... августа, 1919 год.
***
По большому залу эхом разносились голоса на повышенных тонах, орущие друг на друга и гремящие. Возмущение женщины и издевательский хохот мужчины последней каплей переполняли и без того полную чащу терпения, из краёв которой была готова вытечь горячая пенная жидкость, сумевшая бы обжечь каждого оного присутствующего. Последние несколько дней нервы были подобны натянутым до предела струнам, один удар по которым приведёт к чему-то непоправимому; и двое её отпрысков, что вечно грызлись между собой, сейчас играли на них, словно на скрипке, используя вместо смычка свои раздражающие выкрики. Как же хотелось немедленно прекратить их одним лишь взмахом крыла, после которого крикливые глотки наполнились бы крупными перьями, а их острые стволы мигом воткнулись в стенки горла, выпустив кровь неудачным экспериментам, гордо звавшимися её детьми. — Это всё ты виноват! — выплюнула, как горькую желчь, обвинения гигантская женщина. — С хера ли Я? — седому мужчине они пришлись не по вкусу. — Не прикидывайся невинной овечкой, Гейзенберг. Все мы знаем, кто под шкуркой прячется! — Думай, что говоришь, ведьма, — он быстро подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в деревянном длинном седалище и устрашающе взялся за стального вал молота. — Иначе будет нечем. — Угрожаешь мне, мерзавец? Ха! Глядите, Матерь, Гейзенбергу ничего не стоит впустить в ход свои металлические штучки и навредить ими кому-нибудь из нас. — А чего, я должен молча сидеть и слушать твои пустые обвинения? Матерь Миранда, вы сами всё видели. Я ничего не сделал, а эта гигантская любительницы вешать мужиков на палки начала клеветать на меня. — Лжец! Всесильное божество раздраженно закатила глаза. Как же ей наскучило выслушивать это бестолковое руганье. Как же надоело разрываться между ними и сглаживать конфликт. Почему они позволяют себе столь неподобающее поведение, находясь подле неё? Хотят её этим оскорбить? Неблагодарные. Они забывают, кто дал им жизнь! Когда к прочим досаждающим звукам прибавился ещё и мерзкий низкий смех её самого провального опыта – Сальваторе Моро, а также назойливое хихиканье Донны Беневьенто, что предпочитала выражать свои эмоции через куклу Энджи, Матерь Миранда вспыхнула таким выразительным гневом, что возле её пухлых губ обозначились складки, едва проглядывающиеся сквозь прорези золотой маски. Она понимала, что необходимо было чуть потерпеть, унять раздражение, ведь до воплощения плана оставалось не так много – чуть больше месяца, но эта непозволительная манера безобразно вести себя рядом с ней била по самой гордости; злила и возмущала. Ева бы так никогда не поступала. — ТИШИНА! — громко, во всю силу своих лёгких гаркнула могущественная женщина. Этот крик отразился от стен подземной церкви и подобно молнии поразил каждого присутствующего, заставив их тела встрепенуться. — Я собрала вас не для того, чтобы вы затевали ссору! — Простите, Матерь Миранда! — промолвила Димитреску, смущённая сделанным замечанием. — Но это уже третье собрание за этот месяц… — Да-да-да, а май только начался, Матерь! — вмешалась Донна устами неугомонной Эджи, что елозила у неё на коленях. — … именно. — пренебрежительный взгляд гигантской женщины мельком окинул деревянную куклу, а затем тут же сменился, наполнившись полной покорностью, и устремился на божество. — И мы просто в замешательстве. Прежде такого не было. Простите, если мои попытки вывести этого неотёсанного мужлана на чистую воду вас оскорбили. Вы знаете, я этого не желала. — Гейзенберг здесь ни при чём, Альсина. В деревне и без него с каждым днём становится неспокойно. — Что вы имеете ввиду? — выдохнув сигарный дым, присоединился к беседе четвёртый владыка. — На прошлом собрании мы обсуждали двух чужаков, которых поймали ликаны на вершине выступа подле деревни. Как выяснилось по их униформе, это лазутчики. Британские. А вчерашним утром я заметила в небе винтокрылые летательные аппараты, что изрядно зачастили с облётной траекторией над нашей деревней. — А я говорила! Это всё Гейзенберг, Матерь Миранда! Своими идиотскими изобретениями привлёк лишнее внимание. — Да завали ты пасть! Могущественная владычица глубоко вздохнула, стараясь себя успокоить, а потом продолжила, спокойным, но очень серьёзным тоном: — Повторюсь, Гейзенберг к этому никакого отношения не имеет. — Благодарю, Матерь. — Могу