В тени полуденной степи

      Внутри пышного укрытого шалью глубокой ночи шатра жар и яркость рыжеватого пламени не так сильны, как опьяняющие чувства, которыми горит темноволосая девушка с мягкой оливковой кожей, но всё же прячет странную неопределённую улыбку за тонким кусочком ткани, служившим её маской. Обнажив грудь, она восседала на утопавшем в мехах мужчине, умело проводила руками по его голому торсу вверх и вниз, а он всё смотрел на неё так, будто вот-вот должен был сказать что-то и вступить в её игру, однако голова была пустой вазой, на дне которой не собралось ни капли разумной мысли. Чего бы ему хотелось, чтобы она сделала? Он не уверен.       — Желайте, господин, — сладко шепчет девушка, наклоняясь к самому его уху.       Ерден не желает. Вернее, он не знает, чего пожелать; он не понимает себя, путаясь в мыслях и тем более не понимает, что он хочет чувствовать этой ночью. Он теряется в гипнотически чёрных глазах подаренной ему женщины, что трётся своим лоном о его набухший член, задыхается, не пытаясь противиться влечению своего тела. Ерден не так уж часто бывал растерян, в особенности в собственной постели, однако сегодня был не тот случай. Мысленно он поймал себя на апатии, в плен к которой отродясь не сдавался, и всё же она изловчилась и нагнала его. Нужно было бороться с ней, выйти на честный поединок, но к рукам и ногам его будто приковали тяжёлые цепи и повелели вставать любой ценой. Тем временем, женщина успела избавить его от пояса, покрыв поцелуями грудь и живот, и чуть стянуть штаны. Её горячее лоно помогло ему прийти в себя, вырваться из пелены грёз и ощутить реальность каждой клеточкой тела. Ерден выгнулся в спине и жадно прижал наложницу к груди, ловко опрокинул её на спину, и сам занялся тем, в чём ему полагалось быть ведущим изначально.       — Я сделаю всё, что вы пожелаете! — Простонала женщина сквозь толчки, но Ерден не позволил болтать дальше, затянув в агрессивный собственнический поцелуй.       «Все вы сделаете так, как я пожелаю.»       Гарем Золотой Орды полнился девушками и юношами со всех концов известного света, располагаясь отдельным пёстрым садом в отдалении от простых смертных, куда мог попасть лишь его владелец и необходимые слуги. Прочих Ерден убивал без разбора, не выслушивая причин, полагая четыре сотни — или около того — душ своей безраздельной собственностью, на которую посторонним не дозволено было даже выдохнуть, не говоря о том, чтобы увидеть сей цветник или услышать доносящийся из его стен смех. Разумеется Хунбиш полагал себя прекрасным любовником, поэтому позволил себе такую несоизмеримую роскошь: за ночь он мог сменить далеко не одну наложницу или наложника, поэтому разнообразие в личной жизни было критической необходимостью. Жизнь Ердена уже была полна и организована в соответствии со всеми его желаниями, а непостоянные рабы его страстей были исключительно приятным дополнением к долгой жизни. В конце концов, константой были только седло и лошадь под ним, меч в руке, да лук за спиной — ничто другое не занимало прочного места в его душе.       Однако был у Ердена, выточенного завоеваниями и долгими скачками на лошадях в нечто среднее между великим предком и могущественным духом, недостаток: считая что-то справедливым по исключительно собственному наитию, он не знал меры, а потому перегибал палку настолько часто, что для одних прослыл жестоким монстром, для других — безжалостным кукловодом. Но монгол был всего лишь избалованным быстро выросшим мальчишкой, в руки которого упала добрая часть мира — не было никаких сомнений, что никто другой из него получиться не мог. Разум не в полной мере поспел за ростом тела и свалившейся на его хозяина ответственности, и роскошь на пару со сладострастием несколько тормозили Ердена в пользовании здравым смыслом, на что ему было больше чем всё равно. В редких случаях, присытившись вином, убившим всякий вкус к жизни, он хорошенько задумывался над тем, что он делает и к чему идёт, но этим мыслям пока не суждено было задерживаться в его голове надолго: на пороге его покоев уже стояла новая растерянная наложница.       Аня тонет в тяжёлой работе. Аня, молча глотая солоноватые слёзы, что неизменно катятся к искусанным до глубоких ран губам, обдирает руки в кровь и часто ломает тонкие ногти, едва переставляет ноги к концу дня, занимаясь всем и сразу, от распутывания неподатливой пряжи до освежевания пойманной дичи и ковки мечей. Она не знает богатства мягкой кровати и красивой любви какого-нибудь юноши; часто утешает себя тем, что раньше было гораздо тяжелее и до рвоты более невыносимо: непривыкшее к продолжительной физической активности неокрепшее тело зудело от копившейся боли, однако Аня ранним утром собирала всю себя в кулак, опускала ноги на холодный пол сквозь плотно сжатые зубы — мышцы не прекращали болеть, казалось, ни на секунду — и ползла к сундуку с одеждой, лишь мельком увидев себя в обломке некогда большего зеркала. Зрелище было, как повелось, жалким до смешного.       Аня чересчур умело для своего юного возраста притворялась мальчишкой: она почти молниеносно сообразила, что так будет куда безопаснее как передвигаться в стане захватчика, так и быть относительно незаметной в толпе разнообразной рабочей силы. Тогда она без раздумий отрезала плотную толстую косу, по совести закопав её в земле, переоделась в мужскую одежду и долго пугалась от каждого обращения к себе, боясь до нежного девичьего визга, что её обман будет обнаружен. Положительные стороны были очевидны: её не изнасилуют, не продадут в рабство (верно же?..) и не сделают из неё блудницу на потеху всей Орде. Свалившуюся на голову тяжёлую работу она не считала минусом от слова вообще — это была довольно жалкая плата за безопасность.       Её суть была раскрыта лишь однажды. Прислуживая капризным наложницам Ердена Хунбиша, Аня как заведённая носилась между их дворцом и кухней, потому что то студёная вода им была не по нраву, то остыла зажаренная в травах утка, то резко становилось скучно, и Анна немедленно должна была найти и вызвать труппу музыкантов. Даже если они находились в походе вместе со всеми военачальниками, пленными, обычными воинами и прочими, сделав остановку в голой степи, где по четырём сторонам света не было не души. Промедления копились и сурово наказывались, а засыпать на голодный желудок или избитой она не хотела.       Аня не жаловалась, не молилась, не плакала от несправедливости. В какой-то не самый радостный момент своей жизни она поняла, зализывая ссадины и синяки в укромном месте, что ни то, ни другое, ни третье не помогает, и, по логике вещей, не следовало тратить на это время.       