***
«Батарейки. Чертовы батарейки, сели в самый важный момент», — думал Призрак, сплевывая кровь и осколки зубов. Ему бы в этот момент думать о том, что с ним сделают озверевшие повстанцы, или о том, сколько ещё ударов прикладами гауссовок он выдержит, но мысли упорно вертелись вокруг ворюги-интенданта, продавшего хорошие батарейки на сторону. То дерьмо, что ему выдали, не смогло запитать стелс-генератор даже на неполный час. — Что ты тут делаешь, мразь? Какое твое задание? — надрывался морпех-дезертир ему в лицо, брызгая слюной. — Помехи — это твоих рук дело? Где глушилка? Почему у них такая сигнатура? Куда конфедераты перебрасывают танковые части? Морпех был в этом патруле за старшего. Даже знал, что на допросе принято спрашивать у взятого в плен имя и должность. Правда, этим знания и оканчивались: после того, как Призрак назвал свой номер, допрос превратился в избиение. Повстанцы не могли понять, что Призрак просто физически не имеет возможности им ответить — по причине блокировки нейроингибитором и просто по факту неосведомленности. Он сам за эти шесть минут «допроса» узнал много нового о ходе мятежа. Призрак опять сплюнул кровью. Отвечать было бессмысленно, он прекрасно знал — ему не поверят. Морпех ударил его бронированным кулаком в челюсть. Удерживающие руки резко куда-то делись, и Призрак неловко упал, не успев сгруппироваться. На него обрушились пинки. Первые время броня гасила их, но повстанцы были настойчивы, и скоро раздался треск рёбер жесткости комбинезона, а потом хруст рёбер Призрака. Затем чья-то подошва с размаху опустилась на запястье, расплющивая браслет коммуникатора и дробя кости. Призрак взвыл. — Ублюдок, я тебя спрашиваю, куда Конфедерация перебросила осадные танки? — прорвался в сознание злой рык. — Что за флот болтается за луной? Хотите нас скормить жукам? Как на Чау Сара? — Да не знаю! Я же ничего не могу сказать! — Призрак не хотел унижаться, повторяя одно и то же, но слова всё равно пролезли сквозь горло. Возможно, это его подавленный нейроингибитором мозг пытался обойти блокаду, чтобы избавиться от боли. — О, как заговорил! — довольно осклабился морпех. — Добротные пиздюли кому хочешь память прочистят! Джонни, дай-ка мне свою ногтегрызку. Щас он нам всё расскажет… — Может, не надо? — возразил кто-то из-за спины. — Отволохаем на базу, там допросят. Что тут-то руки марать? Морпех презрительно хмыкнул, принимая огромный тесак из зачерненной стали. — Ну уж нет. Я с этой гнидой сам разберусь, лично. У меня к этой шавке конфедератской вот такой счёт. А там уже решим, стоит он того, чтобы Менгск с ним возился. Глядя на искаженное ненавистью лицо, Призрак испытал то, что обычный человек назвал бы отчаяньем. Морпех не собирался отпускать его живым.***
Нейроингибитор не стирает личность. Он блокирует социальные навыки, заменяя их стремлением выполнить приказ, неважно какой — и какой ценой. Те неполные полчаса, что прошли с момента пленения, показались Призраку одним из кошмаров, которые преследовали его в Академии. Лишенный кончика носа и правого уха, с обгорелой дырой вместо правой щеки — это показалось им остроумным: засунуть в рот Призраку гаусовку и выстрелить — он уже был готов сам руководить пыткой, лишь бы боль перешла за критическую отметку, лишь бы он мог сказать им, что они хотят услышать. Лишь бы его оставили в покое. Чтобы просто прекратилась боль. Он почти не понимал вопросов, задаваемых ему: слова «сигнатура», «расшифровка», «генератор», «чужие корабли» давно потеряли смысл, стали пустыми звуками. Злые крики морпеха, брызги слюны на лице, пощёчины, якобы приводящие в чувство — это всего лишь благословенные паузы между «убеждениями». Повстанцы — люди без жалости и надежды на будущее, настоящие отбросы общества — изощрялись перед друг другом так, словно участвовали в конкурсе "изобрети новый способ полевой пытки". Нечасто в руки повстанцев попадается Призрак, жертва, которую никто не будет жалеть. Он чувствовал, как они боялись и ненавидели его просто за принадлежность к корпусу Призраков. Гремучая смесь животного страха и бешенства накатывала одуряющими, жаркими волнами, и Призрак остро сожалел, что не может им дать того, чего эти убогие тайно ждут. Он не мог разорвать проволоку, которой его изувеченные руки прикрутили к арматуре — «Ха-ха, посмотрим, как ты потом будешь стрелять!», — и не мог усилием мысли взорвать им головы… Вовсе не потому, что детина с глазами дауна каждые двадцать секунд колет ему ножом над левым ухом. Чип ингибитора вшит куда глубже, надежно скрыт под костью, и блокировать его работу таким варварским образом не получится. А возможно, этому недоумку просто нравится тыкать острым предметом в голову живого человека. Впрочем, имплантат явно начал сбоить. На мозг Призрака давило какое-то незнакомое, почти болезненное ощущение. Оно чем-то напоминало то, что он испытывал в Академии, лежа в капсуле α-резонатора, обмотанный связкой проводов, точно пуповиной... — ...