Я обещаю

      Слово, которое его заставили дать       Андрес говорил о своей болезни легко, будто пересказывал один из спектаклей в театре Эспаньоль.       Тот, где главный герой умирает. И Мартин его слушал, просто не мог прервать. Когда чувствуешь, как под ногами расходится земля, от ужаса немеешь.       — В конце концов, мой дорогой друг, все жизни заканчиваются. Моя закончится красиво.       Мартин продолжал смотреть и молчать. Лишь из груди донесся звук, будто клапан сорвало.       — Не нужно скорби, — Андрес подошел к нему ближе, улыбаясь. За улыбкой таилась смерть.       — Не хочу без тебя.       — Ты будешь, — он стал серьезен. — Ты останешься жив и в конечном итоге будешь в порядке, — он сжал его руку в своих. — Пообещай.       Мартин быстро покачал головой, отворачиваясь. Андрес снова просил у него то, чего он не мог сделать.       — Пообещай, — крепкая ладонь легла на его плечо, заставляя повернуться. — Я знаю, на что ты способен, — и сейчас он точно говорил не о способности Мартина справляться с утратой. Он говорил о его огненной натуре, которая при определенных обстоятельствах может сжечь саму себя. — Дай мне слово.       Мартин дрожал дыханием, всем телом. Ему придется.       — Я обещаю.       Слово, которое он использовал как оружие       От трудностей люди становятся трудными. Учитывая, каким трудным в общении был Мартин, можно представить, сколько у него было трудностей. В школьные годы его главной трудностью были родители. Он слишком рано понял, что он (педик, петух, заднеприводный, педрила) гей, и слишком рано перестал скрываться. Тогда в его страну еще не завезли нынче модное слово «толерантность», а мальчикам 15-ти лет полагалось сохнуть только по девочкам. Мартин защищал себя, огрызался, плевался, злился и дрался. Со сверстниками было легко, они не могли его по-настоящему задеть, только избить. А перед родителями он был безоружен. Из любимого сына он превратился в сына, которого нужно починить. Неправильного. В фавелах Буэнос-Айреса ты мог быть бандитом, наркоторговцем, угонщиком, кем угодно, но не геем. В конечном итоге он уехал, как только получил аттестат. Разорвал все связи со своей семьей, не был в «родных» местах с тех самых пор. Почти всем говорил, что его родина — Сицилия. Но знал, что невидимой нитью его с родителями связывает обещание, данное криком и слезами:       — Я буду любим, я обещаю. А вы пожалеете.       Слово, которое он дал сам себе.       Серхио пришел к нему в квартиру в то время, когда Мартин начал понемногу возвращать себе контроль. В холодильнике у него было молоко, в воздухе табачный дым и ряды пустых бутылок на столе. Серхио ужасался образу жизни, который он ведет, это было заметно. Мартин представил реакцию этого чистоплюя, загляни он к нему полгода назад. Было бы забавно… До этого им правили скорбь, стыд и бессилие что-то исправить. И тогда он не слушал музыку юности, он употреблял все, что мог найти. Смешивал то, что никто не смешивает просто из инстинкта самосохранения. Преследовал только одну цель — войти в состояние, когда мир не существует. Когда, пялясь в потолок затуманенным взглядом или лежа под кем-то, он переставал помнить и переставал чувствовать эту боль. Он преследовал небытие, готовый на всё, чтобы обезболить сознание. А в моменты, когда немного протрезвевал, понимал, что перепробовал уже весь ассортимент местного барыги. Это могло бы испугать, но осознание не продлевалось достаточно долго. Новая доза, новый трип. В клубе, где он искал шума и тупого пьяного веселья, его считали отбитым. Кажется, кто-то даже делал ставки, в какую из ночей он сдохнет от передоза. Но Мартин знал, что не может шагнуть за грань. Не всегда помнил почему, но вбитое в голову голосом Андреса «ты будешь жить» на уровне рефлекса не позволяло принять больше, чем тело сможет вынести. Так что Мартин балансировал на грани.       Пока одним утром реальность не взорвалась. Внезапно, оглушая осознанием, будто шумовой гранатой. И ее стало невозможно игнорировать. Мартин снова проснулся не у себя, это стало почти нормой. Не нормой была точечная боль по всему телу. Он с трудом приподнялся, чтобы оценить ситуацию, как-то понять, во что он вляпался на этот раз. Одежда валялась по всей комнате, на нем не было ничего, и он лежал на полу. Его тело выглядело как холст свихнувшегося художника. Красный — засосы-укусы и царапины. Синий — следы от пальцев и синяки. Черный — маркер, которым исписано все его тело. Он не хотел читать, но взгляд упал на «блядь» на ребрах.       «Пидар»       «Подстилка»       «Торчок»       «Членосос»       Он зажмурился. В голове звучала издевка самому себе:       — Че ты напрягся? Можно подумать, у тебя жесткого секса никогда не было. Или на правду обиделся?       Нужно просто уйти. Мартин поднялся, только сейчас заметив на кровати мужчину. Неприятного, такого, с кем бы он никогда не переспал по-трезвому. Подавил ком в горле. Ничего страшного не случилось, отмоется и забудется. Собрал одежду, которая оказалась испорченной, пуговиц не хватало, джинсы в грязи. Он не помнил, как это произошло. И, захватив с собой початую бутылку водки, ушел. По дороге домой его вырвало. Хотелось думать, что это из-за водки поверх всего, что он принял накануне, а не от того, что он сам себе противен.       Он вернулся домой, когда горожане уже спешили на работу. Отмыться не получалось, хотя он смылил целый брусок, пытаясь содрать с себя слова. Они будто въелись под кожу, все еще были на ней, просто теперь невидимые. Помимо ссадин и синяков он заметил несколько порезов, оставленных тонким стальным ножом. Он хорошо разбирается в холодном оружии.       Следующую неделю Мартин не выходил из комнаты. Гонял по кругу мысли, лежа на кровати с подгнивающими порезами. Их он не потрудился обработать, плевать. Попытки вспомнить, что произошло, бросил на третий день. Вместо четких воспоминаний пришли только фантомные ощущения чужих рук, яркие обрывки, в которых он всё осознавал, был против, но слишком обдолбан, чтобы сопротивляться. Наверное, на этот раз все же перестарался.       После случившегося, тело начало восприниматься по-другому, не своим, грязным. Ему было мерзко в нем, хотелось выдрать себя из себя. Но вот что действительно приводило в ярость — он чувствовал себя изнасилованным. Это было почти смешно, будто шлюха пожаловалась, что ею воспользовались. Он ведь сам виноват. Он торчок, падаль, которая трахается в туалетах с теми, чьего имени даже не знает. Его тело не священно, его тело — минутное удовольствие для бухих и мерзких как он. Произошедшее можно было бы назвать насилием, случись это несколько лет назад, когда он был выдающимся инженером в хорошем костюме. Преданным помощником для гениального Андреса.       Андрес… Вот плата за привязанность. За глупую, отчаянную любовь. Мартин унижался при его жизни — словами, взглядами, поцелуями. А сейчас он стал тем, на кого Андрес бы даже не взглянул. История одной одержимости, которая изуродовала душу. Андрес обесценил его чувства, а потом он сам втоптал себя в грязь. Андрес оставил его, а он чуть не разрушил себя, стараясь это забыть. Андрес умер, зная, что его будут оплакивать вечно, и Мартин будет помнить его вечно. Но Мартин будет принадлежать себе.       Спустя неделю пришлось выйти, чтобы купить еды. Стоя у холодильников с молочными продуктами, он задумался. Кажется, молоко укрепляет организм. Его еще отец пил, когда работал на производстве сигарет. Вряд ли молоко в данном случае поможет, но это вкусно. Вернувшись домой, Мартин выкинул дозы, которые еще оставались. В тот момент это казалось простым: выкинуть и больше не покупать, завязать. В итоге он пережил две недели, во время которых хотелось лезть на стену. Но справился. А после дал себе обещание, что больше никому не позволит заставить себя хотеть вернуться к этому дерьму. Ни один человек больше не станет его зависимостью.       Слово, за которое он держался       Палермо смотрел на людей, которые его окружали. Побитые, потрепанные, с перемазанными сажей лицами, с чужой или своей кровью на комбинезонах. Они сидели по разным углам комнаты: кто в кресле или на диване, кто просто на полу, опираясь о стену. Каждым из них что-то движет. Кто-то держится за желание снова увидеть сына, кто-то за возвращение к любимому, кто-то за месть, а кто-то за инстинктивное, звериное желание жить. Палермо движет обещание…       Сразу после того, как они вытащили Хельсинки, они потеряли Токио, связь с Серхио пропала, и всё начало разваливаться так быстро… Тогда Палермо пришел к Хельсинки в