — будто раньше это ей не мешало, будто воспринималось разлитой в воздухе данностью, а сейчас застряло костью в горле, которую и не проглотить без лютой боли, и не выкашлять, как ни старайся. Это не ревность, на неё эта кость не похожа. Это махом полыхнувшая обида, сложившаяся в единственно верное, как Лере чувствуется, объяснение всему происходящему. А эту обиду надо проговаривать словами через рот, как её терпеливо учит Ира. В конце концов, ей с Разумовским и Волковом ещё соседствовать и соседствовать — хоть и это утверждение спорное. Лере кажется, что она вообще ни в чём не может быть уверенной, кроме, само собой, последней своей догадки. Правда, выходя из комнаты в залу, она видит только Серёжу. Волкова нет — Лера, хмурясь, оглядывается: — Где Олег? — Отошёл, скоро будет, — воркует Серёжа. Завязывает пояс шёлкового халата, разморённо улыбаясь, готовый, наверное, снова Лере предложить его трижды проклятый чай с травками, и у Макаровой нервно вздрагивают губы. — Ясно. — Может, всё-таки чаю, ма шери? — Может, — Лера чуть ли не задыхается, — всё-таки ты лучше мне объяснишь?.. Серёжа изумлённо приподнимает брови вверх. Это выглядит настолько правдиво, что, блядь, Лера даже поверила бы этой обезоруживающей мимике, не держи её сейчас колкая тревога на строгом ошейнике. — Что случилось? — голос Серёжи тут же меняется на взволнованный. — Ты насчёт чего переживаешь, Лер? Мы что-то не отследили, или… — Ты-то отслеживаешь всё явно лучше всех, — Лера, перебивая его, язвит, но с явной горечью. — Ты… просто можешь мне объяснить? Тебе проверок не хватило? Того, что я и так шаг вправо-влево не могу сделать, не думая о том, не сделаю ли я что-то не так? Не помешает ли это тебе… с Волковым… вашему делу, не аукнется ли моим… родителям, Кире? — она сбивается с дыхания, чувствуя, как в голос пробиваются слёзы, и инстинктивно вытягивает ладонь вперёд, когда замечает, что Серёжа идёт ближе к ней. — Тебе мало? Скажи, мало? На какую ещё хуйню ты хочешь меня вывести? — Лер… Лера делает резкий жест ладонью, схлопывая ту в кулак, обрывая Серёжу. — Хватит. — Вдыхает через нос, выдыхает, но успокоиться это не помогает — она наоборот только сильнее чувствует противную дрожь, сковывающую грудную клетку и горло. — Хва-тит. Твой этот… подарок. Ты думаешь, я девочка маленькая? Не… не понимаю ничего? Да знаю я прекрасно… — снова прерывается, чтобы сделать нервный вдох, и обессиленно опускает ладонь, когда Серёжа подходит ещё на пару шагов ближе. — Знаю, что это проверка! Такая тупая, такая… очевидная! — А зачем и что мне проверять? — вкрадчиво интересуется Серёжа. Всё ещё выглядит так, будто действительно не понимает, о чём речь, но Лере в это не верится. — Меня! — выпаливает она, почти срываясь на крик. — Меня, Олега… я не… я не знаю, я же не лезу к вам, я… — глаза начинает больно жечь подступающими слезами. Лера их не стирает, не смаргивает, позволяет только застилать всё происходящее. — Блять, Серёж, если это какая-то проверка, я не хочу, я не хочу в этом участвовать, пожалуйста, не хочу, что тебе… что тебе ещё надо, Серёж, что, я же… Она, не договаривая, жмурится, чувствуя, как в горле хаотично заходится сердце, как стучит уже где-то в голове, а вдыхать получается только совсем коротко и часто; это похоже на приступ панической атаки, хочется выбраться на воздух, хочется заземлиться, хочется ушат ледяной воды на голову, но вместо этого она, коротко вздрагивая, едва ли не обмякает: Серёжа её целует. Это не медленный нежный поцелуй, в котором хочется распробовать друг друга, языком ласково зацепить чужой язык; Серёжа вжимается в её губы резко и крепко, на контрасте аккуратно придерживая ладонью под линией челюсти, а другой рукой прижимает к себе за поясницу. Словно упасть не даёт, а за этим — и лишнего вдоха сделать, и отрывается лишь на долю секунды, чтобы снова к губам прижаться, уже чуть мягче. У Леры слабеют колени. У неё слабеет, по ощущениям, всё тело, особенно дрожащие руки, которыми бы оттолкнуть сейчас Разумовского, взвиться оскорблённым «ты что творишь», но она только цепляется за его плечо и невнятно проскуливает что-то в поцелуй, с запоздалым стыдом понимая, что она ему отвечает. Серёжа отстраняется, едва ощущает ответное движение, крепко ухватывает Леру за плечи, пытаясь заглянуть в глаза — и тут же жмурится от звонкой пощёчины. Шипит, промаргиваясь, трогает осторожно щёку, и тихо усмехается, всё же поднимая взгляд снова: — Не проверка это была, Лер. И это, — вздыхает, кивая на её губы, — тоже. — Ага, а что же? — бросает Лера. И уже не получается того настроя, с каким она шла, рассыпана вся бравада, только в голосе до сих пор дрожь, но уже далеко не та, что распирала всё тело буквально минутой ранее. Серёжа тихо фыркает. Отступает на полшага. — При наступающей панической атаке нужно задержать дыхание. — Смотрит прямо в глаза, тянет губы в кривой улыбке и жмёт плечами: — Ты задержала. Лера делает вдох, чтобы ответить, и понимает, что голова полностью пуста. Серёжа отворачивается, отходит вглубь залы, и Лера закрывает глаза, заранее готовая сказать «нет». — Лер, — тон у Серёжи почти будничный, только голос тоже надламывается в моменте, или же Лере уже это кажется. — Я всё-таки настаиваю на чае. Вместо ответа Лера поворачивает голову на звук открытия входной двери. Она слышит по звону ключей, что вернулся Олег, и только кривит губы в полуусмешке, так и не зная, что отвечать. Хоть на что-нибудь. — Если что, я у себя, — лишь говорит сухо, зная, что её не будут уговаривать, не будут в четыре руки стараться здесь удержать; хоть, честно, сейчас этого очень-очень хочется.*
Олег молча звякает чашками, и Серёжа в очередной раз внутренне возмущается — и удивляется — его способности невербально показывать своё недовольство. В этом они, конечно, могут ещё посоперничать, могут даже друг у друга поучиться, но Разумовскому, честное слово, сейчас совершенно не до оттачивания навыков этого нехитрого мастерства. — Ну чего ты дуешься-то, — Серёжа и сам бурчит, но максимально виноватым тоном. Олег этот тон знает, чуть что — и виноватый станет оборонительным, едва ли не нападающим. — Я не дуюсь, — невозмутимо отвечает Олег. — Дуешься же! На что, на… на поцелуй? — Что? — Олег, хмурясь, оборачивается. — Что? Вот и момент, вот и тот щелчок пальца, когда оборона готова перейти в нападение, но Олег отворачивается так же быстро, как и повернулся. Усталый вздох выдают только его опустившиеся плечи. — Ты… слишком торопишься, — говорит он медленно, спокойно, буквально каждое слово обдумывает. Чашка, которую он натирает полотенцем, уже почти скрипит, но Волков даже на неё не смотрит. — Слишком, Серёж. — Я не… — начинает было Серёжа, но Олег его обрывает: — Торопишься. Я же что тебе говорил: не торопиться. С ней — ни в коем случае. Это взвешенное спокойствие, которое порой Серёжу умиротворяло, сейчас наоборот изъедает противной тревогой и тошнотворным непониманием, а что главное — непризнанием собственной неправоты. Он нервно выдыхает, падая на диван, и закрывает лицо ладонями, но пальцы всё равно чуть разводит — чтобы как-то да подглядывать за Волковым. — А что я должен был сделать? Что я, по-твоему, должен был сделать, Олеж? Ты меня будто бы отчит… — Да, я тебя отчитываю, — со всё таким же мерзким спокойствием прерывает его Олег. — Ты когда-то сделал ровно то же самое! — возмущённо парирует Серёжа. — Лет… господи, кучу лет назад, когда меня едва ли не выворачивало от панички, помнишь? И это было не столько предлогом, сколько и вправду помогло! Олег тихо фыркает — ни капли не злобно, напротив, дружелюбно и как-то устало. Серёжа победно хмыкает в ответ, но тут же мрачнеет. — Здесь же… — продолжает он своё рассуждение, — ровно та же ситуация, нет? — Нет, — безапелляционно заявляет Олег. — Даже не идёт в сравнение. — Да почему!.. — Не кричи, Валера услышит. И я сейчас поясню тебе, почему, Серый. Чашки снова звякают о стол. Серёжа закрывает глаза и тяжело вздыхает, отирая лицо ладонями; в голове всё ещё не укладывается, за что его вообще можно так отчитывать. Как ребёнка, ей-богу. — Ты сравниваешь, — снова заговаривает Олег, — две разные ситуации. Очень, очень разные. Их основное различие в том, что тогда я был уже на все сто уверен, что нравлюсь тебе тоже. Серёжа чувствует, как диван рядом чуть продавливается, как рука Олега мягко треплет его по волосам, и с тихим умоляющим стоном откидывает голову, подставляясь под его пальцы. Олег опять фырчит, но прочёсывать его волосы продолжает. — Не отвлекай меня. Так вот… — Буду отвлекать, — урчит Серёжа, но тут же протестующе стонет, когда Олег убирает руку. — Олег! — Сначала ты меня дослушаешь. Серёжа вздыхает, сводя брови, но знает, что возникать нет никакого смысла. — Так вот, — терпеливо продолжает Волков. — Ты думаешь, она хоть сама себе готова признаться в том, что ты ей нравишься? И уж тем более, признать то, что это может быть взаимно? Учитывая, что она в курсе о нас с тобой? Серёжа не отвечает — лежит всё так же хмурый, надутый; нервная складка между его бровями чуть разглаживается, когда рука Олега возвращается на место. — И пощёчину она тебе залепила, конечно, великолепную, — без тени иронии добавляет Олег. Разумовский краснеет буквально вмиг — так, что ему хочется снова ладонями лицо закрыть. — Ты прям вживую, что ли, видел? — он бессильно пытается съязвить, но тон выходит совсем жалобный. — У нас есть камеры, Серёж. — Хуямеры. — Ты сам предложил мне их посмотреть, чтобы не пересказывать ситуацию. Серёжа равнодушно жмёт плечами. Олег ласково поглаживает его по голове: честно говоря, Серого ему почти жалко. — В общем, Серёж, с этим форсированием событий… я могу сейчас лишь предполагать, что у неё в голове творится. — Так иди и распей с ней ещё бутылку, утешь девочку, чего тебе стоит-то, — снова язвит Серёжа, уже явно озлобленно-обиженно. Олег коротко щёлкает его пальцами по лбу: — Хуйню несёшь. Серёжа нервно отмахивается: — Ну, у вас-то как-то доверительные разговоры по пьяни получаются, а со мной она даже чай выпить не садится. Я же просто по фактам раскладываю, тебе что-то не нравится? Может, она тебе на поцелуй и пощёчину не залепит… — Серый, не ёрничай, ради бога. — Я не ёрничаю. — Ёрничаешь и хуйню несёшь. Прекращай, — тон Олега из наставнического переходит в примирительный. — Если бы мне это всё, о чём ты говоришь, было надо… Серёжа аж глаза открывает и голову запрокидывает, внимательно глядя на Олега. — …но оно мне не надо, — спокойно глядя Серёже в глаза, заканчивает Олег. Разумовский молча пялится, лениво моргая, а потом так же лениво отводит взгляд, тяжело вздохнув. — Олеж. — М? — Ты меня ревнуешь? Рука Олега секундно замирает в его волосах, и в эту же секунду Серёжа чувствует, как сердце коротко подскакивает до самого горла. — Нет. — Правда? — Если бы я ревновал, я бы тебе не устраивал эти сеансы психотерапии, наверное. Серёжа тихо угукает, а потом прокашливается. — Олеж, ещё вопрос. — Слушаю. — А она тебе нравится? Тут Олег молчит уже дольше. Сильно дольше, наверное, даже слишком долго для того, чтобы неопределённо хмыкнуть и наконец честно ответить: — Не знаю. — Не нравится? — Серёжа снова запрокидывает голову. — Не совсем. Не так. Мне, скорее, нравится идея этих отношений. Серёжа непонимающе хмурится, и Олег с улыбкой разглаживает большим пальцем складку между его бровей. Ласково-ласково. — Мне нравится, что Лера нравится тебе, Серый. Она славная. Этого хватает. — Но тебе ведь тоже должно быть комфортно, — Серёжа звучит совсем тоскливо. Сейчас он и впрямь будто извиняется, будто готов раскаиваться в заваренной каше, но у Олега нет совсем никакого желания выводить его на это. — Мне достаточно комфортно, — он делает акцент на слове «достаточно». — И я достаточно уважаю и тебя, и себя, и Валеру. — Мягко щёлкает Серёжу по носу указательным пальцем: — Я обязательно тебе сообщу, если что-то изменится. Он замечает, как Серёжа снова сводит брови, и тут же добавляет: — Навряд ли что-то изменится, Серый. Если ты не будешь дурить, конечно, и будешь ко мне прислушиваться. А ещё — если соберёшь наконец яйца в кулак и поговоришь с Лерой по-человечески. Серёжа невнятно что-то урчит вместо ответа, и Олег гладит его по щеке. Хочется другую ладонь положить Серому на грудь, почувствовать, как часто, наверное, сейчас бьётся его сердце — почти по-птичьи, так резво, взволнованно, встревоженно. Влюблённо. Наверное, кучу всего Олег готов ему прощать именно за это — за живость и юркость эмоций, буквально подростковых, в его тридцать с хвостиком; за то, как светится, как улыбается подрагивающими уголками губ. Волков помнит его таким в начале их отношений, когда были только Серёжа и Олег, когда ещё не шло речи о том, может ли возникнуть чувство к кому-то третьему. Ответ известен: нет, не может, нет, их отношения тогда этого не выдержали бы. Сейчас же Олег поглаживает его по щеке, по виску, по волосам и думает, что давно не видел Серого таким искренним, счастливым, уязвимым, глупым, и всё это одновременно; и сам тоже давно не был таким влюблённым — и счастливым — в ответ. Это какой-то уровень просветления тибетских монахов, а может, просто практика честных разговоров друг с другом. И самое главное — молчаливого понимания, что впустить кого-то в свои отношения они могут, а выпустить друг друга — точно нет. — Оле-е-еж, — вдруг капризным тоном тянет Серёжа, и Олег, взбодрённый привычной его интонацией, усмехается. — Ну, пошли в комнату, а то развалился тут, лисица хитрожопая. — И похлопывает его по щеке, так, для профилактики: — Слышь, Серый. Не ной.*
