.
9 декабря 2021 г. в 12:45
Зоя вглядывалась в золотошвейную композицию над троном, искрящуюся благородным металлом драконьей чешуи с равкианского герба. Смотрела на пышный тронный балдахин, на бахрому, на позументные ленты и плетеные кисточки – вылитые колокольчики. Долго глядела на мраморный барельеф, с которого взирал на нее дракон в обличье человека, Святой Юрис Меченосец, покровитель Равки и царствующей королевы.
Стоило ли говорить, что молва об этом разгорелась, подобно вспыхивающим в церкви свечам, благодаря щедрому на истории болтуну, который тут и там сеял тщательно продуманные слушки – полуправду, как он их называл. «Пусть верят, что наш старый друг явился к тебе в часы горячих молитв за строптивицу-державу и даровал святую силу, что была горазда волков отправить восвояси».
«И в качестве извинения заставить их уверовать», – добавляла Женя.
«Броситься наземь, как мальчишки, которых грозятся выпороть», – соглашалась Тамара.
«Если позабыть, что я ни дня не молилась, смею напомнить, что в легендах дракон не спаситель, а огнедышащее чудовище, от которого добрый молодец освободил свой народ», – замечала Зоя.
А Николай отмахивался: «Детали».
И вот Зоя снова смотрела на беломраморный лик наставника, вырезанный знаменитыми скульпторами под чутким руководством Николая и недремлющим оком их правительницы; на резные алебастровые люстры в стиле дворцов из давно минувших эпох; на трехступенчатый пьедестал, заставляющий Зою чувствовать себя маленькой девочкой, которую в веренице гришей в разноцветных кафтанах впервые привели в тронный зал, как экзотических попугаев, что, по рассказам, забавляли королеву и ее фрейлин на чаепитиях в зимнем саду.
Теперь это ее трон, напомнила она себе, и все в этом зале принадлежит ей: каждый карат сусального золота, из которого гришийские мастера отливали ларцы и гербы равкианских губерний над окнами, каждая нитка горностаевого полога, каждое воспоминание – торжественное и скорбное.
И тень от золоченых крыльев двуглавого орла, слишком долго стоявшего на страже рода Ланцовых, слишком верно служившего им защитой. И память о каждом просящем, приглашенном в этот зал потехи ради, униженном, но в праздных речах унижения не усмотревшем.
Память о каждом грише, солдате Второй армии, что по монаршей прихоти выделывали перед троном дивные фокусы на радость всем собравшимся, как выдрессированные пудели, – все это отныне принадлежало Зое, это бремя воспоминаний, возложенное ей на плечи вместе со священной медвежьей шкурой.
Нет, Зоя не станет склонять голову перед образами прошлого, перед тревогами маленькой шквальной, так отчаянно нуждавшейся в одобрении, пусть каждый раз, находясь здесь, ей хотелось бежать со всех ног, затаиться в безмолвных альковах Малого дворца или найти былую решимость в плодотворной, грубой тишине Зала военного совета.
Слишком много было дипломатии, слишком много улещиваний и эпохальных торжеств – одно громозвучнее другого. Вот-вот грянет первая годовщина Зоиного правления, а она уже как с месяц, а того и гляди больше, растратила все способы самоуспокоения и теперь от порывов придушить своих министров сдерживалась разве что мыслью о паштете из сельди, что подавали ей минута в минуту после совещаний. А когда обсуждали сельскохозяйственные реформы – еще до того, как министры успевали спешно разойтись, унося с собой неубедительные возражения вместе с воспоминанием о блеске серебра в глазах своей правительницы. Пустячок, а приятно.
– Никак помышляешь об упразднении кабинета министров? Ты, Зоя, вольна всех их гнать взашей, но я бы попросил тебя этого не делать, – Николай остановился рядом и тоже всмотрелся вперед. – Ты знала, что один из равкианских королей, за глаза прозванный Хряком, был до того упитанным, что как-то раз во время охотничьего бала, проглотив в одно горло жареного поросенка, сел на трон, а как надумал подняться – ни туда, ни сюда? Застрял. Тянули его и так, и этак, а все без толку. Так король в троне, говорили, и окочурился, после того как министры решили заморить его голодом – глядишь, думали, схуднет и выскочит тогда, как пробка.
