30 апреля 1960 год.
Перьевая ручка проворно крутилась между длинных пальцев с таким видом, словно ловкач намеривался воткнуть её в деревянный стол. Он сидел над раскрытой записной книгой и, подставив кулак под подбородок, с томным вздохом бегал серыми глазами по каллиграфически выведенным тягучими чернилами буквам. Дрожащий огонёк свечи неподалёку озарял небольшое пространство, рассеивая тьму, наполняющую комнату; отблеск света позволял хорошо видеть пометки, написанные, на удивление, аккуратным почерком. То ли от безделья, то ли от неуверенности в собственной грамотности молодой человек раз за разом перечитывал каждую строчку и делал маленькие помарки, если что-то в записанных на бумаге мыслях его не устраивало. Занятие было менее скучным, нежели всё остальное, чем приходилось заниматься в этой запертой комнате, посему возвращаться к началу заметки ему пока не надоедало. Вновь полностью просмотрев написанный текст, хозяин дневника тяжело вздохнул, а затем, встряхнув головой, дабы отогнать лишние, принялся резво развязывать на груди шнуровку чёрной рубашки со змеиным узором. Высвободив бледную кожу по центру от жаккардовой ткани, молодой человек взглянул в овальное настольное зеркальце с бронзовым каркасом, покрытое металлической цветочной оправой: в запыленном стекле отражался белое родимое пятно в самом центре, напоминающее больше рубец от хирургического вмешательства, нежели врождённое пигментное образование. И каждый раз, когда он слишком долго смотрит на родимое пятно, ему кажется, что в том самом месте проскальзывают непонятные опухлости, словно нечто инородное копошится под плотью и мышцами, стараясь вырваться на свободу; оно неприятно щекочет изнутри, изводит, становится причиной возникновения неимоверного желание причинить себе боль путём засаживания острия в самый центр, дабы устранить причину дискомфорта. Но оно ненастоящее. Молодой человек понимал это, ведь так ему сказала она. А её слова – истина. Когда под кожей вновь что-то зашевелилось, парень осторожно дотронулся до маленького бугорка, что в ту же секунду бесследно исчез; нечто спряталось от нежеланного прикосновения, как если бы знало о нём наверняка. И тогда он испуганно отдёрнул руку. «Я схожу с ума?». — дрожание тонких усиков в лёгких, из-за которого хотелось прокашляться тоже куда-то пропало. «Определённо». Желание вогнать в выдуманное инородное тело, живущее за его грудной клеткой, заострённый кончик перьевой ручки в миг рассеялось, когда входная дверь со скрипом отварилась. От неожиданности молодой человек выронил письменную принадлежность и вскочил так бойко, что могло сложиться впечатление, словно незваный гость только что застал его за чем-то неприличным. В принципе, по ошарашенному лицу ночного визитёра вывод, что так действительно могло показаться, делался самостоятельно. — Почему ты не спишь? — застыв на пороге, спросил спокойный, величественный голос. — Бессонница… мучает, — не сразу ответил тот. — Выпил всё маковое молоко, что я тебе дала? Молодой человек, чуть повернув голову, украдкой бросил взгляд за спину, на место, где стояла серебряная чашка до верху заполненная белым густым настоем. — Нет, Матерь. — Почему? — женщина не стала долго задерживаться в проёме и по-хозяйски вошла в уютное помещение. Её изящные худые пальцы с бижутериями в виде длинных золотых когтей держали колечко миниатюрного подсвечника-блюдца, жёлтое пламя которого слегка освещало красивую позолоченную маску с тонким клювом и металлическими прутьями, доходящих до ярёмной ямки. Остановившись возле первого напольного канделябра, она направила огонёк к фитилям и зажгла три большие восковые свечи. Комнату озарил свет. — Из-за него я постоянно просыпаю несколько дней, а потом долго не могу отойти от туманности в голове. — Однако, оно помогает притупить твою мигрень и дарует покой, который так необходим. — её глас был таким приятным и убаюкивающим, что никакое маковое молоко не могло принести подобное облегчение с упоением, как доставлял он. Когда последний напольный канделябр был зажжён, Матерь, чуть дунув на мерцающее