предположить, что внешний мир о нас прознал по-иному, заинтересовался и приступил к изучению. Мне это не нравится. — Не думаете, Матерь Миранда, что тому виной дурацкие праздники с приглашёнными гостями из вне, которые вы устраиваете в свою честь? — мнение Лорда Гейзенберга было невинным, но прозвучало оно с явной неприязнью. — Исключено. — Ну, почему же? — сделав затяжку сигареты, усмехнулся он. — Фанатики толпами направляются в одно место, собираются там, а потом... какая-то часть из них не возвращается. Не считаете это странным? Дело-то, может, далеко не во мне, Мисс Вечно Голодающая, а в тебе и твоих неосторожных питомцах? Альсина Димитреску от столь громкого заявление своего братца озлобленно и излишне несдержанно фыркнула, отчего вызвала у второго лишь порыв безудержного смеха. — Именно, что "фанатиков", — не обратив внимание на начало очередного конфликта её самолично созданного потомства, подчеркнула Миранда. — Это военные объекты. Какое правительству может быть дело до религиозных последователей? — Пропажа людей, наверное. По-вашему, это никого не смущает? — Жертвоприношении, в таких случаях, – обыкновенное дело, — встряла Леди Димитреску. — Жандармерия лишь делает вид, что расследует исчезновение. Но стоит им узнать, якобы смертный был замечен в какой-то сомнительной деятельности – его поиски мигом прекращаются. Гейзенберг, наивное дитя, ты и представить себе не можешь насколько жесток и равнодушен внешний мир. — Да неужели? — Карл насупился. — Я был за пределами этой херовой деревни. И я знаю, на что способен этот не менее херов мир! Альсина бархатисто посмеялась. — Сколько ты там был? Год с лишним? Сбежал из-под материнского крыла на фронт и думаешь, что познал жизнь? Окстись, Гейзенберг, ты понятия не имеешь какого это жить по-другому, в мире, где ты никто, где твоё имя не имеет значения, а тело лишь предмет вожделения! Четвёртый владыка хотел возразить ей, даже нервно дёрнулся, дабы начать покрывать даму обилием недовольств и, вероятно, оскорблений, но что-то непонятное резко остановило его, и Карл поменялся в лице: седоватые брови изумленно поползли вверх, а хитрая широкая улыбка медленно, обнажая белоснежные зубы, расплылась на грубом, шрамированном лице, что теперь излучало странное удовольствие, вместо нарастающего гнева; и если бы его глаза не были спрятаны за круглыми тёмными очками, то (как была уверена Миранда) в золотой радужке засверкала злорадствующая искра. — Точно, — с насмешкой выдал он. — Ты ж не местная. — У-у-у, — молчавшая всё это время Энджи явно заинтересовалась подмечанием братца по поводу Альсины. — А откуда? Скажи, скажи, скажи! — Гейзенберг, ты идиот! — Прекратите, вы оба! — недовольно воскликнула Матерь, наградив каждого из них укоризненным взглядом. — Сколько ещё нужно сделать замечаний, чтобы вы прекратили? — Простите, Матерь. — прозвучавшие в унисон извинения потешили её самолюбие. Миранда слегка кивнула головой, дав понять, что на детей зла более не держит. — Вернёмся к нежеланным гостям: кто бы это ни был, их определённо волнуют не таинственные исчезновения людей. — М... м-мы? — Лорд Моро тоже наполнил о своём присутствие хриплым низким голосом. — Мегамицелий. В подземной церкви воцарилось гробовое молчание. Слышно было только хрипение и бульканье Сальваторе, громкое нервное дыхание Альсины, удивлённые вздохи Энджи и то, как горит, легонько потрескивая, табак сигары Карла. Нарушить её не осмеливался никто, словно бы ждали, что Матерь опровергнет собственные слова, ссылаясь на глупую шутку, что выдала в попытке припугнуть непослушных деток. Однако, божество тоже молчала. Тогда нарушить безмолвие, как самая старшая из них, решила Димитреску. — Вы должно быть шутите, Матерь. Это же невозможно! Даже деревенской черни ничего неизвестно о нём. Каким чудом чужаки могли прознать про "Тёмного Бога"? Могущественная женщина призадумалась. Действительно, как кто-то иноземный сумел узнать то, что хорошо скрыто от посторонних глаз и ушей? О мегамицелии ведомо лишь ей и её лордам, ни один местный не знает истинное существо Тёмного Бога. В таком случае, что в его владениях делают британские разведчики и военные геликоптеры? «Британские» — озарение молнией пролетело в её голове. «Быть не может». И уголок пухлых губ нервно дрогнул. — У меня есть некие подозрения, — начала она, едва сдерживая