Чужая территория

Ваймс знал, что их встреча состоится. Вообще-то, избежать её вряд ли получилось бы в силу хотя бы даже и того, что он на Ветинари работал. Но перспектива избавиться от продолжения когда-то начатого разговора была настолько заманчивой, что, в целом, Ваймс мог последовать примеру предка и снести чёртову говорящую голову с тонких плеч. На самом деле, для Ветинари тот самый разговор был весьма завершённым, но командора стражи, а точнее уже герцога, такой расклад не устраивал. Отвратительно липкое, скользкое чувство оставалось где-то глубоко в груди, ползало и елозило там как самый мерзкий болотный дракон, прокладывало дорогу от сердца к мозгу, заставляя Ваймса чуть ли не впервые посмотреть на Хэвлока Ветинари не как на тираничного правителя, а как на самого настоящего человека из плоти и крови. Раньше Ваймс даже не пытался рассуждать о личностных качествах, которые могут составлять Ветинари. Ему казалось, что осуждение грешной души Хэвлока сродни оценке глиняных горшков, которые лепят драконы: нельзя говорить о том, чего вообще нет. В голове у правителя есть некое количество задач и способов их решения, в совокупности иногда дающие что-то, что в народе можно назвать «жестокостью» или «беспределом». Сэмюэль Ваймс предпочитал думать, что Ветинари представляет собой бездушный механизм, который работает так, как работает, и в целом «вроде бы всё, что он делает, — на благо общества, так что чёрт бы с ним». В один момент подобные идеи пришлось поставить под сомнение: оказалось, что Хэвлок способен выражать что-то, что можно назвать привязанностью если не духовной, то хотя бы физической. Наблюдение за яркими человеческими эмоциями, которые Ваймсу всё-таки удавалось иногда выбить из Ветинари, каждый раз становилось совсем уж необычным опытом, граничащим с самой настоящей фантастикой. Сэмюэль запоминал любое слишком резкое движение бровью, которое вряд ли имел честь лицезреть кто-то, кроме него, каждый неотрепетированный жест, каждое непродуманное слово. Он собирал всё это где-то в уголке сознания и бережно хранил, всё ещё отгораживаясь от мысли о Ветинари-не-человеке. Так было проще: проще верить в искренность эмоций, проще видеть в движениях определённую заботу, проще не думать о том, что всё это — тоже часть тираничного патриция. Единственная доля самоконтроля, всё это время остававшаяся у Ваймса и держащая оборону без выходных, была направлена на разделение того, кем Ветинари был «почти всегда», и того, каким Ветинари становился «в уж очень исключительных случаях, настолько исключительных, что можно даже занавесить окна». Но в какой момент оба образа в голове Ваймса слились в единый? И главное — зачем? Вероятнее всего, тот бесёнок, занимавшийся подпиранием спиной всего сознания Сэмюэля без смены караула, утерялся в песках Клатча вместе с частичкой самого Ваймса. Почему ему так сложно было поверить в то, что Ветинари не бездушная машина и даже не одна сплошная очаровывающая грация, а живой человек, умный, обаятельный, проницательный человек, которому не чужды жестокость, хитрость и, возможно, эгоизм. Эгоизм. Когда это слово промелькнуло в сознании Ваймса и стрелочкой соединилось со словом «патриций», его самого аж передёрнуло. Казалось, что эти два понятия даже в одной книжке встретиться не могут. О, командор (герцог!) даже мысли не допускал, что Ветинари обладает хоть капелькой того эгоизма, который, по-хорошему, должен быть присущ любому правителю (даже если в государстве царит самая прогрессивная версия демократии, а для выбора короля все раз в пару лет пишут имя желанного руководителя на дубовом листе и кидают в котёл). Ветинари был