Кроваво-красные Орхидеи и Полуночные Гентианы

Только начавшее заходить за горизонт солнце бьет сквозь прозрачное стекло окна резкими ярко-оранжевыми, словно по-летнему цитрусовыми, лучами. Этот свет заливает ровно одну половину комнаты. Полярно ей — вторая, тёмная, купающаяся в туманных вечерних сумерках сиены. «Рай и Ад» Босха. Все это выглядит до смешного экстравагантно-поэтично: вышедший из ванной Ран стоит полностью голый. Мокрые волосы кажутся особенно длинными, а контраст их цветов в вечернем свете теперь выглядит более естественным. На коже еще оставались редкие капли воды, в которых золотом играли отблески заката. В воздухе стоит запах верхних нот Jean Patou Joy — в нос слабо бьет персиком, розой и альдегидами. Всё это вкупе создаёт слишком обольстительный, граничащий с божественным, вид. Риндо одаривает своего брата тяжелым взглядом, сидя в почти багряном сумраке второй половины комнаты. Надменно-оценивающий и вместе с тем нетерпеливый взор фиолетовых глаз изучает каждую часть тела напротив, что не остается незамеченным, вызывая у «объекта изучения» лёгкую усмешку. Короткая, мягкая, но так цинично разрывает картинную тишину, эхом отскакивая от стен. — Надеюсь, всё это стоит твоего очередного извращения, Рин-чан, — наигранная издёвка, которая не может скрыть искреннюю заинтересованность. — С чего это ты вдруг в мормоны подался, которые только о миссионерской позе и слышали? — Ты такой грубый, Риндо, один-ноль в твою пользу, — старший Хайтани нарочито по-детски надувает губы и скрещивает руки на груди. Вся эта театральщина не имела никакого смысла и была одной из тех вещей, что раздражали младшего до закатывающихся за орбиты глаз. Сегодня у него точно нет намерения подыгрывать мелодраматизму Рана. — Мы же оба знаем, что твоё грёбанное показушное целомудрие полетит к чертям через несколько минут, и ты начнешь стонать непристойнее любой шлюхи. И это даже не было преувеличением. У парня чуть ли не прирожденный талант вести себя в постели импульсивнее и развратнее любой порноактрисы со стажем. На контрасте с его обычным пугающе-спокойным поведением подобные эмоциональные всплески льстили Риндо. Ведь его брат только с ним настолько искренний. Говоря честно, никто из обоих братьев не задумывался о неправильности происходящего между ними. Всю жизнь они были предоставлены сами себе; буквально всё, что у них было — они сами. Вдвоем против всего мира. Поэтому в какой-то момент им стало мало просто прикрывать друг друга в драках. Сначала это было общее решение принимать ванную вместе. — Ну так же намного экономнее и удобнее, а, Рин-чан? Затем это были мягкие и слегка прохладные губы Рана, что так нежно и долго целовали разбитые в очередной драке коленки Риндо. — Так заживёт намного быстрее, обещаю, Рин-чан. Далее старший Хайтани по ночам начал втихаря перебираться на футон младшего. Обнимать, запускать замершие руки под чужую толстовку, прижимаясь сзади всем телом. И притом старательно притворяться спящим. — Но ведь ночью так холодно, Рин-чан! Не будь таким жестоким к своему брату! Вскоре они впервые поцеловались на какой-то случайной вечеринке. Это было до смешного клишированная ситуация с игрой в бутылочку. Тогда её крутил Риндо и идеально по закону Мёрфи она указала на Рана. В тот момент в комнате повисла давящая тишина. Её разорвало ожидаемое, а оттого более мерзкое и ехидное «Зассали?». Старший Хайтани лишь довольно хмыкнул, резко притягивая брата за грудки к себе и впиваясь в его губы своими. Вспоминая спустя несколько лет, как всё это было по-детски невинно и нелепо, Риндо коротко ухмыляется самому себе. Как всё это дошло до