злобу, что накатила невзначай, от одной лишь мысли. — Но нет никаких доказательств. Делать выводы пока рано, но круг, чтобы вы понимали, очень мал. — Миранда медленно обвела серыми глазами каждого лорда деревни, касаясь их душ, и заглядывая в них, будто могла видеть насквозь; на мгновение она задержала взгляд на Карле Гейзенберге, внимательно всматриваясь в круглые окуляры. Она всё ещё не видела его очей, но чувствовала, как невозмутимо сквозь тёмные стёкла четвёртый владыка глядит на неё. — Так или иначе, будьте бдительны. Незваные гости нам здесь ни к чему. Разумеется, Матерь не боялась чужаков. Совсем нет. Они впятером вполне могли быть дать бой любой армии, которую на них лишь намериваются спустить, а с войском вооружённых и относительно разумных ликанов – было бы ещё элементарнее. Волновало её отнюдь не это. Разборки с посторонними несомненно станут главной помехой её планам. А очередной провал она больше допустить не посмеет. «Я приближала этот момент слишком долго». — По этой причине я приказала местным закрыться в своих домах и затаиться на какое-то время. Пусть думают, что поселение заброшено. — Так вот, куда делся весь люд! — утробно рассмеялся седой мужчина. — А я-то думал, готовят новый удар по замку плотоядного чудовища. В отличие от Карла, остальным было абсолютно не до смеха. Даже Моро, который поддерживал любую его брошенную в сторону Альсины, местных или кого ещё шутку. Бунт, хоть и был изначально обречён на провал, но проблем каких-никаких доставил. — Невзирая на необразованность и полный мрак в мозгах, этим плебеям должно хватить ума не совершать прошлых ошибок. По крайней мере, если им дорога жизнь. — голос Альсины Димитреску звучал крайне недобро. Её точно оскорбило поведение деревенских, замыслив те своё глупейшее восстание. Как же так? Как они посмели усомниться в её могуществе? — К слову, об этом. Матерь Миранда, предлагаю приказать деревенщинам отправить ко мне ещё одну деву. В качестве извинений. — Я позволила тебе забрать трёх девушек и двух мужчин с празднества. Зачем тебе ещё? — А этой лишь бы пожрать, — шутливо шепнул Лорд Гейзенберг Лорду Моро, указывая пальцем на Леди Димитреску. — И вечно ей всё мало... Оба владыки сдавленно захохотали. — Так уж вышло, — Альсина бегло посмотрела на братьев и чуть нахмурилась. — Что одна их моих служанок понесла заслуженное наказание за попытку сбежать, а единственный слуга умер несколько месяцев назад. Моя главная камеристка не справляется со своими обязанностями в одиночку. Заставьте старосту отдать мне юную девушку, чтобы та стала второй служанкой. — Снаружи последний месяц весны, Альсина, а не первый зимний. Год только начался. Я не могу взять и нарушить договор, что был заключён по твоей прихоти. Лишь раз, в конце года местные отдают тебе своё юное дитя. И не более. Для них даже это трагедия. Только представь, что будет, если отойти от условия и потребовать больше, чем нужно? — Ничего не будет, Матерь Миранда, — спокойно ответила Димитреску. Даже слишком спокойно. — Одной больше, одной меньше... какая этим смертным разница? Они плодятся, как кролики. — Кролики, — с особым презрением буркнул седой владыка. — Они для тебя – кролики? — Не начинай, Гейзенберг. Твоя любовь к деревенским трогает, правда, — алые губы высокой женщины растянулись в улыбку, а из груди вырвался бархатный смех. — Но оставь её при себе и не учи меня морали. — И не собирался, — мужчина выпустил большое облако дыма от толстой сигары, выдержал небольшую паузу, наблюдая за тем, как он рассеивается по всей зале, затем продолжил: — Собаку проще моралью обучить, чем тебя. То, что происходит в стенах твоего замка... — Замолчи! Раздался насмешливый смех. Карл так гулко рассмеялся, что Альсина невольно скрипнула зубами и отвернулась. — Что? Правда глаза колит, сестрица? — Гейзенберг, — строго обратилась к нему Миранда. — Да, Матерь? Она лишь медленно покачала головой, запрещая тому продолжать что-либо говорить в сторону старшей сестрицы, а потом, тяжко вздохнув, серьёзным тоном заявила: — Мне нет дела до того, что происходит в замке; нет дела до того, что ты творишь на фабрике; и мне совершенно безразлично, чем вы, все, занимаетесь в стенах своих владений. — в её голосе слышались полное равнодушие и едва заметное нетерпение. И эта холодность ледяным сквозняком ворвалась в подземный храм, ощетинившись