одним из нескольких (пересчитываемых, наверное, по пальцам одной руки воина, сильно пострадавшего в бою) людей, старающихся сделать для Анк-Морпорка всё возможное. Но, может быть, был и другой эгоизм? Тот, который возникает при переходе «на личности». Ваймс был уверен, что никак не может высчитать вероятность существования такого явления при игнорировании собственного опыта. Будь Ваймс обременён умом чуть больше, он, может быть, попытался бы собрать интервью всех «жертв» эмоциональных сторон Ветинари, провёл бы анализ и, отстранившись от собственного опыта, сделал бы объективные выводы о существовании «другого» эгоизма в патриции. Но такая попытка не увенчалась бы успехом, в этом Сэмюэль был уверен. Он мог поклясться, что не видел, как патриций переходит определённую грань в общении с кем-то, кроме него. У Ваймса был только его опыт, до скрипа зубов субъективный, пропущенный через мелкое сито эмоциональности и беспросветного гнева опыт. И даже несмотря на это, Ваймсу казалось, что его предали. Не имея никаких прав на патриция (что за отвратительная, не имеющая права на существование формулировка?), он был абсолютно уверен в том, что, ни секунды не подумав, выпалил тогда: «Куплен и продан». Ветинари был ему никем. Он не должен был делать ровно ничего, чтобы какой-то там стражник в мутных доспехах одобрил его решение. Он не обязан был рассказывать план, даже не должен был предупреждать о его наличии. Во всём, что с Ваймсом происходит, виноват он сам. Почему патриций должен брать на себя ответственность за то, что какая-то там нарастающая степень близости, до которой снизошло Его Высочество, переплетается с возникающим против воли хозяина доверием в плотную косичку, развязать которую почти невозможно. Его доверие безосновательно и иррационально. Именно поэтому тот разговор, который, по мнению патриция, уже был законен, Ваймс дерзнёт возобновить. Он даже не кивнул в сторону заваленного бумагами письменного стола, из-за которого донеслось: «Лорд Ветинари ожидает вас в кабинете». Сэмюэль надеялся всем сердцем, душой и прочими материями, чья философичность и нематериальность возрастает по мере перечисления, что Хэвлок именно в кабинете, а не где-то этажом выше, уже настроенный на неформальный лад. Ваймс даже подумал о том, что ему страшно: он боялся, разумеется, не самого Ветинари и даже не ямы со скорпионами, а своего собственного рассудка, от чьей трезвости и ясности сейчас зависел исход не самой приятной миссии. Он вошёл в тёмный кабинет. Из широких окон падал еле различимый лунный свет, который, тем не менее, не позволял чувствовать себя совсем уж беспомощным. Иногда Ваймс приходил именно в тот момент, когда Ветинари уже гасил последние свечи в кабинете и в темноте напоследок оглядывал помещение, чтобы со спокойной душой уйти наверх. И, кажется, сегодня был подобный случай. Вот только обыкновенность обстоятельств не помешала Ваймса вздрогнуть и выругаться, когда задней стороны шеи коснулись холодные пальцы. Уже зная, что сзади «кто-то» есть, можно было различить тихие вдохи и выдохи. Ветинари не спешил одёрнуть руку, при этом не говоря ни слова. Да и, кажется, не собираясь. Возможно, не роились бы в голове Ваймса те сотни мыслей, который он тщательно отгонял уже пару недель, он бы даже и пожалел о своих дальнейших действиях. — Сэр. — Оставь формальности, Сэмюэль, — Ветинари, кажется, издал разочарованный вздох и отстранился. Ваймсу не удалось проследить бесшумные передвижения, но вот он, патриций Анк-Морпорка, уже стоял к нему лицом. — Не могу, сэр, — того слабого света, падающего из окон, всё-таки хватало, чтобы очертить лицо Ветинари. В угловатых