Холодный, резкий ветер, дувший с Невы, бросал в лицо мелкие брызги, но Александр с удовольствием подставлял лицо дождю, который то затихал то шел с новой силой. Погода едва ли была для прогулок, и он, шагая по набережной, представлял, как тихо ругаются и ворчат на него идущие на несколько десятков шагов позади адъютанты. Смотря на закованный в каменный рукав бушующий поток темной воды, он глубоко вдыхал сырой воздух. Впервые за долгие годы ему дышалось вот так, полной грудью.
Санкт-Петербург. Александр рассматривал родной город с жадностью путешественника, которого давно уже дорога зовёт, а он на полюбившиеся виды все не может никак насмотреться. Откуда, вдруг, проснулась такая щемящая нежность к этим холодным, серым, мрачным пейзажам? Он будто бы много лет провел в темноте и сейчас вышел на свет и поражался окружавшей его красоте. Она была в гранитной набережной, домах и бульварах. В мерцающих газовым светом уличных фонарях и каналах, в стрелах проспектов и даже в нервно бегущих над городом облаках.
Фонтанка. Знакомый белокаменный дом у реки. Он много лет был здесь частым гостем. Странно. Теперь, вспоминая Mary и их роман, он не чувствовал ни обиды ни злости. Все это было как будто не с ним. Как будто бы столько лет какой-то другой Александр приходил в дом на Фонтанке и красивую женщину, его хозяйку, своей женой называл, страстно желал ее, был привязан, после разочаровался, потом презирал. Теперь же он вспоминал о Mary с недоумением. Что все эти годы держало рядом его и заставляло оставаться с женщиной, которую он не любил и которая его не любила?
Ах, mon chocho, никаких сожалений. Ведь все же нам было иногда хорошо... Всему, что я знаю о женщинах, ты меня научила. И я, как ты помнишь, был очень прилежный и старательный ученик.
Ему приходилось то и дело доставать из кармана часы и смотреть на время, потому что он обещал вернуться к пяти, чтобы выпить с Лиз чаю. Вчера он снова спросил о прогнозе врача и получил жестокий ответ: «Если Бог даст, то около года».
Год. Теперь каждое самое маленькое обещание данное Лиз, он считал сдержать своим долгом. Он заботился о ней из благодарности, страха и чувства вины,как только узнал мрачный прогноз, но изумлялся, какое сам удовольствие от этого теперь получает.
Он просыпался и мог встать с кровати с осознанием, что его милый друг о нем думает и его ждет и сам себя спрашивал:
«откуда в ней, такой хрупкой, все ещё находятся для него силы?» И это теперь, когда она знает всю правду. Когда он, отдавшись совершенно порыву, в отчаянье осознания себя самого, раскрылся ей полностью. Как долго в ту ночь они говорили!
Даже в те годы, когда они были друзьями, они слишком о многом не могли рассказать и в молчании этом друг друга тогда потеряли.
Лиза знает теперь про Червя. Знает, откуда он и что случилось на самом деле
той ночью. Отец не сможет уже простить его, но ему легче уже от того, что его Лиза прощает.
«Я очень боялся, что узнав обо мне все это, ты будешь меня презирать. Что тебе будет противно. Я не хотел ЕГО к тебе подпускать».
«Презирать тебя? Но за что? Разве ты был виноват?»
Она поразилась этому признанию его, а после заплакала. Милая! Она сказала, что любила бы его только сильней, если можно любить сильнее, чем она уже его любит.
«Был ли я виноват? Но разве я не был? Я позволил поселиться в себе этому злу и оно пустило в душе моей корни. Я растил его, я питал его и только я несу ответственность за то, что он во мне делал с другими.»
