Лисий пожар

“На уровне фальши в постели Мы были знакомы едва ли”. Можно было просто обо всём забыть и скрыться. Точнее, было н е о б х о д и м о сделать именно так. Другой вопрос – получилось бы? До этого Иорвет всю свою жизнь считал, что нет невыполнимых задач, есть лишь недостаток усилий и старания. А потом случился Геральт. Нужно было просто исчезнуть, запутать следы, дать понять, что не рады чужаку здесь, в этом лесу, в этом лагере. Что не для него горит костёр и, когда все белки обессиленно скрываются в худых палатках или в тени листвы, мелодично заливается флейта. Иорвет мог бы приказать Геральту убираться прочь, оскалиться или пустить стрелу, – не в горло, конечно, но слишком близко к виску, – а вместо этого опять приваливается к ведьмачьему плечу и устало прикрывает глаз. Огонь в костре горит ярко и весело, остальные эльфы спокойнее, чем обычно – удалось выследить и застрелить взрослого оленя, и это казалось огромным счастьем. Иорвет на ведьмака не смотрит, но знает, как тот слегка хмурит брови, ведёт носом совсем по-волчьи (как давно делал другой волк, более знакомый, железный). Чувствует, как Геральт тяжело выдыхает, а рука в тяжёлой перчатке ложится на затылок. Иорвет никогда не признается, что почёсывание за ухом ему нравится, но и протестовать не станет. – Разнежился, vatt’ghern, – нет, усмехнуться с нужным градусом яда не получается, – расслабился. Неосмотрительно, знаешь ли. – А мне есть, чего опасаться? Вопрос был задан бесстрастно и легко, Геральт о его сути и не задумывался, а вот Иорвет прикусил язык. У ведьмака не было никаких причин доверять скоя’таэлям, это даже казалось идиотизмом, но факт оставался фактом. Им доверяют. И ему – в частности. Геральт стягивает перчатку, и Иорвету остаётся только расслабиться под мягким, – обречённым, – прикосновением к жёстким волосам на макушке. Эта связь обречена, и сам он обречён. – Нет. – на риторический вопрос следует ненужный ответ, – Тебе – нет. – смешок получается бессильным и не слишком уж весёлым, – А мне? Геральт не отвечает. Остаётся только догадываться, почему – из-за риторичности вопроса или нежелания давать печальный ответ. Всё, как обычно, впрочем. Выдохнуть усталой грудью, уже продрогшей под холодом осеннего вечера. Выдохнуть снова. Привычно потянуться к крепкой ладони и сжать её, приглашающе царапая. Да, всё, как обычно. И они снова скрываются в палатке, как в десятке ночей до этой, и снова руки у Геральта сухие и горячие, а у Иорвета холодные плечи. И снова Геральт недовольно хмурится на толстый слой одежды, но руки так горячо сжимаются на лопатках. Иорвет в них, наверное, сгореть может, умереть может (и не испугается ведь), да только сдаваться без боя не в его характере. Когда они оба безоружны и не закрыты скорлупой брони, зубы в волчью холку впиваются зло и больно. Лису с волком в борьбу вступать смешно и глупо, а Иорвет всё равно борется и кусает у основания шеи под затылком, спину дерёт и даже рычит тихо, а когда его скидывают, вжимая лопатками в отсыревший спальник, опасно скалится. Геральт слишком спокоен. Мог бы, конечно, схватить за горло (привычно ведь, Иорвет даже голову задирает, открываясь, пока грубовато за подбородок не схватили), но вместо этого гладит шершавыми и мозолистыми пальцами по плечам. И без ведьмачьих особенностей можно ощутить, как эльф трясётся после мытья в ледяной реке, и каждая мышца болезненно напряжена, и тело сводит судорогой. – Смотришь так, будто хочешь сломать мне челюсть. – Геральт подмечает это с тихой иронией, а пальцами тянет вверх край простой нижней рубахи, – Мне остановиться? Вопрос задан серьёзно, без издёвки, но взгляд у Иорвета всё равно становится уничтожающим. Он мстительно кусает в плечо, вгрызается грубо в шею и цепляет зубами у самой артерии, мол, заткнись, ради Девы Полей, заткнись и действуй. Злится