***
— Я говорил, что ты зря лезешь. — Бросив снисходительный взгляд, покачал головой Коко, открывая дверь в заброшенный магазин. Дом — это место, где ты живешь? Нет. Место, где твоя семья? Нет. Место, где уютно, тепло и спокойно? Нет. Инуи и Коко давно потеряли такое понятие, как «дом». Для них домом был старый магазин Шиничиро… Здесь было холодно, а зимой почти невыносимо и от дыхания шёл пар, окна были навсегда закрыты жалюзи, а в воздухе висел запах пыли и сырости, который уже нельзя было выветрить. Из мебели тут остались только диван и кресло с потрескавшимися обивками, да чудом уцелевший стол, учитывая, сколько раз они тут дрались… Коробки со всяким хламом валялись везде, где только можно, и как бы часто Коко с Инуи здесь не бывали, всё равно спотыкались об них. Единственной вещью, не покрытой пылью, осталась только гитара Шиничиро, которую Сейшу постоянно оглаживал и вытирал, каждый раз вспоминая то, как старший на ней играл, и задаваясь вопросом, почему семья Сано не забрала её отсюда. Ну и аптечка, которую Коко притащил и регулярно пополнял, потому что зализывать раны они могли только здесь. Они приходили сюда по-разному… Иногда заваливались сюда каждый день, Коко читал книжки по экономике, а Инуи спал или бесцельно бродил туда-сюда, пока не доконает первого, а бывало, что они появлялись здесь раз в месяц после какой-нибудь большой драки, чтобы обработать особо глубокие порезы. Среди гопников всё чаще появлялись крысы, достающие ножи и бьющие со спины. Коко говорил, что всё это плохо закончится, а Инуи только надеялся на это. Они здесь не жили. Дома появляться было почти невозможно. Перешагнув порог квартиры, когда дома были родители, он сразу получал жалостливый взгляд от матери и презрительный от отца. Они зачастую молчали, не предпринимая никаких попыток помочь, решить проблему, наставить сына на правильный путь, будто смирившись с тем, что потеряли его. Вели себя так, будто у них и вовсе не было детей. Когда всё-таки у отца просыпалась совесть, то он орал и колотил в забаррикадированную изнутри дверь комнаты Инуи, начиная от «давай поговорим» и заканчивая «выметайся отсюда, я не хочу больше видеть тебя в своём доме». Инуи с Коко не разговаривали о родителях. Безопасно в магазине тоже не было. По улицам ездили патрули, выискивая маргинальных личностей, шарахающихся по заброшкам и занимающих как раз такие здания. А если кто-нибудь из другой группировки заметит, что всегда они идут в одно и то же место, то шанс получить битой по голове в следующий раз, когда вернутся сюда, повысится до ста процентов. Но это было домом, и домом лучше, чем какой-либо другой. — Было с самого начала понятно, что ты их размажешь по всему тому злосчастному переулку, ну нахрена ты полез? — Это был не я. Они сами докопались, если ты не заметил. — Инуи был раздосадован. Уже в который раз, когда они сталкиваются с какими-то отморозками, Коко сначала уговаривает его плюнуть и уйти, а не получив согласия, просто стоит в стороне, наблюдая за Сейшу. Может, он, конечно, преувеличивает, но он не помнит, когда они дрались, прикрывая друг другу спины, как постоянно делали это раньше. — Да они шуганулись, ещё когда ты об своё колено разбил главарю нос и лоб, добивать всех зачем надо было? — Он ему больше не доверяет? — Пошли они к чёрту. — Разве он давал повод? Разве он его когда-нибудь не закрыл? — Ты тоже можешь валить, если хочешь. — Эй, — пальцы Коконоя сомкнулись вокруг тонкого, как у девчонки, запястья, и сначала подтянули к себе, а потом толчком впечатали в стену, перемещаясь уже на горло, — успокойся. Пар не выпустил? Продолжить хочешь? Единственный побитый тут ты, но это не значит, что я буду великодушен и не вмажу тебе ещё раз. Коко ухмыльнулся и отошёл, опускаясь на потрёпанный диван и доставая из-под него аптечку. Инуи и правда один придурок полоснул ножом по щеке. Не свернуть ему после этого шею оказалось очень трудно. Но он всё-таки сдержался, в колонию не хотелось. Пока Коко возился, вынимая вату и спирт, Сейшу в голову пришла одна мысль. Они так давно этого не делали. Он подошёл к одной из коробок и достал оттуда