Вчера в его спальне вдребезги разбилось настенное зеркало. Просто внезапно сорвалось со стены и раскололось на трое осколков. Точно так же на три куска расколота была его жизнь. Он — разбитое зеркало. Кто-то из слуг испуганно пробормотал: «Плохая примета!» А Александр с любопытством смотрел в трещины на стекле. Если взять эти осколки и склеить, то в зеркало даже можно будет смотреть. Но отражение все равно станет дефектно. Так и он, соединив все разорванные части себя, иной раз, случайно поймав где-нибудь свое отражение, останавливался, смотрел с удивлением на это лицо и качал головой:
«Ну здравствуй, уродец».
И все же ненависть, страх и жалость к себе – все ушло. Он стал спокоен. Легче, когда знаешь правду и когда все решено. Он был прав, думая, что только так сможет стать свободным.
«Мы оставили вам ту правду, которую ваш разум в состоянии тогда был пережить. Магистр сказал, что если оставить как есть все, вы к утру сойдете с ума. И еще он сказал, что однажды память может вернуться и никто не сможет ручаться за ваш рассудок тогда».
Он всегда винил прежде всего своих искусителей. Он не хотел брать эту ответственность за им сотворенное зло, потому что не знал, как он его может исправить. Теперь же он знал.
«Я знал, что вы, Пален, обманули меня. Но теперь я знаю, что сам себя непростительно долго обманывал. Я убийца. Я лжец. Я совратитель. Я мститель, завистник и трус. И я — это ОН. Я всегда отделял Червя от себя, потому что так было проще. Но теперь с этим покончено. Нет смысла больше от себя бегать».
Лиза сказала:
«В каждом из нас есть темная часть, но разве душа человека – не нечто большее? Если бы ты был плохим человеком, разве нужно было тебе от себя самого все это скрывать?»
Эти слова, ее нежность, ласка, которой стало теперь только больше, давали надежду.
«Если она видит это во мне, значит, есть еще шанс. Моя жена и любовь — её единственное, что мне осталось. Но больше ничего и не нужно».
Главный камердинер, встретивший его у дверей Аничкова дворца, в волнении краснел и, заикаясь, звал слуг, чтобы как подобает встретить государя. Прийти без предупреждения к брату в дом, вот так, среди дня, — на Александра это совсем не похоже.
— Его Высочество с супругой на прогулке... Прикажите за ними послать?
— Нет-нет, не стоит. Я подожду.
Он хочет успокоить слугу, который будто ожидает подвоха. С недавних пор Александру кажется (или не кажется?), что куда бы он ни приходил, его нигде не рады видеть. Но у Николая он, несомненно, гость особенно нежеланный.
Окна голубой гостиной выходят в сад, откуда слышны весёлый смех и детские крики. Взрывая вихрь уже начавшей падать листвы, по каменным дорожкам носятся двое: шестилетняя девочка в красном бархатном платьице с белыми оборками и ее старший брат в немного запачканном синем камзоле. Подойдя к окну, пока ещё ни для кого не обнаруженный, Александр наблюдает, как гувернер пытается призвать к порядку племянников.
Mary, как всегда бойкая, носилась по саду с радостным визгом и кидалась в брата каштанами. Это зрелище детской невинности и беззаботности вызывает улыбку и напоминает Александру сцены из собственного далёкого детства. Он помнил их смутно, урывками, а теперь день за днём память ему возвращает воспоминания о счастливых минутах. Он знает теперь, как любили они с Костей проводить время, играя в жмурки с отцом, бегая вот точно так же по лужайке Царскосельского сада.
А ещё ему раньше снилось ночами или мерещилось в полусне, как в зимнем парке они играют снежками. Он где-то потерял варежку, и отец, стоя на коленях в снегу, дыханием согревает ему замерзшую руку.
Он вспоминал всё больше и больше, и, удивительно, воспоминания эти были счастливыми. От образов этих он не вздрагивал в темноте, как от ночных кошмаров, которые мучили его столько времени. Кошмары, впрочем, ему больше не снились.