ли он на ведьмака, на самого себя, и сам понять не может, неизвестность всегда выбивает в беспомощную растерянность. Что ему нужно? Безопасность? Отпустить контроль и исчезнуть в жаркой хватке? Получить хоть какое-то тепло? Иорвет пытается, подставляясь каждому прикосновению по ноющему от холода телу, но для этого нужно что-то большее, чем простое плотское желание и не имеющие права на существование чувства. “Хотеть тебя? Легко. Нуждаться? Пожалуйста. Любить? Будто может быть иначе. Доверять без всяких сомнений, в полной мере? Никогда, vatt’ghern.” Долг перед отрядом и делом всей жизни важнее собственного “хочу”. Он уже обжёгся, доверился, кому не стоило, и повторять ошибку нельзя. И неважно, что отяжелевшее тело выгибается под руками, что дыхание сбивается, будто от бесконечного бега, что потолок палатки расплывается, когда от последней защиты, – одежды на них обоих, – не остаётся ничего. Последняя попытка в призрачное доверие вырывается диким поцелуем, который больше напоминает укус, и хотя бы здесь Геральт не подводит. Они сцепляются, будто и не любовники вовсе, а дикие звери, жаждущие друг друга разорвать. Нет больше ведьмака и эльфа, есть только опьянённые кровью и жаждой волк и лис, которые хватаются друг за друга (Иорвет хватается за плечи крепче). Общее у них всё же есть, огромная схожесть в виде тел, испещрённых уродливыми рубцовыми шрамами. Для Геральта каждое прикосновение – не более, чем очевидная часть процесса, для Иорвета – попытка изучить и понять. Что им нужно? А бесы знают. Чего хочет Геральт? Неясно до конца. Чего самому Иорвету нужно на самом деле? Думать об этом страшно, особенно сейчас, в моменты уязвимости и слабости. Странно, что ведьмак старается быть осторожнее, не причинять боли, на которую способен не из жестокости, а по неосторожности. Да какое ему вообще дело до того, что чувствует какой-то эльф? Иорвет чувствует в этом ложь, пусть и оснований нет. Должен быть благодарен, а сам злится, улавливая жалость, которой, он трезвым рассудком понимает, нет. Но когда эмоции оголены, думать мозгами невозможно. Если обнажить эмоции, как тело, было бы возможно не метафорически, не только кольчуга и одежда была с них сорвана – пришлось бы сорвать кожу. Взгляд Геральта вдруг к месту приковывает, парализует странным выражением, будто бы, такое невозможно, мягким. На памяти Иорвета, ведьмак никогда не смотрел так, и особенно — на него. — Больно не будет. — а касание сухих губ к горящему лбу всë ещë ощущаются приятнее любой, даже самой откровенной ласки, — Забыл? Тише. «Тише». Это становится последней гранью – самоконтроля, рассудка, доверия. “Это не ошибка, – уверяет себя Иорвет, – Всё правильно”. А если и нет, то куда отступать? Куда бежать от рук, придерживающих за лопатки, от губ на шее и собственных ладоней, которые выглаживают каждый шрам на Геральтовой спине. Всё кажется привычным, уже раз десятый они делят ночи на двоих, но никогда ранее ведьмак не пытался избавить его от любого неприятного ощущения. Охотник за чудовищами и скоя’таэль, какие там нежности, какая осторожность? Есть только густой лес и ночь, такая же дикая, как зверьё в нём. А сейчас в каждом поцелуе угадывается не опасная чащоба, а светлая Дол Блатанна. Иорвету уже не страшно, когда Геральт вжимает его в спальник и руку опускает к самому горящему, чувствительному сейчас. Геральт не дёргается под бешеным взглядом, понимая, что не жажда крови является причиной лихорадочного блеска в хвойной радужке. Привычно. Понятно. И можно себя отпустить. Кажется, что оба испытывают облегчение, не слишком ловкими от желания пальцами распаляя друг друга, ловя в тихих выдохах и мимолётных взглядах взаимное желание. Иорвет легко выскальзывает, не удерживаемый Геральтом и улыбается победно, по-мальчишески почти. Геральт, чёрт ведьмачий, красивый. Любые