импровизированный лазарет. На диване раскинулась Стокгольм, отходила от наркотрипа (и Палермо ее почти не осуждал), на кушетке лежал Мирко. Бледный, измученный болью и не знающий, по кому скорбеть. Палермо молча пододвинул стул и сел рядом. Взял за руку. По-хорошему, надо было говорить. Использовать то время, которое у них было. Но они просто молчали. Смотрели друг другу в глаза и молчали. Палермо знал, что так Мирко понимает его ничуть не хуже, чем словами. По правде говоря, Мирко почти никогда не воспринимал его слова всерьез, а вместо этого смотрел. Может поэтому и разглядел в нем человека. Когда в здании прозвучал очередной взрыв, а рация затрещала, Мартин сказал:       — Я дал слово, что вытащу тебя. Я его сдержу, — потом встал, кивнул ему, улыбнувшись, подбадривая то ли его, то ли себя, и вышел.       Мартин всю жизнь дрался, сопротивлялся, искал выход. Еще спустя три часа ада, Мартин уже не мог найти выход. И почти не верил, что у него получится сдержать слово. Это было больнее, чем все удары и всё пренебрежение, которое он получил за жизнь. Это ощущалось как казнь близкого человека, подписанная собственной рукой.       — Боюсь, нам теперь не выбраться, — в глазах жгло, когда он говорил это Мирко.       — Ты меня вытащишь. Ты мне слово дал. И сдержишь его.       Мирко не давал ему отступления, заставлял бороться. Ведь этим самым принуждал Мартина вытаскивать и всех их, и себя тоже. И в глазах Мартина появилась решимость, будто ему отдали приказ. Мозг начал работать по-другому. Мирко задержал дыхание, сейчас он видел перед собой гениального человека, возможно, не менее гениального, чем Профессор. Просто иначе. Через несколько минут Мартин поднял на него взгляд и усмехнулся, хитро, кровожадно. Он знал, что делать. И этот план он рассказал остальным.       Планы обычно катятся к чертям. Пора бы привыкнуть. Но сейчас… Это издевка судьбы высшего сорта. Мартину хочется смеяться, когда он связывается с Серхио по рации. Тот должен оценить.       — Мартин! Мартин, выбирайся оттуда. Они успеют выйти.       — Богота не успеет дотащить Хельсинки, — Богота с Хельсинки были последними. И именно по ним откроют огонь. — Твой брат взял с меня обещание несколько лет назад. Как думаешь, он разозлился бы, если я его не сдержу?       — Какое обещание?       — Что в конечном итоге я останусь жив. Но, понимаешь ли, я дал другое обещание, — он прерывается. Выглядывает из-за стены и дает огонь. — Что вытащу Хельсинки. Кажется, они не сочетаются. Или одно, или второе.       — НЕТ! Не смей погибать как он!       — А в этом вся шутка. Я продержусь, сколько смогу. Проследи, чтобы Хельсинки был в порядке. И… всё, что произошло — не твоя вина, понял? Мы все облажались. Живи хорошо. — и отключил связь.       Мартин много раз представлял каково это, когда твое тело пронзает пуля. Он смаковал эти фантазии, часами смотрел на револьвер в своей комнате, зная, что тот так и останется полностью заряженным. Но, как и с многими вещами в жизни, реальность не оправдывает ожидания. Никакого облегчения, предчувствия освобождения, лишь обжигающая боль. Сначала в плече, Мартин все еще пытается отстреливаться одной рукой, потом в районе ключицы. Тут-то он падает, хлещущая кровь забирает решимость. Пол шахты холодный, но это неважно. На самом деле, не волнует уже практически ничего. Лишь беспокойство о Мирко всплывают в гаснущем сознании. По его подсчетам, они уже должны оказаться за чертой города. В безопасности. Потом Мартин думает об Андресе. Он хотел разделить с ним жизнь — не сложилось, так хотя бы в смерти они близки. У Мартина остается несколько мгновений перед тем, как его добьют выстрелом в упор. И, кажется, он готов.       У ада химозный запах. Запах хлорки, которой мясник промывал пол после убоя. В аду холодно. Какое огорчение для миллионов фанатиков. В аду больно всем телом, наверное, для этого ему тело и оставили. Чтобы он висел в нигде, наедине с этой болью. Это умно. С тем, чтобы истязать душу, он и сам при жизни неплохо справлялся, а вот с физической болью всё обстояло куда сложнее. Он не привык. Хотелось выть — может это принесет облегчение. Но рот не находился. Вместо этого нашлась рука. Своя, потом не своя. Это сбивает с толку. Его точно кто-то держит за руку, и это неправильно. В аду не должно быть чего-то хорошего. Он попытался сжать ее в ответ, но силы быстро уходят, он снова уступает место тьме.       