старый проигрыватель и упаковку пластинок. Хаджиме замер, будто забыв, чем он занимался, и удивлённо смерил Инуи взглядом, но ничего не произнёс. Когда нужная пластинка была найдена, протёрта краем рукава формы, не испачканным в крови, и игла опустилась, по комнате разлились торжественные ноты, через полминуты сменившиеся мягким, тихим темпом нежной мелодии. И эти голоса… их было невозможно не узнать, они задевали душу с первого звучания. Коко, как заворожённый, встал и подошёл к Инуи, протягивая руку. Они не слушали это с самого дня смерти Шиничиро, не хватало сил. Поэтому сейчас смотрели друг на друга растерянно, зачарованные музыкой и эмоциями, которые нахлынули, сбивая дыхание. — Это песня не для танцев… — Его это не останавливало. И правда… Шиничиро так гордился своей коллекцией пластинок с различными рок-группами, это было его манией, он не мог остановиться, когда находил в каких-то маленьких магазинчиках со всяким барахлом новые. Казалось, он готов был отдать все деньги за это. Ему дарили диски, но те оказывались в дальнем углу, забракованные прямо с момента получения. «У пластинок особая атмосфера» — говорил он, вызывая тихие смешки у других. А этой пластинкой Сано дорожил особенно. Барселона… прекрасные голоса Фредди Меркьюри и Монсеррат Кабалье… Шиничиро гордо заявлял, что плакал, когда послушал её в первый раз. Шиничиро запрещал кому-либо бросить даже слово, пока она играла. Шиничиро качался, держа малышку Эмму на руках, шепча ей на ухо что-то, что никто больше не слышал. Он мечтал, что когда-нибудь будет танцевать под эту песню с прекрасной девушкой, которая будет готова отдать ему своё сердце, несмотря на то, что песня не для танцев. Если бы у Шиничиро была бы возможность сделать что-то перед смертью, он бы послушал эту пластинку… Коко и Инуи были уверены. Сейшу подал руку в ответ, и Коконой притянул его, осторожно прижимая к себе, обхватывая тонкую талию руками, а Инуи поначалу растерялся, но потом всё же положил руки на плечи, утыкаясь носом куда-то в шею. Музыка звучала, а они качались, не произнося ни слова, стараясь впитать в себя все величественные ноты припева и мягкие — куплетов. Они послушали всё до конца и поставили сначала. И ещё раз. И ещё. И ещё раз сто, всё не отрываясь друг от друга. Вдруг дыхание Коко опалило ушную раковину Инуи и он произнёс, повторяя слова за Фредди Меркьюри: — И если будет на то Божья воля, однажды мы встретимся снова… Сейшу вздрогнул и поднял на него глаза полные отчаяния и некого испуга, но встретил в ответ только печальную улыбку. Он не мог объяснить, к чему были эти слова… Нет, не так, всё он мог, просто не хотел. Он не хотел верить, что такое может когда-то произойти. Они были обречены. Прошло ещё круга два перед тем, как прервал молчание Инуи. — Я так хочу умереть… — Я знаю. — Конечно… конечно, он знал. Коко приподнял голову Инуи за подбородок, вытер пальцами скопившиеся, но ещё не успевшие пролиться слёзы в холодных голубых глазах и прошептал в самые губы три слова, от которых Сейшу снова вздрогнул и отстранился, отходя к столу, на котором стоял проигрыватель, но так и не протянул руку, чтобы остановить музыку. «Я люблю тебя» повисло в воздухе. Это было ложью. Такой невыносимо сладкой ложью. Как бы Инуи не жаждал услышать эти слова, правдой они от этого не станут. Лучше бы он сказал, что ненавидит его. Коконой подошёл, прижимаясь сзади. Он медленно поднимался по шее, оставляя поцелуи от того участка, где оголённая кожа появлялась из-под воротника формы, до уха, и, остановившись, прикусив мочку, прошептал: — Ты одержим, Инупи… Хватит думать о прошлом, ты уже достаточно себя извёл. — Отпусти, Коко… Я… Я не… Ты не хочешь этого. Не этого. — Позволь мне самому, чёрт возьми, решать, чего я хочу. — Прорычал явно разозлившийся Коко, начиная медленно расстёгивать пуговицы плаща и проводя своими вечно холодными пальцами по тёплой коже, заставляя Инуи выгнуться, откидывая голову ему на плечо. Как бы Сейшу не хотел возразить, он не мог произнести ни слова. Может, если бы он попросил остановиться, Коко бы прекратил, но это было выше его сил. Каждый раз