***
Донхэ с недоверием, скепсисом и беспокойством оглядывает стоящего перед ним Джено. Прямо как в детстве, когда Джено прибегал после сделанной им жуткой пакости и искал защиты у дяди, который поразительно спокойно относился к проделкам племянника и оправдывал его перед отцом. Привычка бежать под его крыло спустя двадцать лет никуда не пропала, наоборот. Только пакость теперь — не специально-ненарочно испорченные детскими каракулями важные бумаги в кабинете отца, а что-то глобальное, но в сути своей гадкости сопоставимое. — Куда ты влез? — Почти никуда, Донхэ, всё под контролем. Я вернулся к работе и нашёл… Можно сказать, способ решить нашу общую проблему. Ну а заодно — путь в каземат к отцу. — Джено. С самым невинным и непричастным выражением лица, на которое он только способен, Джено продолжает: — Ты будешь восстановлен в должности, а руководство университета принесет публичные извинения, — на одном дыхании выговаривает Ли, пожав плечами. Правда, как в детстве. Только сейчас страшнее. — Джено, что ты сделал?! — Донхэ вскипает, предугадывая любой ответ и отговорку племянника. Все самые худшие сценарии по щелчку пальцев становятся реальностью, и он чувствует колоссальную вину за это. За недальновидность свою и Джено, за его порывистую аффектность в решениях. Самое жуткое: он ведь не скажет, как ему удалось это провернуть, и на что он согласился. — Донхэ, доверься мне, пожалуйста! Я знаю, что делаю. Я уверен! Просто вернись на кафедру… — с каждым новым словом он теряет уверенность в себе и своих словах, но гнёт напором. — Ты импульсивный, глупый и самонадеянный ребенок! Если бы ты знал, хоть на процент, с кем связался, и чем это чревато! — увидев в Джено крупицу сомнения, мужчина выбирает, как ему кажется, более действенную тактику — переведя вдох после громких слов, он говорит уже твердо и холодно, в предостерегающей форме. — Ты провел в лягушатнике десять минут, а я плаваю с акулами двадцать пять лет. То, чем ты занимался, работая на Донхва, не идет ни в какое сравнение с тем, что… — Я, блять, знаю, Донхэ, ради всего сука святого, прекрати! — Джено всё-таки срывается, взрыкивает, мгновенно об этом жалея, но не останавливается. Его всю жизнь учили — доходишь до конца, возвращаешься и закрепляешь победу. Добиваешь, разрушаешь руины, бьешь лежачего, но если победа — то полная и безоговорочная. Начал — завершай любой ценой. Отступать поздно и некуда. Отступать позорно. — Если бы я не знал, как их прижать, не пошел бы на риск. Но я знаю! Так что проведай моего ёбаного папашу, передай ему мои лучшие пожелания и не мешай мне доставать нас всех из задницы! С характерной только для него, такой статной гордостью и мудростью болезненного смирения во взгляде, Донхэ встает напротив, терпеливо выжидая восстановления дыхания у Джено. Тот сам не рад своему запалу, смотрит виновато из-под густых сведенных бровей. Солнце, освещающее теплым желтым гостиную, подсвечивает рельеф острых высоких скул и темный янтарь его решительных глаз. Они поразительно похожи внешне, Донхэ каждый раз это болезненно подмечает. Только вот темпераментность и горячесть у них совсем разная. Мужчина холодно пробегается взглядом по родному лицу, искаженному усталостью и гневом. — Ты эмоционален и очень уязвим, они этим воспользуются. Ты беспомощен пока говоришь громко, ты понял меня? — Джено кивает. — Выкладывай всё. Если я не знаю, я не могу помочь.***
Зайдя в комнату для переговоров, Донхэ удивляется, как такой солнечный день за раз смог потускнеть и помрачнеть. Брат уже сидит по ту сторону прозрачного, но мутного пластика, ожидая его. Ли видит в нём сломанную волю к власти, надломленную волю к жизни и апатичный интерес к происходящему, которые мучительным уколом отдают в душе. Они все в одинаковой доле, но разной концентрации заслужили происходящее с ними. — Лучше мне смириться и отсидеть своё, что думаешь? Я удивлен, что ко мне кого-то пустили. Наконец-то! Браво! — с усмешкой говорит Донхва, медленно-вальяжно хлопая в ладоши. — Лучше заткнись, потому что ты выйдешь, и я всё дерьмо из тебя выбью! — зачесав назад выбившиеся из низкого небрежного хвоста волосы, Донхэ бросил на стол увесистую папку. — Да ты и в детстве так говорил, а потом я окунул тебя головой в унитаз, — усмехнувшись, парирует мужчина, — что здесь? — Привет от Джено. Почему молчал о трансфере? Почему вы оба всегда молчите? — Донхэ с раздражением передает бумаги через узкое окошко, предусмотренное для передач, и наблюдает за изменениями на лице старшего брата. — Что, не спросишь, как у сына дела? Донхва поднимает изумленный взгляд от документов, и острая улыбка разрезает его похудевшее уставшее лицо. — Ладно, Донхэ, хорошо. Как дела у твоего сына?