Он хочет заткнуть противный монотонный писк рядом с собой. Хочет спать, не шевелиться и не думать целую вечность. Но шум продолжается и в какой-то момент в нем начинает различаться чей-то храп. Обычный человеческий храп. Будто ему здесь самое место. Он открывает глаза. И тут же закрывает снова. По глазам ударил свет так, будто он спит посреди стадиона. Писк тут же изменился, стал более частым. И, кажется, он начинает понимать, что происходит. Происходит его жизнь. Он жив. Какой сюрприз. Пока еще сложно вспомнить, что было до этого места, но было что-то тревожное и опасное. Похоже, ему здорово досталось. Очень хочется открыть глаза, чтобы узнать что-то еще помимо этих фактов. Преодолевая жжение, он снова открывает глаза. На этот раз все намного лучше, почти терпимо. Невыносимыми софитами оказались лампы над потолком. Противным писком были медицинские аппараты. А храп оказался не таким уж громким, даже немного мелодичным. Вот только чей он, все еще не ясно. Он с трудом поворачивает голову на звук. Голова будто весит тонну и дико болит. На несколько секунд картинка расплывается, а когда становится четкой, он видит мужчину с густой бородой. Сердце вспоминает быстрее, чем мозг. Этот мужчина ощущается как тепло. Даже боль становится менее заметной. Ему хорошо смотреть на него. И поэтому он продолжает смотреть. Мужчина спит, лежа на спине, но повернувшись в его сторону. Он выглядит измученным, под глазами тени — Мартину это не нравится. Хорошо, что он отдыхает. Он не может сказать, сколько прошло времени, ощущение времени еще не вернулось, но постепенно он начинает вспоминать, кто этот человек и почему для него важен. Вспоминает, что ему было очень нужно вытащить его, и, кажется, получилось. От этого тепло становится еще больше. Всплывают всё новые и новые воспоминания, делают человека рядом всё более реальным и важным. Последним возвращается имя. Мирко.       — Мирко, — в тот же момент он вспомнил, как говорить. — Мирко, — его голос тихий, вряд ли Мирко услышит.       Веки напротив подрагивают, он слышит громкий вздох, а потом Мирко открывает глаза. Мартин был бы не против продолжить лежать, смотря ему в глаза, но Мирко резко приподнимается, сжимает его руку сильнее, смотрит почему-то слишком взволнованно.       — Мартин, — большая ладонь ложится ему на лицо, это приятно, — всё в порядке. Ты в безопасности.       — Твоя нога… — Мирко все еще прикрыт пледом, и Мартин не может увидеть, насколько все плохо.       — Она со мной. Сделали операцию. Ты был без сознания три дня, — для него это были нелегкие три дня. — Я позову врача, ладно?       Мартин хотел еще поговорить, вернее послушать, говорить получалось с трудом. Мирко нажал кнопку над своей кроватью. Доктор появился меньше, чем за секунду.       От врача Мартин узнал, что они находятся далеко от Мадрида. Профессор организовал для них подпольный лазарет, а врач, который занимается ногой Мирко — один из лучших специалистов страны. Как и стоящий сейчас перед ним. Мартин невольно прикинул, сколько золота им отвалил Серхио за молчание. Потом доктор начал перечислять что и где у него повреждено, сломано, прострелено. Это объясняло, почему эти три дня он чувствовал сильную боль даже с обезболивающими. По дороге у него дважды останавливалось сердце, потом его оперировали 6 часов. Мартин слушал, но не мог сопоставить слова с собой, будто они говорили о ком-то другом.       Ясно было одно: то, что он выжил — чудо.       Ближе к вечеру он почувствовал, что действительно пришел в себя. Дымка над прошлым рассеялась, мозг перестал соображать со скоростью две мысли за полчаса, а ощущение нереальности происходящего практически исчезло. Осталось только щекочущее в груди неверие, что Мирко действительно лежит на соседней койке. Не в ставшем траурным красном комбинезоне, а в чистой одежде, в его бороде не запутался пепел и ошметки металла, а нога не перетянута жгутом. Да, Мирко определенно лежит рядом, вылупляется своими глазищами на него, будто сам Мартин сейчас не выглядит, как уродец попавший под самосвал. Будто Мартин — самое важное, что есть на этой клятой планете. Мартин смотрит в ответ, без притворства, ужимок. И если и есть человек, которому Мартин может доверить свою покалеченную душу — так он перед ним. Мартин был бы не против лежать так, пока снова не уснет. Но одна деталь не давала ему покоя. Хриплый голос нарушил молчание       — Судя по словам доктора, то, что я выжил — чудо, — Мирко лишь тяжело сглотнул. — Я считаю, что это хорошая работа медиков и выносливость моего тела. А настоящее чудо — то, что я не остался на полу туннеля. У Серхио не было плана, я слышал это. Так как меня вытащили из банка?       — Осло был мне самым верным другом, — Мартин нахмурился. Осло не имеет отношения к ограблению Банка. — Но не единственным. Когда я мотал срок, я познакомился с хорошими ребятами. По их статьям сразу не скажешь, но кто из нас не без греха, а? Они были запасным планом, о котором не знал профессор, — Мартин хотел рассмеяться от абсурдности этого плана, но получился надрывный, глухой кашель.       — Эй, ты чего? — Мирко тут же привстал.       — Я в порядке. Это у меня смех такой, — потребовалось немного времени, чтобы вернуть себе способность нормально дышать. Да уж, его и правда знатно потрепало. — То есть ты говоришь мне, что в тайне от Серхио связался со своими дружками и посвятил их в наши дела?       — Я не идиот, — Мирко закрылся, как закрывался раньше, когда Мартин пытался его задеть.       — Прости, — на секунду повисло молчание. То, что Мартин легко извиняется для обоих было в новинку.       — Я сообщил им, что есть вариант поднять много бабла, но это опасно. И предложил в ближайшее время не покидать Мадрид. Я надеялся, что их помощь не понадобится. А потом нам пришлось бежать. Я понимал, что кому-то придется быть последним и отстреливаться. И знал, что ты возьмешь это на себя, — его взгляд потемнел. — Кстати, я все еще на тебя зол.       — Что?       — Ты меня игнорировал. Когда я мог припереть тебя к стенке и заставить слушать, ты меня слушал, а тогда, когда я лежал на носилках, ты делал вид, будто меня нет.       — И что бы ты сказал? Попросил не оставаться, подвергнуть опасности кого-то другого из команды? Рио? Или может Лиссабон? Или думаешь, мне было бы легче от прощальных речей?       — Ты пошел на верную гибель и просто оставил меня с этим. Так не делается, ясно?       Палермо закрыл глаза. В этом Мирко прав. Это было эгоистично. Но после годов желания смерти, он вдруг больше не хотел умирать, а посмотреть в глаза человеку, которого лишается, было очень тяжело.       — Я был сконцентрирован на том, чтобы вытащить вас всех. И… я смалодушничал. Не хотел с тобой говорить, потому что… тогда все стало бы реальным. Я не хотел прощаться.       Мартин не думал, что Мирко поймет. Он ведь и правда просто ушел, будто его решение не имеет никакого значения для Мирко. Будто не станет для него утратой. Мартин смотрел перед собой, погрузившись в мысли, и не сразу заметил, как теплая рука легка поверх его. Неужели и на этот раз?       — Я понимаю.       Мартин проглотил комок в горле.       Эти лекарства делают его очень сентиментальным.       — Так что там с моим чудесным спасением?       — Я дал им сотовые телефоны, один был у меня. Как всё стало совсем плохо, выслал координаты нашего выхода. Они тебя и вытащили.       — Кто-то погиб?       — Троим сильно досталось, но будут в порядке. Они там такого шуму навели…       — Так значит, я жив благодаря тебе?       — Я дал слово, что больше никого не потеряю.       Мартин вышел на террасу с крепким кофе в руке. Осень рассыпалась оранжевыми сполохами, а прохладный утренний воздух щекотал нос. Над горами стояли клубы тумана, подсвечиваемые солнцем — рассеется ближе к обеду. Он завернулся в плед, не потрудившись надеть куртку, летняя привычка — сразу после сна выходить на террасу, даже не переодев пижаму. В доме было тихо, а в вольере радостно виляла хвостом собака. Нужно будет сменить тапки на ботинки, пойти погладить ее и выпустить, чтобы побегала.       