Сила и слабость

      Мирабель верит, что каждая частичка этого мира хранит в себе воспоминания, значимые для кого-то. Со временем человек забудет — люди имеют свойство всё забывать, но мир будет помнить.       Луиза могла бы с ней поспорить, но одинокая, недавно лакированная скамейка, стоящая в горах в тени старинного бука, навивая тянущую боль где-то внутри, не позволяет и слову слететь с уст.       Луиза в очередной раз помогает с расстановкой зданий в городе — для неё это вовсе не сложно, ведь она сильная! Ей только в радость делать что-то для других, взваливая очередной груз на свои могучие плечи, она чувствует себя полезной, нужной. Так было всю жизнь со времён обретения дара. Теперь же просьбы жителей, пусть и незначительные, мелкие, такие как: просьба перенести дом, потому что одной бабушке слепит глаза при чтении в кровати, или просьба в очередной раз поймать сбежавших осликов — позволяли ей продолжать жить и ждать, как бы пафосно это не звучало.       Как-то одна старушка проговорилась, что обожает одно местечко в горах, где возвышается над холмом могущественный и величественный бук, закрывающий листвой своей особую для неё скамеечку от палящего солнца. Особое место для неё и уже давно почившего, но всё ещё горячо любимого мужа. На том холме встретились они, на том холме впервые поцеловались, через год всё там же сделал ей он предложение — в костюме каком-то иностранного кроя на коленку больную встал, не боясь испачкать белые штанины, и коробочку деревянную достал своей ручной работы, — она сказала «да» под всёвидящим буком. И там же развеяла она прах любимого далёких двадцать лет назад.       Та история глубоко запало в сердце Луизы: счастье двух любящих сердец не было долгим, но оно было. Мадригаль понимала трагедию старушки: сама она не дойдёт до того места в этом году. Поэтому Луиза предложила ей себя в качестве особого, быстрого и при этом комфортного транспорта.       — Забирайтесь мне на спину, леди, — Луиза тогда присела, сложилась почти втрое, лишь бы старушке было удобно забираться, — подскажите дорогу, я сопровожу вас.       Старушка обхватила шею девушки дряблыми руками, уткнулась в изгиб шеи морщинистым лицом, Луиза почувствовала влагу — похоже старушка расплакалась от нахлынувших эмоций. Луизе подумалось на миг, что хотела бы и она полюбить кого-то также сильно, и чтоб была её большая, объёмная любовь взаимной. Когда-нибудь она приведёт в дом своего человека, как и начертано судьбой. А пока этого не случилось, она продолжит расти, становясь только лучше, работая над собой, станет она чуть более открытой, чтобы не сдерживать чувства и эмоции, делиться со своим человеком даже самыми потаёнными страхами.       Удивительно, но скамейка та была не так уж и далека от города. Луиза присела, позволяя старушке спуститься на землю, и отошла в сторонку, чтобы та побыла наедине с собой. Окинула взглядом местность: высокое старое и, похоже, гниющее дерево да пошарпанная скамейка — всё, что там было. Совсем не тянет на место памятных событий, неухоженное, заброшенное. Лишь только чья-то фигурка — до неприличия хрупкая — маячит перед глазами.       Луиза присмотрелась. Сначала казалось, будто девушка там стоит: не тело — спичка, прячущаяся за одежкой на пару размеров больше необходимой, ростик небольшой, уж точно ниже самой Луизы, а волосы светлые — сразу в глаза в этих местах бросаются — по плечи, ветер только подует и они потянутся за ним, устраивая на голове беспорядок. Но фигурку не волновала суета, ворвавшаяся в это место с приходом старушки и Луизы — как стояла, вглядываясь в горизонт, упрятанный от глаз горами, — так и стоит, лишь изредка прижимая к губам кружку. Луиза заметила, как короткие пальчики, едва выглядывая из-под рукавов рубашки, по забавному обхватывают большую кружку.       Картинка незаметно для самой девушки приблизилась, неосознанно подошла она поближе. Хрупкий юноша, бледная кожа и улыбка, подаренная Луизе. Юноша смотрел точно ей в глаза, наклонив голову на бок — показывал свой интерес к ней? Луизу же отчего-то бросило в жар, захотелось скрыться от глаз колодезной воды, слегка мутных, будто та с примесью чего-то.       Юноша молчаливо протянул ей руки с чашкой. Луиза не понимающе приняла. Уставилась внутрь, снизу смотрело на неё пухлое белое облачко, пахнущее до невозможного притягательно, пряно. Юноша смотрел в ожидании, и Луиза аккуратно поднесла кружку к губам, а держала её обхватив так же — двумя руками — будто это особый способ выпивание жидкости, делающий ту в разы вкуснее, о которых не ведают в их большой семье, да и во всём городе. В горло попало приятное тепло, сладостная жидкость растапливала забавное облачко внутри — Луиза не знала этого, она просто чувствовала.       — Вкусно, очень вкусно, — решилась заговорить она, — с-спасибо.       Юноша спрятал руки за спиной и подарил ей очередную улыбку, прикрывая глаза.