того, что сейчас Ран не торопясь подходит к нему кошачьей походкой, покачивая бёдрами. Боже, знал бы он, насколько это соблазнительно выглядит. Желание растёт в геометрической прогрессии. Желание впиться пальцами в бёдра и талию, оставить по всей коже засосы-укусы и заставлять выстанывать собственное имя. Желание красного на этой перламутровой коже. Желание связать. Уже успевший забраться на чужие бедра старший Хайтани косится на лежащую рядом красную верёвку. Его выражение лица сменяется с задумчивого на лукавое, и он переводит взгляд на брата. — А с чего это ты вдруг в околоБДСМ подался? — сейчас самодовольство Рана способно пробить потолок. — Один-один, — Риндо лишь щёлкает языком, снимая очки и притягивая старшего ещё ближе к себе. Завлекает в поцелуй — горячий, мокрый, пылкий, со вкусом Kenzo Estate на губах; такой, что Ран просто мычит в исступлении, трётся чуть ли не всем телом, кусает младшего Хайтани за то, что тот до сих пор одет, да ещё и в чёрную водолазку с высоким горлом. Он, Ран, ни за что не признается, что готов умолять взять его прям так: без подготовки, насухую, лишь бы Риндо оставался в таком виде. Но он точно готов признать то, насколько чертовски сильно заводит сосредоточенность брата, его отточенность в движениях и самообладание. То, как он обхватывает руками чужую талию; то, как он кладёт старшего Хайтани на бордовые сатиновые простыни; то, как он смотрит сверху вниз: надменно, вожделенно. Рядом с Раном лежит верёвка, красная с золотыми вплетениями. И он тоже лежит, пленительный, открытый. Подставляется под ласки, словно кот; улыбается любовно, почти невинно, и Риндо крайне недоумевает, как его брат с таким непорочным выражением лица умудряется избивать людей до полусмерти и просить поскорее уже его связать и трахнуть. Младший Хайтани разглаживает верёвку в своих руках и складывает её надвое. Нитки довольно мягкие, но натянуты между собой крепко. Настолько, что вполне способны оставить на коже ожоги от трения. Спектр возможных последствий у шибари намного обширнее, чем, например, у удушения: от небольших покраснений на коже до переломов и даже смерти. Риндо же видит в этом смертельно опасное искусство. Но оно определенно стоит того. Стоит этого по-особенному интимного момента, когда он перекидывает верёвку через шею Рана, заботливо убирая ещё не успевшие полностью высохнуть волосы. Тот слегка вздрагивает, когда чувствует легкое натяжение в районе горла — рефлекторно, невольно. Но не отстраняется, не отводит свой потемневший от возбуждения аметистовый взгляд от младшего. А сердце стучит часто-часто. Это акт полного безоговорочного доверия, и они оба это знают. Именно поэтому эти красные сплетения узлов ощущаются все более сокровенными с каждым новым витком. Оборот за оборотом Риндо создаёт изящное переплетение по всей длине рук от локтей до сомкнутых за спиной запястий. Красными змеями верёвка обвивает весь абрис тела Рана, творя невообразимо эстетичную картину. Натяжение узлов на каждом участке тела разное: на шее и грудной клетке оно наиболее слабое, чтобы не перекрывать доступ к кислороду; чуть более ощутимое — на талии и руках, и самое плотное — на бедрах и пояснице. Недостаточно для того, чтобы существенно ранить кожу, но в самый раз для того, чтобы старший Хайтани слегка закусывал нижнюю губу и рвано выдыхал, когда Риндо затягивал узел туже, лучше кого-либо зная, где у его брата находятся особенно чувствительные места. Он изучил это тело вдоль и поперёк объятиями, поглаживаниями, укусами, поцелуями: почти невесомыми и нежными по утрам, когда Ран наотрез отказывается вставать с постели; чуть более