— Да ной сколько хочешь, — почти возмущается Ира, подталкивая Леру локтем. — Ты нашла, конечно, за что извиняться, мать. Лера досадливо вздыхает, продолжая задумчиво жевать пластиковую трубочку. Всё-таки хуже будет, если Ира попросит её заткнуть этот неуёмный фонтан эмоций: вторую встречу — и уже который день по переписке — они ведут разговоры буквально об одном и том же, едва позволяя себе переключаться на другие насущные проблемы. Лере вправду перед ней уже совестно, она же и полстакана коктейля ещё не выпила, а уже вывалила на Иру ебаный ворох новой и навряд ли ей нужной информации. Впрочем, с кем ещё такими переживаниями делиться, Лера и вовсе не знает. — У тебя ещё осталось там?.. А то у меня тост, — Ира снова подпихивает Леру в бок, и та на неё оборачивается. — Как раз подходит к ситуации. В общем, за них, красивых, но неверных… Лера конец этого тоста знает, сразу расплываясь в довольной, хоть и смущённой отчасти, улыбке, и поднимает стакан. — …за нас, блядей, но, — Ира подмигивает, — охуенных! — Воистину, — фыркает Лера, чокаясь, и отпивает ещё немного коктейля. — Я-то всю жизнь только по любви, ты знаешь, но… — Но охуенной ты с этого быть не перестаёшь. — Это факты. — Ну и не только уж по любви, Ле-ер… — Э-это тоже. Но мы об этом не говорим. Это очень, очень опасный манёвр, потому что Лера более чем хорошо знает: говорят. Говорят прямо сейчас, и процедить наконец реальные эмоции через ситечко их отрицания — самое главное. И самое болезненное. Пока всё проговаривается и воспринимается шуткой, какой-то банальной похотью без капли настоящего чувства, есть ещё ощущение, что всё под контролем. В любой момент можно затормозить, завязать, бросить, как нездоровую привычку. Кстати, ни с сигаретами, ни с алкоголем Лера так и не завязала. А вот стоит себе признаться, что в этот раз всё по хоть какому-то подобию любви — и пиши пропало. Влюблённое сердце, едва примерив на себя этот официальный ярлык, норовит выскользнуть из-под контроля, как кусок мыла из мокрых ладоней, и этого Лера боится до паники. — Да Лер, в него же и правда ничего не стоит втрескаться, я тебя отлично понимаю. — Я не… — вяло отмахивается Лера, а потом усмехается с горечью: — Бля, да даже если… Ир, да какой в этом смысл, если ему от меня этого не надо? — А что ему надо-то, по-твоему? Лера жмёт плечами. Зависает, глядя на то, как смесь алкоголя в коктейле настойчиво выталкивает вверх пластиковую трубочку, и снова зажимает ту между губ. — Понятия не имею, если у него, вон… Волков есть. — И? — Что? — И что? Я тебя об этом и спрашиваю, — Ира подсаживается ближе. Хмурится. — Лер, тебе не десять. Ну мужики просто так такие подарки не дарят. Ну это как минимум. — В отличие от Разумовского… у меня не было отношений с мужиками, — вяло сопротивляется Лера. Будто это как-то должно поменять сейчас ситуацию, в самом-то деле. — Ага, не было — и не надо начинать, да? — Угу, — Лера невесело соглашается. — Я уже несколько недель об этом думаю. Съебать бы с концами — и всё. — В таком случае, как будешь съёбывать, вибратор обязательно оставь на самом видном месте, мол, не зашёл. Для Серого и его ЧСВ это будет контрольный гвоздь в крышку гроба. Лера фыркает прямо в трубочку, отчего коктейль коротко бурлит. Ира тут же звонко чокается с ней своим стаканом. — А на деле-то он как тебе, зашёл? — Вибратор? Я не пробовала. Ира закашливается, и Лера невольно вспоминает мамину несмешную присказку про то, что можно насмерть захлебнуться в ложке воды. — Не пр… не пробовала? — Ира всё пытается прокашляться, но удивление явно сильнее неё. — Мать, сколько он у тебя уже лежит? — Три недели, — жмёт плечами Лера. — Тебе не стыдно? — сиплым голосом со всё тем же искренним удивлением спрашивает Ира, и Леру всё же распирает смехом. — За то, что ты могла сейчас захлебнуться своим лонг-айлендом? Стыдно. За вибратор? Нет… — У тебя лежит без дела вибратор за пятьдесят кусков! Может, ты совесть заимеешь и хотя бы мне его отдашь, а? Лера округляет глаза. — За… сколько? — За пятьдесят кусков, — кивает Ира, — а ты что думала? Ты что, даже его стоимость не пробила? Пятьдесят кусков, блин, полсотни тысяч рублей! Это же не просто кролик из охуенных материалов, это же ещё и пульсатор! Лера отводит взгляд и молча тянет коктейль. Пятьдесят тысяч — по меркам Разумовского, какая-то капля в море, и этим ещё можно оборвать свой восторг, она подобное всегда и делает, едва чувствует живую заинтересованность и моментальную потребность от этой заинтересованности избавиться. Но, честно говоря и честно прикидывая, обычные секс-игрушки, даже хорошие, стоят в разы дешевле. А те, что дороже, уже наверняка со вкраплениями каких-то драгоценностей — она когда-то интересовалась этим на досуге. И да, конечно, логично было предположить, что ей вообще не сдались все эти брюлики, что ей куда важнее практичность и удобство. Об этом Серёжа уже давно был в курсе, пусть и исходя из совсем других её предпочтений. И нет, нет, это всё ещё не повод прыгать в эту тьмень с головой. — Как-нибудь будешь должна мне ещё один лонг-айленд, — невзначай бросает Ира, — или малиновый латте, если на деле выяснится, что твой Разумовский — бисексуал. — Да как я тебе это выясню-то? Ира закатывает глаза. — Лер! Да потрахайся ты с ним уже, господи, раз поговорить не выходит, ну делов-то! С таким послужным списком… с твоим Серым такое явно попроще будет, чем с девочками до этого! Ну или хоть вибратор поюзай, а потом упомяни это при нём, ну будто ты не заметишь, что его это заведёт, ну не смеши меня… — Потрахаться… — задумчиво повторяет Лера. — Потрахаться. Господи. Точно. Её как осеняет. — Боже, стоило с тобой выпить, Ир… блять, на поверхности же всё. Лера допивает коктейль почти залпом, хоть Ира её не торопит, только смотрит внимательно и непонимающе. — Ир, — Лера хлопает ладонью по столу, — бл-ять! Насколько же это всё упрощает, если это не ради… не из-за чувств, не ради каких-то дебильных отношений со мной, а просто ради того, чтобы потрахаться в собственное удовольствие, а?.. Блин, дай-ка я тоже возьму себе лонг-айленд, я оч-чень-очень хочу за это выпить!*
Думать точно могло бы быть её сильной стороной, если отбросить к чертям все импульсивные решения. И алкоголь. Выпила Лера не настолько много, чтобы вообще не осознавать последствий собственных поступков. Даже не настолько, чтобы надолго засидеться у парадной, отсчитывая количество остающихся в пачке сигарет: пять, четыре, три. Предпоследнюю и последнюю, перевёрнутую фильтром вниз, она всё-таки решает оставить на потом, чтобы молча выкурить где-нибудь на балконе квартиры: вполне располагает к загадыванию желаний, в сбычу которых всё-таки очень хочется верить. Сейчас Лере сильнее всего хочется верить в то, что она может и без каких-то терапевтических вмешательств в свою психику обойтись. Проблемы в том, как ловко — как ей кажется — она перевернула волнующую её ситуацию, она не видит. Серёжа, конечно, об этом ещё не знает, как не знает и Олег — ничего, ничего, узнает позже, Серый наверняка ему всё расскажет, и как они это будут разруливать друг с другом — наверное, уже не её забота. Пока что в голове накрепко застревает подстёгнутая Ирой точка зрения, что Серёже, возможно, нужно действительно только одно. И Лера правда в упор не видит в этом никаких проблем. Современное, чёрт возьми, общество; замуж Лера не торопится, о семье не грезит, чужие отношения разрушать не планирует никоим образом. Особенно если взять отношения Серёжи и Олега: её в какие-то тонкости не просвещали ни один, ни второй, но Лера достаточно сообразительна, чтобы прикинуть, что доверия между ними хватает, чтобы её присутствие где-то на периферии не разрушило всё в один миг. Очевидно и то, что парадом командует Разумовский, и то, что каких-то поставленных целей он привык добиваться совершенно любыми способами. Лера задумчиво крутит пачку сигарет между пальцев и недовольно морщится от осеняющей мысли: кажется, Серёжа несколько раз хотел с ней что-то обсудить за треклятым травяным чаем, а она сама эти попытки поговорить и пресекала. Может, проговори они всё словами через рот, каких-то непониманий между ними стало бы меньше; с другой стороны, Лера не понимает, что можно обсуждать в его вполне явном желании просто переспать. Валерия Макарова 00:23 Ир, а вдруг у него баб до меня вообще не было? И он вообщ только по порнухе знает, как с ними управляться? Ира 00:24 о господи лера. это правда то, что волнует тебя щас больше всего? Валерия Макарова 00:24 Ну я, типа, уже полчаса сижу у парадки с наспех купленными резинками, ты думаешь, я о чём-то другом вообще могу ещё переживать? Ира 00:24 ЛЕРА ЕМУ ТРИДЦАТНИК У НЕГО АКТИВНАЯ ПОЛОВАЯ ЖИЗНЬ У НЕГО ТОЧНО ЕСТЬ РЕЗИНКИ Валерия Макарова 00:25 ИРА, не кричи на меня Ира 00:25 мать а ты не страдай хуйнёй христа ради Валерия Макарова 00:25 Я неверующая. Ира 00:27 я бы на твоём месте уверовала если у тебя сегодня что-то выгорит Валерия Макарова 00:27 ????????????? Ты о чём? Ира 00:28 ну типа шутки шутками но ты точно уверена что хочешь торопиться? Валерия Макарова 00:28 Да я не тороплюсь. Ира 00:28 ты мчишься на угорелой скорости в пизду на хуй, простите не осуждаю ни в коем случае но мне всё равно кажется что за этим стоит что-то большее чем желание поебаться что с твоей стороны что с его и вам бы всё-таки это обсудить Валерия Макарова 00:29 Да я сейчас приду и обсудим Ира 00:29 да знаю я, как вы обсудите выложишь все карты на стол и сама туда же ляжешь лерчик мысль про секс здравая на самом деле и это правда что-то прояснило бы но тебе хотя бы ночь переспать с этой мыслью а не с серым Валерия Макарова 00:29 … В баре ты говорила как-то по-другому, мне кажется. Ира 00:30 я говорила что потрахаться это классно и нужно и у вас всё явно к этому идёт но я переживаю что тебе будет хуже Валерия Макарова 00:30 Хуже, чем сейчас — навряд ли) Ира 00:31 лерчик, не нагнетай и ладно бог с тобой я верю что только ты и знаешь как тебе самой будет лучше но пожалуйста береги себя? и всё-таки на терапию в следующем месяце, хорошо? Валерия Макарова 00:32 Посмотрим. Ира 00:33 обещаешь? Валерия Макарова 00:33 Обещаю) У меня задница сейчас отмёрзнет, так что я домой Спасибо тебе за вечер Ира 00:34 и тебе! отпишись только как поговорите что там по итогу На последнее сообщение Лера не отвечает — никакого итога ещё нет, да