Он засмеялся невольно, когда Mary, остановившись внезапно, скорчила гувернеру страшную рожу и показала язык. Кажется, что он, столько раз видевший племянников, разглядел их впервые. Вот у Саши забавный темный хохолок на голове, который топорщится от беготни и придает ему сходство с милым маленьким петушком. Он явно характера более спокойного, чем его сестра. То и дело серьёзный, он останавливается, как будто на мгновение погрузившись в свои мысли и прячась от бестолковой беготни, пока очередной каштан или пинок сестры не заставляет выйти из себя и топнуть ногой. Малютка Mary носится по саду как ураган и этим ему напоминает в детстве Катиш — в каждом движении своенравный и упрямый характер.
Всё, что он делал для Кати, — он делал лишь по любви. Он любовью оправдывал все свои действия, он ей руководствовался, желая делать только добро, что в итоге причинил столько зла близким людям.
Александр наблюдал за племянниками. Лиза, которая обожала проводить с детьми время, иногда рассказывала ему что-то забавное об их проделках. Он слушал, демонстрируя интерес, но по-настоящему не вникая.
Может быть он боялся... смотреть?
Лиза любит детей и всегда их хотела. А ему невозможно было признаться, что детей он не любит и... никогда не хотел. И считал, что и это в нем плохо. Но, может быть, дети с их искренностью и чистотой просто напоминали ему о самом себе и тех чувствах, которые были когда-то? Детям не получится врать, как врём мы даже сами себе, и перед ними он не мог притворяться. И он всегда беспокоился, что
его дети его не смогут любить.
А как же Соня... как моя Соня?
Он убедил себя, что она его дочь, чтобы сказать: «Со мной всё в порядке». Вот я отец, и вот МОИ дети. Он не был с ней рядом при жизни, и его не было, когда она умерла. Бедная, милая девочка...
Внезапно Саша подбегает к окну. Он видит стоявшего в комнате Александра и смешно смотрит так на него, раскрыв широко от изумления голубые глаза.
— Император здесь!
Ну вот, его маленькое уединение рухнуло. В саду суета. Гувернер и няня обратно в дом загоняют детей, как будто бы в его присутствии они так резвиться не смеют. Александр видел в открытую дверь, как в коридоре мимо гостиной с топотом пробежала Mary, а за ней прошел, держа за руку гувернера, Саша. Но уже через минуту из-за двери осторожно высунулась и тут же исчезла детская голова с хохолком.
— Иди сюда, Саша... — Александр улыбнулся и протянул руки к племяннику.
Мальчик все ещё неуверенно, с долей опаски подошёл ближе и остановился у стола, сжимая в руках игрушечную сабельку.
— Здравствуйте, Ваше Величество! — Он произнес это с важным видом и очень церемонно ему поклонился, шаркнув ножкой назад, заставив Александра от души рассмеяться.
— Здравствуйте, Ваше Высочество. Ну же, подойдите поближе... мне оттуда вас плохо слышно. Я ведь старый уже и глухой.
Мальчик подошёл и он, подхватив его, усадил себе на колени. Первое смущение быстро прошло и вот уже Саша бесхитростно и беззаботно болтает о своих важных детских проблемах. Оказалось, что Александр Николаевич огорчён — у его сабельки оторвалась рукоятка, а все из-за противной сестры. Mary пыталась её отобрать и сломала.
— Хм, давай-ка посмотрим... — Александр внимательно изучил игрушку.-Может быть я смогу ее починить.
— Саша! Иди сюда! — резкий оклик заставил Александра вздрогнуть невольно.
В дверях гостиной, в верхней одежде, стоял Николай. Мальчик замер в растерянности и медленно сполз с коленей своего дяди и сделал несколько осторожных шагов к отцу.
— Ваше Величество... брат мой... мы вас не ждали... — Николай стремительно подошёл, взял за руку Сашу и Александру на долю секунды почудилось, показалось, что брат сына загородил от него как будто собой.
