***
После того как Лайт нашел Тетрадь смерти, он был уверен, что ему не нужна родственная душа. Мир был просто прекрасен в черно-белых тонах с редким вкраплением серого. Он не нуждался в цвете и вообще предпочитал обходиться без него. Ему нужна была чистота белой бумаги под пальцами и черные чернила, впечатанные в нее без всяких помарок. Нужна была тяжесть пера в руке и сила, способная изменить мир. Но ему не хотелось, ему не нужны были ни цвет, ни любовь. Когда мир будет свободен от зла и коррупции, Лайт получит все восхищение и похвалы. Невинность станет процветать, а вместе с ней и возможность того, что все будет мирно и хорошо. Потратить время на поиски своего соулмейта было бы эгоистично по отношению к его прекрасному новому миру. Странный тощий парень пристально пялится на него: — Правда в том, что я ‒ Эл. Сперва Лайт даже не понял, что что-то изменилось. В аудитории было темно, а человек рядом с ним был настолько бледен, что по нему нельзя было ничего сказать. Только когда Лайту удалось снова сосредоточиться, он заметил, что выступающие на сцене выглядят иначе. Его замешательство длилось всего мгновение — осознание пришло быстро. Лайт чертовски умен. И умудряется сдержать новый секундный шок, не сбежав из зала. Он переводит взгляд на человека, присевшего рядом с ним. Рюдзаки, Эл, все еще рассеянно смотрит на сцену. Блядь.***
Лайт Ягами наблюдает, как Миса садится в поезд, перед этим кокетливо поцеловав его. У нее ярко-красная помада.После церемонии поступления в То-о Лайт сразу же сделал все, чтобы узнать как можно больше о «родственных душах». Истории были разные, но из отвратительно витиеватых рассказов, в которых описывались краски и романтика первой встречи, Лайт мог с уверенностью заключить две вещи: во-первых, достаточно столкнуться с человеком лицом к лицу и услышать от него имя, во-вторых, единственным способом обратить все вспять была смерть одной или обеих сторон.
Однако некоторые люди сообщали, что бывали случаи, когда один из соулмейтов начинал видеть в цвете раньше, чем другой.
Эл не подавал никаких признаков того, что когда-либо видел мир в цвете. Но Лайт прекрасно понимал, что если спросить, то Эл может просто солгать. Узнать точно было невозможно. Так же, как было невозможно узнать имя этого человека.
Вся эта ситуация была достаточно неприятной, чтобы Лайт скрежетал зубами и желал никогда не встречать бледного, худощавого детектива.
— Миса, ты сейчас можешь видеть цвета? — спрашивает Лайт, ведь, возможно, все это было ошибкой. Может быть, это просто случайность, и его так называемая «родственная душа» не была Эл.
— Конечно, нет, глупенький! Мы же почти не знаем друг друга! Мои родители не видели их до того дня, как поженились, — улыбнулась Миса. А затем ее голубые глаза на мгновение потускнели, изучающе скользнув по его лицу: — Почему ты спрашиваешь? Ты можешь видеть цвета?
— Конечно, нет. Я просто хотел убедиться, что ты не принимаешь меня за своего соулмейта, — голос Лайта ровный, но он испытывает облегчение пополам со злостью.
— О, но Лайт, я так в этом уверена, — шепчет она, впиваясь ногтями в его черный свитер, оставляя следы на руках.
У Лайта нет ответа, если он не хочет признаться в обмане, поэтому он застает их обоих врасплох, нежно целуя ее красные губы. Она задыхается и прижимается к нему. Ее дыхание имеет привкус мяты, ее губы очень мягкие и нежные, и она легко дает углубить поцелуй.
— Ла-а-айт! Мама говорит, что Миса должна идти домой! — кричит через дверь Саю. Они расходятся, Миса дышит так, словно только что пробежала милю, а Лайт как всегда невозмутим.
— Ты должен проводить ее до вокзала, Лайт, — говорит ему мама, когда они стоят у двери, и Миса визжит, вцепившись в его руку.
