Ты уйдёшь

      Буччеллати будет доволен.       Эта мысль логично подытоживала весь день. Конечно, тихая работа со старыми гроссбухами не шла ни в какое сравнение с атмосферой рабочих выездов, но если не проверять отчёты и не выискивать должников, к кому тогда ездить? И хотя бывший полицейский, нынешний мафиози Леоне Аббаккио предпочитал присутствовать на разборках лично, оспаривать распоряжения своего командира он не смел. В этот раз прикрывать Буччеллати отправился Миста, в предвкушении набив свою шапку патронами, ну а юридически грамотный Фуго и помнивший еще кое-что со времён прошлой работы Аббаккио, чтобы не терять времени, занялись бумажной работой. Почти весь день они прошуршали в архиве Пассионе, а сейчас усталые, но довольные своими результатами, направлялись домой.       — Синьоры, добрый вечер!       — И вам доброго вечера, синьора Рива!       Их поприветствовала одна из тех пожилых тётушек, которые души не чаяли в Буччеллати и его манерах. Периодически Бруно выслушивал не только их жалобы, но и вполне мирные рассказы о внуках, о кошках, об урожае яблок — и свежие сплетни, которые иногда бывали очень полезны. Прекрасно зная, кто он, тётушки не злоупотребляли его вниманием, но знаки расположения ему охотно выказывали, если не лично, то через известных им подручных. Вот и сейчас добродушная нонна Рива, продававшая фрукты, протягивала Фуго корзинку с виноградом.       — Прошу вас, передайте это синьору Буччеллати. Мы так благодарны, что он выслушал нашу просьбу и помог нам!       Рядом с гроздьями она аккуратно положила большой апельсин, такой золотистый и ароматный, словно его принесли из старой сказки, и прикрыла салфеткой.       — А это для мальчика, которого синьор Буччеллати прислал нам помочь. Наранча, так ведь? Очень, очень хороший мальчик!       Аббаккио наклонил голову, чтобы за свесившимися на лицо серебристыми волосами нельзя было разглядеть улыбку, и одобрительно хмыкнул. Фуго, сдержанно поблагодарив, забрал корзинку. Похоже, вечер сегодня тоже будет хорошим.       — Я первый в душ.       Фуго только кивнул. Во-первых, Аббаккио и вправду нужно было смыть с себя архивную пыль, в которой он, как носильщик конторских книг, перепачкался больше, а во-вторых, все в банде знали, что он весьма внимателен к своей внешности. Стоило Аббаккио двинуться вглубь дома, как к ним словно чёртик из табакерки подскочил взлохмаченный Наранча.       — Вернулись! Ха, вы как Красная Шапочка и Серый волк! Что в корзинке, пирожки, масло и вино?       Фуго усмехнулся, как бы пропустив сравнение со сказочным персонажем.       — Вино, говоришь? Не угадал, Наранча, там подарок для Буччеллати. Но и тебе кое-что достанется… когда я посмотрю, что ты успел сделать. Напомни, о чём мы говорили с утра?       Наранча наморщил лоб и, изображая крайнюю серьезность, начал перечислять:       — Профессор Фуго сказал решить все незаконченные примеры, прочесть главу из толстенной книги про музеи и записать мысли о том, в какой музей я хотел бы сходить. Я честно всё сделал!       — Тогда приступим.       Пока Фуго оттачивал своё мастерство педагога, Аббаккио священнодействовал. Вода для Леоне была подобна костру для феникса: он умирал и возрождался, ощущая бегущие по телу струи, ловя лицом капли, слушая шум и плеск. Ванная становилась его личным храмом, его святилищем; банные процедуры дарили очищение не только телу, но и душе — хотя Леоне и сомневался в том, что ей что-то смогло бы помочь, такие попытки ему определённо нравились. Аббаккио был вполне доволен сложившимся днём и теперь хотел освежиться, чтобы с новыми силами посвятить остаток вечера прослушиванию любимых альбомов, но шум из комнаты отвлек его.       Похоже на ссору.       Вздохнув, Аббаккио усилил напор воды, надеясь скрыться в ней от внешнего мира.       Бесполезно.       Резкие голоса становились всё громче, видимо ежедневная перепалка из-за домашнего задания набирала обороты. Фуго не терял надежды сделать из Наранчи хоть сколько-нибудь грамотного человека, но порой его вспыльчивость брала вверх над участием и могла превратить урок в катастрофу. Обычно Аббаккио не вмешивался в образовательный процесс, но когда от увесистого шлепка затряслась стена, всё-таки с сожалением, но выключил воду. А когда уже весь дом содрогнулся от хлопнувшей двери, запахнул халат посильнее и поспешно вышел посмотреть, что произошло.       