иголками, что разом вонзились в их мутировавшую плоть. — Меня волнуют исключительно результаты экспериментов, которые вы проводите с Каду. Но ни один из вас не удовлетворил мои требования. Все владыки, восседая на своих деревянных тронах, в миг напряглись. Все. За исключением Карла Гейзенберга. Его нарочито подчеркнутому спокойствию мог позавидовать любой. Но Матерь Миранда знала, что скоро его хладнокровию придёт конец, и эта нахальная улыбочка бесследно исчезнет с шрамированного лица её названного сына. Постоянно контролировать ситуацию он вскоре не сможет. Необходимо только чуточку подождать. — Однако, — продолжила она, не сводя глаз с четвёртого владыки. — Мне удалось добиться определённых достижений. И без вашей помощи. — Тот парень, — Карла ничуть не смущало пристальное наблюдение за ним. — Я правильно понимаю? Матерь утвердительно кивнула. Но сквозь прорези золотой маски Гейзенберг сумел уловить её прищур, который можно было расценивать как угодно. — Ха! Значит, у нас пополнение? — На какое-то время, — с постепенно усилившейся злобой процедила могущественная женщина. Миранду смутило восклицание её подопечного. Неужто он смеет сомневаться в успехе эксперимента? — Через месяц, когда в небе взойдёт полуночная кроваво-красного луна, состоится церемония. И я, наконец, с помощью мегамицелия верну утраченное. — Церемония? — округлив глаза в изумлении, переспросила Леди Димитреску, как если бы не расслышала в первый раз. — То есть у вас получилось? Владычица деревне поджала губы, подметив искреннее удивление в положительном результате, что та смогла достигнуть. От кого, от кого, а от Альсины сомнений в её творениях она не ожидала. — Получилось. Каду прижился довольно хорошо. Так, как должен. — Невероятно… — Вы уверены, Матерь? — хрипловатый, приглушённый голосок Донны Беневьенто удивил не меньше. Девушка редко общалась на совете через собственные уста, предоставляя эту важность оживающей кукле, посему Миранду озадачило и это. Взглянув на самую младшую владычицу деревни, что сидела на троне по правую от неё руку, женщина немного помолчала, явно что-то обдумывая, а затем ответила: — Я практически ежедневно провожу обследования, и результаты анализов вполне удовлетворяют условиям. — Матерь Миранда, вы же знаете, что Каду непредсказуем и… — Знаю, — поспешно, отрывисто перебила Димитреску божество, не желая слышать никаких других исходов из чужих уст. — Каду может развиться неожиданно, даже если он успел адоптироваться в хозяине. Поэтому внимательно слежу за его состоянием. Я не допущу подобный оплошность, что допустила с тобой, — потом резво поднял руку и пальцем указал на сидящую чуть дальше гигантскую женщину. Леди Альсину этот грубый жест явно задел и унизил: бледное круглое лицо помрачнело, а алые губы задрожали, как бы не пыталась она это скрыть. — Во дела! А можно поподробнее? — с ухмылкой выдал Лорд Гейзенберг, раскинувшись на спинке скамьи, нагло кладя ногу на ногу. — Альсина была первым успешным опытом. Самым удачным и подходящим. Во всяком случае, до тех пор, пока не выяснилось, что наследственное заболевание крови было использовано паразитом в качестве сверхчеловеческой силы, ловкости и скорой регенерации. — Матерь Миранду бегло посмотрела на смутившуюся аристократку, что, надув щёки, потягивала свой мундштук, выпуская вверх струйки белого дыма. — Но со своими побочными эффектами. Из-за этого генетического недуга возникла потребность в употребление гемоглобина, который катастрофически не хватал её организму. Выяснила я это, к несчастью, поздно, когда началась бесконтрольная мутация, вследствие нарушения баланса регенерации. — Ему незачем было знать об этом, Матерь. — как-то обиженно буркнула себе под нос Димитреску, совершенно не глядя на свою повелительницу. Но Миранда лишь скупо ухмыльнулась. Через прутья маски, это заметить было трудно, но Гейзенберг смог, что безусловно не могло не вызвать у него, проникнутый едкой издевкой, смех. — И что ты… вы будете с ним делать, ма-а… Матерь? — чуть ли не под ухом раздался низкий булькающий голос. — Пока он вам н-не угоден? Тут же повернувшись на противный звук, Миранда встретилась взглядом с рыбьими глазёнками её самого ничтожного, но преданного эксперимента. Лорд Моро позволил себе приблизился к ней слишком близко, отчего та брезгливо поморщилась и отступила на два шага в