Персональный тренер Ушивака-кун

— Еще раз, почему я на это согласился, Ушивака? — пыхтит Оикава вполголоса. Левый бицепс предательски дрожит. — Вообще-то, ты сам и попросил, — ровно отвечает Ушиджима и помогает поставить штангу на стойку. Выглядит так, будто ему эти шестьдесят килограммов так, шутка какая-то. — Еще подход? — Подожди, дай выдохнуть. Ушивака кивает и засекает время на наручном фитнес-браслете. А пока Ойкава откидывает со лба мокрые волосы и пытается отдышаться, вполглаза наблюдает за возвышающимся над ним Ушиджимой. Он и раньше замечал, но как-то не формулировал: разве японцам положено быть такими? Уж насколько сам он был не худышкой и обладал ростом весьма выдающимся, но все же оставался узкоплечим и скорее выигрывал за счет длинных ног, в то время как Ушиджима — без малого сто девяносто сантиметров чистой мышечной массы, с размахом плеч таким, что приходится, небось, в дверные проемы боком заходить. Вообще, конечно, Ойкава уже триста раз пожалел. И что Иваизуми не дожал (тот отказался, аргументируя тем, что ему Ойкавы на постоянке и так за глаза); и что решил поддаться гордыне подкачать руки, чтобы подавать еще сильнее; и что сдуру вызвонил Ушиваку, потому что других качков среди знакомых у него не нет. В той цепочке, которая привела его на скамейку, где он лежит с Ушиджимой между своих разведенных ног, все определенно было не так. Ива-чан бы поржал: ну и непутевый же ты, Дурокава. А Ойкаве и возразить-то будет нечем. А сейчас Ушивака смотрит покровительственно сверху вниз и голой ногой касается колена Ойкавы. — Готов? — спрашивает, и мысли у Ойкавы какие-то совсем не те. Почему-то крепкое бедро занимает его куда сильнее железной палки над головой. — Готов сдаться, — ноет Ойкава, просто, чтобы поныть. — Жим лежа — не мое. — С первого раза ни у кого не получалось, — если не знать Ушиваку, можно счесть за ободрение. — Могу убавить вес. — Ну уж нет, — Ойкава скрипит зубами и перехватывает штангу. Третий подход дается еще сложнее, чем предыдущие два, Ушиджима все так же бережно поддерживает перекладину. Из него бы вышел отличный тренер. Продажи абонементов сразу бы взлетели, особенно среди женского сегмента. — На этом закончим, — басит Ушивака, забирая вес. Ойкава с облегчением выдыхает — наконец-то можно смахнуть с виска щекотную каплю. — Ты демон какой-то, Ушивака, я на тренировке так не выматываюсь, — жалуется, растирая затекшую шею. Приятная тяжесть медленно начинает тянуть внутри мышц. — Другие нагрузки, — пожимает метрового размаха плечами Ушиджима и манит за собой рукой. — Пойдем потянемся. Ойкава морщится: он не фанат, да и колено временами дает знать, но игнорировать не решается — слишком хорошо знает, что такое крепатура. Да еще и после непривычных нагрузок. В отдельном зале, предназначенном, кажется, для чего угодно начиная танцами и заканчивая карате, Ушиджима расстилает пару карематов. — Давай помогу, — говорит, кивая на коврик. Ойкава активно мотает головой, устраиваясь на красном прямоугольнике: нетушки, у него и так каждая тренировка кончается слезами, когда Иваизуми вдавливает его грудью в пол. — Не переживай, — если бы кто сказал Ойкаве, что он услышит такое от Ушиваки, он бы отлично посмеялся. Но сейчас, когда огромные ладони легко надавливают на лопатки, как-то не смешно. — Я аккуратно. — Ага, понежнее, пожалуйста, — прыскает Ойкава, вытягивая руки вперед. Ушивака не врет: давит дозированно, давление набирает постепенно, на выдохах. У него жесткие ладони, у Ойкавы — влажная спина. — Ты меня сейчас раздавишь. — Расслабься. Если бы Ойкава мог, он бы на этом моменте вздрогнул — голос Ушиваки, низкий, почти на шепоте, раздается как-то слишком близко. — Выдыхай, — велит он, наваливаясь сильнее. — У тебя хорошая растяжка. Забавно — Иваизуми вечно твердит, что