Царская ласка

— Здрав буди, государь… Привычно склоняется Фёдор до пола. Нет уже в нём того страха, какой был, когда в первые разы Иоанн Васильевич его в свою опочивальню призывал. Обвыкся, перестал бояться не угодить, прогневать. Неопытности своей не страшится более, да и нет её уже, былой неопытности… И сорому того, что по первости, тоже не ощущается. Свыкся полюбовник царский со своим местом при дворе. И насмешка уже в каждом взоре не чудится, а буде кто осмелится в открытую ту насмешку проявить — ой ведь и пожалеет. И что Федорой за глаза прозывают — в глаза-то назвать не осмеливаются. То, что с парой зубоскальников приключилось, прочих быстро уму-разуму научило. Милостив Иоанн к своему любимцу. Ценит в нём и красу, и удаль, и верность. И хоть и гордится тем, что всегда-де суд его справедлив и беспристрастен, — ох и пристрастен ты, царь-батюшка, когда дело Фёдора Басманова касается… Но да кто ж тебе о том сказать осмелится? Не осмеливаются уже и Фёдору; а тебе, государю державному, даже Скуратов Малюта, ближник вернейший, намекнуть не дерзнёт. …Улыбается царь, глядя на Фёдора, в поклоне согнувшегося. Пожирает его взором жадным, огненным — будто изголодавшийся яство вкуснейшее узрел. — Поди сюда, Федюша, пряник мой сахарный… Ложись… Послушно ступает Фёдор по ковру пушистому, драгоценному, садится на край ложа царского. Наклоняется разуться, успевая подумать — сапожки-то его сафьяновые, государем подаренные, каменьями расшитые, не шибко и удобно самому снимать, жаль, в покоях царских разуть некому… хоть босым приходи, но не по коридорам же каменным, холодным, да и не дошёл он ещё до такого сраму, тогда уж все шептаться пойдут — босиком уже Федора царская бегает, скоро вовсе нагишом начнёт… — Дай сюда. Вскидывается почти испуганно Фёдор на слова государевы. Ко всему уже вроде привычен стал, многим ласкам его Иоанн обучил, и чинопочитание в опочивальне забывается, в иные мгновения мало не чудится, что вовсе равны они становятся, — однако же тянется сейчас царь к его ноге, в алый сапожок обутой, и готов Фёдор рот раскрыть от изумления да от позабытого почти страха. Нешто… нешто… — Государь… уж не разуть ли ты меня хочешь?.. То я тебя разувать должен… Не иначе, вовсе дураком он сейчас выглядит — а царю то и любо. Усмехается шире, тоже на ложе садится, ногу Фёдора себе на колени кладёт. — А ежели и хочу? Моя то воля. Али похваляться наутро будешь? Жарко вспыхивают у Басманова щёки. Стягивает царь с него сапог, отбрасывает небрежно, побуждает на ложе откинуться, берётся за вторую ногу. — Ни в жизнь я, государь, ласками твоими не похвалялся и впредь не стану… Не выпускает царь его разутую ногу из своих ладоней. Поглаживает нежно ступню, трёт между пальцами; подле желтоватой кожи его рук нога Фёдора вовсе сахарно-белой кажется. От ласки новой, непривычной мурашки по всему телу бегут да лицо жарче горит; и успевает Басманов с довольством да с гордостью подумать, что и ногами своими ему впору хвалиться. Ступни маленькие да красивые, будто у девки; воину такое не помеха, да и в сапогах всё едино не шибко заметно, а царю, вишь, любо… — Знаю, что не станешь. Оттого и ласкаю, как мне пожелается. А стал бы похваляться — не помиловал бы я тебя, Федюша. Не успевает Басманов холодок страха ощутить, подумав на миг, что было бы, навлеки он на себя гнев царский. Вновь изумление его охватывает да жар любовный — потому как подносит Иоанн его ногу разутую к губам, касается ими, а после и языком, пальцы в рот вбирает, зубами едва ощутимо тревожит. И от ласки такой, и от милости неслыханной вовсе в голове у Фёдора туманиться начинает, будто от вина крепкого, — и не вскрик удивления, а стон страсти короткий с его уст срывается. — Иване… — Что, любо тебе, Федюша? И мне любо… сладкий ты у меня, и впрямь любого пряника слаще… Скользят уста иоанновы да язык по фёдоровым пальцам, по изгибу ступни. Сладостно, и щекотно, и борода колется, и раскидывается Басманов на ложе царском, будто кот разнежившийся, пригревшийся, и вновь у него стон вырывается. — Любо, государь… любо, соколик мой… — Ишь сомлел… Вторую ногу давай. Тебя одного лаской такою дарю… — Знаю, Иване… Тесно в груди у Фёдора и жарко. И от ног заласканных будто по всему телу нега сладкая разливается. И чего ещё от жизни можно желать, коли государь возлюбленный милостью такою да ласкою дарит?..