Лайт не прикасается к губам из каких-то сентиментальных чувств. Он обнаруживает, что ее помада стерлась с его губ, и слегка хмурится. Он совершенно точно не задумывается о том, каково это — целовать кого-то не использующего помаду.***
Справедливость — все, чего когда-либо хотел Лайт. Справедливость для всех, чтобы невинные жили в мире без страха, а нечестивые понесли наказание за свои преступления. Всю свою жизнь он старался жить в соответствии с этими желаниями и правилами. Однако это похоже на непрерывную борьбу. Он видит несправедливость и неравенство, а продажным людям постоянно сходят с рук их грехи. Чем больше времени он проводит с Эл, тем больше видит, что Эл борется с тем же. Величайший в мире детектив уже более десяти лет расследует все дела, какие только можно себе представить, но все еще не может предотвратить каждое преступление, не может запугать преступников всего мира, чтобы они остановились. Поначалу Лайту трудно его понять. Он считает большинство поступков Эл чисто эгоистическими, попытками скучающего мозга облегчить утомительную жизнь среди простых смертных. Затем Лайт начинает изучать действия Эл. Это не действия, направленные на то, чтобы просто остановить скуку. Если бы Эл было скучно, он бы затягивал игру. Преследовал бы Киру, как кошка мышь, а не как гончая на охоте. Эл считает Киру равным себе, но не игрушкой, с которой он может играть. Игрушки — инструменты, а Кира очень четко обозначил свои намерения. «Это то, чего я не могу простить!» Лайт перестает думать об Эл, как о «величайшим в мире детективе» и вместо этого становится его союзником в этой невероятной борьбе. Если бы только Эл считал так же.***
С одной стороны, Лайт презирает Киру. Не только за убийства в масштабах, которые заставили бы покраснеть большинство диктаторов, но и за нарушение его собственных планов. Он был готов к работе в NPA сразу по окончании учебы. После заключения в тюрьму и пропуска пятидесяти дней занятий подряд, кажется, что этот план больше не подконтролен ему. (Однако Лайт не так расстроен этим, как думал. Его отец больше не работает в NPA. И он всегда может вернуться в университет в следующем семестре). С другой стороны, где-то глубоко внутри, Лайт ощущает ту часть себя, которая видит справедливость в убийствах Киры. Он испытывает удовлетворение видя имена преступников, которые наконец-то понесли наказание. Ему приятно знать, что невинные могут жить без страха. Его сестре никогда не придется бояться двух тысяч шестидесяти семи сексуальных маньяков. Его отцу не нужно будет ловить преступников только для того чтобы узнать, что они отделались от тюрьмы какими-то формальностями. Его матери нет необходимости беспокоиться о четырёхстах шестидесяти девяти грабителях. Миса увидела, как человек, убивший ее семью, получил по заслугам. (Самая предательская часть его сердца, шептавшая «Может быть. Может быть, ты Кира», также шепчет «Кира обеспечил твою встречу с Эл»). Когда Лайт смотрит на красный, оранжевый, пурпурный закат над городом, то думает, что это может быть правдой.***
— Лайт-кун уже видит цвета? — однажды неожиданно спросил Эл. Они заняты работой, погружены в компьютерные графики и записи телефонных звонков группы Ёцуба. Все это удручающе скучно. Кажется, что никто из этих людей не существует ни для чего, кроме своих денег, секса и машин. Лайт настолько поражен вопросом, что перестает печатать и просто смотрит на Эл. Тот сидит в кресле, ест пахлаву, а его блестящие глаза устремлены на Лайта. — Это довольно личный вопрос, не находишь, Рюдзаки? — спокойно отвечает он. — Хм? — Эл наклоняет голову. — Нет, не особо. — Ты только что спросил меня, встретил ли я соулмейта! Даже мой отец не спрашивал об этом! — огрызается Лайт. — Я спросил только, можешь ли ты видеть цвета. Я никогда не спрашивал о том, есть ли у тебя соулмейт. Лайт усмехается, скрещивая руки на груди: — Это нелепо, невозможно видеть цвета, не встретив своего соулмейта. Эл все еще немигающе смотрит на него и его серые глаза отражают светло-голубой свет мониторов. — Почему ты вообще хочешь знать? — в конце концов вздыхает Лайт, когда неловкое молчание переходит в некомфортное. Эл доедает пахлаву, и Лайт пялится на липкие крошки, упрямо прилипшие к бледной коже. Хах. Такой ребячливый, — думает он, отворачиваясь. — Мне просто любопытно, Лайт-кун. По моему опыту, Лайт и Миса-Миса не ведут себя как родственные души, — Эл вытирает крошки тыльной стороной ладони. Прежде чем язвительная реплика «откуда тебе вообще знать, как ведут себя родственные души?» успевает слететь с губ Лайта, Эл говорит: — Я вижу цвета. И Лайт понятия не имеет, что ответить, так что просто смотрит на Эл, склонившегося над клавиатурой и продолжающего расследование. Блядь.***