и что-то очень нервно подсказывает, что его может и не быть. Что, может, Серёжа со своим непредсказуемым графиком уже спит, и будет хорошо, если Олег тоже, потому что попадись ей сейчас Волков под горячую руку — ещё одной распитой бутылкой это не ограничится. Лере, честно, не очень хотелось бы пить ещё; или же наоборот, проще будет посмотреть по ситуации — возможно, она сама себя с удовольствием окончательно загонит в состояние тотального уничтожения. Сейчас ещё получается балансировать на грани, её даже не мутит, только пустая голова слегка кружится. Получается с первого раза и попасть по нужной кнопке лифта, и две двери открыть, и даже аккуратно щёлкнуть выключателем в прихожей. Тихо раздеться, почти на цыпочках пройти на кухню, чтобы попить воды, и также осторожно пробраться в прихожую, где ещё горит свет. Пусть все боги, в которых там Ира верит, благословят состояние лёгкого опьянения, в котором у Леры сердце даже в пятки не уходит, когда она замечает поворот рыжей макушки. — Лер!.. — Серёжа подскакивает с дивана, подлетая к ней — чуть взъерошенный, словно только ото сна. — Боже, время за полночь, я волновался за тебя… — Мог бы позвонить, мне даже было бы приятно, — с беззлобной усмешкой парирует Лера. Серёжа корчит усталое выражение лица в ответ. — По местоположению видел, что ты где-то здесь была, рядом, а потом у парадки сидела, — он приобнимает её за плечи, и Лера коротко прикрывает глаза. — Пойдём на диванчик за чаем, — Лере чудится, что Серёжа прижимается губами к её макушке, — если ты ещё спать не хочешь… ты с Ирой была? — М-гм, пойдём. — Она отстраняется сама, гулко сглатывая — чувствует всё-таки, как сердце начинает биться тяжелее. — Да, с Ирой. — Хорошо посидели? Никто не мешал? Серёжа разливает чай по чашкам, пока Лера уютнее устраивается на диване. — Не, никто, конечно. Да кто помешает… — Ну, мало ли, ма шери, — Разумовский жмёт плечами, усмехается, аккуратно переставляя чашки на журнальный столик. — Вы же девочки красивые, да и поздно так уже. — Серёж, — Лера изгибает бровь, — у меня пятый дан по кендо. Серёжа со смехом приподнимает обе руки, будто сдаваясь, и тоже усаживается на диван. — Понял-понял. Забыл. Нет, ну тогда вообще без вопросов, это замечательно. Мне просто… — он отпивает немного чая, — просто правда жаль, что к хорошим девчонкам всё ещё пристают какие-то… уроды. «А мне жаль, что ко мне сейчас не пристаёшь ты», — думает Лера, но озвучивать это не решается, лишь невольно подсаживается ближе. Блядь, насколько же проще было бы, будь инициатива целиком и полностью от Серёжи, сколько бы вопросов это разом закрыло сейчас… — Над этими уродами тоже будем вершить правосудие? — ухмыляется она. — Жёсткое и радикальное? — Ох-хох! — Серёжа довольно присвистывает, и Лере даже кажется, будто у него от этого раззадоренно загораются глаза. — Ну, если ты предлагаешь… да, это избавило бы Питер от многих проблем. — Ага, — Лера трёт кончик носа и тянется за чашкой чая. Делает глоток, смакует, хмыкает: — Чай хороший, слушай. Спасибо. И да… — отставляет чашку, вновь старается умоститься на диване удобнее, всё так же невольно ближе к Серёже, уже почти плечом к плечу. — Да, проблемы… мы как раз с Ирой эти проблемы обсуждали. — С Ирой? Серёжа неожиданно для неё цепляется за имя, а не за проблемы, которые можно было бы затронуть. Лера хмурится. — Да, с Ирой. Что-то не так? Разумовский едва заметно напряжён. Лера подпихивает его локтем. — Я же сказала, что с ней виделась… — А почему ты эти проблемы обсуждала с Ирой, а не со своим мужчиной? Лера округляет глаза — вопрос застаёт её врасплох, настолько, что ей даже становится смешно. — Эт-то с кем ещё? — Это, — Серёжа взглядывает ей в глаза, — со мной. А это уже не застаёт её врасплох. Это хуже, гораздо хуже, это проскальзывает такими мурашками по всему телу, что она даже теряется. — Ты… не мой мужчина, — то ли утверждает, то ли спрашивает Лера. Теперь замолкает Серёжа. Лера жмурится, ещё раз запоздало прокатывая в голове «это со мной» его голосом, и думает, что, возможно, стоило выпить ещё, прежде чем… — Или ты так хочешь им быть? Нет, смелости ей всё-таки хватает. Какой-то совершенно абсурдной и несуразной, приправленной первой пришедшей в голову пошлятиной, смелости, в которой она делает глубокий тяжёлый вдох, сжимает чужое бедро, скользит на бок, приподнимается на коленях; пожалуй, проще опираться о его плечи, нависая сверху и торопливо заправляя за уши спадающие на лицо волосы. — Серёж, — у неё, кажется, давно так не слабели колени, пока она забиралась на чьи-то бёдра. Блядь, да ни разу в жизни. Ни разу в жизни её так осторожно не придерживали за поясницу в ответ, ни разу в жизни не смотрели такими ясными, не затуманенными, будто бы непонимающими глазами. — Серёж, я же… — она льнёт ближе, обхватывает его лицо, чувствуя, как его ладони гладят её спину и поясницу, но ниже не спускаются. — Блять. Серёж, я же всё понимаю, Серёж, я знаю, что тебе от меня надо, ну, — Лера сжимает его волосы, едва улавливает движение навстречу, тянет его к своей шее, выдыхает прерывисто. — Давай, Серёж, ты же хочешь, и я… и я хочу… Он не может не хотеть — Лера чувствует, как он невольно ёрзает, как тяжело дышит в её шею, едва-едва касаясь губами. Это так мягко, этого так отвратительно недостаточно, и всё почему-то идёт настолько не по её плану, что она едва слышно хнычет, снова стискивая его волосы в кулаке. — Лер, — выдыхает наконец Серёжа. Вжимается губами в её шею — Лера с тихим стоном откидывает голову, жмётся плотнее, подставляется под влажные поцелуи, бери не хочу. Она чувствует его пальцы у кромки своих джинсов, ёрзает нарочно и шатко выдыхает над его ухом: — Серёж, пожалуйста… Серёжа дёргает головой, словно пытаясь скинуть её руку, и в ответ на растерянный взгляд всё так же мягко молча целует её в уголок приоткрытых губ. Ещё — Лера подаётся к нему сама, коротко влажно цепляя его губы. Ещё, ещё — гладит его по шее, притягивает чуть ближе, не желая отрываться, словно возвращая и продолжая тот куцый поцелуй пару недель назад, будто бы пытаясь извиниться за импульсивную пощёчину. — Серёж, — шепчет она в его губы, — Серёж, я дура, прости, я дура, господи, дура, мне Ира про это говорила, Серёж… — жмётся, целуя, снова, и жмурится: — давай, ну… Разумовский молчит, только целует ответно, прикусывая её губы, всё так же со своей несообразной нежностью; Лера стонет жалобно, чувствуя, как его ладони всё же оглаживают её ягодицы через джинсы, как сминают, вжимая её плотнее. Она охотно двигается в ответ, притирается, мелко вздрагивая, и шумно выдыхает, когда Серёжа отстраняется от её губ. — Пойдём к тебе, — шепчет он. Лера часто-часто кивает, а потом жалобно изгибает брови: — А в душ? И у меня… в сумке… — Забей. Пойдём к тебе. Лере по пути секундно хочется зацепить с собой телефон, написать Ире, мол, ты точно сейчас умрёшь, но этот порыв тает в её голове, так толком и не оформившись. У неё натурально дрожат пальцы, она еле включает ночник, прежде чем лечь на кровать — навряд ли в таком состоянии она смогла бы набрать хоть какое-то сообщение, да и мысли об Ире уходят в полный ноль, когда с ней рядом ложится Серёжа. Лера тянется к нему, но он тихо фыркает: — А раздеться? — Я думала… — Лера фыркает в ответ, — ты поможешь? — Меньше думай за меня, ма шери. Помогу. Помогает: целует ласково, пальцами тянет вверх край её футболки, придерживая за бок, чтобы Лера чуть выгнулась, и нащупывает застёжку лифчика. Лера двигает плечами, помогая спустить лямки, вытягивает лифчик через ворот футболки и вдруг снова смотрит Серёже в глаза с каким-то извиняющимся видом. — Что-то не так? — шепчет он. — Мне… мне было бы удобнее в футболке, — таким же шёпотом отвечает Лера. — Прости, можно я… — Нужно. Не извиняйся за такое. Серёжа тут же убирает руку, и Лера следом с тихим выдохом расстёгивает джинсы. Её пальцы всё так же подрагивают, Серёжа это замечает — приподнимается и стягивает её джинсы вниз по ногам сам. Лера тут же невольно подбирает ноги, сгибая и сводя колени. Прикрывает глаза, стараясь унять дрожь дыхания, дрожь всего тела, и тихо стонет, чувствуя, как Серёжа снова укладывается рядом. — Всё, — шепчет он. Лера угукает в ответ, так и не открывая глаз, поворачивается набок, прижимаясь к нему, и ладонью лезет под его футболку, оглаживая низ живота. Всё, чёрт возьми, идёт отчего-то настолько не по её плану, что она будто бы не знает даже, что дальше делать. Но словно бы знает Серёжа: почти не отстраняясь, тянется за скинутым на край кровати одеялом и тащит его на себя. Лера жмурится, тут же сжимая ладонь в кулак, и прерывисто выдыхает, чувствуя, как Разумовский укрывает одеялом и её, и себя. — Всё? — гулко сглотнув, спрашивает Лера. — Всё, — шепчет Серёжа в ответ. Теперь Лере точно не кажется — он вправду аккуратно целует её в лоб. — Надо поспать, ма шери. К глазам жгуче подбирается обида, и Лера зажмуривается снова. — Я… я… — она изо всех сил старается не пропустить в голос дрожь, но выходит катастрофически плохо. — Я хоть немножко тебе нравлюсь? — произносит на коротком выдохе, стыдясь и смущаясь этих слов больше, чем собственного полуобнажённого тела. — Очень сильно нравишься, — чуть помедлив, шепчет Серёжа. Лере почему-то чувствуется, что этого он смущается будто не меньше неё; или же ей просто так хочется в это верить. — Поэтому и надо поспать, Лер. На этих словах он обнимает её крепче, и Лера удобнее устраивает голову на его плече, вынимая руку из-под футболки и укладывая её ему на грудь. Не выгорело. Лера утыкается носом в его футболку и обещает себе подумать обо всём завтра. Под её ладонью, ошалело сбиваясь с ритма, стучит Серёжино сердце.*
— …Я бы тебя прибил, если бы ты это сделал. Ты бы испортил всё. Вообще всё. — Я даже не думал. — Серый, я просто в восторге с того, как иногда тебя спасает то, что ты не думаешь. — Может, ты не будешь язвить? — А кто тогда будет? Серёжа издаёт звук, похожий на недовольное урчание кота, которого сдвинули с любимого тёплого места. Лера, не решаясь сделать ещё шаг, чтобы показаться в зале — где так и оставила вчера и телефон, и несчастные резинки, и бутылку минералки в рюкзаке, — только осторожно прижимается плечом к стене и прислушивается. — Не ной. — Олег звучит довольно ободряюще. — Нет, Серый, ты молодец, серьёзно. Хвалю. — Он затихает на несколько секунд, а потом спрашивает: — Ну ты хоть расскажи, что, сильно хотелось? Серёжа хмыкает. — Ты бы только знал… — Да знаю, — Олег шуршит каким-то пакетом, и Лера хмурится, стараясь вслушаться. — А то я не вижу, каким ты становишься, когда… — Олег… — …когда я тебе о ней напоминаю. — Олег! — Серёжа даже голос повышает, но, кажется, смущённо затыкается, а Волков в ответ только расслабленно посмеивается. Лера же невольно зажимает рот ладонью. Вслушалась, блядь. Если бы не только вслушивалась, если бы ещё и видела всё вживую, то отметила бы, как у Серёжи рдеют скулы, как вслед за ними алеют кончики ушей, но этим любуется только Олег. — Серый, ну ты и подросток тридцатилетний. Ещё за косички её подёргай. — Да нет у неё… Олеж, — измученный выдох, — прекращай. — А чего, смущаешься? Боишься, что я ей наябедничаю? Судя по звуку, в Олега летит что-то мягкое — возможно, диванная подушка. Судя по всё такому же расслабленному хохоту Волкова, Серёжа действительно смущается, только вот сильнее Серёжи, по всем ощущениям, смущается Лера. И краснеет ярче, и аритмичный стук сердца осадить пытается куда активнее — сделать абсолютно всё, лишь бы не выглядеть круглой дурой, всё же выходя в залу. — Доброе утро, Валер, — будто бы никак не удивлённый её появлению, улыбается Олег. Серёжа махом неуклюже скатывается с дивана — Лера только успевает проследить, как мелькают в воздухе его ноги, до этого лежащие прямо на спинке, а теперь, когда Разумовский усаживается снова, нервно закинутые одна на другую. Как бы Лера ни переживала сама, этой картине она улыбается: и вправду же, тридцатилетний подросток, иначе