Шкатулочка

      Есть на свете пара вещей, которые Тэн ненавидит всей своей душой: тех, кто опаздывает, и будильники. Казалось бы, взаимоисключающие понятия, но они объединились в роковой тандем, что периодически рушит размеренный ход его жизни.       Он давно уже сменил род деятельности, ушёл на вольные хлеба и работает тогда, когда сам пожелает (читай: постоянно), но редкие ранние подъёмы ради встречи с клиентами остались в его жизни противными жирными пятнами, что никак не желают отстирываться с любимой футболки.       Тэн смотрит на время: 02.50. Если он закроет глаза прямо сейчас, сию секунду, то сможет поспать три часа и десять минут. Встреча утром пустяковая, надо прийти в пекарню и отфотографировать для сайта, как краснощёкий пекарь будет замешивать тесто для булочек в утреннем освещении, как раз по прогнозам утром солнечно. Тэн прокручивает в голове композицию снимков, что он предварительно отснял вечером, думает о том, что возможно у пекаря утром будут не такие краснющие щёки и вообще, 03.00 на часах, ровно три часа на сон. Чёрт бы побрал эти булочки и жаворонков в целом. Точно! Тэн точно знает, что он не сможет встать в 6 утра, но знает того, кто спать не будет. Знает того, на чьи крепкие плечи можно свалить обязательства по отковыриванию Тэна с кровати, того, кто не сможет пренебречь просьбой соседа по квартире.

Разбуди меня всеми правдами и неправдами в 6 утра, к 7.30 я должен быть на съёмке.

      Он, довольный, откладывает телефон в сторону, уверенный, что первое, что Кун увидит с утра, будет его сообщение. В голове снова раскадровка, красные щёки и чан с тестом, в котором монотонно крутится тестомешалка. Так монотонно, словно пытается вымесить Тэна в булочку.       — Э-э-эй! Просыпайся, — тестомешалка толкает Тэна и почему-то шепчет голосом Куна.       — Уй…       Во сне Тэн заканчивает фразу «Уйди отсюда, замешивай булки в другом чане», но Кун в реальном мире слышит только то самое «Уй».       Вообще, в его голове проносится «Ой, ах, аввв», а теперь ещё и «уй» потому, что спящий Тэн, распластанный по огромной кровати — одно большое «Уй» и то ещё испытание для и без того расшатанной психики Цяня. Как, скажите на милость, ей оставаться в нормальном состоянии, когда мимо тебя по сто раз на дню проносится полуобнажённое босоногое торнадо? Тэн своим смехом и энергичностью заставляет волоски на руках смешно топорщиться при любом случае, когда он невесомо касается прядей на затылке или задевает предплечья: «Кун, ты будешь чай?.. Кун, я оставил свет в ванной, всё равно ты туда собирался… Кун-Кун-Кун». От собственного имени звон в ушах и узел в животе, потому что съехаться в качестве соседей с человеком, которого хочешь ещё со времён учёбы — откровенно провальная затея. Ладно бы, Тэн по итогу оказался свинтусом и хамом, но нет же: очень тактильный, яркий, смешливый, спит правда обычно до обеда, зато потом компенсирует проспанные часы миллионом и одним делом в день. Ах да, спит.       Кун конечно же не извращенец, он — человек стеснительный, милый и воспитанный, но спящий Тэн делает из приличного Куна очень неприличного. Он не впервые пробирается ранним утром в чужую комнату, и смотрит на соседа, что крепко дрыхнет, обнимая подушку, на которой расползлась влажным пятнышком слюна. Он прекрасно знаком с привычкой Тэна спать в одних лишь малюсеньких шортах, под которыми ничего нет. Он прекрасно осведомлён, что Тэн во сне скидывает одеяло на пол и принимает самые нелепые и провокационные позы, поэтому сейчас он стоит возле кровати и бесстыдно рассматривает соседа, думая, что может возложить пару минут чужого сна на алтарь своих фантазий.       Сегодня Тэн уснул поперёк кровати и чтобы ноги не свисали с края, загнул их в стороны, выпятив задницу кверху. В сторону. В сторону двери. В ту сторону, где сейчас стоит Кун и не дышит.       — Тэн, просыпайся, — чуть громче, но всё ещё пытаясь разбудить аккуратно, без того, чтобы получить пяткой под рёбра от неожиданности, но всё ещё слишком тихо, чтобы спящий хоть как-то отреагировал, — Тэ-э-эн, — растягивает Кун, усаживаясь на край кровати, потому, что самому ещё спать хочется, а не стоять в чужой комнате, уперев руки в боки. — Эй, Тэн, давай просыпайся, — он говорит уже в полный голос, но в ответ лишь знакомое.       — Уй…       — Уйдите! — Тэн во сне отбивается шваброй от булочек, что стройными сдобными рядами наступают на него, зажимая в угол спальни.       