Беглый осмотр гостиной показал, что сегодняшнее потрясение можно оценить на пятёрочку по десятибалльной шкале ярости Паннакотты Фуго; бывали разрушения и посерьезней, особенно в те несчастливые для Наранчи дни, когда Фуго напирал на точные науки. Глаз Аббаккио отметил осыпавшуюся с двери краску, разбросанные вокруг журнального столика листы бумаги, и потеки на стене, в которую кто-то — скорей всего Фуго, кто же ещё — со всей дури запустил принесённым апельсином, да так, что фрукт впечатался намертво. Одуряющий цитрусовый запах расходился по комнате — нонна Рива очень хотела порадовать своего помощника и выбрала лучший экземпляр со своего прилавка…       Увесистый фолиант про музеи лежал на столе целый и невредимый. Ну вроде без крови обошлось, думал Аббаккио, ища глазами уцелевших, и натыкаясь взглядом на забившегося в угол дивана Наранчу.       — Что тут стряслось, Наранча? Ты в порядке? Фуго где?       Наранча посмотрел куда-то сквозь Аббаккио.       — Фуго ушёл. Ему не понравилось мое задание.       Решив не заострять внимание на том, что слово «ушёл» плохо сочетается с оставленным погромом, Аббакио подсел к Наранче, отметив, что из него не торчит воткнутых ручек, вилок, ключей и прочих предметов, которые Фуго в порыве гнева мог использовать не по назначению, и начал распутывать клубок — пока ещё привычными методами, не прибегая к помощи станда.       — Ты опять что-то неверно сосчитал?       — Нет! Я даже магнитофон не включал, сразу начал с этих чёртовых примеров и решил всё правильно. Фуго психанул из-за того, что я написал.       Это было что-то новенькое. Обычно эмоциональному Наранче, жадному до впечатлений, удавалось найти довольно неплохие сравнения и обороты, и Фуго только исправлял правописание в сложных словах. Подобрав несколько листов и найдя не самый мятый, Аббаккио пробежал глазами по неровным строчкам:       — И что же ему оказалось не так?       — Он сказал, всё не так! Что я пишу как деревенщина! Тоже мне, профессор выискался! Фуго сказал, что нельзя писать просто «di molto», это неправильно, и так не говорят, а я ему сказал, что Мелоне постоянно так говорит…       — Мелоооне? — Аббаккио посмотрел на Наранчу как на говорящую собаку, и в голове у него сложилась вся картинка недавних событий. — Ты сказал нашему взрывоопасному Фуго, что общаешься с Мелоне? С тем странным слюнявым типом из Сквадры, похожим на пирата?       — Он не слюнявый… ему просто нравится всё красивое. Да, мы с ним иногда встречаемся у стадиона. Мы с Аerosmith там отрабатываем фигуры высшего пилотажа, Мелоне как-то подошёл посмотреть, и очень мной восхищался… То есть ему Аerosmith понравился, ну, как я с ним управляюсь и всё такое. Он сказал, что хотел быть лётчиком, но его не взяли из-за плохого зрения, а я ему рассказал, как сам с глазами в больнице валялся… Кажется, что он странный, но на самом деле с ним можно классно позависать. Мы друзья, он мне даже давал поиграть на своём ноутбуке! Что такого?       Аббакио постарался подавить рвущееся из груди рычание. Получилось не очень хорошо.       — Матерь Божья, Наранча, как можно быть таким наивным? Какие друзья? Нам нельзя общаться с другими членами Пассионе вне общих миссий, Буччеллати строго запретил все контакты, пока не поступит распоряжение сверху. Тем более, с человеком из Сквадры. Кто знает, каким хитромудрым стандом он обладает, и что ему вдруг понадобилось от тебя. Никому нельзя доверять, а этому… неопределившемуся… особенно!       Аббаккио бросил взгляд на книги Фуго, украшенные изображениями галерей и залов, а затем грозно посмотрел на Наранчу и припечатал:       — Таких друзей — за хер да в музей!       Огромные глаза Наранчи заблестели. Видимо что-то в словах Аббаккио стало последней каплей и окончательно добило то, что методично разрушал Фуго. Слезы потекли по его смуглым щекам, и одновременно с ними полились всхлипы.       — Какого чёрта! Что не так с мной? С ними, с вами всеми, что не так? Почему у меня не может быть друзей? Мелоне ничего плохого мне не сделал, а я с ним просто болтал! Кого вы во мне видите, что решаете, как и с кем я должен общаться? Я вообще-то старше Фуго… Фуго… Я думал, Фуго мой друг! Со всеми его прибабахами… но он мне помогал, он говорил, что не оставит! А сейчас он… услышал про то, что у меня есть друзья кроме него, и свалил! Наорал на меня, обозвал, раскидал все вокруг, не дал ничего сказать и свалил! Бросил меня! Почему мои… друзья… меня бросают? Почему, Аббаккио?       Офицера Аббаккио когда-то учили общению с людьми нестабильными и неуравновешенными, но на переговоры с преступниками ситуация не походила, а что говорить обиженным подросткам Леоне не знал. Но поскольку именно его слова вызвали такую реакцию, Аббаккио счел за лучшее замолчать и дать Наранче отвести душу. Речь его становилась всё отрывистей, дыхания не хватало, и Наранча просто мотал растрепанной головой, пытаясь хоть так выразить переполнявшие его эмоции. Он сжал кулаки и несколько раз ударил по дивану, при этом его правая рука задела ногу Аббаккио. Охнув от боли, тяжело вздохнув и подавив мимолетное желание отвесить Наранче подзатыльник, бывший офицер, ныне плохой психолог сгреб парня в охапку и прижал к себе.       — Ну-ка не дерись, — только и смог выговорить он.       Наранча, рыча, продолжал размахивать кулаками, пытался вырваться, пару раз даже боднул Аббаккио, но хватка у того была медвежья — когда твой станд выбирает коньком игру в видеомагнитофон, и самые накачанные его мышцы это большие ягодичные, не стоит забывать про себя. Постепенно Наранча заскулил, засопел и обмяк как сдувшийся воздушный шарик.       — Прости, Аббаккио… — выдохнул он и завозился, пытаясь уже не высвободиться, а устроиться поудобней. Сейчас он напомнил Леоне взъерошенного птенца, и это было такое неожиданное и в то же время меткое сравнение, что Аббаккио легонько усмехнулся сам себе. Но хватку не ослабил.       Так и продолжал держать, пока выдохшийся Наранча не задремал. Держал, когда тот нервно вздрагивал. Держал, когда расслабившееся тело все-таки растеклось по его груди. И даже когда сам провалился в сон, продолжал держать.       Аббаккио снилась вода — дождь, шелестящие струи, монотонные удары о стекло. Он выходил на тёмное крыльцо, вдыхая влажный воздух, и оглядывал пустынную улицу в потоках бесконечного дождя, желая растечься вместе с водой и с шумом провалиться сквозь решетки в глубины под городом. Уйти. Скрыться. Исчезнуть вместе со всеми воспоминаниями.       Лицо становилось мокрым от слёз и стекающих дождевых капель. Аббаккио так часто видел этот сон, что мог сказать точно, что произойдет дальше, но в этот раз все пошло иначе.       Капли мягко чертили дорожки на его лице, но вместо того, чтобы срываться и падать, они оставались, поднимались к глазам, закручивались в легкие спирали на щеках, задерживались на губах. Аббаккио слизнул их, но не почувствал соли. Зато он ощутил то, что заставило его резко вздрогнуть и вынырнуть из мягкого сна в реальность.       Уставший расстроенный Наранча задремал, пригревшись, но сейчас он проснулся и сидел, слегка отодвинувшись, разглядывая Аббаккио так, словно видел его впервые в жизни. От этого пристального диковатого взгляда становилось не по себе. Правая рука Наранчи почти невесомо скользила по лицу Аббаккио, словно он изучал его черты на ощупь. И хотя Наранча делал это аккуратно, Аббаккио стало страшно.       — Наранча, какого…       — Тссс, Леоне, я не хотел тебя пугать. Ты… ты был такой красивый, когда спал…       Аббакио впал в ступор — и от того, что Наранче вздумалось вдруг посмотреть, как он спит, и от того, что его назвали красивым, и от того, что к нему обратились по имени. Такого в их команде прежде не случалось, а субординация все-таки имела значение для бывшего полицейского.       И пока замерший Аббаккио думал, стоит ли отвешивать дерзкому щеглу воспитательную затрещину, или все же взять себя в руки и продолжить политику сочувственного невмешательства, тот приблизил своё лицо вплотную и прижался к губам Аббаккио, по которым совсем недавно проходились его пальцы. Задержался так на пару секунд, окатив теплом своего дыхания, а затем приник еще ближе. Рука его скользнула по влажным волосам Аббаккио.       