«Никс, я знаю, всем своим существом ты против меня. Ты был там. Ты же всё помнишь... Ты видел Червя. Ты не простишь меня и ничего не забудешь».
— Да, прими мои извинения за беспокойство. Я был на прогулке и мне пришло в голову перед отъездом тебя навестить.
— Ваше Величество! Ах, как мы рады! — в залу вошла, а вернее вплыла, словно лёгкая нимфа, невестка.
Александра Фёдоровна сама любезность, учтивость, изящность и обаяние. Когда-то увидев принцессу Фридерику в Германии на балу, Александр сказал: «Она бы понравилась Николаю». И был удивлен, когда настолько всё угадал: брак его младшего брата оказался очень счастливым.
— Останетесь ли Вы на обед? — спросил Николай,но не сказал, что желает, чтобы Александр остался.
Он с грустью смотрел на лицо, которое не теряло холодной, бесстрастной учтивости. Никс не показывает того, что он чувствует. Он с ним официален всегда и обращается только «Ваше Величество», «брат мой» и в очень редких случаях «Александр».
Кто виноват, что другим тяжело проявлять с тобой искренность? Ты никогда не показывал, что хотел бы ее. За что Николаю любить тебя? Ты лишил его отца и никогда не был ему нежным и любящим братом. Никому не подаривший любви, пожинай то, что посеял.
— Нет, благодарю, я хотел дождаться тебя. Есть небольшой разговор.
Они вышли в сад. Как будто в подмогу Александру из-за свинцовых туч вышло ненадолго солнце и лучи его заскользили по узким дорожкам. Он приобнял брата за плечи, потому что в эту минуту хотел. Что? Выразить свое сожаление? Прощение просить? Ему очень хотелось бы Никсу ВСЁ объяснить. Но не сегодня... сегодня нет времени.
— Ты знаешь, что у нас есть старший брат? Рождённый до брака отца с первой супругой.
Наконец на лице Николая заметно хоть какое-то проявление эмоций. Он даже на секунду остановился, а потом в сильном волнении, которое не мог уже скрыть, пошел быстрее.
— Кто он? Я никогда не слышал об этом...
— Мне это пока неизвестно. Я знаю лишь, что незадолго до своей смерти отец хотел официально признать его. Его имя при рождении — Семён. Я хочу,чтобы ты знал о его существовании... если со мной что-то случится.
Они остановились и посмотрели друг на друга. На лице брата читался вопрос, и Александру очень хотелось, чтобы он задал его. Чтобы он задал ему много вопросов.
Мама спросила, почему он не готовит Ники к тому, что ему предстоит? Он отвечал, что всему свое время, но на самом деле он готовить его
не хотел.
«Неужто вам хочется от меня скорее избавиться? И на троне видеть вашего ЛЮБИМОГО сына. Что ж, раз вы ЕГО любите, я не стану ни в чем ему помогать!»
Но сейчас всё иначе. Никс не должен повторить его прошлых ошибок, он проходить будет свой путь. Но он готов протянуть ему руку помощи, если брат об этом попросит. И Александру хотелось покончить скорее со всем, к чему в мыслях и чувствах своих он не имеет уже отношения. Хотелось сказать Николаю, что скоро он получит все, о чём тайно мечтает. Что нет смысла скрывать больше тщеславие под маской равнодушной любезности.
Они прошлись ещё немного по саду, говоря на отвлечённые темы. Николай был явно взволнован, но так и не решился его ни о чём больше спросить. Они вернулись в дом, и Александр, решительно отказавшись от обеда, простился. Зачем-то все вышли его провожать, как будто тем самым желая выразить как можно больше почтения, но вместо этого он почувствовал, как будто всем домом его выпроваживают. Александра держала за руку Mary и Сашу, которые стояли теперь как два послушных маленьких ангела.
— Вот, Саша, держи свою сабельку... я починил её, — Александр присел и протянул игрушку племяннику.