– Тебе заняться больше нечем, чем такое выдумывать?
– Выдумки или нет, а зал этот с той поры не видел ничего даже вполовину такого же захватывающего, как король-Хряк, которого вытягивали из трона иностранные послы и почтенные матроны.
Николай развернулся на пятках, глянул на Зою с выражением, которое обычно не сулило ничего благочинного. Вдобавок с тех пор, как он снюхался с шаловливым стрелком, только и успевал обряжаться в хрустящие, как первый снег, рубашки по керчийской моде и щеголеватые подтяжки, которые в эту минуту оттягивал большими пальцами в красноречивом приглашении.
– Ты зачем так вырядился?
– А ты думаешь, не кощунственно ли рассуждать о прогрессе, когда расхаживаешь перед слушателями в мундире, пережившем не один государственный переворот?
– Это новый мундир.
Николай цокнул языком:
– Новый, да по старым выкройкам. Мы издадим указ о новом обмундировании. Обязательно этим займемся, но не сейчас, – Николай сложил пальцы в замок, наклонил голову набок, словно размышлял. – Мне показалось, Зоя, или ты стала выше? А, может, это я уменьшился.
– Ты не стал ниже ни на сантиметр, – заметила Зоя, изогнув бровь, и сложила руки на груди, гадая, что он замышляет.
– Да, теперь вижу: дело в тебе.
– Прекращай меня разглядывать.
– Этот приказ, боюсь, не исполню, и не только потому, что не могу оторвать от тебя глаз. Понимаешь ли, теперь в случае чего мне придется разыскать ходули, чтобы быть на одном уровне со своей новой высокой невестой. Или…
– Или?
– Или она, скажем, может встать на колени.
Вот же бесстыдник! Зоя фыркнула:
– И не подумаю.
Николай, казалось, не расстроился. Вместо этого шаловливо улыбнулся, прошагал к трону и уселся в него – сам себе хозяин-барин. Зоя только позволила себе им полюбоваться, как он выдал:
– По крайней мере все еще не поздно отведать те трубочки с кремом, что нынче подавали к завтраку. Ясное дело, если надумаешь. Сам не пробовал, но, так вышло, подслушал, как их все хвалили.
– Сегодня к завтраку были печенья, и ты слопал их с неменьшим удовольствием, чем подопечные Алины. Да и какая разница? – нахмурилась Зоя, пока бесстыжая улыбочка Николая не сказала все за него. Трубочки с кремом, ну надо же!
– Свинья, – обозвала его она.
Николай расхохотался – низким, раскатистым смехом, от которого у Зои, разрази ее гром, затвердели соски. Гиблое дело, думала она, что подавлять желание в его обществе становилось все труднее.
Сколько раз не терпелось разогнать совет, когда этот бессовестный плут будто бы ненароком касался ее очень чувствительной шеи или, хуже того, медленно и смело поглаживал ее бедра, как ни в чем не бывало продолжая обсуждать с министрами введение винной монополии и таможенный тариф. Но Зоя вовсе не желала прекращать их игривые вольности, их тайные проказы, и Николай это знал.
– Ну-ну, Зоя, ведь мы с тобой никогда не пренебрегали случаем хорошенько попировать.
– Только вот у тебя это был не пир, а горы объедков, – фыркнула она, еще пытаясь держать оборону.
Николая ее слова не обидели. Вместо этого в плутовских глазах, потемневших до цвета выдержанного коньяка, блеснул лукавый огонек:
– На всех континентах от Кенст Хьерте до Южных колоний нет никого слаще тебя, дорогая Зоя.
Слова для влюбленных дурочек, но Зоя все равно ощутила, как возгорелось все ее нутро, востребовало сладостного освобождения.