не сказать. Да и Волкову виднее. — Доброе, — она произносит это одновременно с Серёжей. Переглядывается с ним. Улыбается ему снова — и мигом на дрогнувших губах ощущает тот самый привкус голодной химии между ними, почти тошнотворно-головокружительный. Отвратительный, как считает Лера. Оживляющий, как чувствует Серёжа. Очаровательный, как думает Олег. — Я за рюкзаком, — двухсекундная тишина, занявшая путь до рюкзака, до боли давит Лере на уши. — И спать дальше потом. Не мешаю. Болтайте. — Ты не мешаешь, — встрепенувшись, опротестовывает Серёжа. — Серый, — шикает на него Олег, прицокивая языком. Краем глаза Лера видит, что он хмурится и подносит палец к губам, а потом уже явно обращается к ней. — Отдыхай, конечно, Валер. Мы-то тебе не мешаем? — Нет, — мотает головой Лера, закидывая рюкзак на плечо. Трёт глаза, осознавая, в насколько непрезентабельном виде красуется перед ними — с размазанным макияжем, в одном белье и футболке, но, впрочем, поебать, совершенно точно поебать, она ещё не успела настолько хорошо взбодриться, чтобы рухнуть в рефлексию. — Потыкайте меня… часов в пять, если засплюсь. — Отдыхай, — почти ласково говорит Олег. — Спи сколько хочешь. Если тебе нужна, может, минералка или таблетки, или чего покушать — мы принесём. — М-гм, — Лера почти мурчит — настолько лень разговаривать. — Я… пойду. — Не обсуждается, Валер. Отдыхай. Серёжа не встревает в их диалог вообще, а ещё хуже — выглядит одновременно впечатлённо, растерянно и беспомощно; Лера думает, что всё себе нафантазировала. Лера думает, что не выспалась ни черта. Лера думает: Серёжа, выползая утром из-под её руки, бережно поцеловал её в лоб. Лера думает: она потянулась к нему, пытаясь сонно ухватиться за его футболку, а он поймал её руку за запястье и прижался губами. Лера думает: она что-то жалобно промычала, а он шепнул, что ей нужно отдохнуть и что они обязательно обсудят всё позже. Лера думает, что ей не стоило выпускать его из постели, потому что одеяло, под которое она возвращается, зябко поёжившись, неожиданно кажется каким-то огромным для неё одной. Лера знает, что когда она выходила из залы, шёпот Олега «да не пялься ты так» был адресован Серёже.*
Серёжа, само собой, с мученическим вздохом закатывает глаза, но прекращает пялиться так. Так он пялится, судя по одёргивающему его Олегу, просто постоянно. В самом начале его выдал именно этот взгляд, и после Волков терпеливо пояснял ему, мол, Серый, я знаю эти щенячьи глаза. Серый, ты на меня так смотрел ещё за пару месяцев до нашего первого поцелуя. Серый, мне со стороны виднее. Ты влюблён в Леру. — Да ничего я не влюблён, — вяло отмахивается Серёжа. — Вбиваешь мне какую-то дурость в голову, волч. Как я могу вообще… — Как все адекватные люди, — пожимает плечами Олег. — Адекватные. А не насадившие себе то, что правильно — только один раз и на всю жизнь, и что будучи в отношениях, нельзя смотреть так ещё на кого-то другого. — Так — это как? — Это так. Как ты. Серёжа ёжится. Чувствует он себя не то чтобы уютно. — Ты меня будто обвиняешь… — Серый, слушай меня, а не свою тревожность, ну ради всего святого. Я в жизни не стану тебя обвинять за твои чувства. Тем более, если они не несут никакого разрушения. — А что ты тогда с моими чувствами будешь делать? Олег замолкает на несколько секунд. — Разделять, — пожимает плечами. — В конце концов, она — замечательный вариант, чтобы попробовать открыться кому-то новому. Серёжа поднимает глаза — они у него виноватые-виноватые. Олег треплет его по щеке. — И на меня не пялься вот так вот. — Волков усмехается. — Я же взрослый человек, Серый. И я довольно хорошо знаю тебя, чтобы не переживать, если наши отношения перейдут в более… открытый формат. — Мне надо подумать, — морщится Серёжа, трёт виски пальцами. — Я… слишком много инфы, волч. Я не хочу сейчас об этом разговаривать. Олег понимающе кивает, продолжая поглаживать его по щеке. С этого разговора идёт уже третий месяц, и Олег едва ли не каждый день благодарит сам себя за то, что когда-то вообще эту тему затронул. В лучшую сторону меняется, по ощущениям, абсолютно всё, перемены затрагивают даже собственное восприятие, но одно остаётся прежним: Серёжа всё ещё пялится на Леру. Олегу даже самому становится из-за этого неловко. Сказать, что Лера сама это спровоцировала — подобрать в корне неверные слова, но суть крайне проста, и реакция Серёжи даже ясна: он приходит на их тренировки, чтобы следить за прогрессом обоих, наблюдать за тем, как именно Олег учит Леру, запоминать, что у неё получается, а что нет. Серёжа приходит на их тренировки, чтобы смотреть (и каждый раз к концу обнаруживать себя в бисексуальной панике, но это мы опустим), и иногда слишком уж засматривается, а измотанная Лера слишком уж расслабляется, считая, что прямо перед ними можно и переодеться. И это вправду абсолютно верно и абсолютно безопасно для неё, только Серёжу клинит не на шутку, и Олегу искренне хочется, чтобы Лера этого не заметила. Не сейчас. Ради всего святого, не сейчас. Потому что Серёжа, сидящий на полу, пялится, приоткрыв рот. Он смотрит настолько жадно и настолько восхищённо, так облизывает Леру взглядом, что её счастьем было не поднимать на него голову. Она не делает ничего особо выходящего за рамки — раздевается до белья и снимает топ, оставаясь в трусах, чуть потягивается, а затем тянется за сложенной на спинке стула футболкой. А Серёжу клинит. Серёжа засматривается на её аккуратную небольшую грудь, на торчащие от прохлады соски, плоский живот, на её подтянутые ягодицы, на ямочки поясницы, когда она поворачивается спиной, надевая футболку… — Серёжа жмурится и встряхивает головой, трёт глаза, нервно выдыхая, и собственными ладонями чувствует, как у него пылают щёки. — Серёж? — взволнованно окликает его Лера — совсем рядом; Серёжа поднимает голову — она стоит перед ним, закручивая крышку бутылки с водой. — Всё в порядке? — Д-да, я просто… — он выдыхает снова, отводя взгляд. — Задумался, ма шери. Ты… молодец, я тобой доволен. Лера сияет, даже будто чуть приосанивается. — Шикарно. В душ отпустите? — поворачивает голову, адресуя вопрос и Олегу тоже. Олег отвечает утвердительным кивком, Серёжа только мычит «мг-ммм», снова пряча лицо в ладонях. Дожидается, пока шаги Леры смолкнут за дверью душевой, а потом выдыхает ещё раз. — Бля, и я следующий в душ, Волч, без обид. — Не выдержишь так долго думать о том, как у неё ещё и от холодной воды соски торчать будут? — Олег!.. — Серёжа едва ли не задыхается — и от возмущения, и от окатившей его новой волны возбуждения. Олег усмехается. — Брось. Ты же сам сейчас думаешь о том, как она хороша голой. Такая аккуратная вся, маленькая… Серёж, да ты вправду молодчина, что сдержался. — Спаси-ибо, — вымученно стонет Серёжа. По ощущениям, пульсирует у него и в висках, и в кончиках пальцев, и внизу живота — это отвратительно; ещё и Олег щедро подливает масла в огонь. Хоть с кем ещё такие вещи обсуждать, если не с ним, в самом деле. — Ты уверен, что хочешь в душ здесь? — делая акцент на последнем слове, спрашивает Олег. Серёжа поднимает на него глаза. Олег смотрит насмешливо, чуть прищурившись, и протягивает ему руку, как бы напоминая: душевая есть и у них в спальне. — Сука, — выдыхает Разумовский, коротко жмурясь, и хватается за его руку, поднимаясь на ноги. — Сука, какая же ты… — вмазывается в его губы своими, сцеловывает и пот, и довольное чужое урчание, — какая же ты, Олеж, сука, быстрее, сука, пошли…*
И сейчас Лера может себя не уговаривать, не убеждать в том, что ей что-то кажется — и что показалось тогда, в спортзале. Откровенно говоря, места на потрахаться — вся огромная квартира, больше похожая на отдельный дом, но да, Серёжа и Олег сейчас именно в соседней комнате. Это не смущает: она слышала их периодически, но довольно приглушённо; и именно в этом, наверное, главное отличие от того, что она слышит сейчас. Они громкие, и Лера абсолютно точно может различить их голоса. Абсолютно точно может сказать, что Серёжа сверху, что это он, господи, двигается так часто и с таким грубым усердием, что это под ним глухо, низко подвывает Олег. Лера, удобнее укладываясь на своей постели и невольно сводя бёдра, закрывает глаза и больно сжимает губы. Серёжа. Это Серёжа. Олег что-то говорит ему срывающимся на стоны голосом — Лера не может различить, что именно; к счастью, наверное. — …Ей бы понравилось, ей… ей нравится, о-ох… когда с ней, знаешь, пожёстче… ты по тренировкам видишь, Серый, она так… с-сука… так и лезет под руку… — З-заткнись… бёдра раздвинь сильнее, блять, волч… Лера распахивает глаза, когда слышит пару гулких ударов спинки кровати о стену. Бёдра сжимаются сами собой, почти непроизвольно, она утыкается носом в край подушки и глухо стонет практически в унисон с Волковым. — Блять, — измученно выдыхает Лера. Тело, всё ещё разгорячённое тренировкой, ни в какую не хочет успокаиваться, наоборот реагирует на происходящее за стеной словно бы с двойным усердием. Лера думает, что было бы, встань она подслушать под дверью; или вообще загляни подглядеть; или, ещё лучше — внаглую зайди прямо в комнату; утянули бы её к себе, переключившись оба, или просто позволили бы смотреть на самое красивое порно, что она только сможет увидеть за всю свою жизнь? В том, что это вправду красиво, она ни капли не сомневается, как и в том, что варианта «её просто выставили бы за дверь» здесь нет и быть не может. Если бы ей позволили смотреть, то она улеглась бы рядом, трогая себя. Но лучше всего это было бы делать не просто пальцами, а какой-то игрушкой — Лера уверена, ей бы это предложили. Игрушка. Точно. Лера стаскивает бельё и подрагивающими руками распаковывает вибратор — вот так, спустя месяц, пришло время всё же испытать Серёжин подарок в деле. В коробке обнаруживается ещё и маленький пакетик смазки — Лера ничуть не против, Леру очень радует, что не нужно делать никаких лишних телодвижений, хоть, по правде сказать, ей кажется, что сейчас хватит и собственной естественной смазки. Она, блядь, взведена с чужого секса так сильно, что ей даже немного стыдно, но это возбуждение прекрасно перекрывает любой намёк на этот стыд. Ни Серёжа, ни Олег явно не стыдятся сейчас; да и, по-хорошему, стыдно ей должно быть только за то, что она так долго не пробовала игрушку. Игрушка явно стоит того, о чём говорила ей Ира, но не об Ире сейчас речь. Лера щедро смазывает вибратор лубрикантом, мажет им по клиторальному отростку, сгибая его на пробу — мягкий, это хорошо. Остаток смазки из пакетика она всё так же дрожащими пальцами размазывает между половых губ, а потом откидывает голову на подушку, зажмуриваясь, и аккуратно вводит головку вибратора внутрь, нажимая кнопку на его ручке. — С-сука, блять, — Лера стискивает зубы, едва сдерживая стон, больше походящий даже на скулёж; это первая скорость, самая классическая, наверное, но у Леры даже нет желания сейчас экспериментировать с режимами. Она вертит головой по подушке, тянется невольно к звукам чужих стонов, кусая губы, и часто, быстро двигает игрушкой, пытаясь представить: так ли сейчас двигается и Серёжа? Или грубее, жёстче, ещё чаще, наваливаясь сверху, заставляя шире раскрывать бёдра, чтобы лучше его принимать? А какой, интересно, сверху Олег; в том, что Серёжу он доводит до бессилия и умопомрачения, она не сомневается, она про это знает, только вот впервые думает о нём именно в этом ключе. Это заставляет её сорваться почти на хныканье. Она двигает бёдрами навстречу игрушке, пальцами другой руки плотнее прижимает её маленькую часть к клитору, и вновь и вновь стискивает зубы, задавливая стоны, словно боясь, что там, за стеной, её услышат. — Громче, волч, громче, ну… я же… я же знаю, что она тебе тоже нравится, блять, ну же, Оле-еж… Лера не слышит ни этого, ни последующей глухой пощёчины, только сильнее раззадоривающей обоих. Не видит, ни как одичало щерится вошедший во вкус Серёжа, ни как скалится ему в ответ Олег, быстрее надрачивающий собственный член. Она только слышит, как оба стонут, как не сдерживается ни Волков, ни Разумовский, как снова глубже и чаще становятся его толчки, отчего спинка кровати снова и снова ударяется о стену. Лера вслушивается так жадно, как ни в чью сплетню на девчоночьих посиделках, жмурится, хватая воздух ртом, и сама, прогибаясь в пояснице, стонет в голос. Ей бы сосредоточиться на собственных желаниях, ощущениях, визуализировать что-то конкретное — но проблема в том, что сейчас она не понимает, с кем — под кем — и на чьём месте хотела бы оказаться сильнее. Только кадры под веками бьют поочерёдно, жарко и без спроса, не оставляя места хоть каким-то обоснованиям. Серёжа, Олег, Серёжа, Олег — она выскуливает что-то нечленораздельное, ей просто голодно хочется, ей мало движений игрушки внутри, мало того, как она зажимает себе рот ладонью, но бездумно втягивает в рот указательный и средний пальцы, изнурённо простанывая. Этого катастрофически мало, но этого хватает, чтобы она снова выгнулась, вдавливая в себя игрушку и сжимая трясущиеся бёдра, пока уши застилает тонким белым шумом от оргазма. Через пару минут, когда у неё наконец получается толково отдышаться, отложив вибратор на тумбочку, смолкают и стоны за стеной.*