пламя свечи, потушила подсвечник и поставила блюдце на поверхность комода. — Головная боль перестала меня беспокоить, — попытался заверить женщину молодой человек, отойдя от письменного стола. — А покой мне не нужен. Я не устаю. — Про усталость не было и речи. Твоему телу всё ещё нужно восстановиться. — Но оно уже восстановилось! Я вернул контроль над каждой конечностью, я ощущаю, как кровь безумно носится по телу и слышу сердцебиение. Слабости с недомоганием и холод я больше не чувствую. — Не спорь, дитя. Если я говорю – значит, это по-прежнему необходимо. Женщина подошла к рабочему месту парня и, коснувшись деревянной поверхности стола, опустила серые глаза в раскрытый дневник. «Дитя?» — в мыслях возмутился он. «Я выгляжу как мужчина! У меня тело мужчины! Почему она постоянно называет меня дитём?». — Но… — Тебе опять снился тот кошмар? — перебила его Матерь, не поднимая взор с желтоватого расписанного фиолетовыми чернилами листа. — Только он мне и снится. Больше ничего. Немного помолчав, она взяла чашку с остывшим маковым молоком, зажимая её между ладонями, и встала напротив молодого человека. — Выпьешь его до дна, — от спокойного тона не осталось ни следа. Сейчас голос Матери звучал властно, демонстрируя всю серьёзность своих слов, ослушаться которых будет верхом глупости. Серая радужка пристально смотрела в мужское лицо, а руки настойчиво протягивали полую серебряную ёмкость с дурманящим напитком. — И даже не думай пререкаться. Если тебя так беспокоят сновидения, то ты примешь маковую настойку, благодаря чему будешь спать, как... младенец. Но сперва, — когда молодой человек послушно взял чашку, владычица деревни провела тыльной стороной ладони по гладкой, впалой щеке, а затем, получив в ответ невинный, тёплый взгляд, натянуто улыбнулась. — Наполни мне бадью, будь добр. — голос быстро вернулся к прежней ласковой интонации. Слишком быстро. Но почему-то именно подобная долька нежности, взявшаяся резко и неожиданно заставляла его делать всё что она скажет. — Конечно, Матерь Миранда, — покорно промолвил он. — Я сделаю всё, что вы сказали. И как только парень получил сдержанный кивок своей покровительницы, отправился подготавливать всё необходимое для банных процедур.***
Горячий пар в виде густого белого тумана полностью растворил в себе небольшое помещение. Мутной дымки было так много, что сквозь небольшую щелку в двери она тоненькими струйками сочилась за пределы комнаты. Молодой человек, держа в обеих руках серебряный поднос с ванными принадлежностями (душистым мылом, мочалкой из пеньки и бондарным черпаком), подтолкнул ногой слегка приоткрытую дверцу и почувствовал, как жар обжёг щёки, а лёгкие наполнил горячий пар. В помещение было душно, влажно и, казалось, нечем дышать; даже из-за белёсого тумана, что медленно плыл по покоям, было трудно что-то разглядеть. Однако, нечто интересное, заставившее сердце замереть, а раскалённую кровь бросится в голову, всё же отчётливо уловить удалось: Матерь Миранда стояла спиной к входной двери полностью обнажённая, лишь, перекинутая через плечи, шёлковая чёрная стола с золотыми узорами скрывала некоторые части тела. Но она не защищала от мужского взора самые привлекательные места: идеально сложенные бедра, по которым стекали капельки влаги, тонкая талия, упругие ягодицы и длинные худые ноги – всё это выглядело так соблазнительно, что вся приятная картина закружилась перед глазами. Его член тут же встал колом, напрягся до боли, посылая по телу волны возбуждения. В мозгу появилось желание, которое напоминало первобытный инстинкт – завладеть тем, кто стоит перед тобой нагишом; особенно, если этот кто-то – женщина, которая возбуждает тебя одним лишь голосом, обликом, чертами лица, что едва проглядываются сквозь странную маску; женщина, с который вы совершенно не знакомы, но которая спасла тебя, приютила и одарила заботой. Он был уверен, что никогда не знал её, но где-то в самой глубине души плотно засели ощущения чего-то... родного. Что-то их определённо сближало... но что? Матерь так редко показывается, практически никогда не приходит к