Новый рассвет

Канеки привык просыпаться посреди ночи в холодном поту. Привык прикусывать губы, пока язык не почувствует металлический привкус, чтобы не кричать от страха. От липкого, обволакивающего всё естество первобытного ужаса, который заставляет тело цепенеть. Кажется, что сердце сейчас сломает грудную клетку и выпрыгнет, а мысли, постоянные спутники, убегают, поджав хвост, в далекие глубины сознания. Иногда даже кажется, что ночной воздух, обычно прохладный и освежающий, становится вязким, проникая внутрь и забивая лёгкие так, что становится невозможно вздохнуть. Сложно сказать, когда это ночные кошмары вошли в привычку. Во время жизни следователем, после пыток Джейсона, или после смерти матери – сознание настолько упорно игнорирует причину появления, что полностью смирилась со следствием. Понимать своё сознание и принимать его – это довольно сложный и болезненный процесс, который может заставить измениться кого угодно. Уж это Канеки знает, как никто другой. Его собственные субличности так часто и так много отплясывали чечетку на его мозгах, что сцена под этим психоделическим танцем ломалась и крошилась. Каждые попытки сбежать от реальности, от смерти или страха были настолько полны решимости, что на свет выходил новый Канеки Кен, который брал всю боль на себя. Вот только теперь у него нет права ни на страх, ни на побег. Довольно часто одноглазый брал на себя ответственность за чью-то жизнь. Будь то четыре свежеиспеченных полугуля, появившихся из-под ножа CCG, и доставленных прямиком в ад, или жизни всего Токио, Канеки возлагал на себя настолько же неприятную и тяжелую, насколько привычную ношу и шёл в бой. Теперь же его поле боя не грязные от залившей их крови улицы, а небольшой домик в пригороде. - Тоука… - Жена не ответила, а лишь промычала что-то в подушку. Слава богу, он её не разбудил. Аккуратно встав с кровати и накинув халат, Кен взглянул еще раз на Тоуку и вышел из спальни. Почти бесшумно дойдя до кухни, парень приступил к своему ритуалу. По совершенно необъяснимой причине бессонница и кошмары отступали после кружечки кофе. Отвратительный, растворимый кофе на вкус был ужасен. Горечь, оставшаяся на языке после первого глотка, напоминала о его прошлом, помогала не упустить настоящее и изредка приоткрывала завесу будущего. И эта самая горечь заставляла кошмары отступить до наступления следующей ночи. Все-таки ночь – прекрасное время суток. Канеки сидел на лавочке, разглядывая звёзды и еле-еле загорающийся рассвет. Только встающее Солнце и свет от него создавали зарево огромного пожара, а юноша лишь сидел и был немым зрителем небесного контраста дня и ночи. – Папа… – заспанное лицо Ичики умиляло. Пижама, обшитая маленькими утятами, дополняла образ маленькой принцессы. Дочь Тоуки и Канеки взяла самое лучшее от своих родителей. От отца ей достались те доброта и искренность, которые заставляли влюбиться в неё каждого, кто хоть раз видел её. Даже Амон при разговоре с Канеки как-то отметил, что у него растёт маленькое чудо. – Да, Солнце, не спится? – отец легко приподнял дочь и усадил себе на колени. – Пап, а почему ты сидишь один, где мама? – Мама отдыхает, Ичика. Давай не будем её будить. – Улыбнувшись дочери, Канеки вгляделся в её глаза. Эти глаза действовали определенно лучше горького и растворимого кофе. Прижав к себе Ичики и прикрыв её своим халатом, Кен слегка повернул голову девочки в сторону рассвета. – Взгляни, какая красота. Ты обычно спишь в это время, так что редко такое видишь. Давай немного посмотрим. И девочка, только взглянув, замерла и прижалась к своему отцу, крепче обняв его. Красота была настолько завораживающей, что Ичика смотрела на то, как в небе смешиваются звездный мрак с солнечным светом и, наверное, видела больше, чем Канеки. Маленькая девочка видела азартный танец звездного неба, видела свет самых ярких софитов. Казалось, что сейчас, на рассвете, открывается дверь в совершенно иные миры, находящиеся где-то между днем и ночью. Ичика совсем маленькая, чтобы понять, но достаточно умная, чтобы запомнить этот покалывающий восторг. Она запомнит каждый мир, в который её унесло собственное воображение, чтобы потом рассказать родителям. Хотелось забрать кусочек каждого мира с собой. Но не вырывать его насильно, а принять в дар что-то прекрасное, не обезображенное эгоистичной жестокостью. Ичика вытянула руку, будто пытаясь удержать дверь в эти бесконечные миры. Будто хотелось взять хотя бы частичку этой звёздной мелодии и хранить, наслаждаясь песней новых, ранее невидимых горизонтов. – Папа, я когда-нибудь приеду туда, где вы с мамой никогда не были, и привезу вам самые красивые сувениры. – Будем ждать, Солнце. А теперь давай пойдем спать. – Ичика смотрела на восход, а Канеки на Ичику. Дочь взяла от своей мамы многое, в том числе и глаза, в которых Канеки может искать правду бесконечно долго. Если бы глаза были двумя океанами, то он бы согласился в них тонуть, ведь только тут у него отключался инстинкт самосохранения. Но Кен был уверен, что это два драгоценных камня, в которых отражается его собственная правда. Те самые обереги, которые готовы охранять Канеки от бесконечных кошмаров и страхов. Одна из многих черт, за которые парень любит свою жену, перекочевала к дочери, и если когда-нибудь кто-то захочет отнять их у него, то Канеки лично убедится в том, что злодей будет похоронен в ближайшей сточной канаве. Уложив Ичику спать, парень лёг в кровать. Тоука беспокойно возилась, пытаясь найти мужа, и, когда он лёг, обняла его руку, прижимая к себе. Не только Кену снятся кошмары, но остаток этой ночи Канеки видел только счастливые сны.