Краденный гусь

— Ничего не бей! — предупредил я, передавая наверх стеклянный хрупкий шар нежно-розового цвета с вырисованным на нём тонким белоснежным листом. И мне тут же прилетел подзатыльник. — Ты сказал «ничего», а не «никого», Крокуда, — невозмутимо сказал мой партнёр Йозеф Жойнэ и меланхолично занялся привязыванием шара небесной красоты к нашей дворовой ёлке. — Аккуратнее со словами. Вообще, в этом году Новый год был какой-то очень камерный: хотелось всё обвешивать мишурой, лить вино в невымытые кружки с чайными пакетиками, кружиться в прохладных коридорах и холлах (ветер отчаянно задувал со стороны океана, то есть, в окна всех занятых спален и в холл, тёплыми местами оставались только кухня и библиотека, но кухню занял Веред и всех оттуда выгонял, а библиотеку украшать было лень — она была какой-то бесконечной, и даже большие белые и золотые звёзды смотрелись на ней, как ягодка на фоне слона). Я пил уже второй с половиной стакан белого тёплого вина за день, торчал с Жойнэ круглые сутки, потому что Кайрус с Норли уехали в Центр за покупками, и мне, прямо скажем, уже очень хотелось какую-нибудь из гирлянд красиво обвязать вокруг его красивой шеи, чтобы он жизнерадостно сиял, пока качался. Ей-богу, все мои партнёры великолепны, и Йозеф Жойнэ тоже великолепен, но он постоянно вызывает у меня бесконечное желание пинать его как можно чаще для профилактики — возможно, этот простой и бесхитростный акт заменяет в нашем доме тёплые дружеские объятия. В городе уже начались гуляния; я стоял по колено в снегу и смотрел на то, как горит алыми огнями центральная площадь — даже отсюда были видны толпы людей и хороводы. Голубым цветом горела высокая колокольня книжного, нежно-жёлтым сияли витрины торговых кварталов. Только в Нищем квартале по большей части всё было тёмным и мрачным, как обычно. Но я представлял их — зажигающих слепленные из уже использованного парафина кривые свечи, выставленные в чашках с двумя медяками на окна. Их не было видно отсюда, но они были там. — Послушай, Жойнэ… — Нет. — Что «нет»? — моргнул я. — Тьорк сказал, что если ты начнёшь говорить этим задумчивым тоном, который в результате приводит нас к очень загадочным неприятностям, надо сразу отвечать тебе «нет» и вести к нему на беседу. Во избежание. Я, конечно, восхитился, что Веред настолько хорошо меня знает, что теперь ещё и проводит инструктаж, но я тоже хорошо знал Жойнэ, и видел, как его сапфировые глаза блеснули кратким интересом. Он любил мои идеи. Даже немного слишком сильно. — Хорошо, — сказал я и выудил из сундука очередное украшение — это была какая-то алая каракатица из неизвестного мне материала, но очень тяжёлая. — Нет, так нет. Мы минут десять наряжали ёлку в полной тишине, слышно было даже, как Веред гремит тарелками и что-то напевает на кухне в другом конце дома, даже песни из города до нас доносились. Я с весёлым интересом смотрел на то, как Жойнэ очень старательно привязывает игрушки, стараясь не смотреть на меня. Потом повернулся и посмотрел на меня самым тяжёлым из взглядов своего арсенала. — Что, — это было даже не вопросом, а скорее просто угрожающей констатацией факта: я вынудил его признаться, что я его заинтересовал. — Давай украдём гуся, — сказал я и неуместно хихикнул. На лице Жойнэ отразилась целая гамма эмоций. Он вычислял, что я задумал, вычислил и понял, что я абсолютно безумен. Но через секунду обнаружил, что эта идея ему нравится, поэтому он, пожалуй, готов к ней присоединиться. Но при этом сообразил, что я об этом знать не должен — и как можно скорее вернул на лицо выражение поразительно раздражающей королевской снисходительности. — Ноль, — ответил он. — Ноль дней без происшествий в этом доме. — Это же отличная идея, ты же знаешь, — вкрадчиво сказал я. Жойнэ посмотрел на моё сияющее лицо самым неодобрительным взглядом и, вздохнув, легко спрыгнул со стула. — Я позову Тьорка. Иди ищи свой шарф, без которого ты вечно замерзаешь. Сам он, к слову, был одет в осеннюю одежду, перчатки без пальцев и осенние