нему просто так, однако, молодой человек, невзирая на то, что половину своих дней крепко проспал, хорошо запомнил её образ. И величественный глас звучал в его голове практически постоянно. Она словно не позволяла забыть себя. Влияла на его разум. Но подобное же невозможно. Такого не бывает и быть не может. Вероятно, это просто отголоски проведённых в её убежище дней: как она ухаживала за умирающим незнакомцем, как расплывчатым силуэтом маячила перед глазами, стоило сознанию на мгновение вернуться к нему; она – первое, что он увидел, когда тяжёлые веки разлепили глаза, и она единственная кого он помнил. Сейчас, бесстыдно смотря на свою голую спасительницу, им овладевала похоть; затаив дыхание, парень не мог пошевелиться. Осознание того, что он позволяет себе подглядывать за взрослой женщиной неплохо так вдарило по наглому лицу, однако, отвести взгляд не решался, да и покинуть комнату как-то совсем не получалось – всё тело словно сковали прочные тески. Серые глаза безумно метались по каждому участку восхитительного тела, запоминая все его очертания, любуюсь каждой клеточкой белой кожи; и молодой человек чувствовал, что набухшей плоти очень тесно в штанах, желание непомерно распирало изнутри. Ткнувшись в льняную чёрную ткань, головка словно принялась тереться об материю, вызывая приятную истому, от которой исходил необыкновенный поток наслаждения, разносящийся по всему организму. Рассудок полностью покинул его: помещение ходило кругом, дымка застилала глаза, запахи ладана и эфирных масел вгоняли в экстаз не меньше, чем дивные виды, а в мыслях вовсю бесновали порочные желания, которые уносили парня далеко за пределы помещения. Он абсолютно не думал, что находится совсем рядом с причиной своего вожделения, что Матерь буквально стояла напротив него, и происходящее не было грязной фантазией; в его одичалой, от звериной похоти, голове проносились картины того, как он мощным ударом входит в нее сзади, как она извивается в пароксизме страсти, как сладостно кричит от удовольствия, а потом опускается на колени и её пухлые яркие губы смыкаются вокруг его крайней плоти. От разыгравшегося воображения молодой человек ощутил, что член вот-вот выпустил несколько залпов слизкой жидкости, оставив на тёмных брюках влажные следы его небольшого прегрешения, посему немедленно надо было с эрекцией что-то делать. Скрыть своё безнравственное поведение всё ещё предоставлялось возможным, а вот большое видимое пятно в паховой области – спрятать уже будет проблематично. Пересилив себя, парень отвернулся от обнажённой женщины и встал к ней спиной. Это, несомненно, самое настоящее проявление акта неуважения по отношению к той, что занимает должность верховной владычице этих мест, однако, сие решение было всё же лучшим, нежели демонстрация ей своего внушительного бугорка промеж ног, вследствие бесстыдного подглядывание на тело, о котором непозволительно даже думать. Теперь его голову заполонили не очень приятные мысли, способствующие сведению возбуждения на нет; хватило одного лишь воспоминания о жутком реалистичном сне, дабы заставить ноющий от желания член вяло поникнуть. «Поверить не могу, что буду радоваться упавшему херу». Услышав позади мерные шаги, молодой человек невольно напрягся. Владычица деревни определённо заметила чужое присутствие в комнате и, вероятно, его ненасытный взгляд без внимания тоже не остался. Если бы он мог – залился смущённой краской, но кровь почему-то к щекам циркулировать не хотела. Зато к местам почувствительнее двигалась с особым рвением, что не могло не вызывать смешанные чувства. Но думать об этом как-то не было желание. Да и неловкая ситуация, в которой он оказался требовала концентрации исключительно на себе; молодой человек понимал, что ему необходимо извиниться. Однако, к его сожалению, губы лишь предательски дрожали, а слова не собирались покидать горло, увязнув в горько-сладком комке посередине трахеи, вдобавок ко всему, блокируя дыхание. — Хочешь что-то сказать? — кротко раздалось за спиной. Звук её голоса ударил, как мощный электрический разряд, тут же приведя