несовершенства на небритом и сухом лице с лихвой компенсировались глазами цветом в топлёное золото. Геральта касаться хочется, целовать хочется, и снова подушечки пальцев по каждому старому рубцу ведут. И губы припадают к ним – к лёгкому удивлению самого ведьмака. Для дев, с коими Геральт делил ложе, его шрамы являлись свидетельством героизма. “Настоящий мужчина!” – восторженно ахала каждая, но сразу забывала, стоило ей только раздвинуть ноги. А вот Иорвету к р а с и в о. Он эти следы, выпуклыми полосами взрезывающими грудь и плечи, целует и вылизывает по-лисьи, пытаясь не прикусывать, а ведь всё-таки не удерживает, прихватывает зубами. Геральту за эльфом этим, бешеным и всклокоченным, наблюдать жарко, он за бедро его удерживает, чтобы не ускользнул (будто он собирается, как же) и, приковав взгляд к остроскулому лицу, спускается рукой к разведённым ногам. Обычно Геральт использовал свою внимательность лишь на охоте за монстрами, в поисках очередной твари, но ещё никогда он не тратил её на простое наблюдение за чьим-то лицом. Геральту, если он помнил верно не только трезвые, но и бесстыдно пьяные ночи, с мужчинами спать не доводилось. “Иорвет – другое. – попытка убедить самого себя, – Совсем другое. С ним можно”. У эльфа, который начинает мелко трястись, упрямо поджаты губы. У него горящие даже в холодной ночи скулы, а вот пальцы, напротив, ледяные. Руки останавливают любое движение, и Иорвет вздрагивает с непониманием, косится нервно. Только выдыхает, когда ведьмачья ладонь ерошит его волосы. Пальцы медленно тянут за ремешки, закрепляющие платок на лице, и Геральт опять не позволяет сбежать, но не силой, а доверительным поглаживанием по щеке, совершенно серьёзным взглядом. В конце концов, они оба покрыты жуткими шрамами, так почему бы и нет? Защитный кармин падает рядом, а во взгляде Геральта ни насмешки, ни отвращения нет. Иорвету кажется, он за всю жизнь ни разу не отпускал себя так, не доверялся, и не доверится позже. Рассказать кому – не поверят, как же понять то, что человек-мутант и эльф-убийца шрамы друг другу лечат неумелыми и грубоватыми поцелуями. А жар нарастает, будто за пределами палатки не холодный осенний мрак, а костёр Беллетэйна. Как разлетаются от огня искры, так и взлетает тихо, в закушенную ладонь бессильный стон, когда Иорвет на Геральта рушится, отдаваясь, принимая. Когда жар становится всё невыносимее, приятнее и б о л ь н е е. Когда Геральт с тихим рыком вновь вжимает его в спальник, Иорвет может только мстительно цапнуть его за плечо и сразу ткнуться в ключицу, лихорадочно хватаясь за плечи и исцарапывая спину под тихое шипение. Ведьмаку в очередной раз приходится подметить эльфийскую гибкость – Иорвет под ним извивается виноградной лозой. Дикий, зараза, красивый, а шрам на точёном лице и зияющая пустотой глазница – ерунда же. Оба понимают – в любой момент всё может оборваться. В любой из дней они могут умереть. И оба слишком стары, чтобы избавить себя от удовольствия ловить каждый момент. Иорвет не знает, о чём думает Геральт, падая в новый поцелуй. Скорее всего, ни о чём, ему важнее телесное, земное, как любому ведьмаку или человеку. Иорвет же не в страсти сгорает, не под горячим телом, не под дикостью бешеных толчков, от которых сами разъезжаются в стороны дрожащие ноги. Геральт их под колени подхватывает, наклоняется ниже, чтобы быть ещё ближе и шею метит-метит-метит – Иорвет его об этом просил почему-то. Из наглости и мазохизма? Или самому себе вызов бросал? Откровенно говоря, нет никакого желания копаться в этой буйной эльфской голове, когда тело получает то, чего ему не хватало. Геральту удобно – нет никакой эмоциональной привязанности, есть только уважение и какое-то искалеченное, нелепое, глупое родство. Оттого легче не думать, не чувствовать неловкости и вины, сохранить самого себя и