Саша, глянув на маму и взглядом получив одобрение, подошёл к нему, взял игрушку и очень вежливо сказал по-французски «merci». Потом отошёл, как будто в сомнении, снова взглянул на дядю и, внезапно подбежав обратно, поцеловал его в щёку, смешно обвив маленькими руками за шею. Александр закрыл глаза, слегка прижимая ребёнка к себе и всеми силами сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Он целовал его в лоб и передал за руку матери. И вот уже и Mary, решив подражать брату, попросилась «на ручки». Александр поднял и поцеловал и её.
В голове возник, вдруг, странный туман, в глазах потемнело и тело охватила сильная слабость так что пришлось опереться на руку Волконского, который очень вовремя его подхватил.
— Всё хорошо, Ваше Величество? — спросил Николай, изображая тревогу. — Вы здоровы?
Он ответил, конечно же, что он здоров, хотя здоровым Александр себя совершенно не чувствовал. Его, впрочем, уже мало волновала его болезнь, которая всегда приобретала новые причудливые формы ещё с самой Вены.
Но физическому состоянию он придавал мало значения — это тело приносило ему больше беды, и он давно начал воспринимать его как нечто отдельное. Самым неприятным в последнее время были, пожалуй, вот эти внезапные головокружения и внезапно начавшие шататься и выпадать зубы. Виллие сказал, что это последствия долгого употребления лауданума. Пришлось втайне от всех спешно заказывать за границей съёмный протез, о котором знала только Элиза. Они уже обменялись шутками на тему того, кто из них имеет больше прав называть себя старым, и Александр считал, что со вставной челюстью он торжественно победил.
— Никс, не могу пока точно сказать, как долго продлится моя поездка. Но как я вернусь, нам надо будет обсудить твое будущее.
Он сказал это намеренно, уже прощаясь, в самых дверях, и с удовольствием отметил, что брат вновь заволновался. Теперь он будет гадать, что означает эта фраза.
— Дорогой, император не показался тебе странным? У меня сердце разрывалось от сострадания, когда он обнимал Сашу... Он так несчастен, не имея детей! — произнесла Александра Фёдоровна, когда они с мужем проводили Александра.
Николай долго молчал, наблюдая, как удаляется и исчезает из поля видимости императорская карета. Небо вновь заволокло свинцовыми тучами. Подул ветер и заморосил дождь. Старший сын, которого он держал на руках, склонил голову ему на плечо. Испытывая неожиданный прилив нежности и лёгкого страха, молодой человек крепче прижал ребёнка к себе и поцеловал в лоб.
— Мне показалось, Шарлотта, что он как будто бы со всем здесь попрощался.
***
—Михаил Михайлович, наконец-то я вас застал...
Сперанский открыл глаза и, прервав молитву, бросил недовольный взгляд на незаметно подошедшего и вставшего рядом князя Витгенштейна.
Вечерняя служба в Казанском соборе подходила к концу, но то, что Витгенштейн осмелился заговорить с ним
здесь, нарушая правила присутствия при богослужении, его смутило и раздосадовало. Слегка дёрнув плечом, он произнес почти одними губами только:
— После.
— Михаил Михайлович, никак нельзя после... завтра отъезжают... у нас встреча через час! - произнес тот громким шепотом, и как раз в тот момент, когда перешедший к проповеди священник, сделал паузу. — Я вас всю неделю не могу поймать!
Несколько человек скосили на них полные осуждения взгляды. Таинство Божественной Литургии для Сперанского было разрушено.
«Во имя отца, сына и святого духа»... Слова архиерея доносились теперь будто сквозь плотную завесу напряжения и раздражения. Величественные своды собора, разлитый в воздухе запах церковных благовоний и песнопения молитв, которые ещё пару минут назад наполняли душу умиротворением, теперь вдруг показались нелепыми и сам он стал будто участником едва ли не театральной комедии.