сосредоточенных чертах Ваймс не мог увидеть ничего, чтобы помогло хоть как-то. — Что-то случилось в городе? — даже при большом желании не вышло бы расслышать в интонации патриция беспокойство. — Нет, сэр. Всё спокойно, — Ваймс замолчал, обдумывая следующий шаг. — Тогда в чём проблема? — Сэмюэль был уверен, что слышал шелест новых нот в голосе Ветинари. В холодном свете лицо патриция казалось мраморной статуей: взгляд становился всё более непроницаемым, остальные черты оставались неподвижны, даже, кажется, говорил он, не размыкая губ. — Что не так, сэр Сэмюэль? — Хотел бы запросить возвращение к нормированному рабочему дню. Мои смены начинаются вечером, а в выходные дни я предпочитаю спать в это время суток. Хотел бы попросить о заблаговременных предупреждениях о необходимости посещения дворца, чтобы в случае совпадения со сменой я мог найти замену, а в ином — перестроить график, — одно только слово «график» звучало в речи Ваймса настолько инородно, что хотелось вычеркнуть его из очевидно заранее написанной речи, чтобы не делать из автора глупца. Но Ваймс настолько отвык от формальных заявлений, что уже выдумывание данной просьбы было для него настоящим испытанием. Хэвлок аккуратно поднёс пальцы к переносице, так, чтобы своими углами не задеть близко стоящего Ваймса, и сжал её сильнее, чем требовалось. — Сэмюэль… — может быть, ему впервые было нечего сказать? — Скажи, пожалуйста, чем я так сильно оскорбил твою гордость? Ваймс кожей чувствовал, как каждое слово сочится ядом. Идея опешившего Ветинари снова утекла сквозь пальцы. Он хотел что-то услышать, но что именно? Ваймс отчаянно мечтал его перехитрить, напоследок оставить у патриция ощущение потерпевшего, но не мог придумать, как именно. Он не исключал мысли, что патриций уже знает то, что скажет Ваймс. Волшебники говорили про шанс «один на миллион», выпадающий в девяти из десяти раз. Сейчас был тот самый десятый, ведь шанса предугадать мысли патриция, на самом-то деле, не было совсем. — Я не откажусь от своих слов, — Ваймас вспомнил золотое правило: быстрее начнём — быстрее закончим. Задерживаться здесь желания не было. — Каких именно, Сэмюэль? — Что я куплен и продан, как и все остальные, — ему очень бы хотелось сохранить остатки достоинства, но в данной ситуации его уже вряд ли что-нибудь спасёт. Ветинари умел слышать даже те мысли, которые собеседник не произнёс. Иногда казалось, что легче обыграть предсказателя судьбы в шахматы. — Не слишком ли много драматизма на столь короткий диалог? — уголок его губ дрогнул. — Делать его длиннее я не собираюсь, — эти слова Ваймс сказал громче, чем хотел бы. Наверное, некоторую щекотливость ситуации он осознал только сейчас. Мозг начинает работать тогда, когда мысли, занимающие всё его пространство до этого, начинают медленно утекать. — Пойми, Хэвлок. Кажется, мне следует вернуться в категорию «остальных». То, что происходит, мешает мне спокойно работать. Он знал, точно знал, что о следующих словах будет жалеть ещё очень-очень долго. — Доверие, которое случайно появилось к такому эгоистичному чёрту, как Вы, очень сильно мешает выполнению моих должностных обязанностей. Сэр, — из всех речей, которые пытался за свою жизнь произносить Ваймс, этот «плевок» наиболее чётко отражал идею «разговор закончен». Ветинари внимательно посмотрел в недобрые глаза Сэмюэля. — Понял Вас. Не смею Вас задерживать, — сказал патриций, уже на половине фразе поворачиваясь спиной к гостю. Уже через пару дней Ваймс осознает всё то, что сделал: ещё каких-то пару лет назад он бы и не подумал о возможности выжить после таких разговоров. Как будто бы ему кто-то давал право выражать