Мартин глубоко вдохнул, стараясь впитать момент. Была у него такая привычка — по максимуму наслаждаться, когда всё хорошо. А сейчас всё было хорошо. Его жизнь — хаотичное, надрывное, дурацкое сплетение ошибок и случайностей выплелась в не совсем ровный, но удивительный узор. И ему нравится то, как всё выглядит сейчас. Дом в горах, смешная одноухая собака, которую он спас из реки, тихие вечера и звуки гитары. И Мирко рядом с ним. Мартин никогда не признается, уж слишком это сентиментально, но только благодаря Мирко такая жизнь возможна. Мартин правда плохо ладил с людьми, но с Мирко это было легко. Может потому, что он умело сглаживал острые углы его души. Будто заранее принимал все загоны, которые Мартин накопил за жизнь. А Мартин правда прилагал усилия, чтобы обращаться с Мирко так, как он того заслуживает. Конечно, не всё было безоблачно. С их опытом это просто невозможно. Где-то рядом всегда была смерть Найроби. Иногда — воспоминанием на затворках сознания. Иногда — грозовым дождем, который заставлял Мирко молчать, стиснув зубы, чтобы не начать снова искать причины — ничего хорошего из этого не выйдет, а Мартина не поднимать на него глаза. Мирко старался не винить его, Мирко не хотел причинять ему боль, но Мартин всё прекрасно понимал. Это было что-то, о чем Мирко никогда не будет говорить, но и никогда до конца не забудет. Как Мартин не забудет то, что во время ограбления Монетного Двора Найроби не остановила станки вовремя, и за эти несколько сотен купюр Андрес заплатил жизнью.       Такие вещи навсегда остаются с тобой, но с ними можно жить, особенно, если не один. И он живет, сдержав все свои обещания. Самое первое, долгое время, казавшееся невозможным — он любим. Второе, данное самому себе — он с человеком, который бережет его и не провоцирует даже мыслей поехать в город и купить себе что-то нелегальное. Мартин любит правильной любовью, в которой нет одержимости и преклонения. Разве что страх потерять, который иногда заставляет Мартина просыпаться в холодном поту. Учитывая всё, через что они прошли — это закономерно. Мартин сдержал самое важное из своих обещаний и смог вытащить Мирко из Банка Испании. Но, если говорить честно, он не смог сдержать обещание, данное Андресу. Если бы всё шло по его плану, у него было бы не два пулевых ранения, а три. И третье смертельное. Мартин долго искал смерти и нашел ее в подземельях Мадрида. Но у медвежонка был свой план. Мирко помог ему сдержать последнее обещание. Мартин остался жив и, кажется, он действительно в порядке.       Черный внедорожник появляется из-за деревьев. Мартин возвращается мыслями в реальность, но все равно чувствует себя немного растерянным. Идет к машине прямо в тапках. Земля сухая, а если он вернется в дом за ботинками, Мирко все потащит сам, с него станется.       — Привет, — Мартин проводит рукой по его плечу, заглядывая в багажник со всяким добром.       — Привет, — щеку щекочет борода. — О чем думал?       — О том, что ты невыносимый человек. Нельзя было подождать, пока я проснусь?       — Ты иногда просыпаешься ближе к обеду. А самую лучшую вырезку надо брать рано утром.       — И ты все это тащил сам, — Мартину правда не нравилось, что он в последнее время начал хорохориться. Да, нога хорошо зажила, но нагрузок все еще давать не стоит. На самом деле, уже никогда.       — Да что мне сделается?       Мартин лишь закатил глаза, и, подняв пакеты, направился в дом. Мирко шел за ним, по пути выпустив собаку и бросив ей солидный кусок мяса из пакета. Думает, Мартин не заметил. Ну в самом деле, они ее закормят, она уже и так больше на подушку похожа, чем на охранника. Но, кажется, кормить тех, кого любишь у Мирко в крови. Он помнит, как во время подготовок к ограблению, Найроби жаловалась, что за время, проведенное с Хельсинки, набрала несколько кг. Но свою фигуру Мартин в обиду не давал и отказывался от вырезок и прочих радостей. Они завтракали привезенными Мирко продуктами, сидя за небольшим деревянным столом. Говорили о всяких мелочах, о том, что у Лиззи, которая продает фрукты, муж наконец вернулся с плавания и о том, что нужно будет помочь пожилой миссис Джонс с утеплением дома, скоро холода, а денег у нее нет. В какой-то момент Мартин прижался к Мирко, кладя голову ему на плече.       Мирко отставил стакан с водой и приобнял его в ответ.       — Эй. Ты чего сегодня какой-то задумчивый?       — Ничего. Просто… Хорошая у нас жизнь, правда?       Мирко глубоко вздохнул. Потом положил ладонь ему на щеку, приподнимая, и тепло посмотрел в глаза.       — Хорошая. Очень.       И Мартин легко поцеловал его, точно зная, что на поцелуй ответят.