сторону. — Это я тоже намеревалась обсудить. Карл Гейзенберг внезапно выпрямился в седалище, а на лице его появилась явная заинтересованность. Мимо могущественной женщины это не прошло. — Так, как он, отчасти, подобен нам, у него тоже есть свои потребности. И я, к сожалению, не могу с этим ничего сделать. Вернее, могла бы, но сомневаюсь, что держать его привязанного к постели – правильное решение. Будем соблюдать гуманность. После последнего слова лорды странно оживились: Альсина Димитреску фыркнула, как бы выражая насмешку, Карл Гейзенберг прыснул, сдерживая смех, Донна Беневьенто тихо кашлянула в кулак, тоже подавляя желающий вырваться смешок, а Сальваторе Моро и вовсе, совершенно не скрывая, немелодично загоготал. Реакцию отпрысков Матерь посчитала не слишком уместной. Недоуменно захлопала серыми глазами, а затем продолжила: — Так вот. Всё, что он пожелал – прогуливаться время от времени по улицам моей деревни. Но с условиями, которые поставила я. — Это же нелепо! К чему идти на поступки тому, кто лишь жалкая оболочка? — К тому, что это “жалкая оболочка” – моя будущая дочь. — тяжесть произнесённых владычицей слов придавила аристократку, отчего она, нахмурившись, вновь приумолкла. — Пусть наслаждается последним месяцем. Ко всему прочему, юноша в моих владениях, под моим присмотром. Когда я не занята, разумеется. В другом случае, требую помощи от вас – приглядывайте за ним и тут же сообщайте о каждом лишнем шаге. Мне важ… — Матерь Миранда, я вынуждена протестовать! — не вытерпев, резко вскочила со своего трона Альсина Димитреску. — В сиделки никто из нас не записывался. Возиться с ещё одним упрямым и непослушным дитём – каждому без надобности. Нам Гейзенберга хватает сполна! — и ткнула наконечником длинного мундштука в сторону четвёртого владыки. — Эй! — Заранее простите мою дерзость, но этот юноша не наша проблема. — Может, ты за себя говорить начнёшь? — упрекнул её седой владыка. — Понимаю, что мать из тебя никудышная, но хотя б для виду подыграла бы. Это у тебя получается лучше. — Что ты сказал? — скрипя зубами произнесла гигантская дама и злобно посмотрел на вальяжно развалившегося в седалище Карла. — Что слышала. Или до тебя мои слова ещё не дошли? Мисс Гигантская... Не успел он договорить, как в лицо прилетел такой мощный плевок, что мог утопить в себе всю шрамированную физиономию. — ... сука. Протерев лик ладонью, Гейзенберг пришёл в такой небывалый гнев, что мигом схватился за свой металлический молот и бросил его, будто копьё, прямо в Леди Димитреску. Аристократка только и успела повернуться боком и инстинктивно прикрыться руками, дабы тяжёлое оружие не навредило чудесному лицу; по-иному предотвратить столкновение она бы не смогла. И когда молот с грохотом достиг цели, по всей подземной церкви поднялись клубы удушливой пыли, которые угодили каждому присутствующему в ноздри, глаза и набились в рот; кашель тут же разнесся по подземелью и наполнил его звонким эхом. В один момент к нему прибавился безумный громогласный хохот Энджи, что неожиданно развеселилась от абсурдности происходящего. И это стало последней каплей в чаше переполненного терпения. — ДОВОЛЬНО! — прогремело, словно гром первой весенней грозы, сотрясся их души. Звуки вокруг мигом поникли. — Вы перешли все границы! Я терпела ваши ссоры, ругань, оскорбления друг друга, но драку... ещё при мне! Не-е-т, это затмило всё ваше поведение. — Великодушно простите, Матерь, — поправляя широкую шляпу, а также отряхивая белое платье от частиц грязи, виновато промолвила Димитреску. Оружие Гейзенберга ей абсолютно никак не навредило, будто бы из стали сделана она, а не молот. После чего, бросив на седого мужчину испепеляющий взгляд, тут же произнесла: — Но это всё он! — Да-да-да, — дразнящим тоном проговорил Карл, похлопывая по кожаному пальто, дабы очистить его от слоя пыли. Затем вытянул руку и магнитокинезом притянул к себе своё большое орудие, что находилось совершенно в другой части храма; молот мало того, что не причинил Альсине никакого вреда, так ещё отскочил от её тела в противоположную сторону, разрушив ветхие балки, державшие деревянные балкончики. — Это же я сам смачно харкнул себе в лицо! — Держал бы язык за зубами! — МОЛЧАТЬ! — вновь раздался крик Матери Миранды. — ВЫ ВСЕ, ВОН! Прочь по своим владениям, чтобы глаза мои вас не видели! Собрание окончено. — Но, Матерь... Взгляд, который