претензии, как будто бы его точка зрения учитывалась. Но Ваймсу показалось, что патриций понял его слова. Вряд ли принял близко к сердцу, конечно, но точно услышал. В целом он сделал то, что хотел, а дальше все проблемы рабочего характера Сэмюэль будет решать в порядке поступления. Выйдя той ночью из дворца патриция, ему как будто бы стало легче. Возможно, это чувство уйдёт, но тысячи мыслей, прогрызающих дыры у него в сознании, вышли наружу и освободили место. Он снова обратил внимание на вонь Анк-Морпорка, доносящуюся из каждого уголка и играющую всевозможными красками, снова увидел ту пугающую прямолинейность, присущую Моркоу, и то, как к этому всё ещё пытается привыкнуть Ангва. Он также заметил то, как косо на него стали посматривать и коллеги, и жена, вероятно думая, что в Клатче случилось что-то такое, что всё ещё утаено от их любопытных носов. Хотя Ваймс искренне верил, что Сибилла умнее, что она, если и не догадывается обо всём, то кое-что понимает. Но через те же пару дней его окутало новое чувство: паранойя. На самом деле, Сэмюэль Ваймс беспечностью не отличался никогда, и здравая осторожность никому ещё в жизни не мешала. Но теперь тот мерзкий зверёк, захвативший всё его существо, был, очевидно, чем-то более здоровым и устрашающим: Ваймсу начало казаться, что за ним следят. В первый день он подумал о том, что надо выспаться: Ваймс ускорил шаг по дороге домой, так как ему показалось, что кто-то поворачивает на те же улицы вместе с ним. Этого было недостаточно для «он следит за мной, пора бы его скрутить», но в то же время хватало на «если бы мы два года ходили одной дорогой, то обязательно встретились бы». Но, перейдя с обычной скорости Анк-Морпоркского стражника на размашистый и слишком частый шаг, герцог Анкский понял, что погони, кажется, не случится. Ваймс, наверное, мог бы ужиться со своей новой особенностью: видеть подглядывающие глаза из-за любой газеты, чувствовать чужое присутствие даже в ванной комнате, оборачиваться на каждый шорох в безлюдной улице. Но на подобную нервозность обратила внимание сначала Ангва, а потом и все остальные. — У Вас всё в порядке? — Моркоу, кажется, искренне беспокоился. Положив широкую ладонь на плечо Ваймса, только что вздрогнувшего от внезапного появления парня, тот вглядывался в его глаза, пытаясь что-то рассмотреть. Возможно, он думал о том, что сэр Сэмюэль снова начал пить. — Вы слишком часто стали просить подменить вас при подаче отчёта патрицию. Мне сказать ему, что вы заболели? А то он интересуется, что же такое случилось с главой стражи. Моркоу искренне верил в то, что Ветинари просто интересуется. Вероятно, тот даже и не расслышал в голосе патриция нотки злорадства, когда тот высказывал свою озабоченность отсутствием Ваймса. О, он был уверен, что Ветинари даже и не попытался скрыть своей короткой ухмылки, когда выслушивал очередной строго выстроенный доклад Моркоу, потому что был уверен, что парень ни черта не поймёт. Все, кажется, уже смирились с изменениями в Ваймсе. Он вполне успешно скрывался от Ветинари больше недели, перекладывая все заботы на Моркоу. Вообще-то, Ваймса не пугала встреча с патрицием: он бы всё равно её не назначил. У Ветинари пока что не было реальных обоснований необходимости встречи с самим командором стражи, потому что чисто формально Моркоу справлялся со всем в разы лучше, что должно было радовать. Именно поэтому патриций пока что не сделает ход: он пригласит Ваймса только тогда, когда этого потребуют обстоятельства. Нет, чёрт возьми, не было у Ваймса никакой паранойи. Надо было ещё в самом начале вспомнить, что он стражник: должна же была за столькие годы