Ойкава бревно. Но ему терпения не хватает, и верещать капитан начинает гораздо раньше. С Ушиджимой… не так. Он… …как это внимательный? — Хватит, — пыхтит Ойкава, когда связки начинают полыхать огнем, но Ушиджима все равно поднимается только через несколько секунд. Этой растяжечной камасутрой они занимаются еще минут двадцать, и оказывается, что арсенал у Ушиваки внушительный: многих упражнений Ойкава и не знал. Он трижды просит прекратить и уверяет, что растянул себе уже даже то, что в принципе тянуться не может, но Ушиджима методично ведет его по своей воображаемой программе и не выпускает, пока они не проходят ее всю. Под конец Ойкава чувствует себя пластилиновым. О том, какое это на самом деле потрясающее ощущение, Ушиваке он, конечно, не скажет. Интересно, думает Ойкава уже в душе, а сам он насколько гибкий? Обычно такие махины едва гнутся, но по Ушиджиме не скажешь. Он, конечно, не гимнаст, но с таким подходом, вероятно, что-то да может. Намыливаясь в стремном душе тренажерки, Ойкава почему-то представляет, как Ушиджима садится на поперечный шпагат. Шорты у него, кстати, неприлично короткие — ему говорил кто-то? Надо будет сказать. Надо будет придумать для этого идиотскую шутку. На семидесяти они зависают — ладно, конкретно Ойкава зависает, сколько жмет Ушивака, он и знать не хочет. Ушиджима велит не спешить и вес больше собственного не наращивать, у Ойкавы твердолобость и спортивный интерес. — Не надо держать, я и сам справляюсь, — бережливость, с которой Ушивака относится к нему — противнику, на минуточку — одновременно раздражает и поражает. От таких громил никогда не ожидаешь… такта. — Не стоит без страховки. Ушиджима ни разу не поднял на него голос. Ойкаве, выросшему с нетерпеливым, скорым на расправу Иваизуми, такое что обухом по голове. Странно и кружится все. Еще и голос этот… успокаивающий. Как в больничке. Ойкава замечает, как на их спонтанных индивидуальных тренировках становится собраннее, спокойнее. Не ломает комедию, не ноет, просто, чтобы привлечь внимание — — ведь оно и так все у него. С него буквально не спускают глаз. А вот то, что сам Ойкава в эти темные глаза смотреть избегает, он замечает не сразу. На голые рельефные руки смотреть куда приятнее. И все бы ничего, но Ойкава не имеет в виду свои. Хотя ему нравятся свои руки. Он бы не хотел бицепсов как у Шварцнеггера, это как минимум некрасиво. Впрочем, у Ушиваки — красиво. Ушивака — красивый. — А ты можешь сесть в шпагат? — вдруг спрашивает Ойкава на растяжке. — Могу. И, ох, эти шорты. В конце концов, это превращается в какое-то наваждение: голые бедра, влажная майка, прилипшая к спине, широкие ладони на собственной спине. Еще чуть-чутть, и Ойкаву одолеют стыдные кошмары. Он почти готов. Почти ждет. Но в сон кошмары не проникают: видимо, с лихвой хватает наяву, по три раза в неделю, строго по расписанию, с девяти до десяти тридцати. По Ушиваке можно часы сверять — и они у него, кажется, не в браслете даже, а в голове, вместе с горстью шестеренок, потому что больше там явно ничего нет, только размеренный деревянный солдатик делает круг почета раз в двенадцать часов под тяжелый однотонный бой. Жутко; уморительно. Если пошутить смешно, какой шанс, что Ушивака хотя бы улыбнется? Ойкава не удерживается, и внезапно стонет, растягиваясь в прогиб вперед, краснеет до кончиков ушей. Остается только порадоваться, что он лежит мордой в каремат и реакции Ушиваки не видит. Если там вообще была какая-то реакция. Но, может, Ойкаве бы немного хотелось, чтобы она была. Так, слегка. Чисто исследовательский интерес. Может, он даже получит какую-нибудь премию за такое открытие. Мир запомнит его не как великого связующего, а как первооткрывателя улыбки Ушиджимы Вакатоши. Мрак. Ойкава, тебе нужна помощь. Интересно, какое у него лицо, когда… Ойкава