Одна из наложниц, довольно сносно говорившая по-монгольски, схватила её за запястье и хотела было опьяневшим от вина голосом велеть нести всё, что имелось в закромах. Однако она вдруг остановилась, перестала улыбаться и смотрела на неё немигающим взглядом в упор с минуту. Аня перестала дышать, хотя в равнодушном выражении лица старалась не меняться.       — Так ты девочка, — заключила наконец наложница.       Женщина провела чуткой сухой ладонью вверх, попутно поднимаясь с ложа из подушек, коснулась плеча и остановилась только тогда, когда добралась до её щеки и встретилась с большими испуганными глазами, потемневшими от страха кусочками фиалкового неба после заката.       — Очень умная девочка, как я погляжу.       Аня не хотела говорить об этом, тем более с ней. Она не считала жительниц и жителей гарема Ердена Хунбиша грязными подстилками своего господина, не унижала их вслух или мысленно, но просто не доверяла им, как не доверяла никому в радиусе нескольких километров. Женщина же любовно трогала её лицо, рассматривая с разных ракурсов, затем принялась за волосы, неуклюже остриженные при близком осмотре, обошла Анну парочкой кругов, приметив мешковатость её одежды. Узнав всё, что ей требовалось, женщина звонко рассмеялась, потряхивая браслетами и вплетёнными в волосы колокольчиками.       — Скоро ты вырастешь, — протянула наложница мечтательно и закурила трубку, - могу вообразить, какой красавицей станешь!       Аня цыкнула, сразу же рассердившись.       — Я не хочу!…       «Я не хочу становиться тобой», — едва не вырвалось у неё из горла, но в действительности не хотела взрослеть лишь по одной причине: ярмо Золотой Орды висело над ней дамокловым мечом, и ей меньше всего в мире хотелось быть обнаруженной этим владыкой. Женщина поняла, что едва не было облечено в слова, однако она была достаточно мудрой, чтобы не придать этому значения и остаться спокойной.       — Хотела бы я это увидеть, — выдохнула она сизый дым с крепким въедливым запахом. — Отложи меч и обязательно примерь платье. Перестань стричь волосы, сплети венок и водрузи на голову, улыбнись своему отражению — ты себя не узнаешь.       На прощание Аня получила парик из светлого конского волоса, синее расшитое золотыми нитками платье и несколько странных абсолютно ей ненужных браслетов вместе с лентами для волос. Практическую надобность она видела только в парике; платье было немедленно перешито в рубаху, которую она тем не менее похоронила на дне сундука, как и тонкие белые летны, а браслеты умело продала за хорошие деньги. Полночи перед зеркалом она озадаченно водила руками по коротким прядям волос, в замешательстве перед тем, как же ей всё-таки нужно поступить.       Ане в самом деле очень хотелось рискнуть и отрастить настоящую косу.       Время шло неумолимо: вскоре не было в живых ни той женщины, ни старого поколения гарема, что несколько лет бессовестно обсуждала переодетую в мальчика девочку, чудесным образом скрыв это от своего господина. Из-за них Анна поседела гораздо раньше положенного, пусть её и причислили к слугам нескольких наложниц по их прихоти, частично освободив от работы на земле. В процессе взросления проблем с маскировкой у Ани прибавилось: крепко стягивая растущую грудь, пока в лёгких не кончался воздух, она поносила Ердена лично и его людей на чём свет стоит, не выбирая ни слов, ни выражений. Месячные до сих пор причиняли массу проблем, и иногда живот разрывался от боли так, будто в неё воткнули меч и заставляли скакать на лошади несколько дней и ночей подряд не слезая. У Анны не было времени думать о возвышенном. Самые высоко моральные её принципы были просты и понятны любому: помощь ближнему, забота о нуждающемся и любовь к обездоленному — убеждения незамысловатые, но они определённо могли изменить крупицу мира в лучшую сторону. Закрепив на голове парик, Аня набирала в лёгкие побольше воздуха и чересчур бодро шла чистить и кормить лошадей, мастерски игнорируя любой вид возникающей в теле боли.       Во владениях Ердена Хунбиша чего-то не хватает — он чувствует это остро и почти болезненно. Пересчитывая воплощения захваченных земель, он мог с полной уверенностью сказать, что одного не было. Не было кого-то, кого можно было бы испытать на прочность, попугать или всласть пошутить по-чёрному. Ерден не обращает на неё внимания, не видит её в упор, даже когда она пробегает перед его носом, таща очередное седло на примерку к строптивой лошади и подпрыгивает, стоит ему только показаться в поле её зрения. Они расходятся незнакомцами в противоположных направлениях: Ерден слишком избалован вниманием и почитанием, чтобы заметить нечто не похожее девчонку, потное, уставшее и с ног до головы в саже и грязи, а Аня, давно научившаяся ходить и бегать бесшумно, на цыпочках проносится мимо него мягким порывом летнего ветра. Но иногда паранойя Брагинской превышает допустимые отметки, сердце бешеным стуком вырывается из груди и дышать становится практически невозможно. В эти моменты Хунбиш проходит мимо, будто парит над землёй тяжёлой тенью, даже трава не хрустит под его сапогами, дольше обычного задерживает на ней оценивающий взгляд или даёт поручения, что косвенно касались её работы. Анна сжимала зубы от страха и в судорожной панике вытирала вспотевшие ладони о рубаху не из-за ужаса перед ним, грозным завоевателем и беспощадным властителем, а из-за того, что он вот-вот раскроет её, поднимет на смех и заставит сделать немыслимое и непристойное, как это происходило со всеми другими, которые каким-то образом гневали его или пытались оспаривать его право на власть. Много страшного, неприличного и удивительного случалось с теми смельчаками, и Брагинская всей душой не желала становится с ними в один ряд.       Всему миру известно, как поступают с женщинами мужчины-победители над мужчинами-проигравшими. И не то чтобы у Ани не было никаких идей на случай худшего развития событий.       Ерден же, упершись затуманенными глазами в затылок девушки, откровенно не понимает, откуда взялся такой нескладной худощавый мальчишка, белкой носившийся по поручениям старших рабов или всадников от стойла к торговым лавкам и обратно, не забывая заглядывать в кузни или в хлева. Лично Хунбиш с ним не говорил: лениво поинтересовавшись у пленников происхождением мальчика, будто бы остался удовлетворён их ответами и бросил заниматься глупостями. Червяк мыслей всё же остался не накормленным.       Анна могла выдохнуть с облегчением ненадолго. Но наложница с курительной трубкой была провидицей — не иначе, в противном случае Брагинская не лишилась бы здравого рассудка.       