Этот тронный зал, этот дворец принадлежали ей, снова напомнила она себе. Она была королевой, а еще она была Зоей Назяленской, и если замшелые призраки всего семейства Ланцовых и утомленные безрадостной вечностью святые мученики хотели зрелищ, они их получат. Зоя желала насладиться своим мужчиной, и она не станет ждать благонравного случая.
Она шагнула к Николаю, но, когда он потянулся к ней, руку его оттолкнула. Белье – тонюсенькое кружево на тонюсеньких тесемочках, которым Николай баловал Зою по возвращении из Керчии, – измокло от источаемых соков. Зоя хотела, чтобы узловатые капитанские пальцы достигли намеченной, продуманной цели, хотела, чтобы кудрявая голова снова оказалась глубоко между ее бедер, хотела, чтобы Николай лизал и целовал ее лоно, но сегодня решила побыть жадиной, подразнить любителя пиршеств.
– Никак ты что-то задумала, Назяленская, а?
– С лисом жить – по-лисьи отплатить, – промурлыкала она и, подобрав юбки, склонилась перед троном.
Удивиться Николаю она не позволила. Вместо этого добралась до продуманной цели и безжалостно ей овладела. Николай шумно втянул воздух, и только это напомнило о приятном состязании, удержало от желания вскочить сверху, урвать немного сладостной неги и для себя.
Зоя обхватила его плоть, чувствуя выступившие вены, точимую влагу, следуя тяжелому, грубому ритму, далекому от неторопливой нежности, которую они дарили друг другу на простынях цвета морской пены или в царских купальнях, сиявших в маслянистом предвестнике зари, будто сами были сотканы из солнечного света.
Иной раз они занимались любовью, в другой неспешно ласкали друг друга, находя новую усладу, следуя зову истомленных тел. Они боролись за возможность верховодить, а потом отдавались друг другу пылко и ревностно, ведомые пробудившейся животной страстью, потребностью насытиться.
Зоя знала, что ему нравится, поэтому, когда Николай завладел ее ртом и она принялась сосать, принимая его глубже, пока не взяла целиком, она уже предвидела, что долго ему не продержаться. Пальцы вплелись в крутые локоны, потянули, и это движение ощутилось жаркой, неутолимой тягой между ног, но Зоя не позволила хитрюге умыкнуть контроль.
Разок-другой обвела языком его плоть, верно разрушая знаменитое самообладание, но вместо того чтобы взять его глубже, лениво выпустила изо рта, не преминув царапнуть зубами.
– Чтобы не было слишком сладко, – весело сказала она, страшно довольная тем, что увидела: замешательство, перемежающееся с недовольством, снедающим неудовлетворением и – надо же – капелькой злости. Конечно, кто пожелает трубочку без крема! – Но сегодня, к счастью одной трубочки, я чувствую себя великодушной.
И снова Зоя не дала Николаю слова: села на него, обхватила бедрами. Но не сумела сбить с толку – против воли охнула, когда он наполнил ее, коснулся губами ее раскрытых губ. Николай наклонился как бы случайно, затрепетал ресницами, прижал к груди, но Зоя углядела вспыхнувшее в хитрых глазах соперничество.
Она знала, что лишится своей маленькой победы, еще до того, как Николай рванул вверх. Громко, бесстыже ахнула, когда он поднялся с ее трона, удерживая ее на весу. Коснулся губами бури волос, уха.
– Не ты ли говорила, что упрямство – хорошая черта для королевы? Видится мне, и королю лишней не будет.
Николай глядел ей в глаза и улыбался: понимал, что подсчет вышел в его пользу. Он толкнулся дальше, глубже, сильнее и быстрее, а Зоя приняла все, что он дал, облегая его, как тугая перчатка.
– Ты всего-навсего мой консорт, – бросила она вызов, борясь с разбуханием удовольствия, с мольбой, становящейся слишком отчаянной, слишком явной и заметной. Зоя поняла, что на самом деле ей нет до этого дела.
– Люблю, Назяленская, когда ты смотришь на меня так, будто не можешь насытиться.
– Прекрати болтать.
– Тогда поцелуй меня.
Зоя сердито зыркнула на него. Николай улыбнулся. А затем настойчивыми движениями бедер добился ответа.