смелыми вечером по дороге домой после очередной драки, когда Ран смеясь утягивает младшего в безлюдные сумеречные переулки в побеге от копов; и откровенно жаркими ночью, когда Ран задушевно выстанывает имя Риндо, плавясь под его поцелуями и прикосновениями, что сравнимы с горящей магмой. Проверяя на прочность последний завязанный узел, младший Хайтани отстраняется, чтобы со стороны оценить свою проделанную работу, словно художник, посвятивший всю жизнь одной лишь картине. И это лучше ренессанса: Ран лежит, раскрепощенный, соблазнительный, невероятно красивый, весь будто обвитый кораллово-золотистыми аспидами, которые на контрасте с бледной кожей приоткрывают красивые линии тела. Богический. Он купается в уходящих лучах терракотово-оранжевого заката из-за чего слегка красные отметины на коже, что Риндо успел оставить в процессе связывания, в монохромии оттенков становятся багровыми и особенно заметными. — Какой же ты чёртов садист, ты в курсе? — нескончаемый, казалось бы, момент эстетства прерывается голосом Рана в придыхании — он уже достаточно возбуждён; ёрзает бёдрами под братом в попытках получить хоть немного прикосновений. Но всё, что он получает — натяжение веревок от движений, и это приятно, но чертовски мало. — Признайся, тебе это нравится, потому что ты находишь весомое оправдание своему желанию каждый раз стонать, как последняя блядь, и просить трахать тебя жёстче, — младший Хайтани только закатывает глаза, говоря все эти вещи с таким прямым лицом, словно это что-то обыденное. Возможно, отчасти так оно и есть. — Вау… Впечатляюще, Рин-чан, два-один в твою пользу. В следующий раз можешь нацепить на меня кляп, я не против, — Ран находит в себе силы почти ровно ухмыльнуться. Он бы давно уже послал всю эту браваду к чёртям и умолял насадить его на член, но гордость держит. В итоге она летит туда же, куда и прежняя самоуверенность, когда Риндо стягивает с себя водолазку, обнажая рельефный пресс и вместе с тем узоры татуировки, которые только подчеркивают и без того красивое тело. Боже-боже-боже. Ран невероятно, просто безумно и до часто бьющегося сердца хочет прикоснуться к этой разгоряченной коже, провести языком по орнаменту татуировки от ключицы до низа живота, обвести каждую выступающую венку, звякнуть пряжкой ремня, расстегнуть ширинку черных брюк и припасть влажными губами к горячему и налитому кровью члену младшего брата. Но из-за накрепко связанных за спиной рук всё, что он может сделать — это довольствоваться видом, словно в грёбанном музее. — Ты действительно считаешь, что я лишу себя возможности слышать твой голос, когда ты не ведёшь себя, как невыносимо святая Мадонна? — впервые за вечер младший Хайтани расплывается в довольной ухмылке, замечая реакцию брата на осознание почти полного отсутствия контроля, — В этот раз позволь полностью позаботиться о тебе, — видят боги, он нахватался этой язвительной наигранно-услужливой манеры говорить у старшего. — Сдаюсь, три-один в твою пользу, а теперь хорошенько обо мне позаботься, братик, — Ран прекрасно понимает, что это ехидство будет дорогого ему стоить, но всё равно провоцирует, чтобы его заткнули грубым поцелуем. И он душу готов продать, лишь бы Риндо целовал его так. Проводя языком по прокушенной губе, слизывая выступившие капли крови; не нуждаясь в ответе, углублять поцелуй, почти лишая возможности вдохнуть. Потому что Рану это до безумия нравится. До безумия нравится всё: грубые поцелуи, связывание, все эти разговоры и некое подобие «соперничества». Нравится, когда младший Хайтани оглаживает ладонями перевязанные бёдра, сжимает, оттягивает верёвки, от которых на коже