сапоги, разве что тёплую пушистую белую жилетку можно было засчитать за что-то зимнее, но никто ему ничего не говорил, а меня все кутали постоянно, как, я не знаю, петрушку в пакеты, чтобы положить в морозилку. Гусь был символом новогодних праздников Нищего квартала. Пока всё Восточное побережье ожидало чудес и воплощения своих самых смелых мечтаний в материальной форме, в Нищем квартале были другие ожидания от жизни. Они писали маленькие записочки с желаниями, которые хотели бы исполнить до смерти: одно материальное, другое нематериальное. И складывали их в огромную фигуру гуся, стоящую на площади. Огни выключались, кто не успевал, приходилось ждать до следующего года. В это время, как считалось, к гусю подходят духи, читают записки, берут понравившиеся и исчезают с ними. В два ночи люди возвращались к огромному и криво слепленному из тряпья гусю, жались друг к другу, смотрели на это чудовище с надеждой — и поджигали его, чтобы не знать, какие записки забрали, а какие нет. Это давало достаточное количество надежды, чтобы пережить ещё один год. Этого гуся я и предлагал выкрасть, и у нас было примерно несколько часов на то, чтобы всё осуществить. Я зашёл в холл, стряхнув снег с зелёных замшевых ботинок, и привычно намотал на себя большой тёплый клетчатый шарф. Веред с Йозефом появились через пару минут — я смотрел на то, как они легко спускаются по лестнице, и думал о том, какой же я везучий идиот — отхватил себе такого партнёра и такого друга, ну как это вообще могло получиться? Такие мысли одолевали меня, прямо скажем, почти каждый день в году, но под Новый год хотелось подводить итоги, а моим итогом было какое-то постоянное непрекращающееся счастье. — Привет, — улыбнулся я. — Привет, — ласково сказал Веред, склоняясь, чтобы меня поцеловать. Он всё ещё был разгорячённым от плиты, пах сдобой, корицей и гвоздикой, и я буквально растаял от одного его вида. — Чудесная идея. Надо потом будет не забыть позвонить в банк. Нельзя было просто сотворить множество вещей, не возвращая деньги в оборот, иначе экономика бы сломалась, поэтому при творении в больших масштабах требовалось вернуть деньги в банк. По счастью, мы могли себе это позволить. — Я позвоню, — сказал Жойнэ. — Шарфы наденьте, наверху ледяной ветер. Сам он был без шарфа, разумеется. Сотворённая птица взмахнула чёрно-синими крыльями и подняла нас в воздух — снаружи и правда дул ветер, резкий и заставляющий задохнуться. Сборы заняли у нас меньше десяти минут, а внизу раскинулись тёмные мятые перелатанные крыши. Теперь были видны тусклые огоньки в окнах, почти тёмно-ржавые, скорее не разгоняющие темноту, а подчёркивающие её, создающие тени. Мы сделали круг над тёмной площадью и почти бесшумно опустились вниз. — Так, — шёпотом сказал Веред. — И где этот чёртов гусь? Это была фраза, которую я точно не ожидал услышать в новогоднюю ночь, и меня внезапно разобрал смех. Я даже не удивился, когда рот мне в полной темноте зажала ледяная ладонь в перчатке без пальцев. — Давайте идите за мной, я всё вижу, — прошелестел Жойнэ, взял Вереда за руку, а меня за шарф (негодяй) и повёл за собой по темноте. Гусь был больше, чем мы думали. И тяжелее. Мы остановились перед ним в глубокой задумчивости. — И как его вывернуть, чтобы ничего не потерять? — спросил я. — Да вот шут знает, — откликнулся Веред потерянно. — Мы даже воссоздать его не сможем, его же не видно. — Я его вижу, — шепнул Жойнэ спокойно. — Сейчас воссоздам, тащите этого вниз и сотворите птицу у помоста. Гусь был не просто тяжёлым, но ещё и каким-то странным — ощущение было, словно мы несём шуршащие переливающиеся бурдюки с непонятной субстанцией, которые так и норовили раскрыться и рассыпаться по абсолютно чёрной мостовой. Мы шлёпнули его на сотворённую птицу, сели по бокам от краденного гуся и стали ждать Жойнэ. — Понеслась, я сделал, — сказал Жойнэ, почти незаметно приземляясь рядом. Мы взмыли ввысь, крепко вцепившись в полурасплющенное тело гуся, полное надежд и мечтаний, простых человеческих нужд, и почти