в чувство. Мгновение и послышался глухой всплеск воды. Женщина залезла в полную бадью с горячей водой, немного расплескав капли, что брызгами полились за края. —… да, Матерь, — неуверенно начал он, зажмурив глаза, словно того, что он был повёрнут к ней тылом было недостаточно. — Я принёс вам всё, что вы просили. От собственной робости и глупости захотелось ударять себя по лбу. Вместо извинений прозвучали совершенно другие слова, отчего стало ещё более не по себе. — Замечательно. Можешь оставить поднос на стуле рядом с бадьёй. — тон Миранды оставался непоколебимым, спокойным, её будто бы не волновало то, что за ней недавно бессовестно подглядывали. Однако, сам парень был весь как на иголках. Судорожно сглотнув и опустив, на всякий случай, серебряный поднос чуть ниже живота, он развернулся, а затем неторопливо зашаркал ногами в сторону владычицы деревни, принимающей горячую ванну. Молодой человек старался не поднимать голову и не встречаться взглядом с голой женщиной, но любопытство постоянно брало верх. Сгорая от желания увидеть прелести, которые ранее были скрыты от его глаз, он украдкой бросил взор на бадью и немного разочаровался: Матерь сидела к нему спиной, нежась в тёплой воде полной ароматного запаха лаванды и пачули; её белые короткие волосы, едва тронутые влагой, были уложены назад, тонкие плечи от глубокого дыхания медленно поднимались над поверхностью горячей воды и таким же образом неторопливо опускались, выразительные лопатки и верхушки ключиц особенно бросались в глаза, а ниже шеи выпирали четыре бугорка позвонков. Парень энергично помотал головой, напоминая себе, на чём должен сконцентрировать внимание и, вновь опустив взгляд, продолжил осторожно двигаться в указанное направление. Дойдя до ближнего к бадье стула, он аккуратно положил серебряный поднос на сидение, а махровое белое полотенце, что свисало с его плеча, перекинул через спинку. — Простите, Матерь, — прошептал молодой человек, стыдливо пряча свои серые глаза. — Я не должен был... Не успел он договорить, как одним лёгким взмахом руки, разбрызгивая тёплые капли за пределы бадьи, она остановила его. Абсолютно ничего не сказав, лишь жестом Матерь дала понять, что оправданий слушать не желает и, вероятно, намекнула на то, чтобы молодой человек наконец оставил её одну. Его пребывание в обществе обнажённой спасительницы действительно несколько затянулось; и пора бы было комнату уже покинуть, дабы более не нервировать хозяйку. Посему парень понимающе кивнул, а затем незамедлительно зашагал в сторону выхода. Но на половине пути внезапно хлынувший в мозг стремительный поток мыслей вынудил остановиться. Молодой человек замер в центре помещения, решительно сжал кулаки с такой силой, что заныли пальцы, и тихим голосом произнёс: — Матерь Миранда. Её имя сорвалось с блёклых губ горьким шёпотом. И это не могло остаться незамеченным. — М-м? — неожиданно заинтересовавшись, вопросительно промычала она. — Когда я смогу выйти наружу? Повисло молчание. Длилось оно недолго, но сумело задушить не хуже удавки. — Жаждешь покинуть меня? Хотя молодой человек стоял к владычице деревни спиной, и знать о том, что за ним наблюдают пара почти бесцветных льдинок он наверняка не мог – ощущения, как впивается в его тыл настороженный взгляд были острыми. Она определённо повернула в его сторону голову и сейчас наблюдала за тем, как подрагивало стройное, высокое тело. —... нет, Матерь. Я просто хочу выйти на свежий воздух. Я… я не видел солнца несколько месяцев. — Если не можешь жить без солнца – незачем ехать в края, где оно практически никогда не светит. — в тоне женщины послышалась усмешка. Не презрительная, а скорее добродушная, однако, глупым себя почувствовать заставила. — Так или иначе, я не могу пустить тебя, пока не буду точно уверена, что реабилитация прошла успешно. — Но… ныне со мной всё в порядке! Матерь Миранда, вы очень добры ко мне, не каждый станет спасать заблудшего в горах альпиниста и окружать его заботой, посему прошу простить, ежели моя просьба покажется чёрной неблагодарностью, однако… мне и впрямь лучше. Я очень