Остальные члены следственной группы ушли спать по крайней мере шесть часов назад и Лайт ничего не слышал от Ватари по крайней мере час, так что полагает, что сейчас достаточно безопасно спрашивать. — Когда? Слово опускается между ними, огибая связывающую их цепь. Эл даже не отрывается от экрана перед собой: — Церемония поступления в То-о. — Что?! — Лайт вскакивает так быстро, что стул, на котором он сидел, с грохотом падает. Эл даже не вздрагивает. Лайт хочет схватить его и дать пощечину, или встряхнуть, или... Все, что угодно, лишь бы добиться от него человеческой реакции! — После того, как мы поднялись и произнесли речь. Лайт-кун должен помнить, — говорит Эл все тем же чертовым монотонным голосом. — После того, как я сказал Лайт-куну, что я ‒ Эл. Дыхание Лайта становится рваным. Эл должен был знать! Должен был знать все! Все было для него игрой, и контроль Лайта ускользает быстрее, чем он осознает это. А затем Лайт делает единственное, что может, чтобы восстановить его. Поворачивает стул так быстро, что Эл почти падает, но прежде чем он успевает заговорить или пошевелиться, губы Лайта обрушиваются на его губы. Резко, но аккуратно. Лайт использует всю свою силу, быстро проникая языком в рот Эл, проводя им по мягкому нёбу детектива. Он чувствует вкус меда. Он не закрывает глаз. Хотя он начинает целовать мягче, адреналин бурлит в его венах и заставляет быть очень внимательным. Наконец-то он понимает, что его родители имели в виду насчет красок и родственных душ. Эл не закрыл глаза, как и сам Лайт: они смотрят друг на друга, пока поцелуй продолжается. Лайт почти не обращает на сам процесс внимания, завороженный глазами Эл. В них отражается все в комнате, и Лайт видит себя. Из-под его воротника поднимается румянец, а кончики ушей Эл, спрятанные под густыми черными волосами, становятся розовыми. Они постепенно отстраняются. Эл поднимает руку и касается своих губ с довольно ошеломленным видом. Лайт гордится тем, что заставил его так выглядеть. — О, — наконец говорит Эл. Лайт не может точно определить звук, вырывающийся из его рта. — Я не знал, Лайт. Мне жаль. — Не знал? Это случилось в день нашей встречи! Мы увидели друг друга и обменялись именами. Тон Лайта недоверчивый, а его желудок неестественно сжимается. Он не мог ошибиться. За последние месяцы Лайт привык к тому, что Эл — его родственная душа. Он не совсем хорошо относится к этому, но и не так против этой идеи, как когда-то. (И если он не раз просыпался в неловкой ситуации, когда Эл лежал в постели рядом с ним, пахнущий жженым сахаром и чернилами, что ж, это секрет, который должен хранить, не так ли?) — Ватари увидел цвета через шесть часов после встречи со своим соулмейтом, — говорит Эл не изменившимся тоном, но под ним все равно слышно попытку защититься. — У него было сотрясение? — спрашивает Лайт. Эл слегка хмурится и наклоняет голову набок. — Никогда не спрашивал. — Разве ты никогда не изучал теории, лежащие в основе этого? — фыркает Лайт. — Нет, — просто ответил детектив, подтянув ноги к груди. Лайт перешагивает через упавший стул и быстро берет один из файлов своего собственного исследования. Он размышлял о том, что у Киры может быть не-нейротипичный симптом, проявляющийся как эффект родственной души, только со способностью убивать. Он еще не обсуждал это с остальными членами следственной группы. Он читает свои записи, тщательно цитируя конфиденциальные медицинские отчеты: — Исследования показали, что сотрясения или другие травмы мозга могут влиять на это явление. Женщина из Швеции, очнувшаяся после месячной комы, больше не видела красок, хотя ее жена была жива. Мужчина, попавший в железнодорожную катастрофу в Германии, внезапно снова смог увидеть цвета, несмотря на то, что его невеста умерла за месяц до этого. Он чувствует, как Эл ссутулился за компьютером рядом. Цепь висит между ними. — О, — снова говорит Эл. Лайт может слышать скрытые эмоции, проникшие в его обычный тон. Внезапно Лайт обнаруживает себя прижатым к столу, а Эл целомудренно целующим его. — Тогда я должен извиниться перед Лайт-куном, — бормочет Эл. Лайт пытается ответить, но быстро находит себе другое занятие.***
Лайт поражен, обнаружив на следующее утро, что Эл еще спит. За все месяцы их вынужденного сожительства он ни разу не видел того спящим. Тонировка на окнах не позволяла солнцу слишком ярко освещать спальню, и Лайт наблюдает, как оно пробирается по простыням и освещает бледное лицо его друга. Сон не уменьшил темные круги под глазами Эл, но дал странное чувство покоя человеку, обычно являющего собой воплощение кинетической энергии. Лайт смотрит на ярко-красный след от укуса на ключице Эл и следы от ногтей на его руках, и понимает, что цвета могут нравиться ему больше, чем он раньше думал.***
Эл падает со стула боком. Лайт ловит его. Когда Эл закрывает глаза, Лайт почти не замечает, как из мира пропадают краски. В конце концов, Богу не нужны цвета. Нужен только черный и белый. Цвета отвлекали от справедливости и чистоты нового мира. Цвета были прияты. Лайт не нуждался в них, не желал их видеть. (И если он скучал по ним, то это секрет, который никому и никогда не следовало знать).