нет, но вы только посмотрите на эту мразь… — морпех сплюнул. Вязкая слюна попала Призраку на шею и медленно поползла вниз. Сколько он пробыл в отключке? Кажется, недолго. — Кэп, может, он в самом деле не знает? Неужели насытились, стервятники? — Да он притворяется. Гляди, вон — моргает. Верь мне, мы с Джонни и не таких раскалывали! Эй, у кого есть турбозажигалка? …а нет, показалось. Призрак думал, что он уже откричал своё, когда ему стреляли через щёку, когда резали подушечки пальцев до костей и выковыряли из них фаланги. Оказывается, если раны начинают выжигать пламенем, то кричать можно ещё громче. Странно, почему его крики не слышат на базе повстанцев? Почему не спешат узнать, что творится в неполном километре от их периметра? Нет. Странно не это. Странно, что он вообще ещё может хоть как-то думать. Боль от ожогов стала невыносимой, когда к ней примешивалось все усиливающее давление на мозг. «Это смерть? Да?» — подумал Призрак, понимая, что уже не контролирует своё тело. Наступило неожиданное мгновение тишины и покоя, за которым последовало стыдное ощущение тепла в штанах и взрыв глумливого хохота повстанцев. Он закрыл глаза. Боль осталась с ним, она оглушала, заполнила весь его маленький внутренний мир. Ему было уже всё равно что будет дальше. Лишь бы это, наконец, закончилось. Призрак не сразу понял, что истошный крик, ввинчивающийся в уши, принадлежит не ему. С трудом разлепив веки, он увидел что по руинам, под плотным обстрелом повстанцев перемещаются двое. По их синей броне волнами пробегали вспышки, точно заряды гаусс-винтовок гасились сверхмощным силовым щитом. «Это невозможно», — отрешенно подумал Призрак. Он, пересиливая пульсацию в мозгу и закрыв один глаз, попытался всмотреться в фигуры. Один из чужаков резко оглянулся, и Призрака ожгло, как кипятком. Перед глазами все размывалось, но он мог поклясться, что чужак в непрозрачном вытянутом шлеме на него посмотрел. Чужаки разделились. Первый шёл к повстанцам, спокойно, не обращая внимания на обстрел. Вокруг его рук вспыхнуло голубым пламенем что-то вроде клинков. Каким-то непостижимым образом — а может, это из-за слёз показалось? — чужак мгновенно переместился к повстанцам. Взмах — и гауссовка в руках человека развалилась на две половинки. Второй — и покатилась голова, словно жестяная банка из-под красной краски. Полупрозрачные клинки разрезали броню, как лазер — бумагу… Взмах, взмах, взмах... «Такого не бывает», — хотел повторить Призрак вслух, всё ещё не веря в происходящее, но губы его не слушались. Не бывает людей почти в три метра ростом. Не бывает телепортаций. Не может свет рассекать плоть, разбрызгивая фонтаны крови. Не может человек быть настолько силён, чтобы играючи отшвырнуть тело взрослого мужчины, точно надувную куклу… Второй чужак, не торопясь, шёл к нему. Кристаллы на предплечьях засветились, вызывая вспышку раскалывающей боли в затылке. Сияние заструилось по броне, преобразилось в беззвучно звенящие клинки. Призрак с трудом отвёл глаза от их пламени, зажмурился, но ничего не поменялось. Он видел себя глазами пришельца — маленький худой человечек с бледной, грязной от пыли и крови кожей, с изуродованным лицом и обожженными культяпками вместо пальцев, полураспятый на ржавой арматуре. Призрак не хотел умирать вот так — глупо попавшись из-за севших батареек, в луже собственной мочи и крови, но отчётливо понимал, что это неминуемо. Это понимание выжигало изнутри, пусть и обещало долгожданный покой. Он так не заметил, когда чужак полоснул его по грудной клетке. Только удивился, почему вдруг рукам стало неожиданно легко. Призрак посмотрел вниз и обнаружил, что большая часть его тела валяется на земле. И боль, отступившая на долю секунды, вернулась назад волной, сметающей всё на своём пути. И в это оставшееся до смерти мгновение Призрак осознал, что сейчас боль смогла бы преодолеть блокировку нейроингибитора, и он бы с легкостью рассказал всё, о чём бы его только не спросили. Но уже было некому.