Она прорвалась домой на родные земли с боями как словесными, так и реальными, добившись желанной цели чистым несгибаемым упорством. Анна вернулась аккурат к лету, на некоторое время освободившись от надзора своих тюремщиков, привязала лошадь и всю ночь простояла у некогда брошенной избы, вдыхая ночной свежий воздух, пахнущий густым лесом и полем с дикими цветами одновременно. Она не забыла ничего из того, что было выжжено глубоко в её сердце. Анна словно нырнула с знакомое тёплое озеро и плавала в нём с радостными визгами, не веря, что сон, видимый ею тысячи раз, стал явью. Колокольчики под ногами были настоящими, разукрашенный узорами двухэтажный дом, тёмный лес, обрамляющий поле по линии горизонта — тоже. Вдруг скинув сапоги и грубо содрав с головы парик, она пошла вперёд, расплетая косу и загипнотизированным взором смотря на россыпь ярких звёзд над собой. В этот день они сверкали особенно ярко и оставляли в памяти отпечаток недосягаемого блеска. Ветер трепал волосы Ани в пламенном приветствии, родной лес готов был в любую минуту принять её в своих объятиях, но в первую очередь высокая трава поля жаждала её полного присутствия: Анна раскинула руки в стороны и бухнулась на спину, не ощутив боли от падения. Чувство вырванной свободы заполнило её, как вода до краёв заполняет кувшин.       Однажды так будет всегда.       Для празднества по случаю возвращения Брагинской ей подобрали лучшее платье, какое только могли смастерить девушки её народа, дали красные сапожки и подарили невероятной красоты рубаху. К вечеру обретённые за день подружки заговорщическим шёпотом предложили Анне пойти в лес и под музыку попрыгать через костёр, попеть песен и погадать на венках — она согласилась с таким жаром, что ни в каком специфическом убеждении не нуждалась. День завертелся каруселью, Аня не успела моргнуть и глазом, а радостные разгорячённые девицы уже вели её под руку к ближайшему озеру, нацепив ей на голову толстый цветочный венок. Радость и счастье опьянили её успешнее любого алкоголя. Она совершенно забыла, как это — искренне смеяться.       Анна не учла одного - преследования; того, что домой приехала не одна.       — Кто-то идёт!       Внутри у Анны почему-то похолодело, когда девушки с визгом разбежались в разные стороны. Девушка стояла у самого края моста, несколькими минутами ранее опустив в озеро венок, и добежать до берега по хлипким деревяшкам у неё наверняка не вышло. Она сразу же опускает ноги в нагретую летним солнцем воду, затем погружается в неё по грудь и, вдохнув поглубже, наконец скрывается под поверхностью озера. В камышах даже лешему могло почудится всё, что угодно, но создавать лишний шорох тоже было неразумно.       Тем не менее Ерден не был дураком, ровно как не был кретином с отсутствием понимания элементарной логики. Он видел всё, пусть не так чётко и ясно, как днём, в том числе и то, что Анны не было в кучке упорхнувших девушек. Хунбиш медленно прошёл по скрипучему мосту вперёд, прислушиваясь к каждому звуку, затем назад, сохраняя бдительность. Он плавно опустился на колени немного дальше от края моста, не прекращая наблюдать. Резко сунув руку в воду, он рывком вытащил за шкирку укрывшуюся от него русалку.       — Пусти! — Хрипит Анна сквозь кашель, вцепившись в его запястье.       Луны было явно недостаточно, чтобы полностью оценить красоту девушки в её расцвете под вымокшим насквозь лишним платьем, но Ерден пока довольствуется тем, что узнал и в чём убедился.       — Я и забыл, что тогда увёл девчонку, — он едко усмехнулся, чуть наклонив голову вбок. — Когда ты успела вырасти?       Её злой горящий взгляд был отличной наградой за приложенные усилия. Хунбиш отпускает её и хочет быстро схватить за предплечье — хотя ей некуда было бежать, потому что по трём направлениям была вода, — однако Анна Брагинская была отчаянной по своему рождению. Не упустив представившейся возможности, она ощутимо толкнула Ердена ладонью в грудь и в следующий миг бросилась в озеро сорвавшейся с крючка крупной добычей. Ерден резво избавился от сапог и пояса с мечом и, сделав пару шагов назад, с разбегу прыгнул в воду. Ему пришлось постараться нагнать Анну, он зря рассчитывал, что неудобное платье в пол хоть как-то замедлит её, но Брагинская работала руками и ногами так, словно за ней гнался неведомый глубинный монстр, а не… целое яростное и безумное воплощение громадного воинственного государства? Да любой водяной монстр на его фоне был бы милыми домашним котёнком.       — Стой, дура! — Крикнул Ерден, надеясь вразумить девчонку. — Утопиться решила?!       Конечно же маленькое озерцо не могло утянуть Анну на дно, и всё же сейчас, когда его воды нужно было пересекать своим телом, оно казалось огромным.       — Да иди ты к чёрту, паршивая псина! — Огрызнулась Аня от души и, набрав в грудь побольше воздуха, нырнула с головой и устремилась вниз.       Невозможно было представить, что ранее тихая, молчаливая и старающаяся не попадаться Ердену на глаза девушка, в ужасе от своего положения переодевавшаяся в парня, удирала от него с неумолимой жаждой свободы и избавления от пут. Но Хунбиш выложился на все двести процентов: с одной стороны, Анна устала ровно как и он, а с другой ему повезло бросится вперёд на последнем рубеже и схватить её за лодыжку. Он задыхался, не способный быстро восстановить темп дыхания, только Брагинская всё же была в его руках. Точнее, в левой руке, правой он на черепашьей скорости грёб вперёд, потому что доплыть до противоположного от моста берега теперь было гораздо проще, нежели вернуться обратно. Если бы Анна попросила отпустить её и позволить самостоятельно доплыть до берега, то Ерден не поверил бы и не дал воли даже её мизинцу. Но Брагинская молчала с завидным упорством, потому что думала о том же, о чём и он.       Титаническими усилиями Ерден не согнулся в коленях от бессилия во всём теле, которое возникает исключительно после долгого плавания, тем более, что на плече у него была Анна. Она честно попыталась вырваться, максимально далеко отодвинувшись от лица Хунбиша, однако тот стальной хваткой держал её колени и тогда ей ничего не оставалось делать, кроме как смириться. Тем более что после ночного купания малейший порыв ветра нёс в себе зимний холод, да и добраться до дома в столь позорном потрёпанном виде Брагинская не посмела бы, а исходящий от тела Ердена жар манил к себе самым бесстыдным образом. Анна безжалостно одёрнула себя и строго настрого наказала не прижиматься к нему полностью, хотя обманщики-ладони, упиравшиеся в плечи Ердена, сулили желанное тепло.       К тому часу, когда они добрались до шатра Хунбиша, у Брагинской зуб на зуб не попадал и внутри всё сводило судорогой. Он опустил её на землю, чуть дальше от разожжённого слугами костра.       — Раздевайся, — тон у Ердена был спокойный, и всё же приказной. Он повернулся к ней лицом и отошёл назад, сложив руки на груди в ожидании развлечения; переодеваться сам явно пока что не планировал.       