зажмуривается до белых точек, а на него наваливаются сильнее — уже не руками, грудью. — Ты сегодня напряжен, — замечает Ушиджима. Черт бы его побрал. Хотя, признаем честно, если бы черт его и побрал, то вернул бы максимум через день, матерясь и заверяя, что этот поганец все адское пекло успел извести своим ангельским спокойствием. Ушиджима бы у самого дьявола спросил, удобно ли ему на костяном троне — и посоветовал бы пользоваться коленным стулом для профилактики болей в спине. — А ты больно говорлив, — шипит Ойкава, покорно растекаясь по коврику. Вообще-то, он не любит, когда на него давят — ни морально, ни физически. Но у Ушиваки и вес-то даже какой-то… правильный. Ушиджима-кун, наступи, блин. — Хм. — Отпускай, — молит Ойкава, напрягая мышцы — затея, конечно, тупая, ему эту тушу на себе ни за что не удержать. — Ты не расслабился. Расслабишься тут. — Ушивака, я сейчас сломаюсь нахрен, отпусти! Теплое давление исчезает со спины, и Ойкава медленно, шипя проклятиями, поднимается. — Ты сейчас дырку во мне протрешь, — говорит он в пустоту перед собой. Иногда у Ушиджимы пугающе внимательный тяжелый взгляд. Ну как иногда — примерно всегда. — Что с тобой сегодня? — ровно интересуется Ушивака, огибает его со спины (а мог бы просто перешагнуть, ха) и садится напротив, скрестив ноги. Не выучи Ойкава его так хорошо, он бы ни за что не поверил, что человеку, который задает вопросы таким голосом на самом деле что-то интересно. В случае с Ушиджима главное не тон — сам прецедент вопроса. Блядские шорты. Издевается он, что ли? Если присмотреться, можно разглядеть под ними трусы. Если перевести взгляд чуть выше, можно заметить бугор члена. Ойкава с великим трудом сводит ноги. Сводит нутро. — Ничего такого, — роняет он, переходит к «бабочке». Лицо — вниз. Не надо на меня смотреть. И не надо мне на тебя смотреть. — Я могу помочь? Ойкава замирает и взгляд поднимает не сразу — боится увидеть вместо Ушиваки Чужого там или Фредди Крюгера. Или суфлерскую табличку за его левым плечом с текстом «улыбайтесь, вас снимает скрытая камера». Но там только Ушиджима сверлит его своими глянцевыми и непроницаемыми глазами. Ойкава молчит. У него черный пояс по игре в «а что, если», но сейчас язык напрочь отказываешься шевелится. Движение — смерть, слышали такое? Или он перевирает? — Заболел? — спрашивает Ушивака и неумолимо, неизбежно приближается. Неизбежно. Как в том фильме Гаспара Ноэ, где ничего не закончилось хорошо с самого начала. Раньше, чем ладонь накрывает его лоб, Ойкава резко тянется вперед и вверх. Он все еще лучший в игре «а что, если», но на этот раз с крахом проигрывает сам себе. Ушивака не отвечает. Ушивака не отстраняется. И у него, блять, рот приоткрыт немного, и он этим ртом своим — чтобы его все черти в него отымели — выдыхает Ойкаве в рот. Так не честно вообще-то. Руки ложатся не на лоб, а на плечи. — Ойкава? Ойкава передергивает плечами, пытается отстранится — фу, отпусти, я пошутил, ха-ха, шутка вышлаа дебильная, пойду поставлю свечку своему чувству юмора. Анальную, за упокой — но Ушивака зачем-то держит. — Пусти, блин. — Не хочу, — говорит Ушивака. Берет и говорит. Ну, слова, знаете. Набор звуков, которым кто-то когда-то назначил иметь определенный смысл. Ойкава сомневается, что получилось. Выходит бессмыслица какая-то. С таким же успехом Ушиджима мог бы говорить на арабском или на польском. — Здравствуйте-пожалуйста, император не изволит, а мне, мо… — Ойкава затыкается, потому что извергать проклятия в чужой рот оказывается как-то проблематично. Но он упрямый, он мычит. Может, прямо сейчас изобретает новый язык, потому что смысла он вкладывает с горкой. Целуется Ушивака паршиво. Но Ойкаву это даже немного радует: хоть что-то этот шкаф делает не идеально. Может, он даже научит его. Когда-нибудь.