скучаю

Отражение силуэта в вечернем полумраке комнаты побитое. Расплывчатое, неуверенно шаткое, как и осторожное дыхание возле полупустой бутылки вина. Хочется, чтобы как раньше: кончиком пальца был обведен контур губ под тихое «кажется, у тебя здесь...» и замершее на полуфразе. Хочется, как раньше, с чужой липкостью на языке вместо горечи алкоголя, с тяжелым, давящим на грудь воздухом, чуть ли не искрящимся от напряжения. Хочется настолько близко, что глаза в глаза, губы в губы, руки в руки слипалось в один большой ком бессвязных мыслей. Чимин привык ходить по квартире босиком, но не привык включать подогрев пола, отчего пальцы недовольно сгибаются, а дрожь скользит по коже вверх, настигая груди. Ему кажется это неправильным. Ему кажется это чьей-то ошибкой. Хочется покрывать тонкими поцелуями чужие бедра, слыша скольжение простыней, и отрываться лишь в момент самого высокого, отчаянно просящего стона. - Пожалуйста, - в голове по-прежнему звенит этот почти умоляющий голос, и никакая бутылка вина не может избавить Чимина от этой боли. Чонгук в его воспоминаниях кажется менее идеальным, и, вероятно, ощущение влюбленности притупляется временем, обнажая какие-то неровности и шероховатости. Чимин не может сказать открыто из-за своей неловкой стеснительности, - ему кажется, его слова лишь портят ту самую тишину, что творит магию между людьми. - Пожалуйста, - голос отчаяния пробивается сквозь полумрак пустой квартиры. Чимин не понимает, что и когда идет не так, потому что чувствует холодность во время тех немногочисленных разговоров, но списывает это на занятость и усталость. Он чувствует, что засыпает в самых нужных объятиях, но, просыпаясь, стирает десятки ручьев слез, пролитых ночью. Ему сложно говорить о себе. Ему сложно описать то, что он испытывает, едва прикасаясь к Чонгуку - его словно прошибает током, и на пару мгновений Пак отключается, выпадает из реальности. Ему хочется ответить, в очередной раз хочется сказать, но... Чимин кружится в пустой комнате воспоминаний, осторожно сращивая что-то кривое и отшлифовывая неровное. В его памяти бездонные звездные глаза Чонгука окрашиваются грустью. Чимин тихо всхлипывает. Он же...? Воспоминания в голове наслаиваются друг на друга, а телефон нервно пищит, напоминая о разряжающейся батарее. Это на мгновение выводит из оцепенения и плена крепких рук, но тут же толкает в другую пропасть, в обрывчатый мрак из недосказанных слов. Чимину хочется. До боли где-то под ребрами, за татуировкой, хочется почувствовать горячее прикосновение губ и раствориться в нем, сливаясь с ночным воздухом. Хочется до бурлящей в жилах крови. До скомканных рубашек, продрогших возбуждением тел и промокшего насквозь шепота. Хочется настолько рядом, чтобы срослось, сплелось, сцепилось, смешиваясь воедино. Чимину рано думать о вечности, но он готов провалиться в нее, если у нее будут такие же нежные прикосновения и спасающие объятия. Просто в один день Чонгук... ушел. Без каких-либо истерик и прощальных поцелуев, без обвинений и посягательств, без клятв и обещаний, - растворился в воздухе тяжелым сдавливающим дымом и остался наваждением в голове. Чимину кажется это неправильным. Чимин понимает, что это его ошибка. Он каждый раз клянется себе, что будет лучше, и каждый раз разрывает на куски это обещание: тонуть в чужих глазах гораздо легче, лучше и желаннее, утопать в чужой любви хочется целиком, с головой, отдаваясь этому чувству. Хочется, чтобы до неловкого клацания зубов, многочисленных красноватых подтеков на шее и какой-то животной, необузданной страсти. Хочется вглубь, под кожу, под ребра, но в голову ударяет лишь красное полусладкое, горчащее полусухими слезами. Чимин ловит на теле лунные блики, желая видеть в полуночи до боли родное, но теперь чужое лицо, целуя все знакомые и незнакомые родинки, зарывая пальцами в черных, вечно торчащих волосах и ласково называя «крольчонком» в периоды откровений глубоко запрятанной нежности. Чимин знает, что уже потерял, а время рассыпает воспоминания