Девушка замялась лишь на мгновение — Ерден этого не заметил. Во всяком случае, дрожала она далеко не от страха и ужаса. Страшно Анне было ровно до того момента, пока он не произнёс то, что от неё требовалось исполнить, поэтому уже через секунду, глубоко и от души плюнув на последствия, она бурно чертыхается в неуклюжей попытке сорвать с себя платье каким-нибудь одним мощным рывком, потому что мокрую одежду снять с такого же мокрого тела не так уж просто. Да и чего греха таить: за всё время пути от пруда и до шатра в своей голове она прожила тысячи исходов того или иного действия, а потому крепко накрепко наказала себе не трястись от страха, не заикаться и не бояться, несмотря ни на что. Злость заключила её в своих пламенных объятиях, бешено смеясь, придав смелости и уверенности в себе.       Не всё всегда идёт по плану, и со временем импровизация стала лучшим другом и соратником Анны.       Никакого показательного выступления у неё не вышло, и она с большим трудом избавилась от платья, отбросив его в сторону и откинув мокрые спутавшиеся волосы со лба. Как и ожидал Ерден, вид на белое нагое тело Анны окупился в тысячекратном размере в сравнении с вложенными в это событие усилиями. Ни на сантиметре её кожи не было изъяна, мелкие шрамики не портили общей картины, упругая грудь дышала невинностью. Талия и плоский живот словно высек итальянские мастер, а жавшиеся от холода соски он нашёл очаровательными. Любая другая девушка засмущалась бы от такого бесстыдного разглядывания, но Анна не была бы собой, если бы не взяла эмоции под контроль. Она стояла с гордо расправленной спиной, отзеркалив жесты Ердена, и впилась гневными сверкающими пламенем глазами в его лицо. Хунбиш ухмыльнулся: это он должен был объясняться перед ней, а не наоборот.       Ерден приблизился к ней вплотную, заставив посмотреть снизу вверх, но Анна не дрогнула ни единым мускулом.       — Знал бы я раньше, — пророкотал он, приложив кончики пальцев к её подбородку, — какое сокровище имею перед носом.       — А ты женщины не видел? — Мигом съязвила Анна, приподняв брови. — Наложницы в гареме у тебя для приличия? Ты предпочитаешь юношей, да?       Она была смешной от того, с какой уверенностью произносила каждое слово, несмотря на то, что челюсть всё ещё ходила ходуном — так сильно Анна замёрзла, но не позволяла себе стенать и жаловаться. Ердена это искренне веселит, он аккуратными дружелюбными движениями вытаскивает из-за её спины тёплый плащ и закутывает её с бережной нежностью, всё же позволяет подушечкам пальцев коснуться ледяной кожи на животе. Щёки Анны вспыхнули алым закатным цветом, тем более, что он, обняв её со спины, неторопливо произнёс в самое ухо:       — Если на твоём пути встретится кто-то, кто не будет одевать тебя, когда ты нага и слаба — убей его.       Ерден оставил Анну в одиночестве ненадолго: смена одежда никогда не занимала у него много времени, в какой бы ситуации он не оказался — с ног до головы в крови или только что вылезшим из воды. Потом он с великой деликатностью взял Анну на руки, оторвав от посиделок у огня, понёс к постели и, просто положив рядом с собой, обнял её замёрзшее тело. Заклокотавшего в его груди чувства хватило для того, чтобы согреть их обоих.       Наконец она перестала дрожать.       Анна ждала, вынужденная разглядывать ключицы мужчины перед собой, Ерден — тоже. Терпение Брагинской можно было черпать бочками, но так никогда и не достигнуть дна, поэтому Ердену приходилось быть ещё терпеливее. Расставленные то тут то там свечи отмеряли оставшееся до рассвета время, и по прикидкам Брагинской, солнце начнёт своё восхождение из-за горизонта утомительно нескоро. Анна вновь упорно молчала, будто была заколдована на безмолвие: мысленно она устроила себе хорошую взбучку за вырвавшиеся ранее изо рта слова — разве она не стояла на краю пропасти? Разве могла так говорить? Нет, но удача любит смелых и решительных, каковой Брагинская являлась. Она ощущала спокойное дыхание Ердена на своей макушке, знала, что он не спит, однако вопрос «что он задумал?» не шёл из головы, потому что один ответ был бредовее другого, одна догадка была сумасшедшей, другая — нереальной. Мысли о любви, привязанности и нежности с его стороны казались столь же настоящими и живыми, как существование жар-птицы в обыденной действительности. Анна сразу же отмела их в сторону: она не до такой степени сбрендила, чтобы допустить, что мнящий себя повелителем мира господин вдруг снизойдёт до неё в ненужной милости и выкажет знаки влюблённости. Тогда что он собирался делать? Бить? Шантажировать после этой ночи? Вполне вероятно, но время шло, беззвучно стекая воском к основанию свечи, и ничего не происходило. Она чувствовала лишь его руки, сжимающие её талию и плечи, несмотря на всё неудобство положения, и всё-таки ничто не предзнаменовало худшего.       К утру борьба Анны с закрывающей веки дремотой и внутренними противоречиями подошла к закономерному концу: она не привыкла к бодрствованию всю ночь напролёт, и отсутствие сна плохо на ней сказывалось. Ерден ясно ощутил, будто учуявший добычу зверь, как Брагинская незаметно обмякла в его руках и, капитулируя, закрыла глаза, почти провалилась в мир грёз. Хунбиш хотел спать не меньше, но он угождал своему устремлённому в небо самодовольству и плавно приподнялся, приняв сидячее положение вместе с Аней. Она смешно нахмурилась и едва разлепила глаза, чем была мила до невозможности.       — Аня, — прошептал Ерден, проведя кончиками пальцами по её лицу.       Она заворочалась и тщетно попыталась отодвинуть его от себя, изначально понимая, что этот трюк сейчас не сработает.       — Что тебе ещё нужно от меня? — Медленно пролепетала Брагинская. — Бесстыжий прохиндей…       — Самая малость, — хитро хмыкнул Ерден и прижался лбом к её лбу. — Зато тебе будет чем похвастаться.       Анна ничего не поняла, но в любом случае было поздно разбираться.       Этот поцелуй для неё точно был первый — Хунбиш перецеловал не одну сотню женщин, поэтому мог сказать наверняка, когда девушку до него не целовал ни один другой мужчина. Вначале она даже не отвечала, не осознавая в полной мере, что должна делать, но не всё было потеряно: Аня, глубоко и с чувством прокляв всё сущее в этом мире, который довёл её до такого смешного и немыслимого положения, отдалась напору вспыхнувшего в груди жара. Сейчас будь что будет, а разбираться с последствиями она начнёт на выспавшуюся здравомыслящую голову, потому что неумело целовала его в ответ не благодаря присутствию рационального разума.       