службы выработаться хоть какая-то интуиция! Или хоть что-то, что в конечном счете помогает ему предугадать события. Да пусть хоть третий глаз, но Сэмюэль не был психом: он ощущал чужое присутствие постоянно, и пусть очередной слон улетит из-под Диска, если всё это окажется всего лишь его воображением. Как-то утром, спустившись вниз, он обнаружил Сибиллу за столом, погружённую в свои мысли явно в ожидании мужа. Она знала, что с утра с Ваймсом сложно вести беседу, поэтому такие вот картины были редкостью и означали срочную необходимость семейного совета. Для болезней драконов сейчас не сезон, так что по логике вещей вопрос будет касаться не очередного взрыва какого-нибудь болотного зверька. — Мне не спалось вечером, — начала она осторожно. — Я вышла посмотреть, всё ли нормально у драконов, когда заметила человека под окнами кухни. Ваймс сжал кулаки. Ему сложно было смотреть Сибилле в глаза, поэтому взгляд его устремился на какую-то очевидно очень дорогую и, скорее всего, обладающую глубокой идеей размазню в рамочке, висящую на стене позади жены. — Мне показалось, что ему лет восемнадцать, может, больше. Очень почтенного вида молодой человек, между прочим. Он сказал, что является стражником и что хотел зайти поздороваться, но увидел в окно, что ты уже спишь. Она замолчала. Разумеется, ни он, ни Сибилла не должны были озвучивать некую последовательность мыслей, сообщающих о том, что никакого знакомого, который мог бы описываться как «почтенный» и одновременно служить в страже, у Ваймса не было. Вообще-то, Сэмюэль, озадаченный этим вопросом, упустил ещё одну важную вещь, которую, тем не менее, отметила Сибилла: увидеть спящего Ваймса можно было исключительно в окно второго этажа. Но женщина решила не обращать внимания мужа на этот факт, находя сложившую картину по самому её существу уже достойной для обсуждения. — Что ты натворил, Сэм? — она серьёзно посмотрела на Ваймса. Тот, вообще-то, не сразу понял, на какое из его многочисленных «натворил» направлен вопрос. — Что ты имеешь в виду? — Ты поссорился с Хэвлоком? — каждый раз, когда она произносила имя патриция, у Ваймса дёргалось что-то внутри. Она знала Ветинари многие годы, и именна эта мысль каждый раз методично била поддых, переламывала рёбра и склеивала их скотчем обратно для дальнейших мук. — Я знаю, что ты, кажется, поставил Моркоу отчитываться перед патрицием. Что ты ему такого сделал, что он даже претензий не предъявляет? — При чём тут вообще Ветинари? — Ваймс повысил голос. Разумеется, его гнев к Сибилле не имел никакого отношения. Но осознание того, к чему она ведёт этот разговор, хотелось бы отсрочить ещё немного. — Ты и сам всё понимаешь, Сэм. Это был его человек. Ветинари выставил слежку. Ваймс глубоко вздохнул: умение формулировать ложь на ходу не включалось в ограниченный список его талантов. — Мы немного повздорили после Клатча, — сказал он осторожно, пытаясь придать словам минимальную эмоциональную окраску. — Необходимость считаться с некоторыми из его персональных заморочек мешала мне работать. Он прекрасно понимал, что в таком контексте всё это звучит по меньшей мере наивно, а по большей — отвратительно глупо даже для человека, только сегодня въехавшего в Анк-Морпорк. А что уж говорить про Ваймса. — Но ты работаешь на него. — Я работаю на город! — рявкнул Ваймс, вставая из-за стола. Сибилла только моргнула. — Слушай, я разберусь, ладно? С его тараканами я не первый год справляюсь, сейчас тоже что-нибудь придумаю. Эта фраза не звучала так беспечно, как хотелось бы. — Хорошо. Скажи, если понадобится помощь. Я всегда могу поговорить с Хэвлоком. Ваймс кивнул. Ещё чего не хватало: Сибилла будет решать их междоусобицы, не зная даже причины конфликта. Отвратительно. Ваймс сам отвратительный: ужасная тварь, которая своей неосторожностью вплела в какие-то дворцовые интриги свою жену. Но Ветинари был не лучше. На что он надеялся? На то, что Ваймс не заметит появления в страже «нового члена команды, которого, — представляете, сэр Ваймс? — нам прислал сам патриций! Вы только вдумайтесь, он сам начал принимать участие в формировании коллектива!»