тут же рухнули вниз, к какому-то зданию. — Оно всегда стоит пустое, — пояснил Веред, когда мы соскочили вниз. — Местные считают, что там живут духи. — Ну, мы сегодня за них, — сказал Йозеф, ударом ноги открывая дверь. Мы с Вередом потащили гуся внутрь, пока Йозеф создавал временные лампы — сияющие шары тусклого света. На вид гусь был ещё более дурацким, чем казался на ощупь, но была в нём какая-то надрывная трогательность, с которой полуслепая бабушка пытается заштопать ползунки правнука, чтобы быть полезной и помочь молодым родителям. Глаза у гуся расплывались, нарисованные углём, а пасть торчала плохо скроенными стельками, аляповато покрашенными в красный, похоже, краской для крыши. Он, в целом, был одновременно ужасен и очарователен, эдакий толстый страшила. — И ты видел это и не заржал? — спросил я. — Это потребовало от меня всей моей выдержки, — честно сказал Жойнэ, но на лице у него не дрогнул ни один мускул. Веред надорвал тонкую, перестиранную сто раз, ткань — и записки вылетели и разметались по полу. — Так, — сказал Веред, глядя на них. — Это мы не продумали. Они закрыли пол небольшим, но глубоким ковром — полупрозрачные, с неаккуратными каракулями, красиво обрезанные ножом. Мы все втроём молча смотрели на них. Потом я сосредоточился и настроился на определённую волну. Кален появился из ниоткуда с бокалом шампанского и гирляндой, тут же надел на меня гирлянду, звонко чмокнул меня в щёку. — Ну, я смотрю, украсили вы зашибись! — радостно сказал он и отхлебнул вина. — Очень празднично! Какая концепция, какое веселье. Мы с Вередом, не сдержавшись, прыснули от смеха. — Нам очень нужно быстро рассортировать эти записки по месту жительства адресатов, — сказал Йозеф. Мне всегда казалось, что в его сердце для Калена всегда было какое-то своё место, и даже голос у него становился мягче, когда они разговаривали. — А потом отправить созданные подарки по этим местам. Мы бы с удовольствием, но не думали, что этого так много. Извини, что вырвали из-за новогоднего стола. — О, — тут же посерьезнел Кален, разглядев записки и то, что осталось от гуся. — Вот как. Секунду, — записки взмыли в воздух. — Я могу обработать это количество информации и создать видимые вам области для создания подарков с маркировкой, — сказал он, полуприкрыв глаза. — Это ускорит создание вещей. Мы стащили перчатки и руковицы и приготовились. Следующие часа полтора я запомнил смутно. Мы просто творили, творили, творили, заполняя появляющиеся перед нами сферы с маркировками, которые взмывали и через дыру в крыше заполняли небо над нашими головами: Кален разумно рассудил, что логичнее будет их разослать по адресам в одно и то же время. Первым выжался Йозеф. Он стёр пот с белоснежного лба и присел у стены на корточки, глядя в пол бессмысленным бесцветным взглядом. Мы с Вередом продолжали творить, но я видел, что Веред всё чаще делает паузы. — Ещё птицу творить, — сказал он и отступил. — Справишься? — Да. Я любил работать с Каленом. Мы с ним, казалось, в какой-то момент становились бесконечным конвейером, который мог работать постоянно: сила волшебников была похожей на ветер, быстрой и направленной, а моя — обтекаемой и точной, как печатный станок, округлой, яркой. Вместе мы были, как ветер и мыльные пузыри, и сейчас эта метафора выглядела совсем не метафорой. Я не следил за количеством, но в какой-то момент Кален вдруг споткнулся и странно изменился в лице. — Что случилось? — спросил я. — Отложу одну, — сказал он. — Работаем. В воздух взмывали плиты и рабочие обогреватели, игрушки и еда — еду я, собственно, добавлял везде. — Всё, — сказал Кален и резко развёл руки. Вещи чуть ли не со свистом отправились по своим адресам. Я посмотрел на часы: оставались считанные минуты до сжигания чучела, то есть, идеальный тайминг — все жители сейчас будут на площади. — Теперь вы мне нужны в другом месте, особенно Веред. Йо, гаси свои пузыри. — Сейч… — Я погашу, — быстро сказал я, глядя на то, как Жойнэ пытается подняться. Мы оказались в полной тьме, потом