Персик

Увольнительная сваливается на голову так неожиданно, что Джунмён не успевает сказать о ней ни родителям, ни друзьям, ни мемберам, ни даже предупредить своего Медведя, потому что тому вообще сейчас не до его увольнительных, да и уж не до сна в целом, если быть честным. Он всё так же пишет неизменно каждый день после девяти вечера, в каком бы состоянии не был, старательно отвечает на сообщения и рассказывает, как у него дела, которые в последнее время состоят в основном из репетиций, съёмок и фотосессий. Джунмён видит, как он устал, когда его сонное, но улыбчивое лицо появляется на экране его телефона во время видео-звонков. И несмотря на всю свою усталость он продолжает так потрясающе, осязаемо тепло улыбаться, как Джунмён особенно это любит, что он невольно каждый раз снова и снова ловит себя на мысли – а чем он вообще заслужил этого человека? Быть таким упорным и настойчивым в работе Джонина научил он, но в моменты камбека, особенно сольного, не рад уж этому и сам, когда его хочется уложить спать хотя бы на пару часов впервые за несколько дней, а он, с его максимальной самоотдачей тому, что или кого любит, всё равно исполняет все их договорённости уже годичной почти давности по тому, когда они могут созвониться или списаться. В такие моменты Джунмён ругает себя, как человек максимально ответственный даже в таких делах, как простой звонок или сообщение любимому человеку; и ругает себя ещё больше, когда этот самый любимый человек, буквально выдрессированный им к такой дисциплине, привычно почти по графику и расписанию звонит и пишет, как и когда положено, несмотря на дикую усталость. Джунмён смотрит на него и не может перестать ругать себя мысленно и одновременно умиляться, потому что то, как его сонный Медведь готов отложить все дела, заботы и усталость только, чтобы перекинуться с ним парой слов, греет похлеще солнца даже в самый яркий и тёплый день. Потому что солнце в его груди и в его жизни личное. Персональное. Уволнительная сваливается на голову так неожиданно, что Джунмён не успевает сказать о ней ни родителям, ни друзьям, ни мемберам, ни даже предупредить своего Медведя. Но последнее, как раз к добру, потому, что судя по его словам во время их последнего разговора, съёмки должны быть буквально вот-вот, на днях, а значит есть шанс попасть туда. Потому что отказывать себе в удовольствии посмотреть на него за работой, посмотреть на него в танцах, посмотреть на него в принципе – слишком большая глупость, которой он себе позволить явно не может! А потому едва получает доступ к телефону, первое, что делает, - это звонит менеджеру, потому что он-то явно в курсе, а Медведь должен получить свой сюрприз. Он всё равно будет канючить вопросом «чего не сказал ничего?», но при этом глаза в первую очередь выдадут его детскую непосредственную радость, когда взгляд обнаружит Джунмёна на съёмочной площадке.       – Лидер-хён, ух ты! – зовёт менеджер в трубку с наигранным удивлением. – Что, национальная корейская военная служба отпустила восвояси?       – Отпустила, хён, – Джунмён глотает смешок в трубку. – У Джонина когда съёмки музыкального видео? – переходит он сразу к делу, интересуясь о необходимом.       – Так уже, – хмыкает менеджер. – Ты что, Джунмён-а, совсем запамятовал, что это дело не одного дня?       – И завтра ещё будут?       – И завтра ещё будут! – подтверждает менеджер. – А что, Лидер-хён, что стряслось?       – Хочу прийти, – честно признаётся Джунмён. – Поддержать его! Менеджер, выслушав, вдруг смеётся.       – Ты что, Лидер-хён, хочешь ему все съёмки сорвать? Джунмён хмыкает с улыбкой в трубку, потому что знает, что хён прав, потому что Джонин потеряет любую профессиональную концентрацию, едва обнаружит его.       – Я не буду его отвлекать! – отвечает он. – Правда, хён.       – Как это он не доложил тебе про съёмки? – хмыкает удивлённо менеджер. – Поверить не могу!       – Хён, ты хотя бы следил, чтобы он спал?       – Я привозил его домой, – рассказывает менеджер. – Что этот сонный Медведь делал дома дальше – не моя компетенция, – менеджер вздыхает и виснет короткая, совсем понимающая пауза. – Хорошо, Джунмён-а, – выдыхает он следом. – К полудню приезжай на «Choom Studio». Наберёшь – я выйду тебя встретить.       – Понял, хён. Спасибо.

