Ветка поцелуев

      Рождество было тем самым днём, которого Эрвин вот уже несколько лет ждал с нетерпением и трепетом. Война всё ещё тенью шла за ним по пятам, не давая расслабиться, но теперь, когда в жизни командора появился маленький луч надежды в лице его строптивого капитана, он смотрел на всё иначе. Если когда-то мысль, что каждый день мог стать последним, — а потому нужно сделать всё возможное ради высшей цели, даже если придётся умереть, — его не пугала, то теперь Смит не мог не думать о Леви. Даже предположить короткую разлуку было невозможно, не говоря о том, что кто-то из них не выйдет живым из сражения.       Что-то внутри Эрвина неприятно скребло по краю сознания: чутьё или же провидение, он сам не понимал. Лишь в глубине души знал — нужно действовать решительно и твёрдо. Дать понять, что все его чувства обостряются до предела не в схватке с титанами, не от новых сведений, добытых разведкой. Всё это становилось тусклым и меркло, как искра догорающей свечи. Леви — его яд и лекарство. Тот человек, с которым Эрвин превращался в сплошной оголённый нерв; с которым разум уплывал, а тело лихорадило от взгляда, не то что от прикосновения. Аккерман подарил ему главное — возможность быть любимым и любить в ответ.       Хоть они были вместе уже достаточно долго, никто не решался перейти грань тайных свиданий под покровом ночи, да посиделок с чаем в рабочих кабинетах друг друга, которые заканчивались совсем не по-деловому и, чаще всего, где-то на столе или широком кресле командора.       Покосившись на выдающийся предмет мебели, Эрвин вязко сглотнул. Память у него была отменная, чем очень сильно отвлекала от работы, как и ежесекундные мысли о вечере с Леви. После очередной удачной разведывательной миссии, Пиксис, окрылённый успехом и тем фактом, что подразделение не распустят, решил устроить небольшое празднество. Тем более, что они уже много лет не отмечали ничего, что не касалось уничтожения очередного титана и спасения мирного населения. Они все заслуживали хотя бы несколько часов маленьких простых радостей.       Под праздник решено было отвести помещение, где располагалась солдатская столовая. С украшениями сильно не заморачивались, насобирав в соседнем лесу сосновых веток и шишек, а кто-кто из девушек пожертвовал несколько красных атласных лент для декора. Эрвин же воспользовался своим положением, и, выложив немаленькую сумму, каким-то чудом достал из Митры венок из омелы и остролиста, который лично повесил почти в самый центр зала. Точно там, где предполагалась импровизированная танцевальная площадка.       Ещё днем, когда довольный Смит под восхищёнными взглядами девушек балансировал на стареньком табурете, Леви на все старания возлюбленного лишь закатил глаза и цыкнул себе под нос. Его забавляла эта романтичная сторона Эрвина, хоть капитан и старался никогда об этом не говорить. Но ему до невозможного приятно было наблюдать за тем, как лёд в собственной душе тает, как доверие и любовь наполняют каждую клеточку тела, когда рядом был Смит. Но держать лицо невозмутимым и делать равнодушный вид, глядя на то, как медленно закипает Эрвин, было бесценным.       Стараясь не пялиться слишком откровенно на широкие плечи и на то, как перекатываются под рубашкой стальные мышцы, хоть давалось это с непосильным трудом, Леви тряхнул головой и продолжил как ни в чём не бывало заниматься делом. Он, как обычно, раздавал распоряжения кадетам, лениво покрикивая на них и особо медлительных потыкивая черенком швабры, чтобы «пошевеливались и отдраили эту конюшню до блеска».       Часы пробили семь, когда офицерский состав в парадных мундирах и кадеты стали наполнять зал. Отовсюду слышались приглушённые разговоры, звон столовых приборов и самое приятное для неизбалованного слуха разведчиков — мелодичная музыка. Несколько уличных музыкантов согласились за небольшие деньги развлечь героев хотя бы один вечер в году. Люди, истосковавшиеся по мирной жизни, радовались, как дети, поздравляя друг друга с близящимся праздником. Пели песни, наслаждались вкусной и ароматной едой и развлекали друг друга походными байками. Звон бокалов и шум веселья наполнил некогда тихое и унылое место, возвращая к жизни каждого, кто здесь находился.       Когда праздник был в самом разгаре, Эрвин подошёл к музыкантам, что-то шепнув одному из них, и ликующе улыбнулся. Леви, что всё это время тихо просидел в самом дальнем углу, попивая чай, и отсчитывал минуты до окончания мероприятия, чтобы наконец остаться со Смитом наедине. К ночи все гуляющие должны были напиться и разбрестись по своим комнатам, так что громкие недвусмысленные звуки, доносящиеся из спальни одного из офицеров, вряд ли бы кого-то смутили.       Из приятных мечтаний его выдернул родной низкий голос, прокатившийся почти что над самым ухом. Горячее дыхание обожгло кожу, и Леви инстинктивно наклонил голову, открывая шею, и прикрыл глаза.       — Ты пришёл сообщить, что мы уходим? — не двигаясь, поинтересовался он.       — Почти, — мягко прошептал Эрвин, едва касаясь кончиком носа прохладной щеки, — поднимайся.       