уже начали появляться слегка красные следы; губы облизывает от желания зацеловать, прикусить нежную кожу. Нравится, когда он касается возбужденной плоти брата, собирая большим пальцем с сочащейся головки прозрачную смазку; довольно усмехается, когда старший снова закусывает нижнюю губу, шумно выдыхая. Ему, Рану, до одури нравится даже это издевательское «Я тебя ещё не касался, а ты уже так безбожно течёшь» — а взгляд томный, словно пьяный; голос более низкий и хриплый, чем обычно. И это лишь сильнее распаляет, отчего старший бессознательно толкается в руку. Риндо же не спешит. Он играется, мучает. Убирает пальцы, а когда слышит разочарованный стон, касается ими чужих плотно сомкнутых губ. Ни один из братьев не издаёт ни звука. Ран послушно приоткрывает рот, позволяя сначала размазать собственную смазку по губам, а затем запустить пальцы чуть глубже. Он старательно обводит их языком, посасывая каждый; причмокивает так, будто это самый долгожданный минет в его жизни. То, как он это делает, можно возводить в культ: самозабвенно, с прикрытыми глазами, его ресницы чуть подрагивают. В такие моменты весь его мир сосредоточен только на ощущении рельефной текстуры кожи кончиком языка. И это зрелище завораживает обоих Хайтани. Настолько, что Риндо абсолютно забывается. — Я вижу тебе это приносит столько удовольствия, что ты совсем забываешь о себе, Рин-чан, — на секунду старший Хайтани выпускает изо рта пальцы брата, заинтересованно поглядывает на того из-под полуприкрытых глаз. Затем сгибает колено и, прижимая его к чужому паху, медленно им вращает. Даже сквозь плотную ткань черных брюк можно почувствовать, насколько младший твёрд. Ему до жути хочется съязвить, поиздеваться, но не успевает — Риндо подхватывает его под сгиб колена, закидывая левую ногу Рана себе на плечо. Сплетения узлов на бёдрах натягиваются достаточно сильно, чтобы ногой было сложнее двигать. Сейчас старший полностью открыт, и ничто не мешает Риндо массировать тугое кольцо мышц. Он проталкивает два пальца внутрь, раскрывает, растягивает, надавливает на простату, так, что Ран в нетерпении подаётся ему навстречу в отчаянных попытках получить большее. Он почти изнывает из-за нехватки тактильности. Ему хочется касаться брата, обнимать, впиваться ногтями в кожу, зарываться пальцами в светлые волосы, чтобы притянуть ближе, целовать, дразнить укусами. Ему критически мало одних лишь пальцев. Именно поэтому он не без труда поднимает вверх свободную правую ногу, кладя её на другое плечо младшего. Словно змея свою жертву, Ран скрещивает лодыжки за чужой шеей, притягивает Риндо настолько близко к себе, что они могут чувствовать своё сосредоточенное друг на друге редкое дыхание — это чистая заинтригованность. Та, что возникает перед тем, как хищник задушит свою жертву. Старший Хайтани пристально смотрит на брата, а взгляд масленый, расфокусированный, однако всё равно хищный. Ран играет грязно, но так изысканно, и ему каждый раз сходит это с рук. Он просит шёпотом в самые губы: без издёвки, искренне, чувственно. Он откровенно издевается: не позволяет увлечь себя в очередной жаркий поцелуй, а сам беззастенчиво трётся, часто облизывает губы. Риндо стоически держится до первого сладкого «ну брати-и-ик, возьми меня уже» — вязко, словно меласса; бархатно, как орхидейный пурпур и одновременно донельзя приторно. От такого голоса, от такого выражения лица кровь вскипает, и весь энтузиазм в оттягивании момента сводится на нет. Поэтому младший Хайтани с особой быстротой вытаскивает пальцы из своего брата, ловко переворачивая того на живот. — Настолько нравится брать меня сзади, а, Рин-чан? — Ран