Ерден держал ладонь на её солнечном сплетении и явственно осязал быстро бьющееся под рёбрами сердце. Он целовал Анну, пока у неё хватало выдержки не засыпать в столь щекотливой ситуации и сжимать рубаху на его груди, гладил по мягким волосам и изредка прерывал поцелуй для того, чтобы оставить свои отметины на её тонкой шее. Ерден тоже страшно устал бодрствовать, его тоже с неумолимой силой затягивало в мир снов, однако вспыхнувшее желание было важнее незначительных потребностей тела.       Он остановился нехотя, в конце концов уперевшись локтями в постель и повиснув над Анной, разглядывая затуманенными глазами её прекрасное лицо, на которое он готов был смотреть часами. Она всего лишь повернула голову в сторону, но тут же провалилась в сон, и Ерден, предварительно прижав её к себе снова, последовал за ней, справедливо рассудив, что теперь у них на двоих есть тысячи ночей.       Проснулся он, вопреки ожиданиям, в холодной постели в полном одиночестве к вечеру следующего дня.       Отныне Хунбиш издевался над Анной по-мальчишески, подначивал на глупости и подразнивал, едва не дёргал за косы, будто играл с домашней кошкой, но всё-таки поступал с ней не так, как привык в отношении иных своих пленников — с жестокостью и злой иронией. У всех на виду Анна оставалась бесстрастной и равнодушной, рассчитывая на то, что скоро Ерден вдоволь наиграется ею и найдёт другую жертву, но ошиблась: Хунбиш едва ли не до визга радовался каждый раз, когда Брагинская выходила из себя и показывала хотя бы крупицы бурлящих в ней эмоций. Она могла больше не скрывать свою истинную сущность и, став самой настоящей белой вороной, могла ходить и быть там, где ей заблагорассудится, а того, кто словом или делом касался её, ждало одно наказание — смерть. Но она нисколько не гордилась этим, воспользовавшись открывшимися возможностями чуть меньше, чем наполовину: с утра до ночи она предпочитала работать только в кузнице и покидать её лишь по крайней нужде, что тем не менее не мешало Ердену иногда ждать её у самих дверей, создавая лишнюю шумиху вокруг себя. Он был дьяволом у её плеча, змеем-искусителем, призывающем ко греху и сулящим райские наслаждения; он обещал ей защиту и силу, тайны всех до единого врага и способы получения в руки любого человека. Но не любовь — любовью он не бросался никогда. И если Анна гарантировано могла не видеть его целый день, избавившись от головной боли, то ночью он приходил к ней неизменно, стоило только солнцу ухнуться за линию горизонта, появляясь на пороге её скромной лачуги.       Её голые плечи, лопатки, к которым он прижимался губами, в какой-то степени сводили его с ума и успокаивали вместе с тем же; морозный лёд в его руках становился прохладной льдинкой, спасающей от невыносимой жары палящего солнца. Каждую ночь Анна чувствовала себя в объятиях степи, бескрайней и подозрительно тихой: от Ердена пахло мускусом и сухими травами, изредка, едва уловимо — кровью, и тогда Брагинская невольно хмурилась, однако не бичевала его слишком сильно, как приноровилась это делать раньше. Всё-таки она не была полностью белой и пушистой, невинной овечкой в стае волков. Но как зима каждый год обволакивала её земли белым пушистым одеялом, так и она нуждалась в такой любви: спокойной, безмятежно тихой и той, что даёт ей Ерден, сколько бы он сам этого не отрицал. Анна приняла свои чувства и ощущения довольно рационально, не желая отнекиваться от них и страдать, изводится от нервов, поджав губы в огорчении. Она жаждала любви и объятий уже очень, очень давно, задолго до этого, но не позволяла себе расслабиться ни на секунду и дать волю чувствам, чтобы мимолётно влюбиться в какого-нибудь парня. Ей всё-таки не давал покоя тот факт, что он в любой момент мог заставить её сделать что угодно, получить желаемое силой подчинения, перечеркнув всё, что было до показной нежности и осторожности. На вопрос, зачем он всё это делает, к чему эти старания и танцы с бубнами, ответ всегда был один и не менялся ни единым словом:       — Мне так хочется, — Ерден улыбался, смотря в её глаза, — и я не люблю отказывать своим желаниям.       Чаще всего Хунбиш был настолько себялюбив, горделив и высокомерен, что никогда не упускал возможности напомнить о своём величии ненавистному однажды павшему к его ногам врагу — Ван Яо. Тот же мастерски контролировал свои порывы выхватить меч и любой ценой засадить его монголу в грудь по самую гарду, пряча искусанные от злости губы за веером и гневно сжимая пальцами длинные рукава постоянно парадного костюма. С точки зрения Анны, она наблюдала за курятником, за не поделившими территорию петухами, которым для пущего веселья следовало бы подкинуть зерна — и это две империи? Стыд и позор, выражаясь самыми приличными словами. Невозможно было, чтобы Яо не заметил её приметную фигуру среди свиты Ердена, поэтому всячески пытался остаться с ней один на один. Хунбиш видел его насквозь, знал лучше пяти своих пальцев, и по этой причине не оставлял Анну в одиночестве ни на минуту, пока не доводил её до ручки, и она не прогоняла его тяжёлыми мокрыми тряпками аккурат из купальни. Тем не менее, Ерден Хунбиш не мог предусмотреть всего, и однажды Анна и Яо действительно встретились. Всё время до этой встречи Анна старательно избегала общества любого человека, мечтая как можно быстрее покончить с делами и вернуться домой, сливалась с тенями высоких стен дворца, пряталась в грузных ветвях садовых деревьев или ускользала в незнакомые комнаты. Когда они встретились, Анна мучилась от болезненных месячных, была бледна и в некоторой степени слаба, а потому подрастеряла всякую бдительность и заметно пошатнулась, увидев в конце коридора Ван Яо. Брагинская мигом распрямилась и вместо маски мучения поспешила надеть маску показной беспристрастности — внутренности живота будто связали в узел. Сам дьявол не улыбался так, как он.       — Иди сюда, — Яо приглашающим жестом поманил её к себе.       Лиса не знала, что зазывала в свою нору волчицу.       — Расскажу тебе кое-что интересное.       Анне честно не было интересно. Вот нисколечко, что бы это ни было: она не пошла бы с Яо, пообещай он раскрыть секрет вечной жизни и молодости. Брагинская, не меняясь в лице и не говоря ни слова, развернулась на каблуках сапог и быстрыми шагами направилась прочь, но её острый слух уловил шелест тканей за спиной. Анна понимала, что и для Ердена, и для Яо была диковинной зверушкой, и если вольности первого могла терпеть по старым привычкам, то второй её непомерно раздражал и чем-то отпугивал на уровне интуиции. Глаза у него были нехорошие, жуткие. Она открывала и закрывала за собой двери до тех пор, пока не уверилась в том, что Ван Яо продолжит преследовать её тень до победного, и, подгадав хорошее расположение очередной комнаты и её скудное освещение — ночь несказанно помогла, — вынырнула наружу, через окно выбравшись на крышу. Пригнувшись, Брагинская прислушалась к звукам шагов Яо: они сначала приблизились, затем отдалились, провожаемые жалобными скрипами дверей. Очень вовремя — острая боль в животе и ощущение того, будто её пилили надвое заживо, доканывало и с каждой минутой становилось всё более невыносимее.       