Несколько следующих тренировок проходят без наблюдения Серёжи. Как-то так удачно совпадает, что ему оказываются необходимы время и тишина именно в установленные тренировочные часы; впрочем, у Леры по этому поводу не возникает никаких лишних вопросов — мало ли что взбредёт в эту буйную рыжую голову. Ира периодически дёргает Леру на долгие разговоры по переписке, мол, что да как, и почему ничего не меняется по прошествии уже весьма ощутимого времени, только Лера объяснить ей не может, что поменялось, по ощущениям, крайне многое. Но хоть как-то адекватно это сформулировать у неё всё не выходит. Потому что, действительно, всё остаётся более-менее на своих местах: их тренировки с Олегом, их общение с Серёжей, по обычной человеческой закономерности становящееся всё теплее, его «ма шери, тебе давно надо уже обновить телефон, и отказаться от этого подарка ты не сможешь», его мягкие, кажущиеся уже почти дежурными поцелуи в лоб на ночь. Ира утверждает, что с таким анамнезом дело и не думает сдвигаться с мёртвой точки; Лера, выкидывая полупустую пачку сигарет с рассеянной мыслью «теперь уже точно пора бросать», думает, что даже если эта точка — мёртвая, то в ней она себя чувствует как никогда живой. В конце концов, в этой мёртвой точке мог бы оказаться кто угодно ещё, и этот «кто угодно» чувствовал бы себя точно так же, как она. И довести любую ситуацию до этого момента гораздо легче, чем только можно себе вообразить. Один-единственный разговор, так всё ещё и не случившийся, и искренний, неподдельно искренний интерес к тому, что будет дальше — и не нужно больше ничего. Правда, на одном молчаливом интересе вывозить становится всё сложнее — это, безусловно, ведёт к поступкам, куда менее обдуманным, чем любая из Серёжиных гениальных идей. Но самым неожиданным и даже забавным для Леры в этой ситуации становится то, что её нетерпеливую импульсивность поддерживает Олег. Тренировки раз за разом проходят во всё более разгорячённом ритме, Волков хрипло, уже на грани дыхания требует от неё «ещё» и «ещё»; впервые неловко ей становится тогда, когда это «ещё» внезапно напоминает ей о том, что она уже слышала — в соседней комнате, не столько на хрипе, сколько на стоне. Потом — когда, нырнув в уборную после этой проклятой тренировки, она понимает, что у неё буквально насквозь мокрое бельё. И потом — когда, выходя назад в зал, так ещё и не переодевшись — потому что сперва хочется вдоволь попить воды, а бутылка оказалась забытой на подоконнике, — она слышит от Олега вопрос: — Кстати, Валер, и как тебе игрушка-то? Всё никак не спрошу. — И этот вопрос он задаёт таким будничным, таким спокойным тоном, что её это почти возмущает. Только вот нет, не возмущение — это другое чувство, смежное ещё отчего-то со стыдом, будто этим вопросом он сейчас пролезает ей не в душу, а прямо… — Ты о Серёжином подарке? — отвечать она старается ровно так же спокойно, и это даже получается. Выдерживает паузу, большими глотками отпивая воду, позволяя ей литься и по шее, и по груди, а потом, выдохнув, жмёт плечами: — Сойдёт. — Сойдёт? — с недоуменной усмешкой выдыхает Олег. — Ну ты даёшь. Мы вместе её выбирали тебе, и было… сложновато, не зная твоих запросов. Вместе выбирали, не зная запросов. Лера приподнимает бровь, чувствуя, как гулко начинает колотиться сердце, и старается не улыбаться, запоздало анализируя собственные действия. Это, блядь, флирт? Флирт, блядь, с Волковым? Или что? — Да у меня… вроде… не было никаких запросов, — фыркает она, поворачиваясь к нему, и с улыбкой глядит в глаза. — Всё было вашей инициативой с самого начала, господа хорошие. Олег хмыкает, а потом пожимает плечами. — Ну, должен же хоть кто-то начинать. «И заканчивать тоже», — думает Лера. «О чём мы вообще сейчас говорим», — думает Лера. — Ага, — выдыхает Лера. Отпивает ещё глоток и решается добавить: — Ну а игрушка хорошая. И по… по диаметру, и по длине, очень… очень хорошая. Я со своим стареньким вибратором столько не кончала, сколько с этим вашим кроликом. — Это приятно слышать. Олег будто бы и не удивлён, и не обескуражен настолько прямым ответом. Ладно, Лера делает скидку на то, сколько у него уже подобных моментов за спиной было, наверное, ещё с тем же Разумовским. О том, были ли у Олега вообще девушки, она судить не берётся. — Валер, ты топ намочила, — говорит вдруг Олег, — пока пила. — Ага, — у Леры голос вздрагивает, — я знаю, переоденусь сейчас. Секундная тишина, которую буквально неохота уже разбивать едкими фразами, махом ощущается слишком загустелой и застойной. В ней словно взвешена животная опасность, та самая, что даёт выбор — бей или беги; Лера, честное слово, даже на заданиях таких мурашек не ощущала, чего уж говорить про на спарринги лицом к лицу, тем более — с Волковым. Бить или бежать, а, может, и доверчиво подставлять вожаку голое пузо, давая понять, что драка бессмысленна? Как в замедленной съёмке, течёт вторая секунда, а на третью Лера рывком сдёргивает с себя топ, скидывая его на пол. Из топа, коротко блеснув на свету, вылетает пакетик с презервативом. Было бы совсем по-киношному красиво, упади тот в ладонь Олегу, или, может, поймай его сама Лера, после лихо зажимая между зубов, но всё происходит дальше довольно прозаично и предсказуемо: пакетик падает куда-то к их ногам, возмутительно невостребованный, давая лишь проводить себя двумя взглядами — стыдливым и непонятливым. Непонятливый взгляд Олега, впрочем, тут же исчезает, разглаживая и складку между бровей, и Лера едва успевает вспыхнуть, как в рефлекторном порыве цепляется за плечи Волкова; тот подхватывает её под бёдра так легко, словно это не она завалила его спиной на маты десяток минут назад. Словно Лера — хрупкий фарфор, что пойдёт трещинами от одного грубого движения, только Лера производит сейчас совершенно иное впечатление. Лера полыхает, в шатком выдохе горит теперь уже своим «ещё, ещё, ещё», когда Олег, усаживая её на подоконник, смазанно-беспорядочно целует её щёки, скулы, колется щетиной, зарываясь в её шею, отчего Лера почти отчаянно сжимает его волосы обеими руками. — Ещё… — шепчет едва слышно, а потом вздрагивает, всхныкивает, сжимая его бёдра своими, когда чувствует, как он ладонью трогает её грудь. Она ловит его руку, накрывает своей, вжимает крепче, мол, ещё, ещё, и снова тянет за волосы. Олег понятлив: отрывается от её шеи, ведёт коротко языком по подбородку и вжимается в её губы. Он целуется совсем не так, как Серёжа — почти не кусается, хоть и дышит сбито, возбуждённо, цепляет языком её язык и сильнее, грубее сжимает её грудь. Лера вздрагивает, всхлипывая в его губы, царапает ногтями его ладонь и невольно ёрзает, подаваясь ближе — невыносимо хочется вжаться целиком, зажмуриваясь, выпрашивая, доверяя. Олег ласкает её грудь обеими руками, легко сжимает соски и, кажется, сам постанывает в поцелуй; нет, не кажется — Лера чувствует, как мелко он сам подрагивает, как тяжело и жарко дышит, снова скользя мокрыми поцелуями по её шее. Лера стискивает зубы, не позволяя себе опять выстонать проклятое «ещё». — Олег, — получается совсем жалобно и сипло, — Олег… Олег понятлив. Олегу тяжело — и ей, честное слово, тоже. Он касается линии её челюсти совсем кратким, невесомым поцелуем, прежде чем отстраниться, и Лере кажется, что вот сейчас она точно захнычет. Инстинктивно хочется прикрыться, что Лера и делает, смущённо скрещивая руки на груди. Господи, у неё ощутимо горят уши. Кошмар. — Олег, ты же ему расскажешь, да? Лера головы не поднимает, но боковым зрением видит молчаливый утвердительный кивок. Лера тупо смотрит куда-то вбок, и на глаза ей попадается тот самый пакетик с презервативом. Хочется лечь на пол рядом с ним, свернуться в клубок и провалиться под землю. — Всё будет в лучшем виде, — заговаривает Олег. Лера с неверящей усмешкой поднимает на него глаза — выглядит затравленным щенком, ей-богу, — и Олег мягко гладит её по щеке, а потом почти целомудренно целует в лоб. Семейное это у них, что ли? — Он будет знать, — продолжает Волков. — Но это ни на что не повлияет. Уверяю тебя. — М-гм, — мрачно откликается Лера. — Уверяю, — Олег, повторяя, мягко делает акцент на этом слове. — Ты переживаешь о том, о чём совершенно не стоит переживать. Всё в порядке, всё под контролем, и всегда будет. Он снова склоняется к ней и осторожно целует. Лера хмурится, но не отстраняется, только лениво мстительно прикусывает его за нижнюю губу. — Зачем тогда вообще было всё это устраивать, — шепчет раздражённо, сползая с подоконника и подбирая топ. — Блять, пиздец. Иди в душ, ладно. Тебе явно сейчас… нужнее. Олег до удивительного понятлив: было бы в разы хуже, бросься он сейчас её переубеждать, успокаивать или вовсе слёзно извиняться; Лера невесело усмехается мысли, что, наверное, он натренировался уже с такими скачками настроения на своём Разумовском. На их Разумовском — она мысленно язвительно поправляет сама себя, снова надевая топ, и старается выровнять дыхание. На их Разумовском. Это, всё-таки, факт — удивительный и необъяснимый, но факт. Напоследок Лера подбирает несчастный пакетик с презервативом, зажимает его в кулаке и прерывисто вздыхает, чувствуя, как вопреки всему стыду что-то абсолютно сыто и довольно урчит в груди.*