В тот день он стоял рядом, до тех пор пока и Луиза находилась в том месте, в тот день он ничего не говорил.

      Необъяснимое что-то тянуло Луизу к тому самому месту, и каждый раз тот юноша уже стоял там, будто бы ожидая её. Всякий раз молчал, но со временем Луиза стала замечать — шевелил губами, будто пробовал слова на вкус, но озвучить их не решался. Странно всё это, но Луизе здесь комфортно, ей здесь легко. И пусть она сильна занята — на эти ежедневные стояния и вглядывания в горизонт она в состоянии найти пару минуток, а может быть и часов.       В тот раз всё было иначе: юноша сидел на скамейке — забрался с ногами, — подозрительно оставив местечко, будто бы ещё для одного человека. Луиза без лишних вопросов присела рядом, правда так, как привыкла. Юноша недовольно поморщился, складывая руки на груди, после отпуская в мир ехидную улыбку. Вздохнув, Луиза скопировала его позу, стукнули носки их ботинок друг об дружку, разрезая тишину. Юноша провёл ладонью по спинке некогда ярко розовой скамейки — часть краски кусками осталась на его крохотной ладони, Луиза отметила у себя в голове очередной пунктик в длинном списке дел — покрасить и покрыть лаком скамейку. Только не розовым, отчего-то не подходил им этот цвет.       Ещё отметила она и тот факт, что юноша с каждым днём становился лишь бледнее, будто бы сама жизнь медленно, но верно покидала его. От бледности не спасало даже ярко горящее солнце, коль встретил бы его кто-нибудь в первые — так подумал бы, что юноша и из дома то не выходил ни разу, всё сидел взаперти, во власти четырёх стен и не ведал, что же такое солнце.       Луизе хотелось заговорить, хотелось узнать юношу поближе, осведомиться о его здоровье, убедиться, что с ним всё хорошо, что их ежедневные встречи никогда не прекратятся, но сейчас, проглатывая свои волнения, сдерживая их внутри, продолжала она отмалчиваться. Возможно и догадки её верны, и покидает жизнь это светлое, умиротворяющие и при этом всём столь маленькое пятнышко в огромном Энканто. Но покуда он молчит, необратимые события не наступят, и даже само время возможно будет повернуть вспять! Наивно правда?       — Знаешь, — впервые за все их встречи подал голос юноша, — это наверное было глупо — это точно было глупо! — я просто хотел подарить тебе тишину.       Луиза в непонимании подняла глаза с ботинок на юношу — что же он имеет ввиду?       — Сильная Луиза. Отважная Луиза. Луиза, готовая всегда придти на помощь. — скривился в гримасе отвращения, — Как по мне, люди просто с жиру бесятся, ленятся, не желая даже свои собственные обязанности выполнить. Они считают, что ты им чем-то обязана — не иначе!       С каждым словом юноша повышал тональность голоса, не в силах сдерживать себя, отдаваясь эмоциям, обхватил себя руками, впиваясь пальцами а предплечья, хмурился лишь больше. Всё меньше походил на юношу — все больше на расстроенного ребёнка. Да и могут ли взрослые так искренне обижаться из-за несправедливого отношения к незнакомому человеку?       Прежде чем хоть что-то осознать, притянула Луиза его за шею к себя, заставила уткнуться лицом в шею. Уж очень ей хотелось обнять этого нахохлившегося сурка. Так она и назвала.       — Сурок? Почему сурок? — прозвучало недоумённое и приглушённое, куда- то в шею.       — Хм, он светлый, громкий, с длинной шёрсткой, и пусть не такой яркий, как многие обитатели этих мест, — Луиза прикусила губу, чувствуя нарастающую неловкость, которой раньше, обнимая кого-то другого, она не замечала, — очень интересный, привлекающий внимание, по-своему особенный.       Открытым участком кожи Луиза почувствовала щекотку, вызванную движением — губы юноши скользнули в удовлетворённой улыбке. Обвил руками её спину, прижимаясь ближе, держал крепло, словно клещ, как же сильно не хотел он отпускать её!       — Тогда зови меня Сурком. Сурок будет рассказывать истории и громко-громко кричать куда-то в даль, обнимать и не станет отпускать на дурацкие общественные работы! Только приходи сюда, прошу.       И Луиза приходила. Замечала с каждым днём, как уходит жизнь, но приходила. Приходила и молчала. Приходила и слушала. Приходила и училась новому: плела венки из цветов, созданных Изабеллой, вплетала самые яркие, самые удачные цветы на личный взгляд в светлые волосы. Приходила и смеялась. Приходила и прижимала к себе вечно мёрзнувшего Сурка. Луиза не спрашивала, Сурок говорил о всех много — то с теплотой, то с праведным гневом, но ни слова о себе. Никто из них не поднимал тему, которая, как чувствовали оба, нарушит спокойствие их отдельного от полного забот Энканто мира.       Луиза приносила еду тётушки Джульетты. Будто бы запрограммированная машина, каждый день, вот только толку от неё не было. Лишь улыбка Сурка теплела от вкусной выпечки. Всякий раз говорил он «спасибо» да обнимал так крепко, как только мог.       Не поднимали они и тему — кто они друг другу. Луиза полагала, что чувствует невиданное ранее тепло лишь рядом с ним, плавится, словно мороженое в жаркий летний день точно в полдень, когда солнце находится на своём пике, и нуждается в безопасности Сурка, настолько же сильно, насколько и в безопасности семьи. Также Луиза полагала, что Сурку она хороший друг, с который приятно поговорить, помолчать, посидеть в объятиях и разделить, наполненную домашним уютом, трапезу.       В тот день Долорес смотрела на Луизу по-особенному печально, пусть последняя и замечала взгляды, подобные этому, ранее, что-то именно в тот раз было не так. Луиза ускорила шаг, переходя на бег, когда кто-то из жителей Энканто крикнул её — это всё в тот день не имело смысла. Был смысл лишь в покрашенной в зелёный, ярко переливающейся на солнце скамейке и светловолосой миниатюрной девочке, стоявшей на обрыве с вазой в руках.       Луиза подошла и ужаснулась. Девочка держала урну. Урну с прахом! Пугающая картинка встала перед глазами, не желая покидать их даже на секунду. Сурок погиб, ушёл из жизни, запомниашись угасшим брюшком светлячка, так и не нашедшим в этом мире подзарядки для себя.       Девочка вдруг заговорила:       — Братишке стало плохо, упал, — глаза её были красными, а голос дрожал на каждом слове, сменяя тон и громкость в хаотичном порядке, — бабушка так испугалась, выбедажала на улицу к нему и…       Не выдержав больше эмоций, всхлипнула, шмыгнула носом, но нашла в себе силы и продолжила.       — Это случилось вчера, папа приказал кремировать сразу, мол, у нас времени нет. Он хочет покинуть Энканто. Навсегда. Хочет попрощаться с этим местом. Он говорит, что дедушка не получит больше никого из нашей семьи. Вот я и стою тут. Прощаюсь. Ты хочешь попрощаться? Братик тоже хотел, но ему тяжело на ногах сейчас стоять, папа, сказал, что мы сразу же, как приедем в большой город, пойдём к лучшему врачу, потому что здешние бездари не могут ничего сделать с его болезнью.       — Почему ты мне рассказываешь это?       — Бабушка говорила, что именно ты, Луиза, привела её повидаться с дедушкой в этом году. Знаю, мы можем показаться ужасной семьёй, ведь в тот день папа, вместо помощи родной матери, ушёл на работу, я проигнорировала её и ушла гулять с подругами, а братик в самого утра куда-то пропал. Просто… Папа верит, что место это проклято. Бруно нагадал ему, что дедушка заберёт всё то, что ему дорого. Семь лет назад мама упала на этом самом месте — просто шла и тут же рухнула на землю. Братик болен той же болезнью, что и она… Вчера бабушка, поскользнулась и…       Больше слезы не сдерживала ни одна стена, воздвигнутая этой стойкой девочкой, и устремились они вниз по лицу к подбородку, и не дала Луиза им продолжить путь — притянула девочку к себе для объятий, да принялась поглаживать по светлой макушке, стараясь успокоить. И успокаивалась сама.

Смертельно болен, но всё ещё жив.