независимость, ведь уходить придётся. Ведьмак сможет это сделать, глядя Иорвету прямо в лицо. А пока ничто не имеет значения, лишь ощущения оттого, как тесно и горячо внутри при каждом толчке, от которого Иорвета пробивает дрожь, а дыхание сбивается у обоих. Эльф срывается первым – напрягается струной, мёртвой хваткой вцепляется в плечи, прежде чем окончательно отдаться всему, что так долго горело напряжением у паха. *** Набитая до предела и раскуренная трубка протягивается сидящему рядом. Геральт отрицательно головой ведёт. Они вдвоём, под звёздами, пока весь лагерь спит, холод иглами колет лица и руки, а огонь лижет горящие прутья. После взрыва чувств и откровенного сплетения у Иорвета осталась измотанность и тревога, а у Геральта – ничего. Только отчуждение. – Уходишь? – на половину лица, не скрытую платком, падают жёсткие пряди. Иорвет на поднявшегося ведьмака спокойно смотрит снизу вверх, – Когда навестишь снова? – Никогда, Иорвет. – тон Геральта ровен и спокоен, будто не он сейчас чужую надежду, как прут, сломал, – Мы должны это закончить. У тебя своя дорога, у меня... – Твой Путь. – улыбка становится едким оскалом, и из горла вырывается горький смешок, – Да понял я, не мальчишка, к счастью. Иди. Всё было весело – ну и завершим на этом. “Глотаю мороз и рябину, А выдыхаю отраву”. *** “Никаких обязательств” – мысленно твердил себе Иорвет, когда его, пойманного и связанного, тащили к плахе. “Никаких обязательств” – твердил, с какой-то иррациональной надеждой пытаясь выцепить взглядом в толпе знакомое лицо. Руки выкручены болезненно, но Иорвет даже не шипит, опасно скалится и сыплет ругательствами, пока его волокут дальше, через толпу ликующей деревенщины. Всё кончится так, не иначе, и даже странно понимать, насколько спокойно это воспринимается. Почему нет страха, неясно до конца. Был готов к смерти? Ждал её? Или хотел? Скорее, просто об ином развитии событий и мечтать не мог. Лишь бы умереть быстро, а если dh’oine поиздеваться решат, не услышат и стона. Злым и весёлым оскалом Иорвет пугает какую-то малявку, что за юбкой мамаши сразу торопливо прячется. Да, дитя, смотри, вот так выглядят самые опасные враги твоего народа. Да, дитя, гляди на отвагу и силу своих односельчан, которые вшестером храбро тащат одного связанного, избитого, ослабевшего эльфа. Смотри, дитя, гордись силой людей. – Пошёл! Идиотский способ поторопить – Иорвет, получив толчок в спину, падает на колени и сразу вскидывает голову, глядя с презрением и вызовом, да так и застывает, когда, будто на штырь, притихшим сердцем налетает на знакомое золото холодных, равнодушных, незаинтересованных глаз. Он, конечно, в лице не меняется. Он, конечно, вовсе ничего не ждёт. И нет, совсем не больно, когда Геральт, отвернувшись, уводит лошадь к воротам, прочь из деревни. Так и должно быть. Ночь, крепкие объятия, злые поцелуи, громкое дыхание, жар по их телам, тигровый огонь в глотке от каждого стона. Так и должно быть. Бой спина к спине. Тихий вечер у костра, разговоры ни о чём, нечаянные касания, мелодичное пение флейты. Нет, не должно быть так! Только гордость не даёт заорать, покрыть последними словами, швырнуть горькие обвинения, будто кучу окровавленных тряпок, и всё невысказанное так и остаётся царапать горло. Спина в ведьмачьей броне исчезает окончательно, а Иорвет понимает, что, пожалуй, и не так уж огорчён своей скорой смертью. “Ведомый кусает за горло и бьётся верёвкой по шее. Так страшно к тебе прикоснуться, так странно, всё так же жалею...” Он слишком устал. Когда петля обнимает шею, ещё остаются силы гордо вздёрнуть подбородок и оскалиться. Позади какой-то шум, крики, будто стадо коров сбежало, и эльф даже не обратил бы на это внимание, но откуда в захудалой деревеньке столько? Яростный боевой клич раздирает грязное небо. – Врихедд! Всё, что успевает