хотел бы прогуляться по здешним местам и… — Это исключено. — холодно отрезала та. — Ты не покинешь убежище. Непонятная злость накатила совершенно внезапно; и стал ли тому причиной загадочно-ревнивый тон или сам отказ – неизвестно. Но владычица деревни и впрямь относилась к молодому человеку, как к капризному, непоседливому ребёнку, который вполне мог навредить себе, стоило оставить его без присмотра. И это сильно напрягало. — Матерь Миранда! — Довольно! — сурово воскликнула женщина. — Будь послушным, юноша, и не пререкайся. Не забывай кто дал тебе жизнь! Его глаза беспокойно заблуждали по комнате, выражая крайнюю растерянность. Слова женщины ввели парня в замешательство: он хотел было повернуться, встретиться с ней взглядом, выяснить, что значит её многозначительное "подарила жизнь", но образ обнажённой женщины, что всплывал перед очами, не позволял ничего сделать. Если молодой человек посмотрит в её сторону – точно потеряет дар речи, а ему сейчас высказаться было необходимо, как никогда. — Почему вы называете меня дитём, Матерь? — для начала ему желалось разобраться с тем, что волновало значительно давно. — Почему лелеяте надо мной, будто бы я маленький ребёнок? Я взрослый мужчина! Я... Раздавшийся глубокий грудной смех позади, принудил резко замолчать. — Сильное развитое тело не делает человека взрослым, как и зрелое может не делать его старым. Лишь твои мысли, поступки и поведение отвечают на вопрос – юноша ты или нет. Ответ Миранды его явно не удовлетворил. Однако, дабы немного унять нарастающее раздражение, тот стиснул зубы и слегка прикрыл глаза. — Почём вам знать, что творится у меня в голове? Да и по поступкам вы меня судить не можете, ведь всё, что я делал, пока находился здесь, – крепко спал, либо покорно выполнял ваши просьбы. Молодой человек не видел её лица, но необъяснимое чувство того, что сейчас женщина насмешливо ухмыляется полоснуло бритвой по всему тылу, глубоко рассекая бледную плоть. Ей словно было известно, куда больше, чем ему казалось. — И правда… не могу, — произнесла та чуть ироничным тоном, совершенно неожиданным для парня. — Возможно, один твой поступок и был наделён мужеством, несвойственным для юноши, но я бы больше назвала это – сплошь глупости. «Какой поступок?» — тут же задался вопросом тот. «Покорить Карпаты? Взобраться на верхушки восточноевропейских гор? О чём она говорит?». — Я не желаю продолжать спорить с тобой, дитя. Твои отчаянные, капризные попытки доказать мне что-то – очаровательны, но они только заставляют меня убедиться в обратном и уже начинают изматывать. Ступай в свою спальню, выпей макового молока и отдохни. Завтра днём мне нужно будет провести полный осмотр, а затем взять образец твоей крови. — Вы уже брали у меня кровь из пальца на днях… — Мне нужны более точные анализы. В сей раз возьму из вены. — Зачем? Со мной что-то не так? Я не понимаю… Она тихо посмеялась. — О, нет. С тобой всё так. Даже лучше, — её странная интонация больше заставила встревожиться, нежели успокоиться. — Но при обморожении в повреждённые участи кожи могла попасть инфекция. Парень не ответил. Прошло слишком много времени, чтобы какая-либо инфекция не проявила себя; помимо странного ощущения в груди, которое сама Матерь списывала на его разыгравшееся воображение, ничего страшного не происходило. Даже ампутация конечностей не потребовалась, хотя, нужно признать, пару пальцев на левой руке он словно не чувствовал, вероятно, отморозил. Да и выглядели они как-то… чуждо. Однако, почему-то владычица их не удалила. В любом случае, если молодой человек правильно понимал, она – учёная и ей было гораздо виднее, что надобно делать в тех или иных ситуациях, а значит не ему возражать. — Даже… лучше? Матерь Миранда не ответила, словно вопрос предназначался не ей, а кому-то ещё. — Значит ли это, — продолжил тот. — Что я всё-таки могу выйти за пределы убежища? — Нет. Не можешь. Я всё сказала и говорить здесь больше не о чем. Тогда в нём ярким пламенем вспыхнул гнев. Гнев, которого он раньше никогда не испытывал. Эмоция прошлась по струнам нервов, отыгрывая навязчивую мелодию раздражения. Это определённо был гнев уязвлённого самолюбия, которое намеренно задела женщина своими подавлениями мужской воли. И подливало масло в огонь ярости то, что парень не мог с этим ничего поделать. Несколько раз глубоко вдохнув, сжимая и разжимая пальцы, он резвым шагом рванул к выходу, со злости стукнул кулаком об дверную коробку, и скрылся в тёмном проёме, оставляя Матерь Миранду, как она того и хотела, в полном одиночестве. Дверь, издав противный скрип, сама закрылась за молодым человеком.***