— Вы что же, говорить хотите здесь?! — прошептал он в ответ.
— Мы можем выйти?
Это было единственное возможное решение, чтобы не привлекать к себе ещё больше внимания. Никогда не покидавший вот так вот службу, Сперанский чувствовал совсем не то, что положено христианину чувствовать под покровом церкви, борясь с желанием дать князю хорошую затрещину.
Они вышли на улицу, где шел проливной дождь. С западного торца открывался вид на полукружие сада, где, печально жавшись к чугунной ограде, стоял похожий на бездомного человек.
«Что он там делает в такую погоду?» — подумал Сперанский, а вслух сказал, обращаясь к Витгенштейну:
— Как вы меня нашли?
— Так мне сказали,что вы по пятницам всегда бываете здесь на службе.
— Вы тоже могли бы остаться и послушать раз пришли, — недовольно бросил Сперанский.
— Да нет уж... я не любитель... и Казанский собор мне не нравится.
— Говорите, что хотели сказать, раз уж пришли... — он не сводил взгляда с бездомного, который в свою очередь смотрел прямо на них.
Витгенштейн начал свою речь, глупую и пространную, как и всё, что он говорил. Самым печальным было то, что вот этот человек ему был так нужен... Что самые важные переговоры приходилось вести через него, и всё потому, что князь Волконский был к возлюбленному своему так привязан, что ради него, этого совершенного ничтожества, готов был пойти буквально на всё. Вести же переговоры напрямую с Петром Михайловичем было слишком опасно. Он всё же любил Александра искренне, и только очень веская причина могла заставить его согласиться участвовать... Участвовать! Только бы дураки эти все не испортили... У каждого из них свой интерес шкурный. Как мало порядочных людей, на которых можно здесь опереться, и сам замысел вынуждает иметь дело с идиотами и просто мерзавцами.
— Он обещался писать обо всём... — продолжал бубнить князь. — Император в последние дни, кажется, очень спокоен. Не похоже, чтобы он намеревался приступить к каким-то решительным действиям. Арестовали всякую мелочь... и то больше для виду.
«Это всё-таки странно», — подумал Сперанский. — «Ему были переданы все необходимые сведения».
— Ещё я слышал, что Чаадаев имеет якобы намерения в ближайшие дни покинуть Россию. Ха! Неужто так струсил?
— Пётр Яковлевич человек свободный и имеет право ехать куда он захочет, — ему было все труднее скрывать свое раздражение. — В его надёжности у меня нет сомнений.
— А впрочем, туда ему и дорога. Ведь он, как и Александр, Россию и русских так презирает... И хоть выступает, как
наш, помнится мне как он, будучи ещё на службе, из кожи вон лез, чтобы к государю попасть в адъютанты... Бог ему дал хорошенькую мордашку. С такой нетрудно придумать себе особенный взгляд на мир и возвышенный ум. Я-то ведь патриот и от этого право имею здесь возмущаться. А он только и делает, что отечество свое на всех углах поливает... горазд языком чесать, а как вот до дела дошло, паковать стал чемоданы.
«Вот по таким, как
ты, дуракам здесь о людях и судят...» — Сперанский смотрел на шитый из самого дорогого английского сукна щегольский костюм князя, его унизанные перстнями тонкие пальцы и переливающуюся бриллиантовую булавку в шелковом шейном платке. «Родился ты с золотой ложкой во рту... У тебя на побегушках десятки слуг, сотня крепостных крестьян, и каждую пятницу, когда люди здесь проводят время в молитве, ты в английском клубе в картах проигрываешь месячное жалование простого чиновника, который на него содержит всю семью. Всё, что имеешь ты, досталось тебе от отца... И от твоей жены, которая приданым своим умножила твоё состояние. В кого ты играешь теперь? В борца за свободу? Твоя жизнь настолько бессмысленна и пуста, что ты готов со скуки уцепиться за любую идею... А если тебя схватят за зад, ты первый будешь рыдать, унижаться перед государем, моля, чтобы оставили тебе твой титул, имения и твои тряпки... И критикуешь ты Чаадаева, мыслей которого своим жалким умишком не способен понять...»