Не дав опомниться, Эрвин несильно, но настойчиво потянул Леви за руку, заставляя выйти из-за стола. Смит с нескрываемым обожанием окинул взглядом чёрный строгий костюм и белую рубашку с идиотским жабо, которое шло только Аккерману. Сильнейший воин человечества был прекрасен от пяток до самой макушки с блестящими чёрными волосами, в которые так и тянуло запустить пальцы, слегка оттягивая голову назад. От этой мысли в паху приятно заныло, но Эрвин тут же отругал сам себя — он старался весь день не для этого.       — Потанцуй со мной, — еле слышно попросил Смит, протягивая раскрытую ладонь. В ответ Леви вздёрнул острый подбородок, прикидывая, не перегрелся ли дорогой командор, а затем, наплевав на все условности, протянул свою руку. Тёплые и прохладные пальцы сразу же сплелись между собой, а лицо Эрвина за секунду оказалось слишком близко. Леви коротко втянул воздух, стараясь не накинуться на чувственные губы, что улыбались в миллиметрах от него. Хоть и сам факт, что двое офицеров танцуют на рождественском балу друг с другом уже становился поводом для всеобщего шока и долгих пересудов, это уже мало его беспокоило.       До капитана медленно и со скрипом начал доходить коварный план Эрвина. Он больше не хочет прятаться. Они не станут прятаться и, словно воры, утайкой проявлять свои чувства. Наконец Смит понял, что хочет жить, как велит не только долг, но и сердце. От этих озарений сердце Леви застучало быстрее, словно сорвавшийся с ритма метроном.       Они начали плавно двигаться, кружа по некогда тёмной столовой, что сейчас освещалась множеством зажжённых свечей. Аккерман почти не слышал музыку — кровь пульсировала в висках, разгоняя приятное тепло по телу. Эрвин держал его одной рукой поперек талии, прижимая к себе, а Леви в ответ позволял вести ему в этом танце-откровении. Совладав с обуявшими его чувствами, он захотел как можно скорее убраться вместе с Эрвином отсюда, но повода никак не находил. Зато повод обнаружился сам — зеленый венок, усеянный белыми цветами замаячил перед ними.       — Мне кажется или ты пытаешься затанцевать меня под омелу? — Леви кивнул в сторону рождественского венка, висевшего над головами танцующих. И в опасной близости от них двоих.       — Ты такой мнительный, — Смит не мог скрыть широченной улыбки, что озарила вечно хмурое и суровое лицо. Его редко можно было увидеть таким беззаботным, не приваленным грузом проблем и не занятым разработкой крупномасштабных вылазок разведкорпуса.       Сейчас же командор сиял, как звезда на верхушке рождественской ели. По венам растеклось знакомое тепло и спокойствие, которые Леви всегда ощущал рядом с Эрвином. Еще более радующим сердце капитана был тот факт, что именно из-за него Смит так преображался.       — Если ты серьёзно тащишь меня под этот сраный венок… — Леви не успел закончить язвительно-возмущённую тираду: Эрвин коснулся его губ своими. Воздух вмиг вышибло из лёгких, и сквозь поцелуй командор чувствовал — Аккерман победно ухмылялся. Его план ретироваться, как можно быстрее, провалился с треском, зато всё остальное с блеском удалось.       В сгустившейся праздничной атмосфере повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь далеким звоном бокалов и столовых приборов. Это юнцы из сто четвертого никак не могли поверить, что на ужин дают не одну кашу, и старательно расправлялись со всеми праздничными блюдами. Первым напряжение в помещении почувствовал Армин, тут же толкая в бок Жана, что налегал на вишнёвую настойку и активно подливал креплёный напиток в бокал Микасе.       В глубине зала, почти скрытый за силуэтами танцующих, облачённый в парадный мундир, сидел Пиксис. Но беззаботным и тихо напивающимся он выглядел не долго: ровно до того момента, как на его глазах под венком из омелы, посередине роскошно украшенного зала командор разведкорпуса с нежностью и неприсущей ему грацией поддерживал за талию Сильнейшего воина человечества и целовал в губы. Взасос. И тот не возражал, вцепившись в твёрдые руки Эрвина, однозначно наслаждаясь процессом и шоком остальных присутствующих.       Рядом с правым плечом Дота будто из ниоткуда возникла Ханджи, молча протягивая Пиксису наполненный до краёв бокал с шампанским. Офицер не сразу понял, почему вечно тараторящая Зое вдруг притихла, но, подняв любопытный взгляд, увидел, что по лицу исследовательницы текут крокодильи слёзы, а на губах расцвела улыбка такая широкая, что грозилась порвать рот.       Пиксис, не говоря ни слова, взял бокал и осушил тот до дна одним глотком. После чего стукнул себя по груди, пытаясь протолкнуть колючие пузырьки, и громко выдал:       — А я знал! Знал, мать вашу растак! — и тут же залился громким смехом, похлопывая себя по колену.       Всё это время, пока присутствующие отходили от внезапной выходки командора, а музыканты постепенно возвращались к своим прямым обязанностям, Эрвин не отпускал из рук податливое и горячее тело капитана. Леви ещё сильнее прижался к командору, явственно ощущая, что только поцелуями тот сегодня не отделается. Он томно выдыхал гласными в мягкие губы Смита.       Безумие, разделённое на двоих, казалось, длилось бесконечность, пока первым не отстранился Эрвин. Пытаясь выровнять дыхание, он, не выпуская Леви из кольца рук, произнёс:       — С днём рождения!       — С Рождеством, Эрвин, с Рождеством.