Длинный коридор представлял из себя некое подобие подземного укрытия: сплошные каменные стены по обе стороны, вперед уходили старые потолочные светильники на коротких цепях, еле справляющиеся со своей задачей, а путей было всего два – вперёд и назад. Он не любил бродить не нему. От тусклого света болели глаза, по бокам давило каменистое покрытие, пробуждая в нём страх замкнутого пространства, да и возможностей выбраться не было никаких, лишь четыре двери, в одну из которых нельзя входить. Она-то больше всех и манила. Вероятно, этот проход вёл наружу, посему парню строго-настрого запрещалось даже открывать её. И он послушно следовал запрету. Однако, сейчас эмоции брали верх над разумом, поведением и держать грань дозволенного получалось с трудом. Молодой человек был настолько не в себе от злости и обиды, что готов, наперекор воспрещением Матери, ворваться в эту дверь и выбежать на улицу, прямиком к свежему весеннему воздуху, что насытит ноздри приятным запахом цветения, а не пыли, сырости и плесени (несмотря на поддержание порядка, в комнате постоянно пахло чем-то затхлым), от которых невыносимо першило в носоглотке; выбежать прямиком к свободе и вдоволь насладиться теплым временем года. Что он, в свою очередь, и собирался сделать. Пока Матерь Миранда занята уходом за собственным телом, принимая водные процедуры, появился шанс покинуть это тоскливое подземное убежище, оставшись незамеченным. Мысль о том, что он выйдет на улицу подышать слегка прохладным ночным воздухом, а затем вернётся обратно, как ни в чём не бывало, воодушевляла и придавала неимоверной решимости. «Я просто ненадолго выйду» — подначивал себя молодой человек. «Немного прогуляюсь и тут же вернусь. Ничего же не случится». Его пальцы настороженно коснулись железной двери, к которой владычица категорически запретила приближаться, а затем, немного помедлив, будто бы парень всё же сомневался в правильности своих действий, вся ладонь, ложась на металлическую панель, с силой толкнула её вперёд. Путь на свободу отворился с жалобным лязгом, заставивший стиснуть зубы. Звук был очень неприятный и громкий. Последнее даже породило страх, что женщина могла услышать попытку противиться её наказам, но он спал также быстро, как и появился. Всё же комната, в которой плескалась владычица деревни, наслаждаясь горячей водой с эфирными маслами, находилась намного дальше от запретной двери, ведущей к желанному выходу. Каковым же было его разочарование, когда вместо подъёма наверх, что позволил бы сбежать (пусть и на время), в открывшемся проёме показалось ещё одно плохо освещённое помещение. Однако, эта комната заметно отличалась от всех остальных: она была гораздо больше, захламлённее и определённо покоями чьими-то не являлась. Всё помещение было обставлено различной мебелью и сомнительными элементами декора (стойки, приставленные к стенам, на деревянной поверхности которых хаотично разбросаны всякие бумажки с заметками, шкафы, чьи полки полностью занимали стеклянные пустые банки, склянки, где-то пыльные книги; близ решёток, напоминающих камеру заключённого, без дела стояли коробки с барахлом и медицинский столик; на прозрачных лесках с потолка свисали непонятные анатомические иллюстрации черепа, жутких скелетов с крыльями летучей мыши и чёрно-белые эскизы странных существ, вызывающих холодные мурашки по телу), повсюду летала пыль, хороша заметная в тусклом свете настенных ламп, а запах стоял очень неоднозначный – пахло пряными травами, спиртом, но всё это смешивалось с плесенью и химикатами, едкими настолько, что