Несмотря на опыт работы в полиции, Леоне не мог назвать молниеносную реакцию своей суперспособностью, тем более что ни одна малолетняя шпана не осмелилась бы на такой финт, это вам не в машину камни кидать. Поэтому Аббаккио продолжал сидеть, лихорадочно придумывая, как можно разрешить эту… ситуацию, чувствуя при этом, как горит его лицо от прикосновений, которые становятся все смелее. Язык Наранчи несколько раз мягко коснулся таких беззащитных без привычной брони лилового оттенка губ Леоне и попытался проскользнуть между ними.       Аббаккио словно откатило жаром с головы до ног, но именно это помогло стряхнуть с себя оцепенение. Оттолкнув от себя Наранчу, возможно вцепившись в его плечо чуть сильнее, чем надо, Аббаккио прорычал:       — Ты что делаешь?       Наранча, не обращая внимания на впившиеся в плечо пальцы, посмотрел на него своими чёртовыми глазищами.       — Ты же мой друг, Леоне… Помоги мне! Ты сам сказал, чтобы я повзрослел. Я и хочу быть как все вы, хочу наконец-то сам выбирать, хочу по-взрослому…       Не давая Аббаккио времени вникнуть в эту причудливую логику, Наранча мягко, словно котик, ткнулся в пальцы Леоне, словно прося ослабить нажим, а затем снова прижался к нему.       — Наранча, прекрати!       — Не оставляй меня, Леоне! Мы ведь друзья, я всё сделаю, только не оставляй меня! Тебе же нравится…       Аббаккио мысленно чертыхнулся: действительно, он, молодой мужчина, не состоящий в отношениях, отреагировал на поцелуи Наранчи, пусть и неумелые, но напористые, самым примитивным образом, и дурацкий халат, в котором он пошёл спасать дом от погрома, не скрывал этого. А Наранча уже просунул руку под ткань на широкой груди Аббаккио и продолжил вырисовывать пальцами узоры, словно повторяя линии шнуровки. Внезапно он, с нажимом проведя по напрягшимся соскам, упёрся ладонями в грудь Леоне, закинул ногу ему на колени, повернулся и теперь сидел, оседлав его бедра и придвигаясь как можно ближе.       Аббаккио чувствовал, как стучит кровь в ушах, как громко и сильно колотится одновременно с этим сердце, слышал свое тяжёлое дыхание и всхлипывающие вдохи Наранчи, и отзывался на эту странную мелодию возбуждения сильнее, чем следовало бы. Он попытался сдвинуть Наранчу с себя, но стало только хуже — бедро Леоне ощутимо задело чувствительную область, и Наранча резко выпрямился. Его тёмные волосы окончательно растрепались, приоткрывшиеся глаза цвета индиго влажно блестели. Наранча издал долгий стон — более низкий, чем его обычный голос, он прозвучал особенно чувственно, и Аббаккио словно током прошибло. Не думая больше ни о чём, кроме этого восхитительного звука, он резко подтянул Наранчу к себе и сам впился в него совсем неделикатным поцелуем, влажным и упоительным. Мельком Аббаккио отметил, что Наранча уже не мелкий худенький паренёк, которым он привык его воспринимать с тех самых пор, как тот прошел испытание Польпо и заявился под их двери с высоко поднятой головой, над которой лихо выписывал круги Аerosmith.       Руки Леоне заскользили по рельефным плечам и спине Наранчи, чувствуя под гладкой теплой кожей крепкие мышцы. К Леоне прижималось молодое тело, жаждущее внимания и заботы, отзывчивое на ласки, и от этого у него просто напрочь сносило голову. Наранча охотно втянулся в поцелуй, стараясь напором компенсировать неопытность, а его длинные ловкие пальцы спустились вниз и затеребили пояс халата Леоне, пытаясь развязать затянутый в спешке узел.       Кто бы мог подумать, что в мальчишке, которому, казалось, интересны только самолётики и громкая музыка, скрыт такой потенциал! Хорошо, что Буччеллати принял Наранчу в банду и позаботился о нём…       Так, стоп, Буччеллати!..       Кровь отхлынула с лица Аббаккио. Буччеллати голову ему за такое отстегнёт, да и не только голову. И будет абсолютно прав. Взрослый мужик поддался на приставания юноши — и к чёрту, что между ними разница всего в четыре года! — причём ещё неизвестно, что подтолкнуло Наранчу залезть к нему на колени, уж явно не вражеский станд и, что ещё маловероятнее, не сексапильность мрачного и вечно отрешённого Леоне.       