прогибается в пояснице, призывно расставляя ноги, отчего верёвки сильно стягивают кожу на бёдрах, которая и без того пострадала больше остальных участков тела. От ожогов она стала невероятно чувствительной, и каждое движение ощущается слишком остро, но старшему это на удивление приносит удовольствие — шире расставляет ноги, съезжая коленками по простыням, поджимает губы в попытках сдержать подступающий стон. И это даже не гордость — от той уже давно ничего не осталось. Он хочет стонать только для Риндо: от его прикосновений и поцелуев, от его хриплого возбужденного голоса и неимоверно грязных слов, от его члена внутри себя. И Ран стонет — непритворно, задушевно; вскрикивает почти во весь голос, когда младший входит в него — медленно, лишь наполовину; выжидает пару мгновений прежде, чем войти до конца — резко, грубо, заполняя собой брата во всех смыслах. Хватает всего нескольких толчков, чтобы старший Хайтани стал совершенно несдержанным. Ноги его совсем не держат, руки давно затекли, а сплетения узлов до боли врезаются в кожу. Прекрасно понимая это, Риндо компенсирует весь дискомфорт прикосновениями. Осторожно убирает чужие волосы, открывая доступ к шее; слегка прикусывает загривок тут же зализывая. Сменяет укусы самыми мягкими поцелуями: в плечи, лопатки, предплечья зафиксированных у спины рук. Оглаживает талию брата, проходится пальцами по всем доступным немного выпирающим позвонкам, плавно переводя ладони на бёдра. Младший искренне удивляется, что Ран даже сквозь боль — пусть и притуплённую возбуждением — умудряется двигаться навстречу. И его разрывает между противоречивыми чувствами. На грани экстаза и мучения. До поджимающихся пальцев ног пронизывает болью. До закатывающихся глаз пробирает наслаждением. Привыкнув к новым ощущениям, старший Хайтани полностью отдаётся им. Он неосознанно ждёт новый наплыв смешанной с удовольствием боли, чтобы облегченно вскрикнуть, не сдерживая себя. Вскоре и вовсе переходит на бессвязные выстанывания имени младшего, когда тот крепко сжимает чужие бёдра, сильнее вбиваясь в горячее податливое тело. Ран просит. Ран умоляет. Ран на грани. Но заканчивать на этом было бы зверским упущением одной прекрасной возможности. — Ну Рин-ча-а-ан, я же почти кончил! — старший хнычет и снова обиженно дует губы, когда чувствует внутри изнывающую пустоту. Со слегка раздражённым «напрашиваешься на член во рту, братик?» Риндо бесцеремонно тянет брата за собой, одним перекатом сменяя их позиции: теперь Ран седлает чужие бёдра, без труда со связанными руками удерживаясь на коленях. Он прекрасно понимает, чего хочет младший, но всё равно смотрит ему в глаза с предвкушением. Дыхание поверхностное, взгляд полон жадной страсти и вожделения, каждая клеточка тела напряжена в ожидании. Он насаживается на член сам, практически без помощи, что вызывает у Риндо удивлённый свист. И, о боже, лишь небеса знают, как это выглядит со стороны. Связанные за спиной руки позволяют рассмотреть это великолепное тело и его изгибы в алых переплетениях. И младший Хайтани смотрит, пожирает взглядом. Всё его внимание сосредоточено на собственном брате; на том, как тот умело двигается: насаживается до упора, покачивает по кругу бёдрами и тазом, войдя во вкус, приподнимается, оставляя внутри только головку, медленно не торопясь опускается, словно кот, выгибаясь в пояснице, снова подмахивая бёдрами. И так раз за разом, чередуя неторопливые и интенсивные движения, плавные и резко-хаотичные. Риндо не смеет вмешиваться, хоть и очевидно, что физически Рану это приносит меньше удовольствия, чем если бы его направлял младший. Но вид, бесспорно, восхитительный: длинные волосы красиво спадают на плечи и ключицы, ресницы прикрывают глаза, из-за чего взгляд кажется ещё более блаженным и потемневшим, а покрасневшие от поцелуев губы приоткрыты в истомлённом стоне. И это самое настоящее искусство, за которым можно наблюдать вечно. — Эй, Рин-чан, может займёшь свои руки чем-нибудь более продуктивным? — старший шепчет на выдохе, кивая в сторону требующего внимания члена. И Риндо бессовестно играется со своим братом: ласкает его одними лишь кончиками пальцев, слишком медленно ведёт рукой по всей длине, большим пальцем оглаживает раскрасневшуюся головку, другими — каждую пульсирующую венку, не ускоряется, пока Ран хорошенько не попросит — слишком падок на такой своеобразный контроль оргазма. Старший Хайтани двигается уже совсем хаотично в попытках подстроиться под ритм младшего, изнывает, бессвязно чертыхается в просьбах просто трахнуть его уже до бессознательного состояния. А Риндо ничего не может поделать, кроме как крепко впиться пальцами свободной руки в чужое бедро, направляя брата и двигаясь ему навстречу так, чтобы член попадал точно по простате; он тянется к Рану, оттягивает за волосы и снова припадает к его шее, больно кусая, проводит языком от ключичной впадины до линии челюсти, вбирает в рот мочку уха, посасывая и отпуская, при этом горячо и с усмешкой шепча о том, какой его старший брат нетерпеливый. Рана откровенно мажет, когда младший наращивает темп, двигается размашистыми толчками, продолжая помогать тому рукой. Рана подводит к долгожданной разрядке именно то, как Риндо сцеловывает громкие стоны с его губ; то, как он ласкает своего брата, наслаждаясь тем, как чужое тело отзывается на каждое прикосновение; то, как он медленно протягивает такое дешево-похабное «кончи для меня, братик». Наблюдать за тем, как старший Хайтани содрогается от сильнейшего оргазма — феноменальное удовольствие. Ран протяжно выстанывает имя младшего — сладко и чувственно, закатывая лиловые глаза. Он выгибается настолько сильно, что можно услышать скрип натягивающихся на грудной клетке красных верёвок. Неосознанно прижимается к Риндо, продолжая сбивчиво подмахивать бёдрами, пока младший не изливается внутрь, вонзаясь зубами в плечо брата. Это слишком красиво и слишком соблазнительно: Ран лежит на простынях взмокший, разгоряченный, в глазах — истома и нега, а тело до сих пор немного подрагивает после оргазма. Риндо с некой педантичностью аккуратно развязывает узлы шибари, начиная с рук и груди; заботливо целует каждый оставленный ожог и слишком глубокий след. Он спускается ниже — к бёдрам, размашисто проводя языком по их внутренней стороне и слизывая остатки спермы, отчего старший Хайтани крупно вздрагивает, заходясь в накатывающих волнах гиперчувствительности. Ему требуется некоторое время, чтобы начать двигать затёкшими руками, но даже это не останавливает Рана от того, что он хотел сделать всё это чёртово время. Он притягивает младшего к себе, дрожащими руками обхватывая его лицо и завлекая в самый нежный и ласковый поцелуй. Без укусов, без сдавленных стонов, без пылающей страсти, но с бесконечной обходительностью и любовью. Говорил ли Риндо, что вид Рана лучше ренессанса? Сейчас же это упоительнее эстетизма: он всё ещё полностью обнажённый, а румянец не сошёл даже с затылка и ушей; увлечённо крутится возле зеркала, разглядывая глубокие переплетающиеся следы от алых сплетений, трогает, поглаживает, прощупывает текстуру, переводит взгляд на усыпанные укусами и засосами плечи и шею, задерживаясь на любовании ими подольше. Это их собственная имморалистическая идиллия, отрезанная от всего мира.