прошибало на слёзы. Находка напоминала лабораторию какого-то безумца, грезившего воплотить свои кошмарные фантазии в реальность. И содержимое широкого стола, расположенного по центру комнаты, было тому веским подтверждением: пробирки с подозрительной багровой жидкостью, что давно застыла, стояли в металлическом штативе; беспорядочно раскиданы по всей столешнице ампулы, внутри которых в бесцветном густом растворе вязли пузырьки, многоразовые шприцы с поршнем (некоторые, как могло показаться, исходя из перепачканного чем-то ярко-красным стеклянного цилиндра, были использованы), скальпель и прозрачные трубки для переливания крови; с полок были вытащены пару толстых книг, одну из которых начали, но явно не дочитали; а по углам расставлены подсвечники с потухшими фитилями, как для некого ритуала; но самым пугающим и бросающимся в глаза – была трехлитровая ёмкость с неестественным… эмбрионом, плавающем в мутноватой жидкости. Этот отвратительный человеческий зародыш своим необычном видом поглотил всё внимание молодого человека, отчего тот без всякого дозволения вошёл в чужое рабочее помещение, дабы разглядеть уродливый плод повнимательнее. Мерзкий сероватый организм, полностью покрытый опухолями и швами, казался живым: он вздымался, как при дыхании, а тонкие щупальца на его спине плавно извивались, будто черви под водой, пытающиеся всплыть на поверхность. Эта картина пугала и вызывала омерзение, местами даже тошнота подступала к горлу, когда туловище зародыша начинало резво шевелиться, выпуская из себя маслянистую субстанцию, вследствие которой вода мутнела ещё сильнее. Но, как ни странно, парню это существо показалось знакомым – точно такой же эмбрион (лишь с некими отличиями в виде художественных дополнений, а-ля крыльев и кольца) был витиевато выгравированный золотыми нитями на тёмно-коричневой коже дневника, который ему дала Матерь, чтобы тот записывал беспокоящие его кошмары. И это почему-то беспокоило больше всего. Какой-то непонятный и внезапный интерес завладел молодым человеком. Он присел на колени возле банки с зародышем, приблизил к нему лицо, пристально вглядываясь во все участки сосуда, и снизу отыскал потёртый длинный обрывок с кричащей надписью: «Дар». «Дар?» — повторил он про себя, словно глаза пытались обмануть его. «ЭТО? Но кому?». Ещё немного посмотрев на омерзительный зародыш, парень несколько раз постучал указательным пальцем по крепкому стеклу, проверяя, надо думать, реакцию существа на чужое присутствие. И долго ждать она себя не заставила: эмбрион заколыхался, занервничал, испустил ещё одну струю сероватой маслянистой жидкости в воду, будто бы пугая нарушителя покоя, как моллюск своими чернилами. Такое угрожающее поведение действительно сумело встревожить парня. Он резко встал, отскочил от ёмкости и невольно забегал серыми глазами по всему рабочему месту, в инстинктивных попытках найти орудие, которым мог бы, вследствие чего, защититься. Конечно, защищаться было не от кого; вряд ли этот “маринованный” заложник трёхлитровый банки сумел бы выбраться и доставить ему проблем, но кто, в конце концов, может знать наверняка на что способна эта шутка природы? Когда глаза безумно метались по столешнице, молодой человек заметил на краю любопытную фотографию. Неуверенно взяв её в руку, он ощутил как внутри безумно забурлила кровь, как она устремилась по венам, сосудам, как готовилась выплеснуться из носа фонтаном. И это ощущение было странным, беспричинным. Пальцы сами сжали левый нижний угол фотобумага так сильно, что вся кисть судорожно задрожала. С некачественного детского снимка на него смотрели пара светло-голубых глаз, прожигая через бумагу всю его плоть. Он и впрямь чувствовал, как ребёнок с фотографии наблюдает за ним; лицо десятилетней девочки было устремленно исключительно на него, оно выглядело живым, но одновременно мёртвым; бледная кожа хорошо выделялась на фоне длинных угольных волос, а от светлых детских очей исходил необъяснимый холод. Но парень не мог оторваться от изображения ребёнка, оно словно приковало его к себе; по ту сторону снимка на него