Решив не возвращаться в душную комнату, Анна выбрала место на крыше потише и поукромнее, с наименьшим количеством стражи под ногами и с яркой голубоватой луной над головой. Она разлеглась поудобнее и на всякий внезапный случай сжала пальцы на рукояти своего меча, держа его чуть ниже груди. Голова у неё блаженно опустела, и жужжащий рой мыслей остался в свете дня; была лишь она, белоликая луна и добрый летний ветерок, проводивший своими ласковыми руками по лбу Брагинской, покрытому холодной испариной. И это умиротворяющее время должно было закончиться, рано или поздно, потому что Ерден всегда находил её, будто охотничья собака свою добычу, где бы она не скрывалась. Он сел рядом, и от него пахнуло резким алкоголем, долго разглядывал лицо Анны зачарованными глазами. Брагинская первая дала слабину: обычно в игре в молчанку она уверенно побеждала.       — Долго ты ещё будешь это делать? — Проворчала она, не потрудившись разлепить глаза. — Уйди, раздражаешь.       Хунбиш засмеялся как-то странно, чересчур выразительно и искренне счастливо, как не смеялся никогда прежде.       — Ты не перестаёшь меня удивлять! — Его голос приблизился.       Для Анны это не звучало комплиментом.       — И без тебя тошно, — фыркнула она напоследок. Больше Анна ничего не собиралась говорить.       Ерден улёгся набок вплотную к ней, Брагинская плечом вскоре почувствовала тепло его тела и не шелохнулась, когда его рука заботливо протёрла её лоб рукавом. Затем он игриво поводил пальцем по её носу и щекам, будто ожидая чего-то, и, наконец, обнял её и прижал к себе. Анна с едкой усмешкой заметила, как в ту же секунду расслабилась под действием выработанного рефлекса, ощутив некий комфорт и… безопасность. Выдрессировал — он доволен? Брагинская демонстративно цыкнула и всё-таки снизошла для того, чтобы немного порассматривать его абсолютно бесстыжее, как она ожидала, лицо. Но Ерден смотрел на неё так, будто перед ним лежало невыразимое сокровище, меры для которого мир попросту не изобрёл. Сердце в груди у Анны пропустило удар, однако она быстро опомнилась и взяла себя в руки, сохранив безразличие.       Он всего лишь был пьян. Нельзя было доверять ему.       Цель приглашения Ердена ко двору Яо была достигнута через некоторое время: это была ловушка для монгола, причём такая нелепая и глупая, что он рад бы был посмеяться, если бы не численное превосходство псов хитрого до тошноты Яо. Их было около тридцати, как подсчитал Хунбиш, окинув зорким взглядом внутренний двор, забитый вооруженными солдатами, и был он один против их всех. Ван Яо наверняка был гвоздём кровавой программы, которую Хунбиш с сумасшедшим оскалом пообещал воплотить в жизнь, потому что представшей перед ним жалкой кучки людишек позорно мало для того, чтобы поставить его на колени. Яо вдруг стал чернее тучи; он воспринял Ердена всерьёз, не посмев допустить старую ошибку, и тоже обнажил меч. Воинствующая толпа грозной морской волной накатывала на скалу под именем Ерден Хунбиш и отступала несколько раз, и ни одна сторона не могла похвастаться бесконечным запасом выносливости. Наконец первую рану он получил в ногу, вторая пришлась глубоким порезом ниже локтя, последующие — куда придётся. Сделав пару шагов назад, Ерден оперся на свой меч, тяжело дышал, но падать точно не собирался. Не перед бесславным беспринципным стариком он будет лежать навзничь.       Вдруг стрела пронзила шею одного воина, второго, третьего — и вот уже Яо и Ерден вынуждены были обратить внимание на стрелка.       Анна почти с удобством расположилась на крыше соседнего здания: весь двор был у неё как на ладони. Она стреляла из лука до тех пор, пока замертво не упал каждый воин, и всё же не успела уклониться от меча Яо, брошенного в её сторону. Лезвие прошло по плечу, Брагинская едва не скатилась кубарём с крыши, и всё же не растерялась и вовремя вцепилась в неё руками. Она слышала громогласный крик Ердена, формально звавшего её по имени и фамилии, но думала только о том, что наглость Ван Яо должна быть наказана. Сжав зубы до скрипа и преодолевая адскую боль, которую совсем не чувствовала от нахлынувшей злости, Анна пустила в него три стрелы: одна пришлась в ногу, две — в правое плечо в отместку за свою рану. Она с удовольствием засадила бы в Яо всё, что имелось в запасном колчане, но нужно было уходить.       Анна скользила вниз так, словно всю жизнь провела в прыжках и выкрутасах на высоте, спустилась по верёвке вниз и помчалась в конюшню, не забывая избавляться от встречающейся на пути стражи. Лошадь вороновой масти она схватила без разбора, оседлала её и повела во внутренний двор, куда вот-вот должны были начать стягиваться заинтересованные в возникшем шуме слуги и солдаты. Ерден уже угрожающе нависал над Яо, извергая на него яростные проклятия и обещая устроить сущий ад при жизни, а тот ничего не мог противопоставить. Все становятся менее разговорчивыми с мечом у шеи и длинной косой раной на груди. Под обоими набегала лужа крови — Анна нервно покосилась на своё плечо, — задерживаться было нельзя, и к какой никакой радости Брагинской Ерден относительно шустрыми движениями взобрался на лошадь. Девушка ударила её каблуками по бокам, и кобыла рванула в указываемом всадницей направлении.       Анна не могла определить, сколько они так скакали — двадцать минут или полчаса, и всё же дворец Ван Яо наконец скрылся за горизонтом, а со всех сторон её объял бамбуковый лес. Она немного затормозила лошадь и не без удовольствия с неё спрыгнула: ездить без седла было ужасно неудобно, хотя Хунбиш, например, не жаловался. Повалившись вперёд, он в меньшей степи страдал от отсутсвие седла.       — Ты спасла меня, — прохрипел Ерден, обнимая лошадиную шею. — Ты вытащила меня оттуда!       Анна сняла с пояса ремень и без лишней нежности просунула его под Ерденом одной рукой, как могла, стараясь не задевать свои раны. Так водить кобылу стало гораздо удобнее. Брагинская аккуратно выглянула из-за холма, положив пальцы на рукоять меча, затем продолжила путь, убедившись, что они одни и за ними не пустилась погоня. Хунбиш было подумал, что Анна снова предпочла молчание нормальному разговору, и всё же Брагинская хотела кое-что что узнать.       — Разве ты не хочешь жить? — Прошелестела она вместе с опавшими листьями.       Он видел только её прямую напряжённую спину, поражённую алым рваным пятном.       — Хочу, — Ерден откашлялся от души, измазав рот собственной кровью. — Я боюсь смерти.       