***

Не спится всю ночь. Джунмён снова и снова пересматривает присланные кое-кем ранее селки в образах для клипа с мыслью о том, что утром уже, наконец, сможет любоваться лично. Потому что его красоту невозможно ничем испортить, только по-особенному подчеркнуть. Менеджер-хён встречает, где договаривались, и раскрывает перед ним руки, чтобы приветственно обнять. Джунмён улыбается довольно и шагает поближе, следом двигая за хёном на съёмочную площадку, на ходу расстёгивая на себе куртку и снимая маску, чтобы спрятать ту в карман. На съёмочной площадке привычно суматоха и шум, съемки в разгаре, Джунмён слышит знакомый мотив и, здороваясь со стафом и с коорди-нунами, которые узнают его, занимает такой ракурс, чтобы видно было получше. Он окончательно избавляется от шапки, поправляя уже отросшую чёлку и, понимая, что на съёмочной площадке привычно холодно, окидывает стаф взглядом в поисках знакомой длинной куртки наготове, конечно, ту обнаруживая. Вновь здороваясь и вежливо прося перенять на себя часть чужих обязанностей, Джунмён забирает куртку из рук коорди-нуны, хватаясь за воротник так, чтобы при надобности тут же помочь надеть источник тепла на себя, потому что кое-кто, занятый съёмками, честно говоря, в шелках. И несмотря на многослойность современного мужского ханбока, который, зараза, дико ему идёт; и даже не учитывая того, что он постоянно в движении, Джунмён всё равно знает, что он мёрзнет. Потому что знает его! Он сосредоточен и собран, не забывает раскрывать губы в такт словам песни, играет и заигрывает с камерой и на камеру, когда режиссёр даёт команду. Джунмён успевает завтыкать на пару мгновений, наблюдая, как за движениями его тела струится ткань, и вскидывает на него взгляд как раз в то мгновенье, когда Джонин его, наконец, замечает. Улыбается совсем довольно, не теряя образа и концентрации и, видит Джунмён, взгляда отвести уже не может. Несколько, по ощущениям, долгих мгновений Джунмёну кажется, что он танцует исключительно для него. Или ему не кажется! И когда режиссёр даёт отмашку о перерыве, Джунмён, глотая смешок, наблюдает, как спешно и слегка неловко этот косолапый пытается поблагодарить балет за работу, как он всегда делает, и спешит, наконец, к нему навстречу. Джунмён поднимает куртку, что держит в руках, повыше, чтобы кое-кто сразу нырнул в рукава, и Джонин ныряет. Но не как положено, со спины, а не оборачиваясь, руками вперёд, как в смирительную рубашку, чтобы не тратить драгоценные мгновенья и тут же сомкнуть ладони на его талии. Джунмён тянется навстречу, приподнимаясь на носочки, и обнимает за плечи в ответ, довольно прикрывая глаза, когда прячет лицо на его плече.       – Привет, Персик, – шепчет Джунмён только ему слышное и младший отвечает таким же негромким, меняя в строке всего одно слово, но Джунмён от этого тут же покрывается приятными мурашками       – «Pretty boy, you're like peaches»!       – Да есть у меня тут один, – со смешком соглашается Джунмён, следом отстраняясь. – Как дела?       – Соскучился. Джонин уверенно кивает, улыбаясь ему, и позволяет надеть на себя куртку как положено, кутаясь в неё.       – Перерыв – пол часа! – командует режиссёр и Джунмён ловит взгляд менеджер-хёна, который позволяет уйти в гримёрку. Коорди-нуны коротко дают указания, что нужно остыть, сменить костюм на такой же, но сухой, и за 5 минут до конца перерыва прийти к визажистам, чтобы обновить грим и причёску. Джунмён поддаётся руке, что тянет за собой, чувствуя тепло его пальцев, и закрывает за ними следом на защёлку, складывая в свободное кресло свой рюкзак и куртку.       – Персик, иди в душ греться! Несмотря на то, что пальцы тёплые, запястья в мурашках, и они явно не приятные, а от холода. Плюхаясь на диван, Джунмён наблюдает, как младший выбирается из костюма, бросая взгляд на такой же в чехле на вешалке, и кое-как собирает волосы. И когда остаётся уже босой, в одних брюках, оборачивается к нему через плечо, получая согласный кивок глазами. Джунмён раскрывает руки и ожидает, пока кое-кто окажется на его коленях, нос к нос, кое-как вытягивая длинные ноги по обе стороны от его бёдер, и обнимая руками за шею.       – Ну как ты? – Джунмён накрывает его поясницу ладонями, мягко поглаживая и следом берясь разминать осторожно мышцы. И пока ладони заняты горячей смуглой кожей, носом Джунмён прижимается к чужому, медвежьему, глядя из-под чёлки так же, как и младший, и успевает улыбнуться прежде, чем Джонин, наконец, дотягивается за поцелуем, накрывая его губы своими. И Джунмён сминает любимые мягкие губы в поцелуе ленивом, смакуя, чувствуя, как Джонин выдыхает в поцелуй с облегчением, потому что правда жутко соскучился.       – Хорошо себя чувствуешь? – интересуется он, когда младший после поцелуя отстраняется, но всё ещё, как он любит, прижимается носом к его носу, разделяя на двоих одно дыхание.       – Хорошо, – Джонин кивает. – Хён, я в полном порядке.       – Я вот тут под правой ладонью и чувствую, – Джунмён хмыкает, ощущая, как деревенеют мышцы от напряжения под его руками. – Иди в душ! – просит следом, и уточняет. – Голодный?       – Немного. Джонин чуть хлопает дверью, скрываясь в ванной, и ловит себя на мысли, что ещё каких-то бы лет пять назад после разлуки он и с хёном наедине в гримёрке встречали бы друг друга по-другому. А сегодня, сейчас, его первой мыслью является не добраться до кожи да изучить каждый её сантиметр губами, а заботливо поинтересоваться, пытаясь скрыть волнение в голосе, всё ли в поряде и как самочувствие. И от этого, проклятье, от этого любить его ещё сильнее, хотя больше уже просто немыслимо. Он встречает из ванной наготове с большим стаканом любимого латте, потому что в нём много молока; с сендвичем, что с тунцом – тоже любимый, и с привычным тюбиком согревающей мази, знакомый запах которой наполняет гримёрку вместе с запахами арабики и красной рыбы. И пока лежит на диване, на животе, у хёна на коленях, жуя и чувствуя его мягкие, но уверенные ладони, что предотвращают травмы его поясницы, Джонин в очередной раз думает о том, что любовь состоит из многих вещей, но в первую очередь из таких мелочей в виде заботы, которая громче признаний в любви доказывает её.       – Хореография, как всегда, на высоте, ты же знаешь, – замечает Джунмён после, помогая ему одеваться и постоянно оставляя ненавязчивый поцелуй то на плече, то на устье шеи, то на щеке.       – Знаю, – Джонин кивает, пряча улыбку на дне глаз, потому что с уверенностью почти в сотню процентов знает, что дальше скажет хён. Его взгляд был слишком очевидным, пока длились съёмки.       – Персик, распускай руки поменьше! – Джунмён не тянет, выдыхает, как есть, Джонин вслух прыскает негромко. Выдержки хёна надолго не хватило.       – Понял! – кивает в ответ просто, поворачиваясь к нему, когда с костюмом покончено, а времени идти обновлять грим и причёску ещё предостаточно. – Тебя надолго отпустили?       – На полдня.       – Йа, Ким Джунмён! Джунмён смеётся с его возмущённого лица, накрывая щёки ладонями, потому что его реакция всегда такая, когда времени совсем нет почти, и когда он совсем об этом не предупреждает.       – Наделаешь мне ещё миллион селок в этом костюме? – уточняет он, буквально держа в ладонях его надутые обиженные щёки.       – Да, – бурчит Джонин с наигранной обидой. Но обнимает за талию совсем крепко, притягивая к себе поближе и отвечая на поцелуй. Джунмён наблюдает со съёмочной площадки поодаль от режиссёра ещё пару десятков дублей. Времени разговаривать с ним нет, но на него можно хотя бы смотреть, и Джонин находит его взглядом каждый раз, когда режиссёр даёт команду зрительного контакта с камерой. Он сидит в кресле возле менеджера, смотрит расслабленно, снисходительно и в его глазах столько безграничного тепла и нежности, а ещё привычного восторга и, конечно, гордости, что от мысли, что он совсем ненадолго – что-то даже сводит в груди. Поэтому каждую последующую строчку, проговаривая губами для съёмок, Джонин снова и снова меняет на «Pretty boy, you're like peaches!». Так легче справиться с усталостью и с его короткими увольнительными.