Пакетик из упаковки «Дюрекса», сходящая с ума Лера, взведённый Волков, терпеливый Разумовский и одна-единственная плохая, по-настоящему плохая идея — в принципе, это список всего необходимого, чтобы сдвинуть ситуацию с мёртвой точки. Да сдвинуть так, чтобы возникло подозрение, что всё катится на очень большой скорости на санях… известно куда. Туда тоже можно. И на такой скорости, в общем и целом, довольно быстро улетучивается вся сытость, оставляя за собой только режущий голод, который и толкает на поиски пропитания; а если избегать нудных метафор — который и подаёт те самые очень плохие идеи. Хоть в моменте они кажутся очень, очень хорошими, вообще ярчайшими и гениальнейшими, но вот потом наружу вылезает вся абсурдность и откровенная хуёвость задуманного. Однако если бы на пресловутых санях была возможность затормозить, чтобы подумать, прикинуть все риски и возможные итоги, то оказалось бы, что всё вовсе не так плохо, и обновлённые исходные данные дают огромный простор для потрясающих результатов. Проблема лишь в том, что Лере и тормозить-то уже некогда, и лучшим решением сейчас видится одно: следовать поговорке «сгорел сарай — гори и хата». Но есть и хорошая новость: следуя всем заветам Разумовского — и придерживаясь собственной роли нового Чумного Доктора, — поджигать все сараи и хаты на своём пути она готова уже с двойным энтузиазмом. И этот энтузиазм не меркнет ни на секунду. Ещё и подстёгивается поддержкой Иры, которой Лера без лишнего стыда и скромности вываливает все подробности завершения последней тренировки; Лера машинально ощупывает рюкзак на предмет наличия пачки сигарет и матерится сквозь зубы, вспоминая, что сама её и выкинула. — И не покурить даже, — нервно тараторит она, зажимая телефон между плечом и ухом. — И бухла нет, за ним выходить надо. Сука, вообще ничего нет, чтобы напряжение снять… — Ты буквально живёшь с одной квартире с Разумовским, Лер, я тебя умоляю! Лера уверена, что Ира сейчас в своей привычнейшей манере закатывает глаза и закрывает лицо рукой, и невесело усмехается. — Мне его просить это всё предоставить?.. — Нет, тебе идти к нему говорить словами через рот, — шикает Ира, не оценив шутки. — Я заебалась уже переживать за твою личную жизнь больше, чем за свою собственную, серьёзно, ты же взрослая баба уже, ну Лер! — Ну да, — мямлит Лера в ответ. — Манда. Руки в ноги — и иди. Сколько вы уже резину тянете, второй месяц? Либо у твоих Волковых-Разумовских ангельское терпение, либо оба импотенты… — Ир! — Лер! Не будь я гетеро… ай, боже, ладно. Давай уже, поговори хоть с одним из них, серьёзно. А то и меня это всё потихоньку начинает задалбывать. — Прости, — бурчит Лера, — больше не буду. — Не будешь, потому что сейчас как настоящая умница пойдёшь разговаривать, — Ира заметно смягчает тон. — Я права? — Да, мамочка, — с вялой усмешкой откликается Лера, падая спиной на кровать. Какой, чёрт возьми, потолок интересный. Какое интересное всё, когда нужно — верно Ира говорит — просто взять себя в руки и по-человечески поговорить. Ритуала созерцания потолка хватает на десять минут, не больше. Леру не может отвлечь от нервно скребущих мыслей ровным счётом ничего — ни лента твиттера, ни множество обновлений в инстаграме, ни тикток, который она бездумно листает, не задерживаясь ни на одной публикации. — Да в пизду, — раздосадованно выдыхает она, откидывая телефон. С измученным стоном отирает лицо ладонями, словно в последний раз пытаясь прийти в себя; не получается. В залу к Серёже, со скучающим видом скроллящему что-то в ноутбуке, она выходит довольно нерешительно. Он замечает её почти сразу же, улыбается мягко, разморённо, и переставляет ноутбук на подлокотник дивана. — Чай буду, — отмирает Лера. Серёжа посмеивается: — Ма шери, опережаешь мои мысли! Сейчас всё будет. Всё будет в лучшем виде, ага. Лера забирается на диван, подбирая под себя ноги, и думает о том, как бы лучше начать треклятый разговор. Потолок изучен уже сотню раз, здесь нет даже трещинок, здесь в принципе нет ничего несовершенного, за что можно было бы зацепиться, чтобы переключить внимание с ярко-рыжего пятна на периферии зрения. Хотелось бы, чтобы этим самым несовершенством и было это рыжее пятно, но чёртовы бабочки в животе, тошнотворно добравшиеся уже и до горла, и до головы, попросту не позволяют даже подумать о подобном. — Как, кстати, ваши тренировки, Лер? Я же совсем не видел последних. Лера вздрагивает. Не знала, как начать разговор — зато, видимо, Разумовский знает. Он спрашивает спокойно, дружелюбно и будто бы искренне заинтересованно, только Лере чудится откровенная провокация — на которую она, само собой, ведётся. Потому что ей жизненно необходимо на неё вестись, потому что второго шанса, кажется, и не будет. — Да нормально, — она жмёт плечами, сухо сглатывая, и кивком благодарит за чай, отставленный завариваться на столик. — Всё путём. Особенно… последняя. Сегодня. — Ой, да? — Серёжа звучит изумлённо, так, что Лера еле сдерживается, чтобы не метнуть на него ненавидящий взгляд: ну нельзя же так натурально прикидываться дурачком. — Это же замечательно. Скоро сама нашего Волче будешь забарывать без усилий, да? Серёжа подсаживается рядом, закидывает руку на спинку дивана, и Лера считает нужным гордо вздёрнуть подбородок. — Да я уже, вообще-то. Он тебе совсем ничего не рассказывает, что ли? — Рассказывает, — Разумовский хмурится. — Но не то чтобы в подробностях. Да я и сам больше люблю смотреть своими глазами, чем верить на слово, знаешь. Лучше ведь один раз увидеть и всё такое. Лера фыркает. А потом прикрывает глаза и делает долгий вдох: думает, как бы, наверное, Серёже понравилось смотреть на то, как Олег подхватывает её под бёдра, сминает грудь ладонью и, загнанно дыша, выцеловывает шею… — Серёж, я, вообще-то… — вдыхает ещё раз, — у меня же мужиков ещё не было. Хочется зажмуриться, будто за такое признание она может схлопотать подзатыльник, мол, как ты можешь такое говорить. Но Лера просто на Серёжу не смотрит, только отчаянно пытается взглядом зацепиться за чаинки, лениво танцующие во френч-прессе перед ней. Серёжа молча гладит её по плечу. Даже не усмехается, не фыркает, не присвистывает удивлённо. — Ничего страшного в этом нет, дорогая. Просто чтобы ты знала. Лера всё же прикрывает глаза. Серёжа гладит её пальцами едва ощутимо, невесомо, касаясь кожи костяшками — так, что по позвоночнику пробегают мурашки. — Всегда и от всех слышала, что в двадцать один год это, ну… ненормально уже. — Нормально — это когда тебе самой комфортно. Когда ты сама хочешь. — Так я… — она глотает резвое «так я и хочу», жмурится коротко и почти инстинктивно утыкается носом в ладонь, замершую на её плече. — Ага. Да. — Фыркает: — Прошаренный, смотрю. Разумовский пожимает плечами, поглаживая её по щеке. — Так получилось. — Опыт заметен, — Лера нервно хмыкает, прижимаясь щекой к его ладони. — Ладно, это… это лишнее было, извини. — Боже, — Серёжа фыркает расслабленно, — забей. Зато тебе легче избежать неловкости. Я в свой первый раз вообще кончил за полминуты, можешь у Олега спросить. Лера едва слышно втягивает воздух носом: вдох получается более резкий, чем ожидалось. Отдача теплом в низ живота — тем более, и она невольно сводит бёдра плотнее. — Сомневаюсь, что мы с ним заговорим об этом, — отвечает полушёпотом, — но учту. «А сейчас как? Явно же выдержки уже прибавилось, да?» — А я так, на будущее. То ли Лере кажется, то ли Серёжа вправду проводит пальцем по её нижней губе. Она приоткрывает рот, едва удерживаясь от порыва накрыть подушечку его пальца губами, но только выдыхает со смешком: — Боюсь, для такого будущего мне нужно будет… очень крепко выпить. — И добавляет, поясняя: — У меня только девушки были. И… и игрушки. Раз уж мы так откровенно. Лера сама себя смущается, чувствует, как краснеют щёки — хуже только то, как Серёжа продолжает вслепую поглаживать её по лицу. Ещё хуже — что она уже без стеснения льнёт за его прикосновениями, только лица на него так и не поворачивает, но чувствует по теплу его тела, что он подсаживается ближе. — Это же отличное начало, ма шери. — Серёжа так близко, что она кожей его дыхание ощущает; боже, блядь, какой же кошмар, как же жарко все внутренности крутит, как же между бёдер ладонь зажать хочется. — Только, Лер, честно, пить перед таким не советую, разве что… бокал вина для расслабления. Лера снова утыкается в его ладонь, улучив момент, и с жалобным смешком морщится. — А что так? Ты брезгуешь? — и обиженное, невысказанное рвётся следом: — Ты… поэтому со мной тогда сексом не занялся? Ну, ночью… ты разве меня не хочешь? — она заставляет себя всё же повернуть голову, тут же невольно скашивая взгляд на его губы, сглатывает нервно, но продолжает: — Я уже столько об этом думаю, честно говоря, что вообще… вообще не понимаю, что происходит. Потому что мне бы было комфортно, если ты уж так об этом переживаешь, понимаешь, мне так… мне так привычнее. Я просто не понимаю, почему ты тогда вообще ничего не сделал. Серёжа едва слышно усмехается. Лера облизывает нижнюю губу, жалобно сводит брови — будто сейчас не понимает уже совсем ничего. Не понимает, почему Серёжа молчит, почему теперь уже абсолютно в открытую гладит её ладонью по щеке, почему ласково волосы за ухо убирает, почему, почему… — Лерочка, — вкрадчиво говорит он, — ну ты же врач. Ну скажи мне, как в состоянии алкогольного опьянения сосредоточиться на своих ощущениях? Понять, что всё хорошо и правильно? — хмыкает беззлобно, пальцами проводит по её подбородку, заставляя поднять на себя глаза: — И помнить всё на следующий день? А я хочу, чтобы ты запомнила. — Я всё помню, — выпаливает Лера, хмурясь. — Или ты задался целью устроить мне какой-то волшебный первый раз? Я же уже взрослая девочка, а это всё сказки… — Не волшебный, — дёргает бровью Серёжа, — но я точно хочу, чтобы он был правильным. — А почему это тебя так озаботило? — Что именно, дорогая? — Чтобы мой первый раз был… правильным, — фыркает Лера. — Решил настолько мир изменить, да? Лера старается свести всё в шутку, только вот Серёжа своей серьёзности не теряет. Его рука соскальзывает с щеки на её шею, подцепляет лямку майки, и Лера коротко поводит плечами. — Потому что я не хочу тебя от себя оттолкнуть, — вздыхает Серёжа. — От нас. — Вот как, — выдыхает Лера, — а у вас обоих на меня большие планы, да? Спасибо, что всё-таки держишь в курсе, я так… — она склоняет голову, открывая шею, сама к его ладони ластится, — я так заебалась уже ничего не понимать, Серёж, и я так близка была уже к тому, чтобы просто… — она не сдерживается и фыркает, — просто, знаешь, послать тебя нахуй с твоим золотым терпением, потому что я так хочу… так хочу уже… Воздуха будто не хватает, горло пережимает волнением, не давая произнести чёртово «трахаться», хоть именно этого Лере и хочется больше всего. Серёжа смотрит на неё внимательно, выжидающе, но с ответом не торопит, как самый понятливый в мире чёрт. Лера всё же вышёптывает это: одними губами, зажмуриваясь, стыдясь. Чувствует, как ладонь Серёжи скользит по лямке майки ниже, как пальцы трогают ворот, как рука ложится ей на грудь, сжимая едва-едва, и еле гасит в горле тонкий, почти жалобный стон. — Я тоже хочу, ма шери, — так же шепчет в ответ Серёжа, — поэтому я сейчас это у тебя спрашиваю, а не тогда — у твоей пьяной головы. Лере бы обидеться, залепить ему пощёчину, но сейчас она лишь часто-часто кивает. Серёжа мягко усмехается и подсаживается ближе, не убирая ладони с её груди. — У тебя сердце так колотится, кошмар, — чёртов наблюдатель. Лера стискивает зубы так, что они поскрипывают, и накрывает его ладонь своей. — Если ты продолжишь вставлять свои научные комментарии, пока лапаешь меня за сиськи, я… я сама тебя вытрахаю уже, господи, блять, — угрожающе звучать не получается, Лера срывается на смешок, а потом всё же на скулеж, когда Серёжа сжимает её грудь сильнее. — Так иди ко мне уже, Лер. Лера тут же подаётся к нему — едва ли не вслепую, жадным, резким рывком, и вжимается в его губы, чувствуя, как он подхватывает её ладонью под линией челюсти. Ей хочется на него наорать, хочется колотить кулаком в грудь, хочется всё же залепить несколько по-глупому обиженных пощёчин, потому что в голове всё ещё горит непонимание — ну как, как можно так долго терпеть и выжидать, ради блядского чего, если можно просто вот так, близко и терпко, и это ничего не поменяет и не сломает; это — Серёжино сбивающееся дыхание рот в рот, его ладонь на её бедре, его рука у неё на затылке, его ответный поцелуй, жаркий, заходящийся. Лера невольно сжимает бёдра, коротко всхныкивая, и тянется ладонями к низу его футболки, но он перехватывает её руку. — Тише, — шепчет ей в губы, — тише, не торопись, — целует снова, но Лера почти отталкивает его от себя: — Да ты зае… — …сначала я, — он отводит её руку, почти отпихивает — мягко, но настойчиво. Лера хмурится, не понимая: — Сначала ты… что? — Приласкаю тебя, ма шери. Как хочу, — Серёжа снова заправляет волосы ей за ухо и жмётся губами к шее, переходя на шёпот: — Как хочу уже… уже несколько месяцев, блять. Пальцами, языком… Он подцепляет языком мочку её уха, а у Леры перед глазами коротко темнеет от удушающе сладкой волны возбуждения. Она приоткрывает рот, прерывисто вдыхая, сжимает его шею обеими пальцами, вжимая в себя, и жмурится; под веками полыхают цветные круги, а в голове плывут слова про последние месяцы. — И ты… чёрт, да почему ты не… — она почти всхлипывает, когда он широко