бросила могущественная женщина на Леди Димитреску был холоден и полон злобы. Одного лишь его хватило, чтобы она поджала алые губы, гордо вздёрнула подбородок и направилась к выходу, к которому уже, с трудом перебирая ноги, устремился Сальваторе Моро. А потом и Донна на руках с Энджи поспешила покинуть подземный храм, подальше от гнева Матери; но стоило следом за ней зашагать Карлу, Миранда неожиданно окликнула его: — Гейзенберг. Четвёртый владыка тут же остановился. Но не обернулся. — Не приближайся к нему. — если холод её голоса пугал Донну, печалил Моро, а Альсину нервировал, то в Карле он разжигал необъяснимый задор. — К кому Матерь? — с насмешливой интонацией спросил он. Миранда не видела его лица, но была уверена, что на сухих губах заиграла всё та же кривая ухмылка, что и всегда. И её это злило. — Тебе известно к кому. Четвёртый владыка не ответил, лишь медленно повернул голову и, дабы скрыть прорывающуюся ухмылку, сжал зубы, отчего выражение шрамированной физиономии стало более злорадным. Однако, видя, что могущественная женщина не собирается говорить прямо, всё же решил не молчать. — Я чуточку не догоняю, Матерь. Вы приказали следить за парнишкой или… — Следить, но никак не заводить сомнительную дружбу. Лорд Гейзенберг невозмутимо пожал плечами. — Понятия не имею, о чём вы. Тогда к ногам четвёртого владыки с противным металлическим звоном, что отразился эхом по всему подземелью, упал большой ключ. Его ключ с шестикрылым эмбрионом. — О, вот он где! — нарочито радостно воскликнул седой мужчина и, закинув молот на плечо, поднял брошенную Матерью вещь. — Ну, надо же. А я его везде обыскался. Миранда недоверчиво прищурилась. — Прошу извинить, Матерь, я стал таким рассеянным, а с этим, — он запустил руку в карман своего кожаного пальто цвета хаки и просунул пальцы в здоровенную дыру, демонстрируя той причину потери ключа. — Уже парочку вещей посеять успел. Владычица не поверила ни единому слову. Однако, прямых доказательств участия этого хитрого лиса в посещении её подопечного старинной Крепости у неё не было. А Гейзенберг хорошо умел изворачиваться и искать любые оправдания своей невинности, посему сейчас спорить с ним было бы просто бессмысленно. Но это не столь важно. Важнее то, что теперь он знает – от Матери ничего не удастся скрыть. Ей известно многое. И если ему хватит ума, которым он так любит блистать, принять это к сведению – не станет продолжать замышлять происки, впутывая в это необходимый ей удавшийся эксперимент. — Я ясно выразилась? — Да бросьте вы, это ж… Нацеленный на него пронзительно убийственный взгляд Миранды заставил немедленно прикусить язык и нервно поёжиться. Она точно не шутила, не пыталась блефовать – она определённо знала о чём говорит, и знала что скрывает её названный сын. — Я вас услышал, Матерь, — стиснув челюсти, прошипел седой владыка. — Правда… не совсем понял. «Ложь. Ты всё прекрасно понял». — … но раз вы того желаете – да будет на то Ваша воля. И утробно приглушённо посмеявшись, последовал примеру брата и сестёр – скрылся за высокими вратами, ведущих прочь из подземной церкви. Матерь провожала его пристальным, подозрительным взором до последнего, а после, о чём-то задумалась, обратилась в чёрную ворону и вылетела на поверхность через большое отверстие в своде пещеры.***
Снаружи стояла прохладная майская ночь. Она шептала легким ветерком, что трепал кусты дикой сирени, отчего землю покрывала пелена сиреневого дурмана; освещала её яркими звёздами и дарила покой местным жителям своей тишиной и спокойствием. За окнами уютных домов царило полное безмолвие, и лишь стук длинной трости по утоптанной, твёрдой земле, треск ударяющихся друг о друга черепов, а также бряцанье каких-то мелких побрякушек, свисающих с наконечника посоха, прерывал деревенскую тишь. Сгорбленная худощавая старуха, опираясь на длинную жуткую трость, бродила по местному кладбищу, что-то невнятное бормотала себе под нос и озиралась по сторонам, проверяя является ли она единственной блуждающий душой в этой безмятежной ночи. В один момент старая колдунья медленно выпрямилась и предстала в облике красивой высокой женщины, молодое лицо которой проявлялось в чёрной липкой жиже, поглотившей всё тело. Постепенно тёмная субстанция полностью растворилась по её коже, обретая нежно персиковый цвет, а на местах, где