совесть грызла его, рвала всё внутри и сердце обливалось кровью, но раз за разом он поддавался своим эгоистичным желаниям. И сейчас ничего не изменилось. Инуи был опрокинут на пыльный диван, и ткань когда-то белого плаща распахнулась окончательно, открывая вид на бледную кожу, выпирающие рёбра и кубики пресса, которые, казалось, должны будут скоро пропасть из-за худобы. Коко часто был излишне нежен: он выцеловывал пальцы, медленно проводил языком по шее, оставлял красные метки и следы зубов, но не яростно, терзая кожу, а настолько аккуратно, насколько мог. Инуи от этого тошнило. Инуи чувствовал себя привычнее, когда Хаджиме сжимал его запястья до синяков, прокусывал губы до крови, и когда отметины оставались фиолетовыми ещё недели. Тогда создавалось ощущение, что он видит действительно его. Но такое было после серьёзного конфликта, громкой ругани и нападения со стороны самого Сейшу. Сейчас Коко целовал медленно, прикусывая ключицы и ведя языком вниз по грудным мышцам и животу до начала ткани штанов. Инуи зажал рукой рот, чтобы томные вздохи и стоны не проскользнули, а Коко не просил его так не делать, не говорил пошлых фразочек по типу: «Я хочу тебя слышать» или «Мне нравится твой голос в такие моменты». Инуи предполагал почему. А Коко просто не хотел заставлять Инуи чувствовать себя некомфортно. Коконой стянул с Сейшу брюки, развел его колени, и понял, что сам до сих пор сидит в одежде, поэтому в спешке начал расстёгивать свою форму. Пальцы, с такой лёгкостью и быстротой считающие деньги в многочисленных пачках, отказывались работать, и пуговицы не поддавались, начиная злить Коко. Однако, когда он с ними разобрался, вернуться к Инуи сразу не смог. Он придвинул коробку, стоящую рядом с диваном, и достал с самого дна смазку, которую сам туда и запрятал месяц назад, выкинув закончившуюся. После этого он закинул ногу парня к себе на плечо, прихватил зубами внутреннюю сторону бедра и сразу же начал зализывать место укуса. Коко перехватил руку Инуи, закрывающую рот, когда она уже побелела. Причинять самому себе вред он не позволит. Однако Сейшу явно был не намерен сдаться, поэтому отвернулся к спинке дивана, пытаясь спрятать лицо и не заботясь о перспективе задохнуться, хлебнув пыли. — Инупи, — тихо позвал Коко, и юноша вздрогнул, но не ответил. — Инуи… Смотри на меня. Смотри всегда только на меня.***
Инуи проснулся первым. Он лежал, прильнув к чужому тёплому телу и слушая равномерное дыхание. Сердце у него под ухом билось так спокойно, так беззаботно. Сейшу так хотел, чтобы оно было его. Он сел и отодвинул плащ Коко, которым они были накрыты. Коконой всегда спал чутко, но Инуи был ещё тише, поэтому встал, не заставив парня даже шелохнуться во сне, нашёл свою форму на полу около дивана и оделся. Он не отрывал взгляд от любимого лица и нахмуренных бровей. Он мог предположить, что ему снилось, но так не хотел. В заброшенном магазинчике было холодно. Солнце только-только показалось на горизонте, ещё не успев пролить первый красно-оранжевый свет на улицы, поэтому всё выглядело серо. Было зябко и сыро, асфальт темнел местами мокрыми пятнами. Было прохладно. Всё же была ещё только весна, а здесь, куда задувал ветер через битые окна, где не было отопления и одеял, было холодно даже летом. Но Инуи было холодно, будто зимой. Он открыл дверь и бросил последний взгляд на спящего Коко. Ему не было смысла оставаться. Он не был и никогда не будет тем человеком, с которым Хаджиме захочет просыпаться по утрам, и тем, кого захочет целовать в закрытые веки под сонное бормотание, как в глупых подростковых дорамах и манге. Он никогда не займёт это место. Коко проснулся с именем Инуи на губах, молясь, что, когда он откроет глаза, тот будет рядом. Но в очередной раз не увидев его, постарался сдержаться, сделал несколько глубоких вдохов, досчитал до десяти, а потом достал из близлежащей коробки гаечный ключ, который был на самом верху и швырнул его в стену. Туда же полетел стакан, ещё один гаечный ключ и его книжка по экономике. После этого он обессиленно упал обратно и уставился в потолок. Когда-нибудь они разорвут порочный круг.