***

На часах перевалило за семь вечера, но радости от относительно раннего возвращения домой совсем нет, потому что болит каждый сантиметр тела и ноет от усталости и перенапряжения. Хён бы сказал, что отдаваться своему делу максимально – это хорошо, но умереть на работе – тоже перспектива не очень! Горячий душ собирает мысли и разваливающееся на куски тело вместе в какое-то подобие единства, и Джонину удаётся даже с первого раза подняться с дивана, когда слышится звонок во входные двери, а уже даже не в домофон. Он вздыхает, мысленно пытаясь угадать, кто его вечерний гость, и рвёт двери на себя, удивлённо замирая на пороге. Потому что первое, что он видит, это пластиковая корзинка персиков, которая незамедлительно оказывается в его руках; затем хёна с лохматой чёлкой, розовощёкого с «я облазил полгорода, еле нашёл!» на губах.       – Привет, Персик! – улыбаться он следом, шагая в квартиру и закрывая за собой двери.       – Ты что, pretty boy, сбежал с военной службы? – удивляется Джонин, вопросительного вскидывая бровь и вдруг понимая, что его усталость куда-то улетучивается, едва хён переступает порог.       – Нет, Персик. Меня таки отпустили на полные сутки, когда я уже двигал обратно. Показываю всем пример хорошей дисциплины.       – Хорошей дисциплины… Джонин вздыхает, следом улыбаясь расслабленно, и отправляет корзину на комод в прихожей, спешно шагая к хёну, обнимая за талию одной рукой, другой подхватывая под бедро. И Джунмён, обнимая за шею и возвышаясь над ним, пока его держат на весу, улыбается совсем довольно.       – Персик, ну я же не мог тебя оставить.       – Я теперь только Персиком буду? – Джонин хмыкает с улыбкой, привычно потеревшись носом о чужой. – Переименуешь меня в телефоне?       – Нет, Джонин-а– Джунмён отрицательно качает головой, чуть отстраняясь, чтобы полноценно заглянуть ему в глаза. – Просто я теперь не смогу спокойно смотреть на персики. Может кто-то персики и любит, но ему достаточно вот этого. Конкретного. Pretty boy, you're like peaches…