определённо смотрела маленькая незнакомка, однако, что-то внутри рвалось к ней, пыталось пробиться сквозь людскую оболочку, словно отзывалось на глухой зов, которого он не слышал. — Я запрещала входить сюда. — раздалось со стороны двери ледяным тоном, отчего молодой человек сию же минуту обернулся. Голос несомненно принадлежал Матери Миранде, женщина стояла в открытом и пронизывала своевольного наглеца порицательным взглядом. Она была слегка обнажена, лишь белое махровое полотенце, обмотанное вокруг стройного тела, скрывало всё самое необходимое. Её короткие белые волосы доходили до шеи, совсем чуть-чуть не доставая до плеч; они были мокрыми и непривычно растрёпанными. Видеть женщину в таком виде было не менее необычайно, чем нагишом. — Кто... кто эта девочка? — фотография таинственного ребёнка настолько сильно заинтересовала молодого человека, что он совсем не обратил внимания на своё застоное врасплох положение. Дрожащая рука медленно протянула владычице снимок. — Тебе нечего здесь делать! — проигнорировав вопрос, возмутилась Матерь. — Почему ты ослушался? В одно мгновение женщина оказалась рядом с ним, а затем грубо выхватила фотографию из пальцев. От резкости движений, полотенце едва-едва не сорвалось с её тела и не освободило пышную грудь, но женщина вовремя его придержала. — Я не могу больше сидеть в убежище, Матерь, — серьёзно изрёк молодой человек. — Мне нужно... — Ты выходишь из-под контроля, — раздражённый шёпот владычицы заставил дёрнуться. — Что же вновь я сделала не так? — её голос в момент сменился на усталый и огорчённый, когда серые глаза упали на отобранную фотографию десятилетней девочки. Если первая фраза предназначалась конкретно ему, то этот вопрос – точно нет. Однако, в лаборатории они находились, вроде как, вдвоём. — Вы сделали для меня слишком много, Матерь Миранда... напротив, здесь нет вашей вины. Это лишь потребность. Моё тело, можно сказать, ожило, а всё живое тянется к солнцу, к свежему воздуху. Я просто хотел прогуляться... С интонацией сменилось и выражение лица женщины: сейчас вместо гнева, её лик демонстрировал... странную насмешку. Его слова по какой-то непонятной причине её позабавили. — Поверь мне, дитя, у тебя нет такой потребности. Руки и ноги парня неожиданно забились крупной дрожью. Сглотнув ком в горле, он прошептал: — Я не понимаю... — И не нужно. Ты – уникум. Этого знать достаточно. — Уникум? Это же бред... Она тихо посмеялась. — Может, бред, а может – нет. Скоро я в этом убежусь. — С помощью моей крови? Тёплая улыбка тронула её пухлые губы. — Нет, — медленно помотала она головой. — Тогда... что вы имеете ввиду? — Некоторые вещи человеческому разуму понять попросту не суждено. Даже не засоряй голову. Ступай лучше в комнату и выпей уже это маковое молоко, что давно остыло пока ждало тебя. Мне пора собираться. — Куда? — Любопытство и упрямство тебя не красят, юноша, — её подчёркнуто ироничный тон вызвал негодование. — Но если ты угомонишься от полученной информации – этой ночью пройдёт праздник. Мне необходимо там быть. В серых глазах парня загорелись искорки надежды, которые он попытался скрыть, опустив взгляд в пол. — Вы оставите меня одного? Однако, как бы он ни старался не выдать лёгкое предвкушение того, что попытка прогулять может увенчаться успехом, его резко воодушевлённый голос вызвал у неё сомнения. Да и вопрос прозвучал довольно некрасиво. Матерь задумалась. — Лучше возьмите меня с собой, — предложил парень, недожавшись её ответа. — Со мной же ничего не случится, если я всё время буду под вашим присмотром. И я, наконец, прогуляюсь... прошу вас, Матерь! Я не буду досаждать, всё сделаю, только не оставляйте меня... В лаборатории повисла гробовая тишина. Гнетущая. Невыносимая. Матерь молчала, размышляла, её губы постоянно подрагивали, словно хотели что-то сказать, но не решались; это "что-то" произнести давались с трудом. Нужно было всё обдумать. Но у парня не хватало терпения. Молчание сводило с ума. — Собирайся. — прозвучало желанное слово, как звон колокола в тяжёлое время. И всё его существо наполнилось облегчением.