Кун решает, что звуками мало поможешь, думая, за какое место можно потормошить соседа, чтобы это потом не было неверно истолковано. Самое верное — спина. Он протягивает руку и, чуть постучав по острой лопатке, что вздымается пиком над выгнутой спиной, аккуратно сбегает пальцами вдоль по позвоночнику, словно играет на клавишах. Совершенно дружеское касание, что такого-то? Что такого, что у Куна от этого дружеского касания под кончиками пальцев словно 100-вольтные разряды? Что такого, что у Куна от такого пижамные штаны вздыбились? Сущие пустяки, просто утренняя мужская физиология!       Лжец!       Ой, иди к чёрту!       Кун снова пробегается по спине Тэна пальцами, опуская ладонь на поясницу. Ему казалось, что у него руки горячие, но чужая кожа под ними ещё горячее, и Куну кажется, что он из масла сделан, потому, что начинает плавиться. Он крепче прижимает ладонь к пояснице Тэна, намереваясь потормошить его и снова позвать по имени, ещё громче, но Тэн от его прикосновения коротко стонет в подушку и прогибается, ещё выше приподнимая зад над кроватью. Кун, замерев всем телом и дыханием, смотрит на своего соседа, но тот продолжает, как ни в чём не бывало, посапывать, слюнявя подушку.       — Тэн, просыпайся, — собственный голос звучит незнакомо, хрипло, низко, и Кун понимает, что пропал, когда видит как его рука ползёт ещё ниже, мягко накрывая пальцами манящее полукружие, обтянутое тонкой тканью. У Куна явные проблемы, потому, что он не контролирует свою руку, крепче сжимающуюся на тэновой заднице.       Лжец!       Иди-к-чёрту!       Тэн стонет сквозь сон, характерно двигая бёдрами под рукой Куна, пытающегося не умереть от стыда и возбуждения.       — Тэн, прошу, проснись! — отчаянно всхлипывает Кун.       Спи, Тэн, спи!       Рука, вышедшая из-под контроля, опускается ещё ниже, прижимая пальцы куда-то к промежности Тэна, где кожа под мягкой тканью должна быть невероятно тонкой и нежной, чувствительной. Тэн внезапно смыкает ноги, зажимая чужую ладонь между ягодиц.       Чёрт-чёрт-чёрт!       Поделом тебе, извращуга!       Что делать то?!       Дёргай и беги! Из дома, из страны!       У Тэна свои представления о том, что делать, и он сквозь сон трётся о кровать членом, в то время как взбунтовавшаяся рука, зажатая горячими ягодицами, повторяет волнообразные движения. Тут черёд Куна стонать, что он и делает, закусывая пальцы ещё пока верной ему руки.       — Тэн, если ты сейчас же не встанешь, я тебя отшлёпаю! — Кун пытается быть грозным, но выходит, мягко говоря, не очень.       Со стороны подушки доносится сонное «У-ху», и Тэн разжимаёт бёдра, выпуская мятежную руку, что тянется исполнить угрозу.       Нет-нет-нет, я пошутил!       А я — нет!       Рука Куна взлетает над выпяченными ягодицами и всё, что он может сделать, это только замедлить удар, отчего и получается то не удар, просто тягучее касание до чужих ягодиц, но даже это касание срывает стон с губ Тэна, заставляя Куна подскочить с кровати.       — Ты спишь? — тишина, — Мне продолжить?       — У-ху, — Тэн приподнимает бёдра, но его колени съезжают с кровати, и сонное тело в попытках найти опору, подгибает колени под себя, выпячивая зад.       Разум Куна капитулирует и, собрав пожитки, покидает крепость, на прощание помахав завоевателям белым флагом, чтобы уж точно.       Он становится на колени у края кровати и своих морально-этических принципов, смотрит плывущим взглядом прямо на задницу Тэна и не может решить.       Нет, не сбежать или остаться, этот вопрос в его опустевшей голове давно решён. Он решает: пальцы или язык?       Зачем выбирать, если можно не выбирать?       — Ты спишь? — тишина, — Мне продолжить?       Тэн стонет в подушку, и Кун, стягивает ниже бельё, совсем немного, совсем чуть-чуть.       Иисус, Мария, Иосиф!       Не богохульствуй!       Кун не уверен, из-за чего именно он краснеет, но что краснеет, уверен, потому что щёки пылают неимоверно. Тэн всё сопит и сопит, пока Кун пытается дышать-дышать-дышать. Он чуть склоняется к розовому колечку, что так бесстыдно виднеется между разведённых ягодиц, и благодарит Тэна и небеса за привычку того зависать перед сном в душе и плевать, что потом за воду приходят космические счета. Он тянется языком, словно к мороженому, когда внезапно вдруг возвращается разум.       Кажется, я забыл сборник со старыми боеви-ка-ми… Ты что творишь?!       Ой, иди к чёрту!       Он, зажмурившись, утыкается лицом между ягодиц, и чтобы уж точно отступать было некуда-позади-Сеул, проводит языком.       Бля-бля-бля! Я сваливаю! Нахрен эти боевики!       У Куна глаза закатываются, а по подбородку течёт слюна, промачивая приспущенные трусы Тэна. Ласкать его неожиданно приятно, ожидаемо безумно и до хрипоты возбуждающе. Тэн стонет в подушку, но уже не привычным совиным «У-ху», а более осознанно, выше и протяжней. Кун отстраняется на секунду, чтобы:       — Ты спишь? — тишина.       «Мне продолжить?» тонет в чавкающих звуках его языка и пальца, что проскальзывает внутрь неожиданно легко.       Чем он там в душе перед сном занимался?! Я готов в одного теперь оплачивать воду.       Где один, там и второй, где второй, там и язык, и Кун, что стонет в голос у чужой задницы. Он прерывается на секунду, слышит задыхающееся: «Ещё…», и убирает пальцы, почему-то вспоминая как пытался по-пьяни вылизать бутылку из-под йогурта, уж больно вкусный был, зараза, а Тэн тогда, побагровев почему-то, её отобрал. Эту не отберёт. Пальцы вцепляются в бёдра и насаживают Тэна на язык, что пытается забраться как можно дальше, глубже, слюнявей. Новый девиз Куна.       — Пальцы… — командует спящий, что больше не спит.       — Мне остановиться? — Кун сам не знает, почему такой идиотский вопрос в голову приходит.       — Я тебя… урою…       Кун совсем не трус! Тру́сы не стягивают трусы́ со спящих соседей, чтобы вылизать их, но предпочитает притвориться, что только из-за угрозы он теперь ритмично вводит пальцы в блестящее от слюны колечко. Только из-за угрозы расправы покусывает бёдра, оставляя мокрыми губами следы на гладкой коже.       — Член.       — Я не…       — Расчленю и закопаю за домом. Презервативы в тумбочке. Дотянешься. Не останавливайся.       Кун конечно дотягивается, даже если приходится пальцами ноги тянуть ручку на прикроватной тумбе. Он не останавливается, как и было приказано, продолжает трахать Тэна пальцами, выбивая стоны, заглушаемые уже мокрой подушкой, стягивая одной рукой штаны, судорожно отрывая уголочек от упаковки зубами.       — Я не фма… — в зубах всё ещё блестящий кусочек, который Кун выплёвывает на ковёр, — я не смогу одной рукой надеть презерватив.       — У тебя есть язык, — шипит Тэн, не отрывая головы от подушки, — и вообще, я сплю.       Кун склоняется обратно, думая, что он точно с ума сошёл, или ещё не проснулся, на худой конец, потому что такой Тэн — что-то из ряда вон выходящее. Он натягивает презерватив, надеясь не проснуться до конца этого безумного сна и не захлебнуться от слюны, когда видит, как Тэн слепо тыкается назад, пытаясь насадиться на член, головка которого прижимается к мокрой дырочке. Кто Кун такой, чтобы заставлять Тэна ждать, просить, искать задницей его член наощупь? Он проталкивается наполовину, и едва не падает на спину Тэна от того, насколько это сумасбродно тесно и правильно. Он плавно входит на всю длину и начинает двигаться, окидывая взглядом парня перед собой. Он всё также сжимает подушку, крепко зажмурив глаза. Если бы не бёдра, что толкаются Куну навстречу, и не догадаешься, что он не спит. Куна ведёт от этого вида, от тонких рёбер, проступающих под кожей, от вздувшихся вен на кулаках, сжимающих простыни, от алых губ, что на повёрнутом боком лице выглядят невероятно пошло на фоне белоснежной наволочки. Губы Тэна искусаны, блестят от слюны и жадно хватают воздух, который Кун из него вытрахивает.       — Резче, я сейчас…       Кун смотрит как рука Тэна прячется под телом и заходится в безумном ритме, заставляя его высоко простонать и дёрнуться несколько раз всем тело. Несколько раз, что убивают в Куне последние опасения, что это сон. Он кончает, и оргазм отдаётся дрожью в колени, которые норовят подогнуться и уронить своего обладателя на пол с постыдным грохотом. Но Кун хоть в чём-то сильнее своего тела и, выскользнув из Тэна, валится на кровать рядом, а не на пол.       — Охренеть, будильник, — Тэн поворачивает к Куну заспанные глаза, и хитро улыбается.       — Прости…       — Урою, — одними губами шепчет Тэн, но Кун всё понимает, коротко кивая.       Они лежат так несколько минут, и Кун чувствует, как проваливается в сон.       — Чёрт! Тебе же вставать пора! — он резко садится, отчего в глазах темнеет.       — Чего там по погоде? — буднично спрашивает Тэн, с кряхтением наконец выходя из коленно-плечевой.       Кун, путаясь в штанах, спущенных до колен, топает к окну, стягивая презерватив.       — Ух ты! С первым снегом тебя!       Тэн улыбается так коварно и хитро, что у Куна что-то ёкает и уйкает.       — Значит, солнца сегодня не будет… — Кун кивает, не понимая к чему клонит сосед, — Значит, съёмка отменяется… — Кун пожимает плечами, мол, наверное, мне то откуда знать, но в душу закрадывается некоторое подозрение, — Значит, я могу попросить тебя потереть мне спинку в душе? У тебя хорошо получается исполнять мои просьбы… — Кун нервно сглатывает и кивает, — Раздевайся.       Ну и что, что это звучит как приказ. Кто Кун такой, чтобы оспаривать приказы своего соседа?       Да действительно!