болталось оборванное тряпьё деревенской ведьмы, возникла роскошная чёрная сутана и, перекинутая через плечи, шёлковая стола с блестящими в лучах звёзд узорами. Как по волшебству, вместо уродливой карги возникла статная, изящная женщина с волосами цвета золота, что едва проглядывались из-под тёмного платка. Она больше не хромала, шла уверенно и грациозно, вся нерасторопность старухи сменилась быстрым шагом молодой женщины; огромный горб тоже исчез, оставляя на своём месте ровный чудесный стан, а посох в её руке вдруг стал букетом чёрных живых роз. Полумёртвая карга превратилась в живое воплощение местного божества, что прогуливалась по собственным владениям в полном одиночестве. Матерь прокладывала небольшой путь через мрачные и холодные могилы, попутно бегая серыми глазами по каменным надгробиям в поисках заветного имени. И каждый раз, когда взгляд натыкается на слово, состоящее из трёх букв, её давно застывшее сердце вновь начинало обливаться горячей кровью, быстро биться и чуть ли не вырываться из груди. И по какой именно причине (то ли от мучавшей тоски, то ли от осознания, что могила ребёнка – её ребёнка) – непонятно. Подойдя к маленькой могилке, Миранда опустилась на колено, положила букет живых цветов на место захоронение, а затем провела кончиками золотых колец в виде когтей по твёрдой ледяной плите, где была выгравирована, режущая из раза в раз её душу насквозь, надпись – «Ева. 1909-1919». — Ну, здравствуй, моя милая, — прошептала она самым нежным и ласковым голосом, который уже начинает забывать. — Это снова мама. Как и обещала. Её ладонь трепетно проскользила по всему надгробию, стряхивая песок и грязь, что на нём за день успели осесть. Потом, немного помолчав, с тяжёлым вздохом произнесла: — Я очень сильно скучаю по тебе, доченька. И знаю, что ты по мне тоже... Легкое дуновение ветерка неожиданно пробежало по лицу, приятно пощекотав кожу, отчего Миранда с улыбкой поморщилась. — Скоро, — тут же выдала она уверенно, глядя на могильную плиту с именем девочки. — Скоро мы вновь встретимся, моё чудо. Мама сделала для этого практически всё. — очередной маленький порыв ветра попытался поиграть с её волосами, но всколыхнул лишь чёрную ткань платка. — Осталось немного, и мы будем вместе. В сей раз навсегда. Я обещаю тебе, моя милая Ева. Очень долгое время Матерь Миранда стояла над могилой почивший единственной дочери, в молчании, вспоминая все тёплые моменты, когда её малышка была рядом, когда дарила ей счастье и наполняла жизнь смыслом. Прошло слишком много времени с того момента, как она потеряла своё единственное счастье, однако боль сумела проникнуть слишком глубоко, прочно засесть в грудной клетке, без шанса её извлечь; она горечью наполняет душу, изводит и без того измученный разум, лишая последнего рассудка. Но вера в то, что воскресить дочь представляется возможным, крепко держит её на плаву уже десятки лет. Спустя уйму неудачных попыток, разнообразных экспериментов и приобретённых опытов, Миранда наконец близка к долгожданному воссоединению, как никогда прежде. И она ни за что не отступит, ведь надежда на давно утраченное ожила с новой силой; её шанс вернуть всё и вновь стать счастливой находится близко. Слишком близко. Практически рядом с ней. И с этой мыслью, что пропитала всё тело, всю душу и приятно замутила разум, она чёрной большой птицей взмыла в ночное небо. Убежище, как ни странно, встретило её тишиной и потёмками. Впрочем, как и всегда. С тех пор, как Матерь обжила пещеру, в которой произошёл решающий для её жизни момент, ничего другого с каждым возвращением она не наблюдала. Всё то же безмолвие, кромешная тьма и абсолютное одиночество, ставшее для неё банальным и таким привычным. Однако, с недавнего времени кое-что потерпело изменения: отныне в каменных стенах пещеры их стало двое – он и она. За три месяца Миранда успела привыкнуть к чужому присутствую в своём доме, пусть и далось ей это с большим трудом. Как же было непривычно созерцать кого-то в своей обители, кого-то другого, постороннего и незнакомого... как же необычно вновь видеть мужчину, свободно расхаживающего по её покоям. Это несомненно действовало на нервы; посему она всячески старалась держать его в одном месте – в кровати, запертым в другой комнате. Однако, женщина также понимала, что постоянно лежать в постели и спать под воздействием макового