? Конечно, Ветинари так не думал: за все годы существования стражи он едва ли интересовался обновлением состава, и тут вдруг что? Принял участие в формировании коллектива? Уже то, что в это поверил Моркоу, и то — слишком. Сэмюэль подумал, что, может быть, на такую непробиваемость капитана даже сам патриций не рассчитывал. Но ему ведь не показалось? Ветинари действительно приставил к Ваймсу стукача, который сможет докладывать о каждом его передвижении? Он знал, что, скорее всего, где-то среди никем не используемых законов было что-то про право на личную жизнь. — Отдохни сегодня, Моркоу. Я сам схожу к Ветинари, — Ваймс слабо представлял, что будет, если не «обсудить» эту… слежку сейчас. Что патриций предпримет потом? Наденет на него ошейник и проглотит ключ? Дальше — хуже, это он знал наверняка.

***

— А Вам назначено? — крикнул кто-то уже в спину командора стражи, уверенно шагающего к кабинету патриция. Без стука он не заходил даже в былые времена, но сейчас, как ему показалось, ситуация вынуждала. — А, сэр Сэмюэль, — скучающим голосом произнёс Ветинари, всё ещё разглядывающий что-то в окне. — Не ожидал вас увидеть. Я же, кажется, не сообщал о необходимости явиться во дворец? Ваймс может что-то и сказал бы, но кто-то постучал и, не дождавшись ответа, просунул светленькую башку в приоткрытую дверь. Да неужели, тот самый «новый член команды»? — Проваливай! — гаркнул Сэмюэль, даже не оборачиваясь на патриция. Мальчишка замер, переводя взгляд с Ваймса на Ветинари. Сам Ваймс посмотрел туда же. Патриций кивнул. — Извините, зайду попозже, — сообщил тот тихеньким голоском и закрыл дверь. Этот гад даже бровью не повёл, а ведь четко осознавал, что Ваймс всё понимает! Он развлекался, ждал реакции, следующего хода, да чего угодно, лишь бы развеять новоприобретённую скуку. И ведь Ваймс поддавался: он выкипал от злобы, переполняющей его до всех мыслимых и немыслимых пределов, сжимал кулаки и старался дышать через нос, сжимая челюсть. — Так что Вас привело сюда, Ваймс? — Ветинари развлекался, от чего ещё сильнее ощущалась специфическая мерзость происходящего. — Вы, кажется, упоминали, что у Вас очень плотный график, не так ли? Видимо, в Клатче Ваймсу встроили совершенную версию алгоритма «сделать, а потом жалеть». Такого количества ошибок он не совершал даже до появления Моркоу. Он шагнул ближе, мысками чуть ли не касаясь чужих мысков. — Хэвлок, ты лезешь на чужую территорию, — возможно, в голове была немного другая формулировка. Возможно, подумай он чуть дольше, это не звучало бы так омерзительно вульгарно. Но все возможности были пресечены, когда он ухватил патриция, предпринявшего попытку отодвинуться, за кисть. Ветинари уставился на чужую руку как на змею. — Я попросил о простом одолжении, а ты превратил всё это в какой-то дрянной спектакль, увлекая в это странное игрище и мою жену, и моих подчинённых. Что тебе от меня надо-то? Комната погрузилась в абсолютную тишину. Ваймсу показалось, что чужого дыхания он не слышит, только своё (и, учитывая всё произошедшее, слушать его ему осталось недолго). Ветинари опустил руку на чужую и аккуратно, почти брезгливо расцепил пальцы, находившиеся на его