      — Думаю, бабушка ушла в иной мир без сожалений во многом благодаря тебе, — рыдая навзрыд проговорила девочка, то там, то тут заикаясь из-за начавшейся истерики. — Она ведь любит нас, всегда хотела, чтобы мы были счастливы, но, если бы она не пошла туда в годовщину дедушкиной смерти, была бы она счастлива сейчас?!       В тот вечер к дому семьи Сурка они вышли вместе, Луиза заметила повозку и лошадей, понимая, что близиться время расставания.       Сурок сидел на крыльце, перебирал в руке какой-то разноцветный кубик, крутил одну грань, другую — безрезультатно. Луиза нависла тенью сверху, закрывая солнце, и губы Сурка расползлись в привычной улыбке, которую дарил он только лишь одной Луизе.       — Добрый вечер, мисс.       Луиза взглянула на него непонимающе, с особым интересом, сестрица Сурка забежала в дом, заставляя деревянные подвески на входе, застучать друг о друга, чтоб те напели свой неповторимый мотив. Им дали время. Время для прощания.       — Боюсь, вы не можете подсесть, ведь это место рядом со мной занято одной очень доброй и по-настоящему тёплой девушкой, как и место в моём сердце. — проговорив это, он впервые за всё время посмотрел на Луизу со смущением в глазах, с румянцем на щеках, который — что греха таить? — приятно преобразовал его лицо, сделал то более живым, естественным. — Вот, репетирую немного на будущее, хотя, возможно, оно и не пригодится.       Луизе не верилось своим ушам, хотелось, но просто не могло! То ли он имел ввиду, аль она надумывает то, что хочет?       Время движется со своей особой скоростью, и вот! — слышится звук каблуков, стучащих по дереву — похоже, глава семейства спускается вниз. Отведенное им особое время подходит к концу, и юноша решается.       Сурок подходит к ней и шепчет на ушко, привстав на носочки:       — Я побуду полным идиотом и с глупой надеждой не стану говорить тебе прощай, скажу: «до скорой встречи, если ты, конечно, пожелаешь её, после моих действий».       — Каких действий? — в недоумении уставилась на него она.       — Этих, — Сурок пожал плечами и коснулся губами загорелой щеки, мимолётно, сразу же отстраняясь, — прости, я…       Луиза поймала своими губами чужие, говорившие, удивление обуздало обоих, и застыли они словно статуи в нерешительности. Покрасневший до ушей Сурок в панике отлип, завертел головой и не придумал укрытие лица лучше, чем изгиб шеи Луизы.       — О, Мадригаль, почему это так смущает? — по милому возмущается и жмётся только ближе, пряча лицо сильнее, тогда как самой Луизе хочется взглянуть в его глаза ещё хоть раз, перед их отъездом.       — Пообещай, прощу пообещай.       Покрасневший Сурок поднимает на неё взгляд. Заинтересованно спрашивает, что же ему пообещать.       — Что это наша не последняя встреча, ведь я буду ждать.       Сурок в очередной раз поднимается на носочки и перед более осознанным поцелуем выдыхает Луизе в губы:       — Обещаю.       Время скользит сквозь пальцы, как песок, Луиза делает много дел не столько для других, сколько для поддержания себя и своих мыслей в ежовых рукавицах. Она часто перекрашивает скамейку, каждый сезон — новый цвет, вот только розовый зареклась никогда не использовать.        К ней часто приходят свататься «благородные мужья», и бабушка от них в восторге, но каждый остаётся с пустотой: бабуля без нового поколения — в лице детишек Луизы; женихи уходят домой, не способные покорить сердце силачки Луизы. И только последняя наполнена. Наполнена воспоминаниями, которые не забыть.       Сладковатый привкус чужих губ, совсем недавно прикосавшихся к знакомому, пряному и манящему напитку, трепетное прикосновение и её ответные, чуть более напористые, тело, прижимающие её к себе, в попытке запастись теплом душевным на долгие года вперёд, но как оказалось, не способное доставить запасы и на пару секунд — всегда недостаточно, всегда мало. Холод рук на щеках, лихорадочный блеск глаз и хриплые обещания.       Когда-нибудь Долорес сможет убедить бабушку, что песня сердца её кузины уже давно определилась с ритмом, подобранным для одного единственного слушателя. А вот Бруно никогда не скажет, что видел в видениях светловолосых малюток, сидящих на той самой лавочке. Мальчик касается ножкой земли, и маленькое, недавно посаженное, деревце становится огромным массивным буком. А девочка плетёт венок для старика и старушки, прозрачные, сидят они на такой же прозрачной, но явно розовой скамеечке, и ярко улыбаются ей. Бруно видит, но говорить не станет, ведь мало ли, что может нагадать этот Бруно.