молока ему на пользу не пойдёт, вследствие чего, бывало, позволяла днями бодрствовать: читать, писать (проверка когнитивных способностей), иногда нагружала незначительными делами, дабы просто так по коридорам не скитался. А со временем, ей даже показалось, будто бы в нём есть что-то такое, что располагало и успокаивало, временами даже возвращало в прошлое, напоминая о минувших днях, которые, с рождения Евы, она старалась отгонять. Благодаря чему, в конце концов, с ним свыклась. Однако, ни в коем случае не допускала ни малейшей привязанности, и в мыслях старалась не держать никакой особой симпатии. Ей он нужен исключительно для чрезвычайно важного дела; лордом Миранда его делать точно не собиралась. «Этой ветхой телеге пятое колесо ни к чему». Зажгя миниатюрный подсвечник-блюдце, Матерь Миранда остановилась перед дверью, что вела в комнату, которую она, за последнее время, слишком зачастила посещать. Этот факт изрядно смущал, но женщина яро убеждала себя в том, что всё это ради её же спокойствия, что небольшой контроль не будет лишним, ведь, воспользовавшись отсутствием владычицы, сбежать он уже пытался, а сейчас данная возможность появилась вновь; и пустить её в ход было бы замечательным для него решением, пусть и очень-очень глупым. Поэтому, отбросив ненужные сомнения, она повернула ручку и тихо прошла в покои. В спальне царил мрак и тишь, прерываемая лишь сладким сопением, которое тут же волной облегчения пронеслось по растревоженному сознанию. Её удачный эксперимент всё ещё находился здесь, рядом с ней. Как и должен был. Миранда не спеша обошла всю комнату, поставила подсвечник на стол, попутно пробежав по его поверхности глазами, словно чего-то искала, но не нашла, затем сняла золотую маску с прутьями и направилась к кровати, где крепко спал молодой человек. Невинный, безобидный и такой беззащитный он лежал на спине, кутаясь в белое покрывало, как ребёнок. Сдержать лёгкую улыбку никак не получилось бы, однако, она даже не пыталась – здесь её всё равно никто не видит. Присев на край постели, Матерь взглянула на небольшую тумбу, где стояла пустая деревянная кружка из-под макового молока и одобрительно кивнула, будто бы самой себе, а потом вернула взор на спящего подопечного, чёрные пряди которого спадали прямо на лицо; губы были надуты, тоненькие, веки с легкими прожилками сосудов плотно сжаты, а тёмные густые брови по-детски подрагивали. Женщина внимательно вглядывалась в его бледное лицо и видела в нём отнюдь не взрослого парня – ребёнка. Её будущего ребёнка, которого у неё когда-то нещадно отняла судьба-злодейка. Но теперь, открыв для себя микоризу и переполнившись познаниями, женщина готова вернуть свою дочь обратно; и плевать хотела на все законы смерти. Здесь они не имели никакого значения, здесь главенствует лишь она и Тёмный Бог, живущий в ней. Отныне, в этих краях только Матерь Миранда решает, у кого отнять жизнь, а кому её отдать, вернуть. Когда пальцы с золотыми кольцами в виде когтей потянулись убрать волнистые чёрные пряди волос, закрывающие от неё половину бледного лица, те слегка задрожали, и тогда владычица резко отпрянула, словно испугалась собственной робости. Однако, возникший в голове образ того, что перед ней лежит не мужчина, а её родная дочь, рассеял колебания и Миранда, не отдавая отчёт собственным действиями, провела по ним всей ладонью. Затем плавно опустилась к впалой щеке, пробежав кончиками металлических когтей по белой плоти; поглаживающим движением спустилась к шее и прошлась по сильным жилкам. Но чем дальше она заходила, тем больше раздумывала над здравомыслием в своих действиях. Зачем она нежит его кожу? Почему вообще так сильно захотелось к ней прикоснуться? Что на неё нашло, в конце концов? «Он так похож на Еву…» — прокручивала в голове Матерь. «Он так похож на…». И тогда рука невольно скользнула к открытой груди, погладила мускулы, а затем указательным пальцем обвела большой шрам в самом центре, прямо над местом, где покоился её доглоданный шанс оживить дочь. — Ничего личного, дитя, — чуть наклонившись, шепнула ему на ухо женщина. — У меня всего-навсего есть мечта. Пухлые, мягкие губы осторожно коснулись холодной щеки, оставляя на ней влажный след от материнского поцелуя. Такого сладкого, успокоительного, не имеющего ничего общего со страстью, но такого… желанного. — А мечты должны сбываться.