hey Kinzie u wanna fuck?

Сначала это шутка, потому что Босс искренне считает, что подойти к Кензи с вопросом, не хочет ли она потрахаться – это очень смешно. Но затянувшаяся пауза и замешательство в глазах Кензи стирают с её лица улыбку и оставляют воображения ровно столько, сколько требуется на сконфуженный вымученный кашель. Взгляд Кензи прикован к ней, пока она поднимается по лестнице обратно в командный центр. Сначала это шутка, а Кензи не любит шуток, поэтому в следующий раз, когда Босс вылезает из капсулы и бредёт вниз, на кухню, перекусить чем-нибудь, у подножия лестницы её встречает удивительно жёсткий кулак Кензи и её распухшие от слёз глаза. Она молча уходит обратно к своему пуфику в нише; Босс прижимает к разбитому носу рукав и беспомощно смотрит ей в след. Сначала это шутка, и, наверное, вскоре после чьей-то смерти – и разрушения родной планеты - шутить не советуют неспроста. Полёт над городом не помогает Боссу прочистить голову, и она выходит из симуляции, полная решимости попросить Кита проверить, как дела у Кензи. Но Кит, кажется, совершенно погружён в работу с бортовым компьютером, и не реагирует даже на щипки, поэтому Босс берёт на кухне пачку бумажных платков и спускается в нишу лично. Шутка перестаёт быть шуткой примерно в тот момент, когда Босс протягивает платочек Кензи и их пальцы соприкасаются. Босс чувствует себя неуютно, потеряно и беззащитно, потому что не знает ни того, что будет дальше, ни того, хочет ли она вообще знать. Она чувствует нарастающий голод – новый его вид - болезненное желание вибрации распадающегося на пиксели воздуха, поддерживающего её тело в полёте. Монотонный дроновый свист в ушах. Исчезающее мгновенно и без следа ощущение боли – но суррогатное и пустое по сравнению с тем, что возникает, когда Кензи ощутимо пихает её в плечо. Рука и шея начинают сладко ныть, и Босс морщится от ставшего непривычным чувства; оно кажется ей даже приятным – но поцелуй, с которым следом подтягивается к ней Кензи, приятнее на порядок. Первый раз - это очевидная попытка Кензи ответить на желания тела и измученного сознания, игнорируя совесть. В какой-то момент, перекатившись и оседлав Босса, она даже начинает бормотать вполголоса, прерываясь на короткие стоны, что за этим чисто физическим актом стоит логичное желание заглушить скорбь дозой эндорфинов. Босс сгибает ноги в коленях, заставляя Кензи потерять равновесие и упасть вперёд, и прикусывает ей мочку уха, и она, слава Богу, замолкает. После первого раза вся эта затея, и тем более идея повторить вовсе не кажется Боссу такой уж светлой. Она смотрит за подрагивающей водой, лёжа на пирсе, когда Кензи говорит ей, что нашла Мэтта. Возможно, это помехи, или это интоксикация сонным спокойствием, какое накатывает на неё рядом с морем, но голос Кензи кажется Боссу немного более радостным и даже счастливым, чем раньше. Какую-то секунду Босс чувствует себя странно – даже по меркам всей этой ситуации - и нехотя всё же поддаётся соблазну подумать о Кензи именно с эротической точки зрения – хотя бы секунду. Второй раз это тоже почти шутка, только теперь ощущается она как нечто липкое, ненавистно-приятное – как те шутки, о значении которых знают только двое; за которыми стоит сладострастное желание одновременно оставить это целиком личным и рассказать соль целому миру. Босс чувствует вполне искреннюю радость и почти-счастье после пробежки в боевой броне – и немного из-за спасения Мэтта – и, спустившись по лестнице, заворачивает к Кензи с этим сакральным вопросом и добродушной ухмылкой. В первую секунду кажется, что пуфик пуст, и внутри всё одновременно сжимается от разочарования и расслабляется от мысли, что, может, оно и к лучшему; но оказывается, что Кензи просто поднялась на ноги, чтобы сделать что-то с