При мысли о реакции лидера банды на внеуставные отношения Аббаккио вздрогнул и нашел в себе силы разорвать поцелуй.       — Матерь Божья, что я творю!       Даже без помощи Moody Blues Аббаккио представил картину происходящего и снова услышал слова, которые говорил ему Наранча перед тем, как Леоне сорвался. Он слышал боль перенесенного предательства и страх одиночества:       — Что не так с мной?.. Хочу наконец-то сам выбирать… Не оставляй меня, Леоне…       — Наранча, так нельзя! Я… мы… мы не можем! Ты же не понимаешь, что ты выбираешь, на что напрашиваешься… И то, что у меня… моя реакция… не значит, что мы должны становиться друзьями именно так!       Наранча только моргал, глядя на него затуманенным взглядом. Аббаккио казалось, что его слова пролетают насквозь, но он слишком долго молчал. Хриплым голосом — а откашляться Леоне боялся, потому что любая пауза пугала его — он продолжал.       — Ты не должен предлагать мне себя в обмен на дружбу, ближе нас это не сделает! То есть может и сделает, но ненадолго. Мы все одна команда, я и так прикрою тебя, я буду защищать тебя и я никуда не уйду. Мне не нужно, чтобы ты делал то, чего и сам может до конца не осознаёшь. Но то, что я… отказываюсь от твоего предложения, не значит, что я отказываюсь от тебя.       — А как же твоё желание, Леоне? Твоё тело от меня не отказывается!       Наранча попытался снова придвинуться ближе, потираясь о вздыбившийся халат Леоне.       — Разве это преступление, если нам обоим будет хорошо? Леоне, я обещаю, что ты не пожалеешь!       Аббаккио словно прорвало. Он резко ссадил Наранчу с себя и вскочил с дивана, который заскрипел от такого обращения.       — Пойми же ты! Да, сейчас меня к тебе тянет, и в этом действительно нет ничего противозаконного, твой возраст позволяет. Ты горяч, я воздерживался как чертов кардинал хренову тучу времени, и если мы сейчас доведем дело до конца, это будет охеренно! Но стоит это того, что ты — что мы — будем чувствовать потом? Все станет только хуже. Может мне и хочется с тобой трахнуться вот прямо сейчас, но портить тебе жизнь я не хочу! Да и себе тоже. Достаточно я всего перепортил! И Буччеллати с Фуго за такую «дружбу» тоже мне спасибо не скажут!       Перебрав все пришедшие на ум аргументы, Аббаккио замер, и только грудь его продолжала вздыматься так, будто он только что пробежал спринт. Нервничая, Леоне пригладил разлохматившиеся пряди, наконец-то прокашлялся, запахнул халат, приводя себя в относительный порядок, и глянул на того, кому предназначалась его тирада.       Наранча словно уменьшился, перед Аббаккио снова сидел не сжигаемый страстью — а страстью ли? — юноша, но вчерашний мальчишка, любитель глупых шуток, чипсов и компьютерных игр. Он подобрал ноги, обхватил себя за плечи, как будто закрывался от Аббаккио, но глаза его были широко распахнуты и неотрывно глядели на возвышавшегося над ним мужчину.       — Ты теперь тоже уйдёшь, Аббаккио? — тихо спросил он.       — Если я от тебя и уйду, то только спать. Нам обоим не помешало бы отдохнуть и успокоиться, так что давай-ка, отправляйся в вашу комнату. Миста должен быть только послезавтра, так что никто тебе не будет мешать. Завтра, когда вернётся Фуго, поговорим с ним. А потом… можем сходить на стадион. Погоняем мяч вместе…       Аббаккио замялся. Он не знал, что ещё можно сказать, не знал, как вести себя, но почему-то думал, что поступает правильно. Но только как же теперь убедиться в том, что Наранча его услышал, а главное, понял? Как же тяготит эта долгая пауза…       Тем временем Наранча посмотрел куда-то за Аббаккио, недоуменно сощурился в полутьму, поморгал, а затем вдруг захохотал — громко, заливисто, как после особо удачной шутки их остряка-самоучки Мисты.       — Эй, ну ты чего, Наранча? — обеспокоенно спросил Аббаккио, предполагая, что нервная система парня не выдержала эмоциональных качелей. Наранча повалился на спинку многострадального дивана и, тыча рукой куда-то в сторону стены, где, отклеившись, медленно съезжал вниз ошмёток апельсина, проговорил между раскатами смеха:       — Хорошо, Аббаккио, поиграем… Только не как с Фуго… Я второй раз так не увернусь!