— Теперь главное. — Он подошёл к Витгенштейну как только мог ближе, хотя вокруг не было ни души. — Если даст бог все пройдет, как мы планируем, то императора не должно быть в Петербурге в этот момент. Их
задача его задержать и удерживать столько, сколько потребуется для принятия решения.
— А если он... откажется? — произнеся эту фразу князь, вдруг, вытаращил глаза, как будто сам только что обдумав впервые.
— Я очень сомневаюсь в этом, учитывая его положение и некоторые прочие... обстоятельства. Он ведь там будет один. Он будет слаб. И напуган. В конце концов..пусть они надавят на него. Как однажды уже... надавили.
— А если Аракчеев поедет с ним? Пьер сказал, что возможность этого велика. Государь хочет его взять с собой.
— Аракчеев не поедет. За это я точно ручаюсь... — Сперанский тут не выдержал и улыбнулся. — Забудьте про Аракчеева. Не до того ему...
— А если... а вот если же...
— Лев Петрович, я вам тут что же, давать должен инструкции? Вы в это дело вступили, а теперь на меня переложить хотите тут всю ответственность? — решил он поддеть его. — Что в моих силах, я сделаю. Если вы боитесь...
— Я не боюсь! — оскорбился князь, вскинув голову и дерзко ухватив его на рукав. — Я русский офицер!
— Ну так и отпустите тогда мой рукав! — Сперанский произнес это спокойно, с улыбкой. — Идите на ваше свидание. И передайте Волконскому моё полное доверие к его решениям. Это, в конце концов, общее дело.
Он подождал, пока Витгенштейн не спуститься с лестницы и его силуэт в развивающемся, как черный парус плаще не исчезнет за углом. Постояв ещё немного, Сперанский спустился вниз и подошёл к человеку, все ещё стоящему у решётки. Тот улыбнулся, завидев его. В близи Михаилу Михайловичу стало очевидно, что весь внешний вид бродяги, включая приклеенную лохматую бороду — маскарад.
— Кто вы? И что хотите? — холодно спросил он.
— Вам просили передать, — тот сунул ему уже изрядно намокший конверт и, не дожидаясь ответа, быстром шагом направился в глубину сада.
***
Мария Фёдоровна удивленно отложила книгу, под которую спокойно и незаметно дремала, когда Александр появился на пороге её гостиной. Было уже почти девять часов вечера и в такой час он не наносил даже домашних визитов. Впрочем, учитывая завтрашний отъезд его из Петербурга, можно было бы и догадаться, что сын пришел сказать ей нечто важное.
Ещё по дороге в покои императрицы Александр сомневался, стоит ли ему затевать теперь этот разговор. Он помнил, как однажды уже приходил к своей матери с покаянием и в отчаянье, ища помощи и совета. И был осуждён. Теперь он вновь шел к ней. Уже без прежнего трепета, страха, только с печалью. Её должно обрадовать то, что он хочет сказать. Может быть... он даже наконец-то получит желанное благословение от никогда его не любящей матери?
— Ты такой грустный, мой ангел, что-то стряслось? — ласково сказала она, подставляя неизменно пахнувшую пудрой мягкую белую щёку.
Он прикоснулся губами к этой щеке, поцеловал её руку и сел в кресло напротив, с улыбкой посмотрев на неё.
«Время почти не имеет над ней власти. Кажется, она и не устает никогда... Мама всем нам служила примером правильной жизни. Всегда недосягаемая вершина... она так и осталась для меня абсолютной загадкой. Как бы хотелось мне, мама, хотя бы на час, хотя бы на миг узнать твои настоящие мысли!»