Анна долго ничего не говорила, держалась с завидным упорством, но в действительности кое-как переставляя слабеющие ноги. Плюс тел персонификаций был очевиден и вполне закономерен: все раны заживали на них, как на собаках, кровотечение по человеческим меркам тоже останавливалось в короткие сроки. Анна преодолевала свои слабости с каждым сделанным шагом, с каждым шагом она уверялась, что может выдержать если не всё, что угодно, то наверняка очень и очень многое. Это было испытание, которое она должна была пройти с достоинством и никак иначе, в противном случае она не сможет заглянуть в глаза своему отражению.       И Анна сделала всё, что она сама от себя потребовала: спотыкаясь, задыхаясь и уставая, она сориентировалась по сторонам света, вышла на окраину города и нашла лагерь прихвостней Ердена.       — Вы не в том положении, чтобы бояться смерти, — сказала Брагинская почти повелительным тоном и вручила Ердена его верным соратникам.       Впервые ей не дали бухнуться лопатками на землю; кто-то поддержал её в несколько рук, велел немедленно вызвать всех лекарей и подготовить всё необходимое для перевязки. Анна глубоко наплевала на то, что с ней будет, потому что в каждой клеточке её тела зудело наступившее бессилие.       Ерден мучился бессонницей в своей роскошной постели. Ерден не видел Брагинскую непозволительно долго: лекари облепили его, как птицы удобную кормушку, и не позволяли вставать много дней и недель подряд, пока он полностью не поправится. И вот, когда последние повязки были сожжены в костре, он оделся по-божески прилично и нарядно, затем приказал немедленно привести к нему Анну.       Она стала привычной, близкой, родной подругой его сердца и души; её присутствие рядом было само собой разумеющимся фактом, как было истиной то, что у человека по пять пальцев на руках. И пусть Анна не любила показывать свои эмоции в непосредственной близости от Ердена, ограничиваясь недовольным фырканьем и ворчанием, он знал, наблюдал издалека, как искрятся её чувства и бурно меняется выражение лица рядом с теми, кому она доверяла и кого любила. Во сне её тщательный контроль давал слабину, и Брагинская ласково обнимала его, положив голову на плечо, даже могла сжать пальцы в ответ на то, как осторожно и медленно мужчина сплетал их руки вместе. Она несла в себе зиму, несла умиротворяющее спокойствие, которого Хунбиш не ведал всю осознанную жизнь, из-за неё ему позорно хотелось притормозить, задержаться и подолгу оставаться в одном месте.       Анна стала солнцем, озарившим его покои, глотком свежего воздуха после блуждания по затхлой пещере — увидев её вновь, он понял, как сильно соскучился по ней.       — Чего тебе?       Снова этот ворчащий голос, эти аметистовые глаза, весь вид её, будто он должен держать перед ней отчёт и поклониться, а не наоборот. Словно она здесь главная госпожа, которую следовало встречать, низко склонившись. Ерден стремительно подлетел к ней, не переставая улыбаться, и сгрёб её лицо в свои руки.       — Смелость и сила тебе к лицу, — выпалил он внезапно с придыханием, — вот о чём я думаю.       Анна не могла не согласиться, но её губы уже были заняты его поцелуем, продлившимся тем не менее недолго.       — Но я не хочу видеть тебя такой.       Ерден развернул девушку прочь от входа и, целуя, повёл наступательными шагами к постели. Анна скомкала его рубаху в своих ладонях, пока его руки проскользнули под её собственную и устремились вверх по обнажённой спине.       — Не хочу, чтобы ты рисковала, — выдохнул он в губы Брагинской, всласть ими насладившись.       — Зачем ты это говоришь?       Он снял с неё рубашку, избавился от своей, но за сброшенной одеждой его встретили почти покрытая толстой коркой рана на плече и скатившиеся по бледным щекам слёзы. Сердце у Ердена упало: он поторопился.       — Это твоя вина, болван! — Дрожащим голосом произнесла Анна, вытирая дурацкие непрошеные слёзы. Ох, как она их ненавидела.       — Аня…       — Если бы не ты, я бы никогда в жизни не искала любви!       Она злилась и на себя, и на него. Он привязал её к себе невидимыми цепями, сделав из неё зависимую от нежности и объятий наркоманку, но не проронил ни слова о любви: и всё же привязанность Брагинской была сильнее обиды на то, что Ерден не мог облечь в твёрдые слова все свои действия и намерения. Он раздражал, выводил её из себя, когда красовался перед всеми по какому-то надуманному и глупому поводу, однако Анна упорно искала его лукавого взгляда, наполненного жидким золотом, и страшно разочаровывалась, не находив его.       Как скучала она — Ердену просто невдомёк.       Анна поцеловала его первой, страстно и яростно, убрав его длинные волосы с лица и обвив шею руками, и Ерден, огорошенный услышанным, не заставил её ждать слишком долго ответных ласк. Он опрокинул её на подушки и зарылся пальцами в мягких прядях её шёлковых волос, которые до невозможности любил. Покрыв поцелуями её шею и груди, особенно задержавшись на сосках, он сорвал с её губ первые стоны, после чего спустился ниже, ведя языком мокрую дорожку к низу живота. Хунбиш оперативно развязал пояс на её штанах, медленно стянул их, оставив девушку нагой и беззащитной перед лицом грядущего наслаждения. Анна испуганно проследила за его действиями, но Ерден знал, что нужно сделать: он приблизился к её лицу и поцеловал с невиданной прежде нежностью.       — Всё будет хорошо, — прошептал он, пытаясь перевести дыхание, — оттолкни меня, если не понравится.       Снова он проложил дорожку поцелуев вниз, но теперь надолго не задержался на животе. Её распалённое лоно ожидало дальнейших ласк, более настойчивых и ощутимых, и мужчина решил немного подразнить Анну — так она была желанна в своей неопытной соблазнительности. Он припал губами к её половым губам, не забывая играть с затвердевшими сосками девушки, и стоны, которые она пыталась сдерживать, были музыкой для его ушей.       Он довёл девушку до конца, по его самым скромным меркам, чересчур быстро, и для него этого было катастрофически мало. Сердце в груди Хунбиша стучало бешено и неистово, его тело словно бросили в огонь. Начало выдалось интересным и многообещающим, тем более, что Анна явно не собиралась отталкивать его.       — Иди сюда, — шепнул Ерден и притянул девушку к себе, заставив подняться с постели, — обними меня за шею.       Анна прижалась к нему с нехарактерной жадностью, будто его могли вырвать из её объятий невиданные силы, хотя она просто была слишком смущена после произошедшего. Она впилась в его спину ногтями от одного вставленного пальца и выгнулась в спине, не сумев сдержать волнительного вдоха. То, как она прикусила губу, ещё больше распалило Ердена, и он едва не потерял голову и не начал спешить, однако совладал с собой по мере возможности. Ерден редко кому доказывал, каким он был страстным и способным любовником, и этот раз был именно что в их числе, несмотря на то, что Анна была невинна и абсолютно не искушена сексуальными удовольствиями, поэтому пока что он отлично справлялся одной рукой. Более того, он показал ей, что синяки на теле могут расцветать не только от тяжёлой работы или чьих-то ударов, но от пылкости чувств того, кто их оставляет.       — Я надеюсь, ты не устала, — проурчал Хунбиш и провёл мокрой от смазки ладонью по бедру Анны.       Она не рассчитывала отдышаться в ближайшее время, или перестать гореть от стеснения, но смогла ответить отрицанием достаточно дерзко, убрав со лба прилипшую чёлку.       Ерден удовлетворённо хохотнул и провёл языком по шее Анны, чувствуя немного кислый вкус пота, нисколько не казавшегося отвратительным. Он замедлился перед главным действием: заглянув ей в глаза, убедился в её полном доверии к нему, плавно уложил девушку на постель и устроился у неё между ног. Она едва заметно запереживала, едва нахмурил брови, и Хунбиш поддержал её нежным спокойным голосом:       — Больно не будет.       Он вошёл в неё медленно, от чего внутри у него всё свело и тут же взорвалось, и теперь он не мог сдержать ни одного своего стона. Увидев, в каком напряжении было лицо Анны, он в ту же секунду затянул её в продолжительный жаркий поцелуй, чтобы она отвлеклась от мимолётной боли. Он набирал темп не спеша, давая ей привыкнуть к новым ощущениям, целовал её плечи и грудь и с наслаждением упивался её срывающимся голосом. В ней было так жарко, что Ерден не мог ни о чём другом думать, не мог не желать её всем своим существом только для себя и навсегда. Чтобы он мог разделить с ней вечность, открытую лишь для им подобных. Воздуха катастрофически не хватало обоим, а доведённое до пика напряжение двух тел было сброшено финальными толчками. Рассматривая запыхавшееся лицо Анны, Ерден не мог оторваться от её искрившихся аметистовых глаз, от заалевших от поцелуев губ и расслабленного выражения, которое она дозволяла показывать ему, лишь утопая в грёзах. Она даже отдышаться пыталась так обворожительно, что Хунбиш не замечал улыбки на собственных губах. Брагинская потянулась к нему, обняла за шею, чтобы он не увидел ни капли её настоящих — уязвимых — эмоций, и призналась скорее себе, чем ему, выпалила будто в пустоту:       — Я люблю тебя!       Ерден молча прижимает её к себе в ответ, скрывая непередаваемую существующими описаниями радость, и с нежностью гладит по белой ровной спине.       Перед долгой вековой разлукой они в последний раз встретились на берегу реки, многим дальше от поля брани, и меч на поясе Анны, который должен был либо пронзить сердце Ердена, либо перестать желать его крови навсегда, ожидал своего часа.       Она не понимала, что чувствует. Смотрела ему в глаза, в эти соколиные золотые глаза, и не знала, что должна чувствовать. Что было в голове и что в сердце — полный кавардак, неразбериха и хаос. Ненависть? Злость? Благодарность? Любовь? Все чувства смешались в кашу, отделить их одно от другого была так же сложно, как распутать клубок намертво спутанных и перевязанных меж собой ниток. То, как она должна поступить, и то, как хотела поступить по велению сердца — два взаимоисключающих пути. Они спорили и ругались, целовались до опухших губ и любили друг друга, даже дрались на мечах как против общего врага, так и против друг друга. Их отношения были сложны и заморочены до той степени, которая любому адекватному человеку покажется абсурдом. Замечание — «человеку», а они будут жить непозволительно долгой жизнью и либо пожирать друг друга глазами, либо до смерти ненавидеть. Страсть и любовь третьего варианта не предусматривают, а долг велит привести к исполнению единственно возможный вариант окончания их истории.       Анна простая до умиления: все чувства написаны у неё на лице даже теперь, из-за чего Ерден ностальгически ухмыляется. Всё равно он думает, что это последняя их встреча, и если ей суждено запомнить его каким-то образом, то пусть он будет приятен.       Он делает ей на встречу восемь решительных шагов, попутно сбросив с себя тяжёлый меховой плащ, она в замешательстве — всего два. Однако стоило Хунбишу притянуть её к себе и прижаться к ней губами, как её руки тут же обняли его шею, а пальцы зарылись в жёстких угольных волосах. Этим было высказано всё, что нужно знать обоим.       — Я люблю тебя. Я люблю тебя любой, — просипел Ерден, надеясь, что Анна не заметит его горечи. — Сильна ты или слаба, весела или грустишь. Я никогда не разлюблю тебя, клянусь.       Лицо Брагинской побледнело, но щёки не переставали гореть алым цветом.       — Ерден!…       Анна пообещала себе не принимать никаких признаний: от него они звучали слишком ненадёжными, тем более она давно не ждала их — смирилась. Он был самим собой как раз потому, что ничего не говорил, а использовал язык своего тела, язык больших поступков и очаровательных маленьких деталей.       — Не клянись в том, чего не сможешь исполнить! — Брагинская ахнула, когда Ерден прикоснулся к её шее губами.       Он обнял её крепко, будто пытался создать из них единое существо, провёл ладонями по спине вниз к пояснице, и прижал девушку к стволу ближайшего дерева.       — Можешь не верить мне, — выдохнул Хунбиш со странным жалобным лицом, полным тоски, — я знаю, для тебя это сложно. Знаю, что опоздал.       Ерден не переставал целовать Анну, ни на секунду не отпускал их руки, сцепленные в замок над её макушкой.       — Я докажу, — клянётся он страстно. — Не слушай, что я говорю.       Он отстегнул пряжку ремня и забрался руками под плотную рубашку Анны — так же, как в их далёкий первый раз, — и в эти последние часы их времяпрепровождения всё получается лучше, чем когда-либо до него. Анна слышит всё, что должна была услышать ещё очень и очень давно, Ерден чувствует всё, что хотел почувствовать ещё раньше. В постели с наложницами, у него горело только тело, однако теперь его сердце заволокло таким пламенем, потушить которое не сможет самая суровая и холодная зима. Он задыхался без хвойного свежего запаха, исходящего от Брагинской, мучился без её присутствия рядом с собой так, словно ему наживую разрубили тело пополам. Облегчение от этого безумия, настоящего наваждения, могла бы принести смерть, и хорошо, если она придёт за ним в мече Анны — одиночество виделось ему настоящей карой за совершённые грехи.       Анна не могла вырвать из своей груди сердце, даже если бы захотела, а она не хотела. Ласково убрав прядь волос со лба Ердена, в очередной раз она уверилась в том, что этому всесильному могущественному господину не надо бояться умирать: выбирая, в кого всадить леденящую сталь меча, его или самой смерти, Брагинская без колебаний выбирает вторую.