кисти. Ваймс, опомнившись, быстро одёрнул руку. — Мне от Вас, сэр Сэмюэль, ничего не надо, — Ветинари, обычно до тошноты спокойный и сдержанный, цедил каждое слово вперемешку со злобой и раздражением, каких Ваймс ещё не видел. — Как Вы там выразили? «Лезу на чужую территорию»? Внезапно патриций сжал своими холодными пальцами чужой подбородок. Разумеется, Сэмюэль знал (даже и на собственном опыте), что тонкое и хрупкое тело Ветинари — обман вселенских масштабов, но сейчас всё равно в голову закралась мысль, что, возможно, теперь на его лице будут симметричные синяки. — Я не лезу, сэр Сэмюэль. В этом, дорогой Ваймс, и есть смысл моего положения: здесь нет чужой территории. Здесь вообще нет чьей-то территории, потому что она вся моя, — Ваймс, в целом, уже был готов услышать хруст своих костей. В подбородке же есть кости? Ветинари, наверное, увидел в глазах напротив затухание былой воинственности, отчего невесело усмехнулся. — Вы забываетесь, Ваймс. Вы действительно попросили моего содействия в очень деликатном, как мне кажется, вопросе. Но проблема в том, что я, как — с ваших же слов — «эгоистичный чёрт», а ещё и, к слову, правитель этого города, не обязан вам помогать в чём бы то ни было. Ветинари сделал понятную одному ему паузу. — Поверьте мне, я буду делать то, что считаю нужным. Я знаю о каждом вашем перемещении за последние две недели, и… — он замялся. — мало что убедит меня в отсутствии необходимости подобных мер контроля. Возможно, тогда мой отказ потакать вашим же навязчивым идеям был неочевиден. Что же, надеюсь, в этот раз я выражаюсь яснее. Ваймс ненавидел это чувство: абсолютная беспомощность перед чужой властью не посещала его достаточно давно, чтобы сейчас, на контрасте с «былыми временами», ощутить всю её мерзость. Ветинари отпустил подбородок, демонстративным легким движением отирая пальцы о собственный рукав. Он отошёл в сторону, и Ваймсу показалось, что, в целом, в этот раз он может уйти и без официальной просьбы. Уже нажимая на дверную ручку, его остановил чужой вкрадчивый голос. — Знаете, какая отличительная черта большинства видов терьеров? — поинтересовался патриций. — Они преданы хозяину до конца своих дней. При любых обстоятельствах. Даже если кажется, что преданности хозяин не заслужил. Ваймс попросит Моркоу внести в список законов запрет на дачу прозвищ стражникам и высшим должностным лицам. А то сейчас народное творчество играет с ним очень злую шутку. — На самом деле, наверное, в случае смерти хозяина, привязанность собаки может ослабнуть. — Ветинари улыбнулся. — Можете перегрызть мне глотку. Последуете примеру предков, почтите их память. На самом деле, Сэмюэль готов был сделать это прямо сейчас. — Не смею Вас задерживать, сэр Сэмюэль, — вновь беспечным тоном сказал патриций. Покидая кабинет, Ваймс направил всю свою энергию на сдерживание порыва ударить кулаком в стену. Краем глаза он заметил, что белобрысый пацан всё еще сидит в ожидании личной аудиенции. Ваймсу казалось, что всё это ещё не конец. Ветинари не отстанет, он будет дразнить командора своими выходками, находить для них всё новые и извращённые логические объяснения, высказывая их таким сложным языком, что в обоснованности его действий не останется сомнений. Но патриций не совершал импульсивных действий ни разу за всю его жизнь: все, даже, казалось бы, случайные оговорки или жесты неизменно являлись способами достичь определённую цель. У него были свои методы, деформирующиеся в зависимости от собеседника. Если для ведения с Ваймсом «переговоров» Ветинари избрал такой путь, то, вероятно, он будет работать, даже несмотря на то, что командор стражи этого пока не осознаёт.