быстро заложило уши — и мы стояли уже у перекошенной хижины, в которой на окне горела свеча. — Что здесь? — спросил Жойнэ, делая вид, что небрежно облокачивается на моё плечо. На деле же его неслабо шатало. Веред вздрогнул и посмотрел на дом. — Здесь больной, — сказал он и разом преобразился. — Не входите за мной, — сказал он. Только скрипнули ступеньки под его шагами и закрылась дверь. Кален показал мне записку от, видимо, маленькой девочки. — «Сделайте так, чтобы мама не умирала, — прочитал я. — У нас нет денег на лекарства. Я буду хорошо себя вести всю мою жизнь». Мы замолчали. — Вот так, — сказал Кален. Загрохотало. Мы обернулись и увидели огромный залп салюта, похожего на белую птицу с распростёртыми крыльями, которая загорелась в небе безумной, яркой вспышкой. — Жойнэ, — растерянно пробормотал я. — Я же сказал просто набить гуся тряпьем, а не сделать им огненную вечеринку… — Красиво, — слабо улыбнулся Жойнэ. — Пусть они запомнят эту ночь. Веред вышел, стряхивая руки в землю. — Пневмония, успел, — коротко сказал он. — Но было очень мало времени, Кален молодец, спасибо, потом сочтёмся, хорошего вам праздника с женой и детьми. Расходимся? Кален кивнул и исчез, а мы быстро прыгнули на птицу и взмыли в воздух. В какой-то момент ветер совсем сильно накинулся на нас, и я почувствовал, как мои глаза наполняются резкими замёрзшими слезами. Видимо, это случилось со всеми, потому что, когда мы приземлились на лужайке, глаза у всех были какие-то красные. Как будто ничего не случилось. Недоукрашенная ель всё так же стояла, сияя синими и белыми огоньками, рядом стоял сундук с украшениями. Я помог Жойнэ сесть на стул и сотворил ему стакан горячего глинтвейна. Руки у него были абсолютно ледяными. Веред тоже стоял молча и смотрел вниз, на город, переводя взгляд с освещённой его части на тёмную, мрачную. Веред был одним из детей, возвращающихся сейчас домой, кутающихся в осенние залатанные куртки, к тёмным комнатам с догорающими на подоконнике свечами, и как будто он сейчас возвращался на этот огонёк, шёл знакомыми улицами в собственных воспоминаниях. Я не стал его трогать, просто достал ещё одну игрушку из сундука и стал привязывать её к тёмным лапам ели. Это было солнышко. Постепенно Веред пришёл в себя, повернулся и стал помогать мне. Потом немного стал восстанавливаться и Жойнэ — отставил бокал и стал тоже завязывать мишуру, протягивать новые гирлянды. Мы постепенно кружили вокруг ёлочки, потихоньку начиная разговаривать, приходить в себя и, наконец, даже смеяться — как возвращающий жизнь и радость ритуал. — Пойдёмте, съедим что-нибудь, — сказал Веред. Мы не успели пройти и до середины лестницы, как дверь раскрылась и ввалились Кайрус с Норли с кучей сумок. — Разбирайте чумоданы! — весело скомандовал Кайрус. Я никак не мог привыкнуть к нему бородатому, как будто это был какой-то новый, невероятно классный Кай, который стал ужасно напоминать своего батю, но всё ещё оставался Кайрусом. Рыжая борода, кстати, была покрыта инеем и очень быстро рыжела в тепле. — Мы всем купили… Так. Он, не глядя, уронил сумки на пол (те бутылочно звякнули) и в несколько шагов подбежал к Жойнэ, приподнял его лицо за подбородок и тщательно осмотрел. — Так, — повторил он. — Что это. — Любовь твоей жизни! — ответил Жойнэ, но прозвучал он рядом с Каем как-то жалобно, и Кай тут же прижал его к себе. — Так, — сказал Кайрус третий раз всё более угрожающим тоном. — Вы тут что делали? — Я думаю, — сказал Веред задумчиво, — что Кельвин устроил нам настоящий Новый год. — И что же вы с ним делали? Мы все трое внезапно придумали один и тот же ответ на вопрос, и захохотали — хихиканье Жойнэ, втиснутого в грудь Кая, звучало несколько сдавленно и приглушённо. — Мы крали гуся! — провыли мы в унисон втроём и начали хохотать. И, знаете, иногда нужно украсть у кого-то гуся, не дожидаясь пришествия добрых духов или ритуального сожжения тысяч желаний, чтобы устроить настоящий праздник. Не только для других. Но и, наверное, для себя. Да. Я думаю, и для себя.