в обрывки сквозь пальцы, словно песок. Голова гудит, тяжелая, пропитанная Чонгуком, разрушая мысли, будто сдувая карточный домик. Его знобит, но не от холода, его тело дрожит в непреодолимом отчаянии, и кажется, что еще немного, и натянутые до предела нервы хрустнут, распуская позвонки, как бусы. Чимина тошнит от самого себя, от собственной жалости и осознания собственных ошибок: все это сметает его лавиной и окончательно погружает в могильную тишину ледяных гор. Чимин смотрит на телефон, проигрывая в голове один и тот же голос, что шепотом ласкает уши и тихими стонами перекрывает кислород. В его правде Чонгук рядом, буквально за дверью, прижимается к спине и устало кладет голову на плечо. В его неозвученных мыслях многочисленные попытки переиграть прошлое, вот только Паку никогда не везло в азартных играх. Он закрывает глаза, игнорируя жжение на них и перекусанных до крови губах, почти ощущая чужое дыхание на собственной шее. Ему сложно подобрать слова, ему невероятно тяжело было говорить Чонгуку о своей любви, и Чимин понимает, что никогда не скажет достаточно слов, чтобы описать это щемящее чувство в груди, натирающее сердце тупой мозолью. Он был недостаточно... Тихий всхлип нарушает тишину комнаты, погруженной в полумрак. Пальцы помнят номер наизусть, не смотря на то, сколько раз Чимин пытался выжечь его из головы, стирал в записной книжке и из жизни, пытаясь двигаться дальше и постоянно спотыкаясь об одни и те же камни. Время притупляет боль, а пальцы ног привыкают к синякам и сжимаются сильнее, переставая ощущать. Сердце не черствеет, скорее пропитывается чернилами, просачивающимся через кожу внутрь. Чимин не отпускает. Чимин считает все это неправильным. Чимин не может отпустить. Он смотрит на номер, светящийся на экране так, будто от его последующего решения зависит вся оставшаяся жизнь, а алкоголь туманит разум, который будет осуждать его завтра утром. Чимин проснется, переплетая ноги в сонном и неуклюжем танце, тихо собираясь на работу, монотонно и рутинно заводя машину, тратя время за бессмысленными взглядами сквозь монитор на фигуру, которая практически мерещится на каждом шагу от отчаянного поиска. Чимин слышит писк на фоне заторможенного соединения линий, прижимая телефон к уху и ощущая, как жар сковывает тело, лишая мыслей. - Я, - выдавливает это из себя, репетируя в голове неопределенную речь и понимая, насколько глупо и бессмысленно он пытается что-либо вернуть. Чимину сложно выражать свои эмоции через слова, потому что он искренне не понимает, что именно - грусть, тоска, отчаяние или все же эгоистичная любовь - раздавливает его легкие, выдавая вместо слов хрип. Телефон пищит еще раз, а линия, так и не соединившись, разрывается тонкой перерезанной нитью, и на мгновение парню кажется, что вместе с этим что-то рвется внутри, ломается, необратимо сворачивается и прячется, так и не осмелев. Так и не сказав. - Я, - Чимин шепчет в пустоту, опуская разряженный телефон на пол, ощущая, как ураган захватывает его, крушит что-то, переворачивает, встряхивает, но в очередной раз бесполезно, - я... Паку слишком сложно признать свою зависимость. Он упивается этой болью, как может, потому что это - единственная роскошь, которую он может ощутить, единственный связывающий островок, пытающийся держать его рассудок под контролем. Чимину хочется погрузиться в горячие объятия, но вместо них он проведет бессонную ночь в холодной постели. Хочется услышать ласковый голос, патокой льющийся по телу. Хочется... Нечем дышать, но Пак пытается вытащить из себя эмоции наружу, заставить себя произнести их, ошибочно думая, что так хоть немного будет легче. - Я... Он тихо всхлипывает, опуская голову. Чимин считает все это чьей-то ошибкой. Неправильной, глупой издевательской игрой, обнажившей его чувства, несмотря на количество слоев одежды. Чимин знает, что это его ошибка. - Чонгук, - чужое имя выкручивает внутренности, проводит сквозь мясорубку, смешивая кости с кровью и мышцами, - я... - тише шепота, - скучаю.