проходится языком по её шее и мягко прикусывает кожу. — Почему… Серёж… я… — дыхания опять не хватает, пусть его словно и не нужно уже, чтобы опять мазнуть языком по его губам и с тихим стоном вжаться в них своими. Серёжа гладит её по бокам, по бёдрам, и Лера невольно разводит колени, цепляясь за его ладонь и вслепую её подпихивая. — Лер, всё в порядке? Я же могу тебя трогать? Потому что… мне бы очень хотелось. Удивительный, всё-таки, человек: гладит её по внутренней стороне бедра, а сам такие вопросы задаёт. Лера срывается на нервный смешок. — Я скажу тебе, если что-то будет не так, Серёж, блять… Договорить не получается, как бы — и что бы — говорить ни хотелось. Серёжа трогает её через ткань шорт ласково, но с нажимом, так, что у неё бёдра вздрагивают, так, что она коротко ими зажимает его ладонь, но, выдохнув, снова их разводит. Ей хочется подползти ближе, хочется насадиться на его пальцы, голодно проскулить, что двух ей будет, наверное, даже мало, но остатки стеснения всё ещё берут своё. Она всё ещё молчит, откликаясь лишь глухими стонами, и только просяще подаётся бёдрами ближе к пальцам. — Ещё, Лер? — Я их внутри хочу, — всё же выдыхает Лера. — Не могу… Не может, потому что уже такая мокрая, что стыдно даже за сам факт, который оказывается удивительно неожиданным. При всём волнении, смущении, неловкости ей это кажется даже ненормальным — настолько сильно заводиться. И настолько же сильно хочется знать, как сейчас заведён Серёжа. Она ответно тянется к его паху, сжимает ладонью через штаны и тут же шатко выдыхает. — И ты… уже давно?.. — С момента, как мы говорим об этом, ма шери. — Серёжа тихо простанывает сквозь зубы, и Леру от этого стона пробирает короткой волной мурашек. Потом уже — от того, как Серёжа снова перекладывает ладонь ей на грудь. — А Олег… — ей от этого резко вспоминается последняя тренировка, — Олег знает? — Скорее, очень надеется. — На… на то, что у нас с тобой что-то будет? — Ты всё верно понимаешь, милая. Схватываешь на лету, — Серёжа мягко усмехается, а потом взглядывает ей в глаза: — Хочу попробовать тебя на вкус. Позволишь? Лера сглатывает коротко и часто кивает. — Ты хочешь мне… — Да, я хочу тебя вылизать. Ты же явно вкуснее, чем я думаю, так ведь, дорогая? — Чтоб тебя, господи, — шепчет Лера, рвано выдыхая, — д-да… Серёжины поцелуи на её губах сейчас — короткие, кусачие. Лера с силой тянет его за волосы, хватает их у самых корней, сама укусом ловя его едва слышный стон, и тихо ойкает, когда Серёжа чуть подталкивает её в плечо. — Всё хорошо? — Если ты ещё раз… — выдыхает Лера, откидываясь спиной на диван, и Серёжа хмыкает: — Да понял я, понял, ма шери. «Ма шери» снова тонет в изгибе её плеча. Лера разводит бёдра, подталкивает его коленом, гладит нетерпеливо по голове, а сама чувствует, как у неё щёки полыхают: от понимания, какая она мокрая, от ощущения, как Серёжа ведёт губами по ключице, прикусывая совсем у ямочки между ними. Его пальцы подцепляют лямку майки, и тут Лера сглатывает: — Серёж… оставим её, если можно? — Можно, — шепчет Серёжа в её кожу. Лере кажется, что она буквально чувствует его сдержанный вздох, и это заставляет её вздохнуть в ответ — почти виновато; только сразу после она зажмуривается и сцепляет зубы, глухо простанывая, чувствуя, как Серёжа проводит языком по соску через ткань майки. У него даже так это получается мокро и слюняво, так, что сосок твердеет мгновенно, откликаясь на накрывающие через майку губы, на задевающие его кромки зубов. Серёжа осторожен, он ещё явно не знает, как ей нравится — Олег, что ли, так и не рассказал, — поэтому так же явно изучает и прощупывает почву. Точнее сказать, не почву. Его ладонь накрывает её грудь, пальцы сжимают другой сосок, чуть выкручивая, и Лере думается, что ещё чуть-чуть — и она просто пнёт его коленом в живот. Вместо этого же она только прикусывает костяшку пальца и вздрагивает, что-то невнятно проскуливая, когда рука Серёжи наощупь пробирается ей под майку. Серёжа её не раздевает, как она и просила, но ощутимо сильнее сгребает грудь ладонью, сминает сосок между большим и указательным пальцами, массирует — мучительно медленно, так, что Лера, вновь прохныкивая обиженным ребёнком, закусывает собственный палец до боли. — Нас никто не услышит, — выдыхает Серёжа, коротко дует на мокрую ткань, всё ещё прилипающую к соску, и снова с нажимом ведёт по нему языком. — Можно быть громкой, ма шери. — М-хмм, — откликается Лера. С ладонью у рта всё же как-то привычнее, как-то комфортнее сейчас; Серёжа ещё чуть задирает её майку, но грудь не оголяет, только спускается ниже, целуя между рёбер, проводя языком по животу. Оглаживает бока, бёдра, которые она разводит, приподнимая, уже буквально умоляюще. Нельзя, нельзя быть такой мокрой, нельзя так вздрагивать, когда его язык медленно и мокро вылизывает низ её живота, приспуская шорты вместе с бельём буквально по сантиметру. Лера запускает пальцы в его волосы, с молчаливым нетерпением толкает ниже, и думает, что точно оставит ему фингал под глазом, когда Серёжа абсолютно серьёзно спрашивает: — Можно? — Блять, — выдыхает она измождённо, — ты… ты у неё спроси, — приподнимает бёдра, стараясь сама выпутаться из одежды, но Серёжа только дёргает бровью. — Я у тебя спрашиваю, ма шери. Господи, она чувствует дрожь его шёпота, дрожь его пальцев, дрожь его дыхания. — Можно, нужно, Серёж, не могу, ну пожалуйста, блять… Выпрашивать и так умолять, даже учитывая явно любимый Разумовским концепт активного согласия, ей сейчас почти до слёз стыдно, точно как и нерешительно разводить колени, когда Серёжа скидывает её шорты с бельём куда-то за себя. Серёжа больше не задаёт вопросов — Серёжа смотрит, изучает, сжимает пальцами её бёдра, оглаживая ладонями внутренние стороны, и Лера закрывает лицо руками. Стыдно, блядь, стыдно ровно так же, как и хорошо. Она чувствует мягкие прикосновения губ на внутренних сторонах бёдер, чувствует, как Серёжа трётся гладкой щекой, а потом легко прикусывает кожу, словно отвлекая. — Серёж… — Ты такая красивая, — выдыхает он в ответ. — Такая… — он жмётся носом к её лобку, и Лера жмурится, вертя головой. — Такая вкусная, мокрая… — Лера чувствует, как он большим пальцем проводит между половых губ, смазывая влагу, и коротко вздрагивает. А вслед она чувствует его тёплый язык. Если палец скользил сверху вниз, то языком Серёжа размашисто ведёт снизу вверх, буквально раскрывая половые губы, слипшиеся от терпкой смазки, и с мягким нажимом облизывая клитор. Лера коротко ахает, вцепляясь в его волосы, снова выдыхает треклятое «Серёж», и тот откликается на это тихим довольным стоном. — Вкусная, — выдыхает он, широко проводя языком по вульве, — господи, какая же ты вкусная, мокрая, как же течёшь для меня, ма шери, — он раскрывает половые губы пальцами, обхватывает губами набухший клитор, втягивая, мягко посасывает, и Лера несдержанно царапает его ногтями по затылку. — С-сука, Серёж, — хнычет она, вертит головой, привычно пытаясь уткнуться в край подушки, только той здесь, очевидно, нет (да и не было никогда, на диване-то); есть её ладонь в его волосах, есть Серёжа, неторопливо ласкающий её языком, отчего её бёдра мелко подрагивают. Она даже не хочет думать о том, где он, сука, так научился это делать — либо изожрёт себя впоследствии ревностью, либо наткнётся на какой-то совсем глупый ответ, да и сейчас в целом, откровенно говоря, не до этого. Только до того, как Серёжа её разлизывает, как вжимается и губами, и языком, мокро причмокивая, втягивая клитор; она сжимает бёдрами его голову, дёргает за волосы, будто бы в попытке вжать в себя ещё сильнее, зафиксировать его голову и попросту тереться, тереться и тереться о его язык. Только проблема в том, что Серёжа слушается. Вся Лерина проблема сейчас в том, что Серёжа удобнее ухватывает её за бёдра и, блядь, покорно слушается — мажет мокро то губами, то языком по такому чувствительному сейчас клитору. И поэтому контролировать себя тяжело попросту до одури; она сжимает его волосы до боли в костяшках собственных пальцев и трётся, трётся, буквально трахая его лицо. Как тёрлась, зажимая между ног подушку или край одеяла, только сейчас на этом месте — влажные губы, податливый язык и даже нос, который она задевает, ощущая, как Серёжа дышит буквально через раз. Лера ко всем чертям запрещает себе смотреть вниз, на взъерошенную рыжую макушку между её ног, даже когда чувствует, что вот-вот уже кончит. Даже когда Серёжа сам её сбивает, сжимая бёдра и разводя их для себя сильнее, дразня клитор напряжённым кончиком языка, такими точечными движениями, что Леру от этого буквально дёргает. Только его руки всё равно заведомо сильнее, они удерживают её бёдра раскрытыми, и язык соскальзывает ниже в самый, чёрт возьми, неподходящий момент, когда она почти, блядь, почти… На её хныканье, похожее больше на всхлипы, Серёжа только тихо посмеивается. Едва-едва слышно, но честное слово, это уже третий раз, когда хочется двинуть ему коленом по башке, что только в ней происходит — ебаная неизвестность. — Хочу тебя пальцами, — поясняет Серёжа, будто от этого ей станет хоть немного, хоть на какую-то ебучую секунду легче. Не станет. — М-гм, — снова выдавливает она, свободной рукой стряхивает с собственного лба налипшие пряди и невольно вздрагивает, всё же переводя взгляд вниз: у Серёжи, что явно ей не кажется, подбородок мокрый. И щёки тоже. Сука. Су-ка. И оба его пальца, которые он облизывает, прежде чем снова потрогать её самыми подушечками — они тоже мокрые, причём явно не от одной слюны; не может быть, что она так натекла, Лера это всеми силами всё ещё отрицает, только Серёжа опять выдаёт своё блядское «вкусная». Лера всхлипывает. Сначала — тихо. А потом, когда его пальцы, коротко погладив клитор и ощутимо надавив, что бьёт по нервам, скользят ниже и толкаются внутрь — с тем самым чёртовым мокрым звуком, — она едва ли не захлёбывается, потому что выходит даже не всхлип, не стон, не вой. Нечто среднее между всем, такое, что снова хлещет горячим стыдом, заставляя тут же сжаться. — Вот так, вот так, моя хорошая, вот так, — шепчет Серёжа. — Вот так… — и медленно погружает пальцы глубже. Чуть вынимает и толкается снова, заставляя дёрнуть бёдрами навстречу. — Во-от как ты меня хотела, маленькая моя, Лерочка, Лерочка… Какое тут стеснение, какое смущение, какой стыд; Лера выскуливает едва слышное «заткни-ись», цепляется пальцами за край дивана, а сама выгибается, судорожно ловя воздух ртом. Это Серёжины пальцы, они ожидаемо больше и толще её собственных, они жёстче и длиннее, и двигаются они уверенно, с силой, как бы Серёжа себя сейчас ни сдерживал. Она вообще, на самом деле, не представляет, как ему в принципе удаётся сдерживаться. — Как ты любишь? Расскажи мне, — шепчет вдруг Серёжа. Лера протестующе мычит сквозь зубы, а потом обиженно простанывает, когда чувствует, что пальцы внутри замирают. — Ну, маленькая. Расскажи. — Отлижи… отлижи мне ещё, — всё же выдыхает Лера, отирая лицо ладонью, и вслепую надавливает на его затылок. — Бля-ять, господи… Серёжа вновь накрывает её клитор губами, посасывает, плотно разлизывая, и вгоняет пальцы глубже и явно смелее. Лере хочется попросить, чтобы он их согнул, но от смены угла этого и не нужно — пальцы двигаются свободнее, грубее, так хорошо зажимают и потирают внутри, то и дело срываясь на ленивые, почти ласковые поглаживания, а потом опять набирают темп. — Господи, вот так, блять, Серёж, Серёж, блять… Серёжа, сгибая пальцы и дёргая на себя, буквально протаскивает её по дивану, толкается до самых костяшек и снова поддёргивает, и лижет, почти не отрываясь, лижет и лижет взбухший клитор; Лера чувствует себя чёртовой куклой — и ей хорошо до слёз, до всхлипов, до невнятного, почти щенячьего скулежа, который и близко не походит на ровные, красивые стоны. Дышать, по ощущениям, практически нечем, голова плывёт, и Лера царапает его плечо, тут же коротко сильно сжимая волосы. Ей тяжело самой себе признаться, что