потолком. Босс чувствует, как её улыбка медленно превращается в голодную и недвусмысленно намекающую, когда Кензи спрыгивает рядом с ней с настороженным интересом в глазах, а наэлектризовавшийся воздух начинает звенеть. И прежде, чем сделать шаг вперёд и отчаянно наброситься, Кензи – и Босс тут же решает, что это вполне естественно и даже привлекательно – не сильно, но весомо заезжает ей кулаком в скулу. Но всё – и пульсирующий ушиб, и ноющая после падения спина – окупает себя уже через пару минут, потому что язык Кензи внезапно оказывается очень резвым не только в том, чтобы нести научную ересь. В третий раз здесь Шанди, и Босс чувствует, как закалённая годами нежность скручивает внутренности, когда она рядом с ней. Они едят – только они одни – и Босс откуда-то знает, что если сейчас она попросит у Шанди близости, та согласится. Второе откровение так же из ниоткуда появляется следом – она бы согласилась и в любой другой момент. Потому что Шанди – из тех, кто соглашается, но не предлагает; Шанди из тех, кто твёрдо уверен, что им обязательно предложат. Шанди смотрит на Босса поверх стакана с соком с доброй улыбкой в глазах, и что-то внутри снова ёкает и будто бы переключает обратно, и Босс улыбается в ответ, откусывая сосиску. Шанди – лучший друг, один из двух оставшихся – и это великолепно, учитывая обстоятельства, что у Босса ещё есть хоть кто-то настолько близкий, чтобы не стесняться показать ему свою слабость. И, добавляет она про себя, слишком великолепно, чтобы пользоваться этим, будто она в полном отчаянии; слишком великолепно, чтобы подвергать это и без того эфемерное (для неё) чувство опасности быть омрачённым какой-нибудь оплошностью, которую Босс, зная себя, обязательно допустит. К тому же, с неохотой признаётся себе Босс, до сих пор, с Кензи, её всё устраивало – настолько, что ни отказываться, ни делить её с кем-то не возникает ни малейшего желания. И как бы это ни было удивительно для Босса, ей приходится признать, что сейчас, в отличии от всех остальных случаев, связанных с наркотиками, оружием и преступными синдикатами, ей не очень хочется испытывать судьбу и проверять, что будет, если она завалит Шанди. Это может подождать до других времён, когда они не будут под гнётом инопланетного ига и под кайфом от виртуальных супер-способностей – если тогда это всё ещё будет так привлекательно и не будет так сильно напоминать измену. Она оставляет Шанди мыть посуду, грозно насупив брови, напоминая, кто тут Босс, и спускается в нишу – и на этот раз Кензи там действительно нет. В ощущениях, которые она испытывает, в этот раз уже нет облегчения; вместо него проступает упрямое желание найти её и трахнуть теперь уже в любом случае, хочет она того или нет, просто потому, что она нарушила их негласную договорённость, покинув свой пуфик без предупреждения. Стараясь сохранить нейтральное лицо, Босс возвращается на кухню, чтобы ненавязчиво узнать у Шанди, куда подевалась Кензи, но не успевает ничего спросить прежде, чем Шанди с понимающей улыбкой говорит ей: она в ангаре. Для Босса это вдруг оказывается сложной задачей – не бежать. Она идёт как можно медленнее, как можно чётче отстукивая ритм каблуками, но он то и дело сбивается – тем чаще, чем ближе дверь ангара. Кензи, стоящая у компьютера, заметно напрягается, когда дверь шипит; но когда Босс тихо бросает «эй», кажется, будто с её плеч свалился куда больший камень, чем простое ожидание. Кензи улыбается, не поворачиваясь к ней лицом, и Босс несмело подходит, чтобы обнять сзади и тихо спросить у самого уха: эй, Кензи, хочешь потрахаться? И контраст, который с этой фразой и тычком в нос создаёт нежный, полный чего-то невысказанного и интригующего поцелуй, заставляет Босса подумать, что эта глупая шутка всё-таки своего стоила.