Он любил её. Конечно же не так слепо, как в детстве, когда с восторгом, её обнимая, дыхание задерживал, вдыхая запах духов. Она казалась ему женщиной совершенной, но с удивлением Александр сейчас понимал, что мама всегда вызывала в нем страх не меньше, чем его отец. Он трепетал перед её ласковым взглядом, который в одно мгновение мог обдать его холодом, если как казалось ему, он делал что-то не так. Он боялся её, потому что никогда не знал, что она думает. Для своих родных детей у неё всегда было мало чувств. Кажется, что она не всегда была вот такая... в ней и нежность была и любовь, но для этой любви, как будто бы всегда было миллион всяких условий.
— Я хотел сказать это вам по возвращению, но сердце мне подсказало, что сказать это лучше сейчас. Мне будет легче в дороге, зная, что вам все будет известно. Однако я хочу попросить вас до моего возвращения не говорить об этом ни с кем.
— Конечно, мой дорогой, ты все можешь сказать мне, — она улыбнулась, но как будто бы пряча тревогу.
«Ох, мама, я не стал тем, кем должен был...и кем я хотел. Но разве же может стать кем-то тот, кого никогда не было? Не существовало? Мне говорили, что я похож на тебя. Но ты, навсегда спрятав все свои слабости даже и от себя, смогла стать той, кем стать было нужно. Что помогло тебе в этом? У тебя силы, которых нет у меня. Ты построила себя, как крепость из гранита и мрамора. А я так и остался деревянной моделью нарисованного однажды кем-то дворца...»
Он говорил и наблюдал за её лицом. Что промелькнет на нем? Удивление? Возмущение? Страх? Как устал он стыдиться того, что больше всего, ему как ребёнку, хочется спрятать голову в складках ее прекрасной шелковой юбки... её обнять и уснуть... Но он не может, не теряя окончательно её уважения даже сказать:
«Мама, мне так одинокого и я всегда был так несчастен...»
— Саша... но как же... а Елизавета Алексеевна? — наконец произнесла Мария Федоровна, по-настоящему удивив его этим вопросом теперь.
Неужели всё остальное, им сказанное, её не удивило и не волнует? Ее волнует его жена, которую она всегда терпеть не могла? А ведь даже и это влияло на то, что он от Лиз отдалился...
— Я не говорил с ней об этом так прямо ещё, но я уверен, что она захочет поехать со мной. Мы вместе мечтали об этом когда-то. Наша жизнь могла бы сложиться иначе, если бы я решился сделать то, что должен был много лет назад. Возможно, что тогда мы могли бы спасти наш брак и быть счастливы друг с другом.
—Н о когда же?.. Но почему ты не сказал Николаю?
Опять Николай!
— Нет. Пока нет. Есть дела, которые я хочу завершить. Если все сложится, как я надеюсь, то все свершится сразу после Нового года.
— Но куда вы поедете? — она удержала его за руку, потому что он встал, намереваясь уйти.
Господи, неужели он всё-таки ждал от нее... но чего же?
— Куда она пожелает. Для ее здоровья предпочтителен юг. В любом случае то время, что ей осталось, я намереваюсь провести рядом.
— Ох, Саша...дай Бог вам двоим подарить наконец-то счастье друг другу... Ведь вы, мы всегда это знали, чудесная пара... — императрица произнесла это тихо и ему показалось, как будто смахнула украдкой слезу. — Но что за дела, которые ты торопишься сделать?
— Есть кое-что, что я должен решить. Я не стал говорить об этом Николаю. Одно из дел этих касается нашей семьи.
— Нашей семьи? Но что это, Саша, ты пугаешь меня...
Она бы предпочла, чтобы ты не был ее частью. Ждать до Нового года! Как долго...
— Не беспокойтесь об этом, — Александр поцеловал её в щеку, прощаясь. — Скоро вы всё узнаете...