ей, сука, так мало — и так достаточно сейчас оказывается, чтобы, судорожно сводя и вскидывая бёдра, кончить, насаживаясь на его пальцы. За собственным тонким, буквально жалобным стоном она слышит Серёжин стон в ответ. — Как ты сжимаешься, умничка моя, какая же ты… — Ещё, — умоляюще выпаливает она, вслепую хватает его за запястье, словно боится, что он остановится. Серёжа восхищённо выдыхает в ответ. — Я… я оторваться от тебя не могу, чёрт… — И не надо, — почти проскуливает Лера. Она сама чувствует, как пульсирует на его пальцах, как сжимается, и, господи, как же стыдно, но как же хорошо, наконец-то — хорошо. Лера гладит себя по низу живота, разводит бёдра сильнее и касается пальцами клитора. Серёжа стонет вслух. — Давай, да, чёрт, потрогай себя… Лера лишь часто-часто бездумно кивает в ответ. Ей даже на пальцы сплёвывать не нужно — клитор такой мокрый и скользкий после языка Серёжи, после собственной размазавшейся смазки, и всё так же такой чувствительный, что по нему можно лишь кружить одними подушечками, едва касаясь. Она всё же надавливает немного сильнее, крупно вздрагивая, двигает пальцами резче и тихо мычит через сжатые зубы. — С… Серёж… — Давай, давай ещё, ма шери, — Серёжа целует её где-то под коленом, снова быстрее, жёстче двигая пальцами, и Лера отрицательно мотает головой. — Я не могу-у! — Можешь, — мягко отрезает Серёжа. Лера чувствует, как он ласкает кожу у колена языком, и выдыхает с прерывистым стоном. — Ещё разочек, Лерочка. Давай. Для меня, давай. Лера только задушенно стонет в ответ, чувствуя, как он снова сгибает пальцы, двигая ими коротко, практически не вынимая, но так, чёрт возьми, правильно надавливая внутри. Она всхлипывает, чувствуя, как у неё почти слёзы на глазах выступают, трогает себя, надавливая пальцами ещё плотнее, то и дело соскальзывая подушечками с влажного клитора, и в конце концов всё же цепляется за запястье Серёжи, почти царапая его. — Серёж, ещё… чуть-чуть, я… — у неё перехватывает дух, — ещё… ещё палец, добавь ещё, — выдыхает почти беззвучно, жмурясь от остаточного стеснения, которое, кажется, где-то здесь и сгорает к чёртовой бабушке. Серёжа стонет в ответ довольно-удивлённо, но слушается сразу же. Третий палец проскальзывает на удивление легко, пусть и тесно обхватывается стенками влагалища, и Лера резко распахивает глаза, выдыхая с долгим стоном. — Бля-ять, вот… вот… вот так, ещё, чуть-чуть, ещё, — протяжный стон снова сходит на скулеж, когда Серёжа возобновляет движения, частые и глубокие. Лера ощущает себя совсем обмякшей, у неё буквально не хватает сил подаваться навстречу пальцам, пусть и хочется до одури: хочется самой насаживаться по самые костяшки, хочется быть совсем готовой, покорной, хочется вправду быть его, его Лерочкой. — Серёж… Серёж… — Да, моя девочка, вот так, — сбивчиво шепчет Серёжа. — Такая хорошая, такая красивая, такая раскрытая для меня, ты… как же ты член мой примешь, ма шери? Хорошо примешь, примешь ведь, да? Скажи мне… Лера рада бы сказать, Лера рот раскрывает, желая то ли снова умолять его заткнуться, то ли выпалить, как давно ей этого, чёрт побери, хочется, но позорно выходит только всхлипнуть, прогибаясь в пояснице и закатывая глаза, сжимая бёдрами его руку и чувствуя, как по вискам всё-таки стекают слёзы от удовольствия и напряжения. Оргазм уже не такой яркой силы, как в первый раз, но сладкий, тягучий и почти сковывающий, не дающий толково вздохнуть; она прерывисто всхлипывает, чувствуя, как осторожно Серёжа вынимает пальцы, но какой-то рациональной частью мозга понимает, что просить Серёжу о ещё одном заходе — как минимум, кощунство, как максимум — самоубийство. Она ведь отрубится к чёрту, она и сейчас уже вот-вот, и ей абсолютно ясно не хочется являть это Серёже. По крайней мере, не сейчас. По крайней мере, у неё ещё есть запас какого-то ресурса, чтобы, проморгавшись, едва слышно простонать, видя, как он облизывает пальцы от её смазки, а потом этой же рукой сжимает собственный пах через ткань штанов. Господи, у него так стоит. И он ведь даже не разделся, всё ещё в футболке и в штанах домашних. Какой кошмар. — Серёж… — она едва узнаёт свой тонкий хриплый голос, на что Серёжа обрывает её движением руки: — Ты не должна, ма шери. Вообще не обязана, мне нормально… — Нор… нормально? — почти возмущённо выдыхает Лера, резко усаживаясь на диване; вот оно, второе дыхание, и опустим то, что на мгновение перед глазами вспыхивают весёлые звёздочки. — Нормально — ты имеешь в виду, нормально, что твоим стояком можно гвозди забивать? — голос у неё тут же ломается, а взгляд становится почти умоляющим: — Серёж… я хочу потрогать, блять, я… я хочу тебя, я хочу тебя так давно уже, ты идиот! И откуда только силы взялись на то, чтобы подняться на колени и теперь уже его толкнуть в плечо, заваливая на спину; срабатывают, наверное, эффект неожиданности и крепкое возбуждение, которое Лера чувствует, безапелляционно забираясь ему на колени. В голове у неё — голодная, засушливая пустота, жар на щеках, практически физическая жажда во рту и колкое желание в ладонях. Она нервно дёргает края его футболки вверх — Серёжа послушно её стаскивает, — а потом тянет вниз его штаны с бельём, едва приспуская по бёдрам, обнажая член. — Господи, блять, Серёж… Весь стыд и вправду сгорел напропалую ещё несколько минут назад. Лера простанывает, накрывая его член ладонью, жадно ведёт по стволу снизу вверх, обнажая головку, и густо сплёвывает, размазывая слюну пальцами. — Блять, ты… теперь ты говори, как тебе нравится, говори, хорошо? — у неё дрожат и пальцы, и голос, она взглядывает на него из-под спадающих на лоб прядей и на пробу двигает ладонью. Серёжа откидывает голову, стонет гортанно — так, что Лера приоткрывает рот, вслушиваясь. — Просто… жёстче, просто дрочи мне, как хочешь сама, — хрипло шепчет Серёжа. — Немного быстрее, и… ох… умничка… сплюнь ещё, Лер… Лера угукает в ответ, снова склоняется, сплёвывая прямо на головку, и крутит запястьем, плотно надрачивая верхнюю часть члена. Серёжа несдержанно двигает бёдрами, подаётся в её кулак, и Лера коротко прикрывает глаза. Наверное, её очередь дразниться. — Вот так, ещё, толкайся ещё, — шепчет она, двигая ладонью навстречу его движениям. — Представь… представь, Серёж, что я сверху, как бы ты меня трахал, Серёж? Как ты хотел, покажешь мне? Серёжа вздрагивает — она чувствует это. Чувствует, как он выталкивает бёдра, чуть шире разводя их, как чаще дышит, без капли стеснения срываясь на стоны, и плотнее обхватывает ствол ладонью. — Вот так, вот так, Серёж, только жёстче, знаешь, я… — она чувствует, как у неё самой бёдра напрягаются от этого, — я бы хотела жёстче… Лера тут же уводит руку, скользит пальцами между собственных мокрых бёдер, собирая на них смазку, коротко толкаясь внутрь, и тут же возвращает эту же ладонь ему на член. — По моей смазке, — шепчет хрипло, — как тебе? — Господи, — выдыхает Серёжа, — блять, Лер… блять, — он отирает лицо ладонью и добавляет: — Лер, оседлай меня. Лера тормозит буквально на секунду, чувствуя, как спазмом сводит низ живота — да сколько, блядь, можно-то, в самом деле… — Р-резинки? — Резинки… — растерянно повторяет за ней Серёжа. — У меня… — спохватывается, — в кармане штанов как раз пакетик, посмотри… Сталкиваясь пальцами, они хаотично-быстро возятся с презервативом, натягивают его на член в две подрагивающие руки, а потом замирают — всего на какую-то чёртову секунду, когда Серёжа успевает ещё осознанно прошептать «какая же ты красивая», а Лера — отмирая, ответить «нет, ты». А потом Лера забирается на его бёдра, ёрзает, подрагивая, на его члене, и осторожно направляет в себя; на долгом прерывистом выдохе, переходящем в тихий протяжный стон, насаживается, жмурится, царапая его грудь, и резко распахивает глаза, когда Серёжа, придерживая её за талию, осторожно качает бёдрами. — Больно? — тихо шепчет Серёжа, и Лера отрицательно мотает головой, закусывая нижнюю губу. — Н-нет, — мычит она, сама чуть приподнимаясь и снова насаживаясь, и чувствует, как дрожат слабеющие руки. — Господи, блять, двигайся… ещё… п-пожалуйста… Руки всё же её предают — она почти падает, прижимается щекой к его груди, тут же жадно льнёт губами к ключице, беспорядочно целуя, и чувствует, как Серёжа сгребает её в охапку. Он крепко прижимает её к себе, дышит сбито и жарко над виском и двигается; двигается так, что ей хочется плакать — не от боли, не от обиды, не от разочарования, а от того, как же всё верно и правильно, как же ей самой сейчас хорошо. Возможно, их первый раз она представляла себе иначе — более долгим, медленным, тягучим, только это у них явно ещё будет. Лера знает, что на этом они не остановятся; Лера чуть отстраняется от него, вслепую цепляясь за его волосы, и вжимает его лицом в свою шею, чувствуя, как он дышит, как стонет, толкаясь всё быстрее. Он даже входит не полностью, но вбивается, буквально долбится быстро и часто, так, как и было, оказывается, ему — и ей — нужно, так, как она не могла сама с игрушкой, даже на самой высокой скорости и мощности, так горячо, хорошо, наполненно. — Ещё… ещё, — проскуливает она едва слышно, сама зарываясь в его шею, подаётся на его член, потому что хочется ещё глубже, и сжимается, чувствуя, как подрагивают и её бёдра. — Серёж, Серёжа… Серёженька… — Лерочка, — выдыхает он на стоне, вжимается губами в её шею — Лера покорно её откидывает, подставляя под засосы. Ей совершенно всё равно и совершенно хорошо, так, как было нужно всё это ебучее время рядом с ним, и в самом деле, зачем все эти вибраторы, когда можно цепляться за его плечи и самой поскуливать от сбивающихся на рваный темп движений внутри. — Лерочка, я… сейчас… — Кончай, — шепчет она, зажмуриваясь, сама беззвучно хватая воздух ртом. — Кончай, как… как без резинки в меня бы… Она не ожидает, что от этого проберёт и её саму — чуть позже Серёжи, чуть позже того, как он выгнется, стискивая её в руках, крепко вжимая в себя и глухо рыкая, тут же задушенно простанывая вслед. Не ожидает, что сама кончит от этого, даже не трогая себя, просто от того, какими правильными и частыми были все движения, как верно ощущаются крепкие руки на её теле, каким жадным и нуждающимся выходит поцелуй — спешный, заходящийся и жаркий. Они, в самом деле, едва могут целоваться, пытаясь отдышаться, но Лера всё равно прихватывает его губы своими, цепляет язык, тихо простанывая, и еле сползает с его члена — дрожащие бёдра её совсем не держат. — Плюс одна тренировка, — выдаёт она невпопад. Серёжа сипло посмеивается, притягивая её к себе за плечи, и она утыкается в его грудь, обнимая за пояс. — Угу. — Повисает короткое молчание, а потом он снова заговаривает: — Лер? — М? — Ты потрясающая. Лера жмурится. — Ты тоже. — …чай остыл, кстати. — Ага, — усмехается Лера, — я знаю. А кружки… белые. Грязными разводами пойдут, как ты… боишься. — Да чего там, — Серёжа лениво отмахивается и фыркает: — Сейчас сходим в душ… и поедем в икею, новые чашки купим. — И фужерчики? Серёжа улыбается: — И фужерчики, ма шери. Лера улыбается, мягко прижимаясь губами к его плечу, и перекладывает ладонь ему на грудь. Сердце Серёжи, в отличие от той ночи, бьётся до странного спокойно и размеренно. Лера думает, что если она скажет «мне кажется, я люблю тебя», то ответ будет определённо взаимным. Нет, Лера не думает; Лера знает. Только скажет она это, наверное, чуть позже, да и возможно, сразу им обоим — скоро вернётся Олег, который, по словам Серёжи, надеется на то, что у них что-то случится; скоро Лера вернётся назад к своему телефону, чтобы отписать в чат: «Ира, Ирочка, ты щас умрёшь!» Чуть позже. Сейчас Лере как никогда хочется вдохнуть этот момент странного-странного спокойствия. И ведь вправду, на её месте мог бы оказаться кто угодно, только теперь она это место никому не отдаст. И для того, чтобы докатиться до жизни такой, многого не надо: три человека, одно по-настоящему искреннее чувство и хотя бы пара попыток поговорить словами через рот. Только и всего.