Иорвет – это удивиться, когда сразу две стрелы пробивают шею палачу. Особо вооружённых в деревне и нет, а тех, кто хоть на что-то годен, утыкают стрелами ещё до того, как те схватятся за топоры и вилы. Петлю почти сразу кто-то из белок разрезает, кромсает путы на руках и, освобождаясь, Иорвет не обретает воодушевления, но обретает уверенность. Сдерживать волну скоя’таэлей нет смысла. Спрыгивая с эшафота, эльф краем глаза замечает ту мелкую девчонку, которую видел по пути на казнь. Со стрелой во лбу. И пока отряд убегает в лес, ветер и огонь взметает золу и пепел. *** В новом лагере всё спокойно уже неделю. Никаких трудных вылазок, лишь мелочи, чтобы... Неважно. Им всем это надо. Иорвет дымит трубкой. Он почти не разговаривал эти дни, только бросал сухие указания, справлялся об их положении, количестве припасов, поисках гавенкаров – и больше ничего. Даже вопросы названого брата, Киарана, оставлял без ответа. Конечно, он жил дальше. Спасён, дышит – а, значит, и война всей его жизни продолжится. Да, только эта война и держит на плаву, потому что думать о погибших или больных товарищах, о бинтах и лекарствах для отряда, о планах перехвата караванов и зазевавшейся солдатни куда легче, чем погружаться в собственный мозг. На уровне лица, лапками цепляясь за ветку, любопытно выжидает белка. Иорвет кормит её орехами и наблюдает, как огненный хвост мечется меж голых ветвей. Становится слишком холодно. Дым вылетает медленно и мерно, были бы такими же спокойными и собственные мысли. В голове целый ураган из злости (в том числе, и на самого себя), горечи и чего-то, что другие описали бы как “боль”, но сам Иорвет признавать это не хочет. Прожить столько лет, выбраться живым из Дракенборга, пройти через пламя, чтобы какой-то ведьмак смог ранить не мечом, не магией своей, а простым взглядом? Бездействием? Трубка потухает. Всё это – глупость, Геральт – ничто, лишь попутчик на долгой дороге, которому пришла пора свернуть несколько раньше. Глупо печалиться, злиться, жалеть. Ничего ведь не было. Н и ч е г о. Геральт не клялся быть рядом или прикрывать зад, а Иорвет и не ждал лишних обещаний. То, что ведьмак не вмешался – понятно и просто, что бы он смог противопоставить целой деревне? Вырезать всех жителей ради одного эльфа? Они ничем друг другу не обязаны. И никто не виноват, что лишь в одной голове той последней ночью надвигающийся по следам холодных месяцев Йуле превратился в цветущий Беллетэйн. То, что никогда не будет высказано, царапает нёбо. Иорвет снова забивает и прикуривает трубку, чтобы отвлечь себя хоть чем-то. Не мешать же товарищам, которые в кои-то веки занялись чем-то лёгким и забавным, а не точат оружие и не считают трупы. Пошёл бы охотиться, да только руки мерзко дрожат, знать бы ещё причину. Если бы Геральт пришёл сейчас, как было бы лучше поступить? Как бы он х о т е л поступить? Возможно, надрывно бы орал всё, что накипело, размахивал руками и толкал в грудь, приказывая убираться. Может, пустил бы стрелу в глаз за преданное доверие. Иорвет сразу простил ведьмаку бездействие, риск не был оправдан, и не всех получается спасти. Но простить равнодушие? Иорвету дикий огонь жадно вылизывал горящее сердце, а у Геральта всё это время был только холод в змеиных зрачках. Зачем тогда приходил раз за разом? Зачем так неправильно, жестоко, глупо? – Иорвет? Нашёл, всё-таки. Эльф не поворачивается и подносит ко рту кончик трубки. – Иорвет, я хотел... – Уходи. – плевать, что он там хочет. Иорвет остаётся недвижим, и только жёстче, холоднее, непоколебимее звучит стальной голос, – Тебе здесь не рады, dh’oine. Последнее слово становится решающим – оно несёт в себе больше льда и презрения, чем любые угрозы и пущенные стрелы. Иорвет слышит хруст веток под удаляющимися шагами и жмурится. “А дальше – забудь моё имя. А дальше – по разным мишеням”,